Текст книги "Нюма, Самвел и собачка Точка"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Евгения Фоминична придвинула к зеркалу банкетку, села и достала бархатную коробочку с косметикой. Интересно, откуда у Сеида деньги на такой недешевый подарок? Говорит, что подрабатывает на рынке, приглядывает за электрохозяйством и холодильной установкой. Но что-то не особенно верилось. Вряд ли на зарплату электрика можно особенно разгуляться…

Забранный в старинную красного дерева раму серебристый овал зеркала проявил лицо пожилой женщины. Гладкая, не по годам, смугловатая кожа набухала мешочками под серыми глазами. На ровный, чуть выпуклый лоб падала прядь льняных волос с нитями седины. Когда-то вздернутый носик – предмет гордости Евгении Фоминичны – слегка загнулся вниз. И все равно выглядел мило над пухлыми, не по возрасту, губами, с чуть приспущенными уголками большого, волевого рта. Аккуратные уши проглядывали из-под прически, помеченные изящными коралловыми сережками. Подарок мужа в день их серебряной свадьбы. Вскоре после которой муж внезапно скончался.

В былые времена Евгения Фоминична ловко справлялась с косметикой. С годами навык пропал. И торчание перед зеркалом с вытаращенными глазами ее раздражало. Да еще и веки щипало от черной туши на ресницах. «Ну, форменная дура! – попрекнула она себя. – Придет Наум и увидит форменную дуру! Да пошел он к черту, этот Наум! Буду я еще себя малевать. Он и сам похож на старый матрац!»

Она вытащила из шкафа любимый бирюзовый костюм с белыми воланами на воротнике. Поднесла к окну и придирчиво рассмотрела. В этом костюме особенно рельефно рисовалась грудь. «Бывшая грудь!» – хмыкнула Евгения Фоминична раздраженно… Какого рожна Наум с такой истовостью названивал, напрашивался в гости? Да и какие могут быть гости в наше время?! Нахальный бездельник-старик. Она дала ему визитку из вежливости. Ну, может… не только из вежливости – хотелось и похвастать. Его Роза за всю свою жизнь – прости Господи! – добилась лишь сального кухонного фартука. Это вовсе не повод напрашиваться в гости! Да еще ввалится со своей собакой! Наверняка прихватит собачонку… Может, не поздно позвонить ему, сказать, что разболелась голова?! Она почувствовала неприязнь к Науму Бершадскому. Просто какую-то злость…

– Женечка! Какая вы у нас красивая! – Лаура заглянула в комнату.

– А все твой муж со своей косметичкой, – буркнула Евгения Фоминична.

– Неправда. Вы ею и не пользовались, я вижу.

– А ресницы?

– Ну только чуть-чуть. В этом костюме у вас… такая фигура!

– Была когда-то, – с тайным удовольствием обронила Евгения Фоминична. – Ну… Что он там не идет, мой гость?!

– Еще нет пяти, – ответила Лаура. – Да и кто приходит ровно?!

– Только короли! – засмеялась Евгения Фоминична.

Нюма не был королем. Он уже минут десять топтался у подъезда дома Жени Роговицыной, поглядывал на часы и мучительно соображал – явиться ли точно в условленное время или чуть опоздать? Вообще этот визит вызывал тягостные вопросы. Первый вопрос: идти вообще в гости или нет? Даже после того, как они договорились по телефону! Второй вопрос: что надеть? Не являться же шаромыжником? Да и голову помыть не мешало, а тем более постоять под душем. Что, в отсутствие горячей воды, являлось проблемой. Третий вопрос: как прийти с пустыми руками? У Самвела в шкафу стояла бутылка вина. Просить ее, значило вызвать подозрение. А учитывая появление в жизни Самвела «мамы-бабушки» шмендрика, просьба о вине заранее обречена на отказ. Конечно, можно бы и купить, но сама мысль о «вино-водочной» очереди вгоняла в страх. Люди занимали очередь с ночи – ради бутылки водки или двух бутылок «сухого» в одни руки. Дрались, лезли по головам к заветному окну в магазине. Сколько раз Нюма наблюдал эту картину… А если прихватить пару банок «сгущенки»?! Эту идею Нюма вынашивал почти двое суток, деля мучительные раздумья между сгущенным молоком и пачкой сахарного песка…

И вот, решив все эти вопросы, он маялся перед подъездом дома на улице Скороходова. В его руке томились три гвоздики, завернутые в газету «Смена». А взор следил за минутной стрелкой, повергая Нюму в томительное состояние ожидания. В четверть шестого он стеснительно вошел в подъезд… Даже нажимая кнопку звонка, Нюма задавался вопросом – для чего он затеял этот визит? И не шмыгнуть ли обратно в кабину лифта?!

Дверь квартиры приоткрылась, и в проеме показалась моложавая особа в ярком домашнем халате.

– Проходите, проходите! – голос ее прозвучал с уже знакомым кавказским акцентом.

– Я к Жене, – проговорил Нюма и добавил: – К Евгении Фоминичне…

– Знаем, знаем, – кивнула особа.

– Наум?! – прервал ее хрипловатый голос завзятой курильщицы. – Долго ты ко мне добирался. Сорок лет и пятнадцать минут!

– Ну… такая точность, – подхватил смешливую интонацию Нюма. – Так ведь транспорт отвратительно ходит, сама знаешь.

– И цветы принес? – Евгения Фоминична покачала головой.

– Да, вот, – Нюма неуклюже протянул газетный кулек.

– О, сегодня у нас гвоздичный день! – довольным тоном проговорила Евгения Фоминична. – И не знала, что Наум такой ухажер.

– Ты многого не знаешь, – радовался Нюма, что угадал с подношением.

В блеклых глазах Жени вспыхнули голубоватые искорки. Словно магической силой отсылая память Нюмы в далекие пятидесятые годы…

– Если ты, Женя, на пенсии, то я вообще…

– Мафусаил, – подсказала Евгения Фоминична, помогая стянуть куртку с плеч гостя. – Ну, Наум… В костюме ты молодой Мафусаил. Мафусаильчик!

– Правда?! – с детской наивностью Наум похлопал ладонями по накладным карманам серого костюма.

– Особенно мне нравится этот хлястик! – язвила Евгения Фоминична. – Словно наш Мафусаильчик только вернулся из школы.

Лаура громко захохотала.

– Другого у меня нет, – буркнул растерянно Нюма.

– И не надо! – не удержалась Евгения Фоминична. – Глядя на тебя в этом костюме, я чувствую себя школьницей…

Она мягко подхватила локоть гостя и шагнула к дверям своей комнаты.

– Женя, долму давать? – вопросила Лаура.

– Не сразу же! – бросила через плечо Евгения Фоминична. – Кстати, Наум, это Лаура. Она с мужем живет у меня. Приехали из Еревана.

Нюма обернулся и кивнул.

Евгения Фоминична прикрыла за собой дверь и подвела Нюму к креслу. Сама же пристроилась на диване у окна.

Нюма огляделся. Просторная комната была полна добротными надежными вещами – шкаф, кресла, массивный стол на узорных ножках, портьеры, бронзовая люстра с фарфоровыми подвесками, несколько картин в темных рамах, множество старинных вещиц за стеклом горки…

– Наум, Наум… Ты, словно маклер, оценивающий жилплощадь, – засмеялась Евгения Фоминична, – взгляни на меня. Я специально вырядилась в честь нашей встречи.

– Да, да, – Нюма ловил себя на том, что избегает смотреть на хозяйку дома, точно знает о какой-то давней обоюдной вине. – Какое неожиданное имя – Лаура…

– Армяне нередко носят подобные имена… Гамлет, Офеля, Марксэн – Маркс-Энгельс… Я часто бывала там в командировке…

– У меня тоже живет армянин. Самвел. Только он из Азербайджана… Бежал от этого ужаса…

– Вот, вот… И мои так же. Только ее муж – азербайджанец. Они бежали уже из Армении… Просто сумасшедший дом! Соседи требовали, чтобы Сеид отдал им Карабах! Соседи, с которыми годами жили бок о бок. Знаешь, как на Кавказе! Это не то, что у нас. Они там все как братья были. И вдруг… В голове не укладывается…

– Вот, вот… И с Самвелом такая же история, – вздохнул Нюма. – Давно они к тебе приехали?

– В восемьдесят восьмом. Четыре года живут.

– И Самвел в восемьдесят восьмом…

– В год, когда умерла Роза, – произнесла Евгения Фоминична.

– Да, – Нюма пожал плечами.

– А чему ты удивляешься? Мы столько лет были самыми близкими подругами. Хоть и не виделись… институтское братство… не все еще поумирали.

– Да. В восемьдесят восьмом, – уклонился Нюма. – Наша дочь, Фира, сдала ему комнату… Вскоре Роза и умерла.

Они помолчали. Из глубины квартиры слышался стук посуды, шум воды…

– Кажется, нам не очень повезло с дочерьми, – обронила Евгения Фоминична и воскликнула: – Слушай, как ты справился со своей штаниной? Сам зашил? И, кстати, где твоя прелестная собачка? Думала, что ты явишься ко мне с собачкой…

Мягкое лицо Нюмы посырело, словно лежалое тесто. Отчего глаза запали в глазницы. Он втянул воздух и закашлялся…

– Не говори, – сквозь кашель произнес Нюма, – пропала моя собачка.

– Как пропала?

– Так и пропала, – справился с приступом Нюма. – Фира оставила открытой дверь. Точка и выбежала… Я с ума схожу.

– Представляю, – посочувствовала Евгения Фоминична. – И Самуил переживает.

– Какой Самуил? Мой сосед? Он Самвел.

– Самвел, это тот же Самуил.

– Интересно! – удивился Нюма. – Я и не знал.

– Все от вас пошло, – засмеялась Евгения Фоминична.

– Надо сказать Самвелу. Чтобы не задавался, – Нюма развеселился.

Евгения Фоминична, в смехе, откинула голову назад. Нюма видел, как кончик ее носа точно подпрыгивает над подбородком. А бугорок кадычка разглаживает смугловатую кожу шеи совсем молодой женщины. Еще этот бирюзовый костюм с воланами на воротнике удивительно молодил ее сухощавую фигурку. Да и смех – низкий, скачущий – как-то срывал годы, возвращая образ той, давней Жени. О чем, не удержавшись, Нюма и сказал Евгении Фоминичне.

– Не всякий смех, Наум! Ха, ха! – через силу отвечала Евгения Фоминична. – А такой… «Смех-бельканто»…

В комнату заглянула удивленная Лаура. Что, почему-то, еще больше развеселило Евгению Фоминичну и Нюму.

– Лаурочка! – продолжала хохотать хозяйка. – Ты музыкантша… Бывает «смех бельканто»?

– Ну… если у знаменитых певцов, – серьезно ответила Лаура. – Долму давать?

– Давай, давай свою долму-бельканто, – Евгения Фоминична кончиком платка пыталась вытереть тушь у глаз. – Наум, ты не представляешь, Лаура прекрасная стряпуха. Стряпуха-бельканто!

– Ну вас, Женя! Скажете тоже, – махнула рукой Лаура. – Сейчас принесу.

Лаура вышла. А когда вернулась с тарелками и хлебницей, в гостиной слышался негромкий и неторопливый разговор… О том, что скоро лето и Евгения Фоминична переедет на дачу в Комарово. К огорчению, поселок в полном запустении. Некогда пристанище ленинградской интеллигенции, Комарово превратилось в черт знает что. Дачи-погорельцы… Их специально ломают и разрушают какие-то негодяи, чтобы заставить хозяев продать по дешевке. Даже на знаменитую «будку Ахматовой» покушались… На даче стало страшно находиться. Иногда слышны выстрелы. Никакой власти. Милиция трусливая, где-то прячется. В поселке появился какой-то бандюган по фамилии – смешное совпадение – Комаров. Так он, наглец, прямо рядом с обкомовской дачей воздвиг целую крепость из красного камня – с бойницами, башнями, крепостной стеной. И вооружен до зубов, сукин сын. Люди говорят, у бандюгана даже пушка припасена…

– А у тебя дача есть? – спросила Евгения Фоминична.

– Нет, – ответил Нюма. – Фирка сейчас суетится. Она в Смольном работает.

– Ну, те, в Смольном, себя не обидят, – проговорила Евгения Фоминична. – А то живи у меня летом. Я одна. Аня работает…

– Где она работает? – перебил Нюма.

– Закончила Электротехнический, – нехотя ответила Евгения Фоминична. – Но работает… Она поет… Вроде, у нее прорезался неплохой голос… Словом, дача пустует. Вселяйся. Да и мне будет не так страшно.

– Спасибо, Женя. Посмотрим. – Нюма наблюдал, как Лаура ловко выкладывает на тарелку упругие зеленые тушки долмы.

Пряный запах вкусно щекотал нос. Нюма вогнал вилку в упругое тельце, завернутое в виноградный лист. Из проколотого отверстия брызнул сок…

– Ты кефиром полей, – Евгения Фоминична облила долму кефиром.

– Ничего. Я так, – Нюма прикусил долму.

Непривычный кисловатый вкус ударил в нёбо. Нюма зажмурился – то ли от наслаждения, то ли обжегся.

– Можешь и Самуила с собой взять на дачу, – продолжала Евгения Фоминична. – Втроем нам будет там спокойнее.

У Нюмы кольнуло сердце. Что это? Неужели он ревнует? Подумать только! Еще эта долма во рту…

Нюма сделал усилие, проглотил горячий катышок и вскинул на Евгению Фоминичну… плывущий взгляд.

– Самвел не поедет, – проговорил Нюма и добавил мстительно: – У него появилась дама сердца.

– Ну?! – изумилась Евгения Фоминична. – Молодец какой! А сколько ему лет?

– Мы почти ровесники.

– Вот! – воскликнула Евгения Фоминична. – А ты?! Штрипки на штанах у него оборвались… Да ты еще ого-го! Да, Лаура?!

Молодая женщина пожала плечами и смущенно улыбнулась.

– Как вам долма? – вежливо спросила Лаура.

Нюма одобрительно промычал.

– На всякий случай, ты спроси у него, – не отступала Евгения Фоминична, – может, взять с собой и даму сердца. Дом большой, двухэтажный. И мансарда просторная…

– Самвел не поедет, – проговорил Нюма. – Вообще, неизвестно, что с ним будет. Комната, которую он занимает, может скоро отойти городу. А там, как город распорядится…

– Не поняла, – Евгения Фоминична посмотрела на Нюму. – Эта комната в твоей квартире? При чем тут город?

– Фира затеяла шахер-махер, – Нюма поведал историю, что задумала дочь.

Евгения Фоминична слушала, глядя куда-то поверх головы своего гостя. Нюма даже оглянулся, желая проследить взгляд потухших, как ему показалось, глаз.

– Ты что это, Женя? – вопросил Нюма.

– Так, – помедлив, ответила Евгения Фоминична. – У нас с тобой, Наум, не очень удачные дети…

– Они дети своего времени, Женя… Мы были другими.

– Мы тоже были детьми сволочного времени. Но мы были другими. Мы верили во что-то вне нашего времени. У нас были свои, не очень осознанные идеалы, которые обтекали наше время…

– Я помню, как ты пыталась пристроить Розу в КБ, – невпопад проговорил Нюма, – а ее не взяли из-за пятого пункта…

– Я, Наум, не о том, – поморщилась Евгения Фоминична и, помолчав, спросила: – Ты, Наум, был счастлив в те годы?

– Что ты имеешь в виду? – напрягся Нюма.

– Обыкновенную жизнь, – Евгения Фоминична наблюдала, как Лаура собирает со стола опустевшие тарелки. – Обыкновенную жизнь, Наум. Ты был счастлив?

– Как тебе сказать? – взгляд Нюмы заметался по комнате, словно пытался где-нибудь укрыться. – Я жил. Я просто жил. Ходил на работу. Возвращался домой. Я просто жил…

– Как сотни других людей, – с иронией произнесла Евгения Фоминична.

– Да, – с вызовом кивнул Нюма. – Как и ты сама.

– Нет, Наум. Я была счастлива… Я вышла замуж… равнодушно. После того, как ты отдал предпочтение Розе, я вышла замуж за своего Митю равнодушно. Митя был старше меня на двадцать три года. И вскоре от моего равнодушия не осталось и следа. Я влюбилась в своего мужа. Да, я просто жила, как ты говоришь. Ходила на работу, возвращалась с работы… И я была счастлива. Я любила… Разница в возрасте сыграла свою трагическую роль только в том, что Митя ушел в самый расцвет нашей любви… Когда мне было сорок два года.

– Вы вместе работали? – осторожно спросил Нюма.

– Нет. Он был директором театра, – Евгения Фоминична повернула голову и посмотрела на дверь. – Кажется, пришел мой квартирант, муж Лауры.

И Нюма зачем-то посмотрел на дверь.

– Позови Сеида, – предложила Евгения Фоминична. – Пусть поест твою долму.

– Лучше мы там! – Лаура махнула рукой в сторону.

– Позови, позови, – настаивала Евгения Фоминична. – Пусть познакомится с человеком, от которого я когда-то была без ума.

Лаура лукаво взглянула на Нюму и растянула в улыбке свои милые усики.

– Он еще и сейчас ничего, – смешливо проговорила Лаура.

– А каким он был! – воодушевилась Евгения Фоминична. – Орел! Фигура! Осанка! Добрейшая душа! Смелое сердце! Помнится, мы летом отправились в Гагры, после четвертого курса… Или после третьего… И там к нам, девчонкам, пристали грузины. Особенно им нравилась Роза. У нее была замечательная задница…

– Женя, – с укоризненным кокетством проговорила Лаура.

– А что?! У любого человека есть задница. Только у одних она замечательная, а у других, как у меня… Так вот, Наум, разметал тех парней, как Тузик грелку. Помнишь, Наум? – Евгения Фоминична вытянула шею и посмотрела за спину гостя. – А вот и Сеид! Познакомься, Нюма. Это мой друг Сеид Курбанович Касумов.

Нюма обернулся, уперся руками о подлокотники кресла и вежливо привстал.

– Сидите, сидите, – предупредительно проговорил муж Лауры и шагнул к гостю.

Нюма смотрел на высокого, тощего пожилого мужчину с типично кавказской внешностью. Запавшие щеки покрывала седая колючая щетина. Глубоко посаженные темные глаза. Нос с горбинкой, утонченный в переносице, у которой соединялись широкие, черные с проседью, брови…

Где я его уже видел, думал Нюма, отвечая на рукопожатие сухой горячей ладони Сеида. И, не удержавшись, спросил. На что Сеид лишь пожал плечами…

– А почему долма без вина? – Сеид раскинул руки. – Не годится. Не по-нашему… Лаура, как ты могла допустить?! А сыр сулугуни? А маринованный чеснок? Водку тоже принеси, может, кто захочет.

– Ладно. Счас! – Лаура вышла из комнаты.

– И о чем вы разговаривали? – общительно спросил Сеид.

– Я рассказываю, каким молодцом был когда-то Наум, – продолжила Евгения Фоминична. – А помнишь, Наум, как ты врезал каким-то пошлякам на катере. Мне рассказала Роза. Они прокатились по поводу роскошных форм Розы. И ты им задал перцу.

– Ну и память у тебя, Женя, – пробормотал Нюма. – Тебя послушать… Нашла драчуна.

– Думаю, что и сейчас ваш Наум может постоять за честь дамы, – проговорил Сеид, с одобрением глядя на заставленный снедью поднос, что внесла Лаура. Среди тарелок высились бутылка вина и поллитровка «Московской».

– Еще как! – Евгения Фоминична встала, подошла к буфету и достала бокалы.

– Наум, и в его годы… Ты бы, Сеид, видел, как мы с ним встретились. И где? В антикварном магазине на Ленина. Пришел Наум с собачкой. Как та чеховская дама. У него была прелестная собачка… К сожалению, собачка куда-то сбежала…

– Женя! – Наум смотрел, как Сеид разливает вино по бокалам.

– Если можно, мне немного водки, – попросил Нюма.

– Конечно, конечно, – Сеид сорвал нашлепку с поллитровки.

– Вот мы и выпьем, чтобы нашлась твоя Точка, – Евгения Фоминична подняла бокал, призывно оглядела всех и задержалась на госте. – Пей, Наум! За свою любимую собачку.

Нюма кивнул и выпил махом. Водка плюхнулась в горло тяжелым горьковатым комом. Покрутив головой, Нюма потянулся к сыру сулугуни.

– Долма уже еле теплая, – проговорила Лаура. – Хотите, погрею?

– Теплая она вкуснее, – Евгения Фоминична отпила вино и поставила бокал. – Между прочим, Сеид, у Наума тоже живет человек. Армянин из Баку.

– Вот как? – усмехнулся Сеид. – Встречные поезда… Один из Еревана, другой из Баку… А машинисты – мерзавцы, сукины дети. Не думают, что в поезде люди.

– Какие люди?! Кому нужны люди! Ты тоже, Сеид, такие слова говоришь, – Лаура сложила пальцы рук в куриную гузку и поднесла к лицу. – Стадо баранов! Какие люди?! Человека выгоняют с работы, отнимают дом! Из-за того, что он азербайджанец с одной стороны. Или армянин, с другой стороны! И все вокруг понимают, что это не только глупость. Что это преступление…

– Ладно, Лаура, хватит, – произнес Сеид. – Ты тоже начинаешь… Налить вам еще, Наум?

Нюма кивнул и пододвинул свою рюмку.

– Что «хватит»?! – Лаура вскинула над головой обе руки, точно в итальянском кинофильме. – Что «хватит»?! Клянусь мамой! У нас, на Зангезуре был пастух Нестор. Ты помнишь его, Сеид? У него дочка – дирижер в филармонии…

– Помню, – покорно сказал Сеид, – рыжая такая.

– Да. Хной красилась, весь оркестр смеялся, – еще пуще завелась Лаура. – Этот Нестор рассказывал. Два авторитетных барана из-за какой-нибудь овцы могут все стадо развалить. Да так, что пастух весь день бегает, как помешанный, стадо собрать не может…

– Хорошо, что ты хочешь сказать?! – воскликнул Сеид.

– Хочу сказать что?! – пылала Лаура. – Хочу сказать… Этих начальников, которые ищут в чужом кармане себе деньги… И дураков, которые им помогают… Я бы не знаю, что сделала! Уф-ф-ф… Клянусь мамой!

– И главное, столько лет! – поддержал Сеид жену. – Еще со времен Османской империи дурят народы. То с одной, то с другой стороны…

– Клянусь, я знаю от кого человек родился! – не утихала Лаура. – Человек родился от барана! Как они кричали, чтобы я разошлась с мужем. Особенно надрывался Грант, сосед с пятого этажа. Зараза…

– Ты Гранту давно нравилась, я замечал, – смеялся Сеид. – Он думал…

– Ты, Сеид, тоже дурак, – на мгновение Лаура запнулась и вновь точно вскочила на коня. – Он кричал: «Зачем тебе муж другой нации?! Мало хороших наших мужчин?!» После таких слов я Гранту по морде дала! Сеид видел!

– Сеид, что? Слышал и молчал? – заметила Евгения Фоминична. – Даже не верится.

– Ара, что он мог сделать? Весь двор так думал! Кричали, чтобы Сеид отдал им Карабах, идиоты…

– Не все кричали! – справедливым тоном оборвал Сеид. – Манукяны…

– Манукяны?! – переспросила Лаура. – Манукяны, да! Старик Манукян вышел на балкон, как большевик Киров, и сказал: при чем тут нация, если любовь! Клянусь мамой!

«Как они любят клясться, – думал Нюма. – И Самвел такой же: как что – клянется!» – Нюме сейчас было хорошо… Он, кажется, уже опьянел. Он ел вкусную еду – ведь, кроме долмы, на столе было много кавказской еды… Он млел, когда Женя обращалась к нему с каким-нибудь пустяком. И, не вникая в суть, смотрел, как в глубине ее глаз зажигались синие огоньки… Еще эти люди: Сеид, чей внешний облик продолжал тревожить память, и его жена, боевая дама с таким романтичным именем… То, о чем они говорили, уже не возмущало Нюму. Он этим долго болел после рассказов Самвела. И переболел. История Сеида и его жены звучала, хоть и дико, но не внове.

Нюма видел перед собой пылающее гневом лицо моложавой привлекательной женщины. Несколько полноватой, вероятно, вполне во вкусе ее мужа… И думал – зачем он здесь? Ему хотелось видеть только Женю. Посидеть, поговорить, вспомнить. Ведь у него почти никого не осталось от той жизни, мелькнувшей, как след молнии…

А то, что происходило где-то на Кавказе, за много тысяч километров от этого дома на улице Скороходова, честно говоря, его сейчас беспокоило куда меньше, чем свалившиеся на него проблемы. И самая болезненная – потеря собачки…

– Я пойду, Женя, – Нюма поднялся из-за стола.

– Хорошо, Наум, – Евгения Фоминична направилась в прихожую следом за Нюмой. – Сеид тебя немного проводит.

– Зачем? Я и сам…

– Проводит, проводит! – настойчиво проговорила хозяйка. – По-моему, ты слегка опьянел. А у нас бомжи совсем обнаглели…

Сеид надел свою куртку и предупредительно раскинул плащ гостя в терпеливом ожидании.

– Не пропадай, Наум, – Евгения Фоминична обняла крепкие плечи Нюмы и проговорила не без удивления: – А ты еще, Наум, ого-го. Молодец, не сдаешься.

– Держусь, – пробормотал Нюма, касаясь губами вялой щеки хозяйки.

Он влез в свой утепленный плащ и натянул вязаную шапочку. Отчего круглое лицо Нюмы приобрело детское выражение.

– Звони, Наум, не пропадай, – напоследок в спину гостя произнесла Евгения Фоминична. – И я буду звонить.

Что-то буркнув через плечо, Нюма направился к лифту. Он и впрямь немного перебрал.

– Замечательная женщина, – Сеид нажал кнопку вызова. – И прекрасный специалист по печатным платам. Она часто приезжала к нам на комбинат…

Наум смотрел в тощее лицо провожатого. И вновь им овладела мысль, что он уже встречал этого человека. Просто наваждение…

– Напрасно вы меня провожаете, Сеид, – проговорил Нюма, ступая в кабину лифта. – Конечно, спасибо… Но напрасно.

У Нюмы появилось ощущение, что Сеид провожает его не только из вежливости.

После света хилой лампочки в подъезде улица встретила их глухой темнотой и липким холодом. Где-то в конце квартала улица Скороходова пересекала Кировский проспект, в просвете которого, подобно зайцам в тире, шмыгали автомобили…

– Возвращайтесь, Сеид, – остановился Нюма. – Тут вполне спокойно…

– Я вот что хотел сказать, Наум… Извините, я не знаю вашего отчества…

– Ничего, ничего, – поторопил Нюма.

– Когда Женя что-то сказала о вашей собачке, я вспомнил вас… Вы приходили на рынок менять доллары.

– Да, да! – воскликнул Нюма. – И я думаю: где вас видел? Просто измучился… Только моя собачка пропала.

– Она не пропала. Ее присвоил Толян.

– Какой Толян?! – Нюма повернулся, чтобы лучше видеть Сеида.

– Вы его не знаете. Один бандюган. Он из тех, кто крышует Сытный рынок. Еще у него несколько точек. Какие-то магазины на Пушкарской. Скупка на Большой Разночинной…

– В подвале? – заволновался Нюма.

– Что в подвале? Скупка? Не знаю. Может быть, – Сеид пожал плечами. – Словом… Ваша собачка забежала на базар, а тут появился Толян, кассу у меня снимать. – Сеид запнулся и догадливо тронул Нюму за плечо. – Ах, черт… Я вспомнил! Толян еще спросил у меня и у Илюши-чайханщика – не поминал ли хозяин собачки скупку на Большой Разночинной?!

Нюма и Сеид стояли молча, словно вникая в сказанное. Каждый по-своему…

– У меня к вам просьба, Наум, – проговорил Сеид. – Не рассказывайте Жене, чем я занимаюсь. Ей будет очень неприятно…

– Ну, что вы, Сеид! Даю вам слово. Такое время, – волновался Нюма. – А вы не знаете, где живет этот Толян?

– Понятия не имею, – развел руками Сеид. – Он приезжает с дружбанами, снимает кассу. И уезжает. Может быть, чайханщик знает, но вряд ли он захочет вмешиваться… Сами понимаете.

– Конечно, конечно, – пробормотал Нюма.

Распрощавшись с Сеидом, он поспешил к Кировскому проспекту…

Несмотря на непозднее время, проспект был по-субботнему пустоват и хмур. Красивые в дневном свете здания, сейчас глухо сливались друг с другом, разлучаясь лишь при встречных улицах, чтобы, минуя их, вновь взяться за руки в немом каменном экстазе. Еще никогда путь домой, на Бармалееву, не казался Нюме таким долгим и нудным. Хотя идти было всего ничего – до Большого, а там налево и несколько еще кварталов… Проспект словно процеживал Нюму своим тупым предзимним равнодушием.

Дойдя наконец до Подковырова, Нюма решил схитрить и по Малому выйти к своему дому. На корявом, в лужах и трещинах, тротуаре он замедлил шаг и крыл себя за глупость – столько лет шастает по этим улицам и забывает, что тут сам черт ногу сломит. Неспроста они названы – Подковырова, Подрезова, да Плуталова, венцом которых слыла его Бармалеева… То-то звучит – Литейный, угол Жуковского, где поселится Фирка, думал Нюма. А вдруг Фирка и поможет, если она такая важная птица, мелькнуло в голове Нюмы. А что?! Власть они или не власть, если сидят в Смольном! С этой мыслью Нюма добрался до своего дома…

Остановился напротив окон комнаты Самвела и, в полупьяном нетерпении, приподнялся на цыпочках. Сосед часто пользовался настольной лампой, свет ее не очень был заметен с улицы. «Видимо, Самвел или спит, или ушел к „маме-бабушке“ шмендрика, – с досадой подумал Нюма. – Всегда, когда он нужен, когда надо посоветоваться по важному вопросу – его нет дома или он спит». Нюма был неправ – Самвел обычно коротал время в своей комнате. А не спал из-за бессонницы. Сейчас Нюма был возбужден и не совсем трезв, поэтому несправедлив…

Нашаривая ключи в карманах плаща, Нюма вошел под арку дома и направился к своему подъезду. Громоздкий мусоровоз со скрежетом закидывал в свое чрево бак с дворовыми отходами. И слышалась какая-то перебранка…

«Не могут это делать днем, – подумал Нюма, – жильцов тревожат». Он было поднялся на крыльцо, как услышал окрик дворника Галины: «Бершадский!»

«Ее еще мне сейчас не хватало», – зло подумал Нюма, оборачиваясь.

– Ну, что еще? – нетерпеливо вопросил Нюма, озадаченный таким официальным к себе обращением. – Мне некогда!

– Слушай, Бершадский! Приезжала «неотложка». Твоего соседа-армяна увезли в больницу! – крикнула Галина из-за ограды подсобки.

Нюма почувствовал, как что-то внутри него потяжелело и сковало дыхание.

– В какую больницу? – пролепетал он, едва раздвигая губы.

– Сказали, по субботам дежурит «Девятка». Я знаю ту больницу. Не больница, а морг. Там мой свекор лежал, – Галина вышла в холодную сутемь двора. – Я встречала мусорку, гляжу, он на ступеньках лежит. А шапка валяется в луже.

– Кто лежит? Свекор? – проговорил Нюма словно «в отключке».

– Какой свекор? Твой сосед-армян! Видать, он возвращался. Или уходил. Его и прихватило на ступеньках. Мы с водилой мусорки втащили его в подъезд и вызвали «неотложку».

– Что же делать? – пробормотал Нюма.

– Что делать? – Галина развела руки. – Ждать. Иди в дом, а утром позвони по телефону, узнай.

– А где эта «Девятка»?

– Далеко. На Крестовском острове, – Галина пристальнее оглядела Нюму. – Ты что? Выпил?

– Мне надо туда поехать, – пробормотал Нюма.

– Сейчас?! Уже одиннадцатый час ночи… Да и чем ты поможешь?

– Не знаю, – Нюма решительно направился со двора, – такси поймаю.

– На такси вся твоя пенсия уйдет! – крикнула вдогонку Галина.

Нюма молча отмахнулся и вышел на улицу. Тишина ночной Бармалеевой закладывала уши… Может, и действительно дождаться утра? Чем он сейчас поможет? Да и такси сейчас не поймать, только что если выйти на проспект…

В сомнении он уже добрался до угла улицы, когда его догнала Галина.

– Бершадский, подожди! – Галя старалась справиться с дыханием. – Я Витьку упросила. Он подбросит.

Бренча железным горбом, с ними поравнялся мусоровоз. Шофер Витька, перегнувшись с водительского места, распахнул дверь кабины.

– Прыгай, дед! – крикнул Витька и поправил зачуханную подстилку на сиденье.

Цепляясь за холоднющие поручни, Нюма полез в кабину.

– Езжайте! – подсаживая Нюму за талию, проговорила Галина. – А Витьке все равно где болтаться в ночь. Чем людей тревожить, пусть добро сделает.

– Да ладно, ладно! – прокричал шофер Витька. – Две ездки на тебя запишу!

Шофер Витька тронул свою колымагу и сходу принялся рассказывать про какого-то Андреева, что, подлец, работает начальником по уборочной технике Петроградского района. Раньше, говорят, ведал кладбищами и наел такую ряху, что в телевизор не вмещалась, когда давал, сука, интервью в программе «600 секунд». Теперь в депутаты Ленсовета натырился, прохиндей. Вот времечко! Как говорится: «Погляди вокруг себя – не е…ет ли кто тебя!», – ржал Витька…

Нюма морщился. Пытался отогнать голос парня от своих мыслей. И о Самвеле, и о Жене… А главное, о досаде, вызванной состоянием соседа. А так хотелось поскорее обсудить весть, полученную от рыночного менялы. Порой Нюмой овладевала дрема, пропуская сквозь туман сознания грохот мусоровоза вперемежку с голосом водилы Витьки.

– Все! Приехали! Вылезай дед, я возвращаюсь на участок, – Витька перегнулся над коленями своего пассажира и ткнул кулаком в дверцу кабины.

Нюма вылез из машины в мокрую тьму.

Приплясывая на колдобинах Крестовского проспекта, мусоровоз увез трепливого водилу, обиженного невниманием пассажира к проблемам уборочной техники.

Сырая доска на стене каменного сарая оповещала, что именно здесь и находится «9-я городская больница».

Ощущение тревоги возникло резко, как боль. Нюма разлепил веки, приподнялся и сел, свесив ноги с кровати. Ступни пронзил холод линолеума.