Текст книги "Нюма, Самвел и собачка Точка"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Толян, нагло буравя взглядом, вплотную придвинулся к Самвелу.

Они стояли, как сиамские близнецы, живот к животу – тощий, словно сплющенный, Самвел и дородный, с круглым ленивым брюшком, Толян.

– Ты что, отец? Х-ево понимаешь русский язык? Повторяю! Чтобы я вас тут больше не видел! – едва разлепив пухлые губы, выдавил Толян. – Иначе вырву ноги из жопы. Особенно у тебя, хачик…

Следующая картинка для Нюмы оказалась невероятной, точно он увидел молнию на ясном небе.

Самвел чуть откинул голову назад и – коротко и сильно – боднул лбом широкое лицо Толяна. Подобно дятлу…

Нюма поморщился от невольного сочувствия к этому типчику.

Толян полуприсел, прижав с проклятиями ладони к лицу. Секунду помедлил, поднялся и отвел ладони. Круглое лицо его было в крови…

Самвел отступил на шаг и выставил нож. Обалдевший Нюма узнал нож. С широким коротким лезвием и какой-то надписью на костяной рукоятке, нож хранился в нижнем ящике «Буля», что стоял в комнате соседа.

– Зарэжу… Сволочь… – произнес Самвел спокойно, словно со стороны.

Толян замер, испуганно прижав к груди вымазанные руки.

Нюма силой потянул за собой Самвела, пытаясь отобрать нож. Было неудобно, мешал собачий поводок. Да и пальцы Самвела сжимали кость рукоятки с ледяной цепкостью.

Двое прохожих – женщина и мальчик – издали созерцали происходящее.

«Что смотреть? Шли бы своей дорогой, – Точка спешила за хозяевами, волоча по снегу брошенный поводок. – Молодец, волосатик. Правильно врезал. Ничего себе – если каждый будет обзываться. А теперь надо быстрее смыться и пожранькать».

Точка, то и дело останавливаясь, смотрела назад. Не бежит ли за ними тот негодяй? Но Толян стоял как столб… Убедившись, Точка молча догоняла хозяев, стараясь не привлекать их внимания – слишком необычной оказалась ситуация… Маленькое сердце собачки наполняла гордость за поступок волосатика. Правда, если бы этому гаду врезал по морде Нюма, Точка бы больше гордилась, с Нюмой у нее были более доверительные отношения. Но и волосатик-Самвел ей родной…

Точка бежала вдоль обочины тротуара, ненадолго задерживаясь у мусорных урн. Отвратительный пивной смрад гнал ее дальше. Полосы нетронутого снега между урнами пахли свежей рыбой. Едва понюхав, Точка устремлялась за своими хозяевами, что уже скрылись с глаз, оставив лишь чудный запах…

«Ах ты боже мой, где же собака?» – услышала Точка голос Нюмы из-за угла.

Его поддержал взволнованный голос Самвела…

Точка выбежала к ним, виновато прогибая атласную спинку и опустив хвост.

– Ара, говорил тебе оставить ее дома, – успокоенно проворчал Самвел.

– Она приносит удачу. – Нюма подобрал поводок. – Вспомни вчерашнюю покупку. Эту «Игру в кости».

– Зато сегодня… Хорошо с собой ножик взял. Как чувствовал, клянусь мамой.

– Все равно, Точка принесла пользу, – упрямился Нюма. – Могли бы тебя арестовать. Холодное оружие.

– Это правильно, – усмехнулся Самвел. – Спасибо, Точка.

Собачонка встала на задние лапы и, вытянув тельце вдоль ноги хозяина, преданно лизнула руку.

– Ара, не надо, – вдруг смутился Самвел, – шевиот пачкаешь, шевиот!

Он стряхнул Точку со своей ноги и пошлепал ладонями по старым шевиотовым штанам, сгоняя снежные следки собачьих лап…

Малый проспект, как обычно, был немноголюден. Тем более в воскресный день. Мрачно, словно из-под седых бровей, стены сырых домов разглядывали одиноких прохожих. Не исключено, что тот сукин сын, придя в себя, примется разыскивать обидчиков именно на Малом проспекте. Лучше выбраться отсюда на людный Большой. Вообще, народ Петроградской стороны отдавал предпочтение Большому проспекту с его магазинами. Правда, от них никакого толку. Полки без продуктов пустовали или красовались посудой: кастрюлями, сковородками и прочим подобным товаром, что воспринималось как издевательский намек. Люди заходили и выходили из магазинов равнодушно, с сомнамбулической маской на лице.

– Безобразие, – Самвел прервал долгое молчание. – Хотя бы посуду убрали. Или нарочно злят людей, – он искоса взглянул на Нюму.

– Вчера в газете «Смена» напечатали карикатуру. – меланхолично проговорил Нюма. – Вместо боярыни Морозовой, на знаменитой картине Сурикова, в повозке увозят колбасу, сгущенку, соль и что-то еще. И написали: «Проводы еды»…

– Не вчера, а неделю назад, – ехидно подковырнул Самвел.

– Неделю назад провожали мясо, рыбу, и, кажется, макароны, – педантично поправил Нюма.

– Лучше бы они проводили Горбачева с подельниками, – буркнул Самвел.

– Как только проводят все продукты, тут же проводят и Горбачева, – Нюма шел насупившись, то и дело останавливаясь и призывая Точку к послушанию.

– Слушай, оставь ее в покое, – вмешался Самвел. – Она что, твой хлеб отнимает? Пусть себе нюхает.

«Вот именно. Он мне просто завидует, – с благодарностью подумала Точка. – Или сердится за то, что я видела его робость перед тем хулиганом».

– Ты и вправду мог его пырнуть ножом? – проговорил Нюма.

– Ладно. Хватит, – буркнул Самвел и, помедлив, обронил: – Наверно, мог.

Произошедшее уже не представлялось Самвелу реальностью. И, слава богу, все обошлось. Утром он положил в карман нож, с искренним желанием, чтобы нож ему не понадобился. И забыл о ноже до момента, когда в сознание ворвалось презрение того сукиного сына. Какие-то черные силы на мгновение перенесли его во двор далекого музыкального училища в остервенелую толпу. Казалось, еще вчера они были обыкновенными детьми со своими скрипками и нотами. Что с ними стряслось?! Обезумев от ненависти, они гоняли несчастного старика-армянина по двору, швыряя в него свои сумки, крича всякую мерзость. Даже когда он упал, когда не мог шевельнуться от боли в спине, они стояли над ним и плевали, стараясь попасть в лицо…

«И вправду, он бы смог», – подумал Нюма, вспомнив облик своего соседа в тот момент и вымазанную кровью рожу парня в распахнутой дубленке…

Прежде чем выйти «на дело» к скупочному пункту на Большой Разночинной, соседи-компаньоны два дня топтались среди барыг на Сытном рынке, чьи вольные ряды окольцовывали рыночную площадь. Захватывая даже территорию перед театром им. Ленинского комсомола. Люди стояли плотно, плечом к плечу, держа в руках свой товар. Чего только не продавали! От давно забытых ниток-мулине до старых унитазов со ржавыми потёками воды. Были и съестные продукты – сало в промокших газетах, вяленая рыба на шпагатах, сгущенное молоко в банках… Однако компаньонов привлекали предметы искусства. А изящный кулон – аист из кости на изумрудном фоне – был чуть ли не куплен. И недорого. Но Самвел передумал. Решил, что слишком дешево, наверняка ширпотреб. Словом, нервы старики себе потрепали. И Нюма не раз ругал себя за согласие участвовать в этом гешефте. Да и Самвел сник. Он уже столкнулся со сложностями, когда сам заглядывал в антикварные магазины. В одном из них, на Пушкарской, его даже обнадежили, пообещали «иметь в виду». Но когда пришел узнать, как обстоит дело, продавец был с ним немногословен и сух. Самвел чувствовал, что продавца настораживает его «кавказская внешность», боится, что Самвел его облапошит. Тогда зачем обещал?! Самвел не сдержался, поскандалил и покинул магазин, проклиная племянника Сережку. С твердым намерением выйти из «бизнэса». Но, поостыв, вновь испытывал искушение, видно, в душе он был азартным человеком. Да и деньги не помешают, деньги еще никому не мешали…

Так, ни с чем, они и возвращались с толчка…

Идея отслеживать людей, желающих продать ценные вещи через скупочные пункты, пришла в голову Нюмы. Самвел ее одобрил. Действительно, как им, не понимающим ценности предмета, избежать ошибок? Необходимо положиться на мнение специалиста. А привлекать к «бизнэсу» третьего партнера невыгодно, да и опасно. Дело, хоть и не противозаконное, но все равно на грани криминала. Особенно, когда встанет вопрос о пересылке товара за океан. Мало ли кем окажется посредник из Эстонии. Так что третий компаньон им не нужен…

Обошлись же они без советчика вчера, с дамочкой, у которой откупили оцененную в скупке майолику «Игра в кости». Хотя Самвел потом сомневался – не обманула ли их дама, не назвала ли завышенную цену против той, что означил оценщик? Тут еще Нюма подзудел своим сомнением: «А что, если вообще той даме указали на дверь? Мы же не знаем!» Тут Самвел в ярости обрушился на соседа. Почему он все не продумал, а еще – еврей. В свою очередь Нюма обвинил соседа в антисемитизме и ушел к себе, хлопнув дверью. Точка носилась от комнаты к комнате с лаем, стараясь помирить стариков. И ей это удалось. Самвел постучал в стенку и прокричал, что сегодня очередь Нюмы кормить собачку. Потом вышел на кухню и сказал, что Нюма его не так понял. Что он имел в виду не то, что Гитлер, а, наоборот, что евреи каждый вопрос взвешивают как в аптеке. Поэтому у них такое великое государство, несмотря на то, что размером с носовой платок. Похвала государству Израиль не могла оставить равнодушным сердце Нюмы. И он предложил посетить в понедельник антикварный магазин, оценить майолику «Игра в кости». Для успокоения души.

– Не забыл? Завтра понедельник, – произнес Самвел.

– Ну и что? – Нюма натянул поводок, отгоняя Точку от какой-то дряни.

– Как «что»? – Самвел возмущенно остановился. – Ты собирался пойти, оценить «Игру в кости». Забыл?

«Вот, пожалуйста, – раздраженно подумала Точка, – о нужном Нюмка забывает. Сейчас они опять разругаются. Только и знай их мирить… Будет так продолжаться – сбегу, Нюмкина манная каша у меня из ушей лезет. Старый хрен почему-то решил, что я люблю манную кашу… Лишь бы не мешал мне вынюхивать… Как говорится между собаками: „Сам не гам, и другим не дам!“ Сбегу и все. Другие собаки живут, и я выживу».

Точка про себя хорохорилась, но всерьез так не думала. Всерьез она думала о том, что может отдать свою коротенькую жизнь за этих двух чудаков, одиноких и неприкаянных…

Детские годы Нюма помнил смутно. Ему было десять лет, когда отец, инженер-строитель, в 1925 году разошелся с матерью, русской по национальности, и завел новую семью. То ли он и впрямь ревновал жену к своему старшему брату, то ли воспользовался каким-то пустяковым предлогом. История, как часто бывает в таких случаях, скрывалась от детей – от Нюмы и его старшей сестры Мани. И, к чести матери, она никогда не настраивала детей против отца. Наоборот, внушала детям уважение к отцу и не препятствовала их встречам. Умная была женщина. Возможно, она надеялась вернуть отца в семью, увести от молоденькой парикмахерши-гречанки, которая была старше Мани лет на восемь… Так бы и случилось – как стало известно родственникам, отец все хуже и хуже жил со своей парикмахершей. «Вы бы посмотрели на него! – говорила тетя Дора, сестра отца, известная всей Одессе квартирная маклерша. – Он же месяцами ходит обросший, как дикобраз. Это при жене, с расческой и ножницами в руках!» Да, решили родственники, дело, видимо, идет к концу. И они оказались правы – дело подошло к концу, но весьма печальному. Отец умер от болезни крови в 1934 году, когда Нюме исполнилось восемнадцать лет. Он оставил письмо, в котором клял себя за ошибку в жизни, просил прощения у жены и детей, Наума и Мани, желал им здоровья и удач. А через два года умерла и мама… Здоровье у самого Нюмы было замечательное – баскетболист, яхтсмен, он поступил в Одесский строительный институт на экономический факультет. Что касалось удачи, тут не все было однозначно. Проработав два года по специальности, он пошел на войну, ту, с Гитлером. А имея высшее образование, получил звание лейтенанта пехоты. Родственники со стороны отца – дед, бабушка, тетя Дора-маклерша, сестра Маня – отказались от эвакуации, остались в Одессе. Тогда гулял слух, что Гитлер отдал Одессу на откуп союзникам румынам. А те не очень злобились на евреев. Многие в это поверили и были расстреляны в катакомбах. Со стороны мамы родственников у Нюмы вообще не было, мама была сирота.

Таким образом, лейтенант Наум Бершадский тоже оказался круглым сиротой. И в совокупности всех прочих претензии, весьма озлился на Гитлера. Он отважно сражался на передовой и закончил войну майором с одной легкой контузией. Действительно, удача, если принять во внимание, что послужной список майора пехоты Наума Марковича Бершадского был отмечен шестью боевыми орденами, среди которых два ордена Славы, а это, как известно, о многом говорит. Так судьба берегла его для дальнейшей жизни. Для переезда в Ленинград и долгой работы в Торговом порту. Для знакомства с будущей женой Розой. Для появления на свет дочери Фиры. Для выхода на пенсию, которой едва хватает на скудное житье. Для проживания в одной квартире с Самвелом, чей кашель слышен через стенку, словно тот спит рядом, на месте покойной жены… Самвел, страдающий болями в спине кавказский человек, вот кто сейчас вошел в его жизнь со своими интересами. Самвел и гипертония! Еще эта приблудная дворняга Точка, с заплаканной мордашкой. Точка, сующая нос в любую кучу дерьма, как будто ее дома не кормят…

«…А то кормят? Это называется кормят. – Точка задумала маленькую хитрость: на подходе к углу Подковырова и Большого она забежит вперед на длину поводка, и пока Нюма потянет за собой поводок, она выиграет во времени, а там уже недалеко до места, где совсем недавно стоял ларь с субпродуктами, дивные запахи, и, возможно, затерялась какая-нибудь шкурка. – Впрочем, вряд ли. Не одна я такая умная», – засомневалась Точка.

И действительно, у заколоченного ларя мясокомбината вертелось несколько собак. Среди них две с виду вполне достойные – рослые, хвостатые, а остальные – шелупонь, смотреть не на что. Но они первыми почуяли Точку и бросились навстречу со скандалом. Мол, не приближайся, гадина дворянская, тут и так ни хрена нет, кроме запаха. Особенно заливалась в ненависти какая-то шавка с одним ухом.

Остальные были с ней согласны. Точка остановилась, поджала лапку и оглянулась на хозяев. «Нюма, конечно, перебздит, – подумала она, – столько собак. Надежда на Самвела». И точно. «А ну, убирайтесь!» – напряженно крикнул Нюма и потянул поводок. А Самвел?! Нет, он не вытащил свой нож – он, хитрец, нагнулся и сделал вид, что ищет камень. Это движение, как известно, действует на собак почище автомата Калашникова. Шелупонь мгновенно отрезвела и с пристыженным лайком поспешила спрятаться за тех, хвостатых. Только одноухая шавка порывалась разбудить у больших собак чувство собственного достоинства. Путаясь в ногах у солидного черного пса, она противно лаяла и вскидывала свою одноухую башку в сторону Точки.

Собачий гвалт привлек внимание прохожих. Кое-кто останавливался и всматривался в заколоченный ларь: нет ли сюрприза? Может, случилось чудо и вновь открыли ларь с субпродуктами? Как подарок недавно избранного мэра города по фамилии Собчак. Усматривая какую-то мистическую связь между беспокойством собак и фамилией энергичного интеллигента-демократа, на которого возлагалось так много надежд, и не найдя ничего утешительного, люди продолжали путь, с подозрением оглядывая двух пожилых мужчин с собачкой на поводке.

Волнение собак у ларя заинтересовало и Нюму с Самвелом, они придержали шаг. Чем и воспользовался черный пес. Он приблизился к Точке и, опустив морду, принюхался. Среди сальной, клочковатой шерсти Точка увидела на шее замызганный бурый ошейник. «Боже мой, так это же мой спаситель от крыс!» – обрадовалась Точка и коротко тявкнула, что означало: «Привет дяденька! Ты не забыл мусорку во дворе детского сада? И меня, совсем тогда еще малышку? Я тебя часто вспоминала».

Пес молчал. Запах собачонки все настойчивее тормошил его память. Он повел грязным в игольчатых струпьях хвостом и обронил короткий простуженный «гаф». «Вот так номер! Конечно, помню! – должно быть, означал этот звук. – Рад за тебя. Видно, жизнь у тебя удалась. Принимаешь часто душ». – «Первое впечатление, – тявкнула в ответ Точка. – В доме нет горячей воды. И насчет еды не очень, одна манная каша…» – «Не гневи бога! У моих хозяев и этого не было. Они сами по мусоркам ковырялись. Все, говорили, из-за какого-то Горбачева. Ты, случайно, не видела того Горбачева?» – «Нет, я в политику не вникаю, – чистосердечно призналась Точка. – И тебе не советую!» – «Это верно, – фыркнул черный пес. – Недавно у Мариинского дворца горланили люди, я было сунулся чем-нибудь поживиться. Так меня взашей турнули, кричали: „Не собачье это дело!“ Едва ноги унес».

Стоящая в стороне шелупонь была озадачена мирной встречей черного пса с какой-то беленькой шавкой. Одноухая стерва склочно пролаяла, настропаляя другую большую собаку, – а это был бастард, незаконнорожденный от уличной любви кавказской овчарки и ризеншнауцера, – выяснить ситуацию. Такие субчики, по своей стати, вполне могли бы служить в Кремлевском полку… Бастард не стал себя долго упрашивать и с трубным зовом метнулся к своему черному приятелю. Обнюхал Точку и трижды пролаял. Всем известно, что на собачьем языке, это значило: «Окстись, приятель! Твоей собачьей жизни не хватает уголовного обвинения за связь с малолеткой?!»

Точка не поняла, на что намекает бастард. У нее еще не было сексуального опыта. Но чем-то окрик бастарда ее встревожил. Точка вскочила на задние лапы, вытянулась всем тельцем и заскулила, глядя вслед убегающей стае. И тотчас рывок поводка завалил ее на студеный асфальт. Ошарашенная грубостью, она поднялась и с укором посмотрела на Нюму. Но, оказывается, поводок отобрал Самвел. Да, волосатик не панькался с ней, старался держать ее в строгости. Как настоящий кавказский мужчина. А Точка, хоть и собачья, но, будущая женщина. И это признание волосатиком в ней женщины отозвалось нежностью в маленьком сердце.

Теперь она бежала рядом с Самвелом, не отвлекаясь на обнюхивание всякой разности. Не останавливаясь даже пописать – достоинство не позволяло, – подле нее шел тот, кто признал в ней женщину.

В свою очередь и Самвел обратил внимание на послушное поведение собачки.

– Ара, посмотри, как она шустрит, – произнес он.

– Домой торопится, – отозвался Нюма. – Ты ведь тоже торопишься.

– Я давно домой не тороплюсь, – с намеком на свою судьбину проговорил Самвел.

Он уже несколько лет жил в Ленинграде, а все не мог привыкнуть. И в Ереване есть приличные врачи, ведь он мог поехать в Ереван из охваченного ненавистью к армянам Баку. В Ереване жила двоюродная сестра Анжела с семьей. Нет, поддался уговору племянника – лучше ленинградских докторов нигде нет…

Самвел и сам знал об этом. Его друг перенес операцию на мочке у хирурга-армянина, ленинградского профессора-уролога Ашота Гаспаряна в Первом мединституте. И разнес эту молву среди бакинских армян. Давно это было, в шестидесятые годы, а молва о чудесных докторах-армянах стойко держалась в памяти. И вообще, Ленинград для многих людей, живущих в отдалении, виделся как воплощение всего лучшего, что было в этой жизни. Даже Москва, столица, уступала Ленинграду в уважении и притягательности.

Для родственников оставалось загадкой – как мог Сережка, сын сестры Офели, поступить в ленинградский Военно-механический институт?! Безалаберный драчун, Сережка, хоть и неплохо учился, слыл злой карой учителей. Признанный вожак класса, красавец-яхтсмен, мечта девчонок, был, по-натуре, такой же авантюрист, как и его отец Генрих. После окончания средней школы Сережка исчез из города, и все решили, что он направился по стопам папаши и обживает камеру в какой-нибудь тюрьме. Уверениям Офели, что сын поехал поступать в институт, никто не верил. Тем более, в никому неизвестный «Военмех» – никто из родственников никогда и не слышал этого слова… Когда окончив первый курс, Сережка вернулся в Баку и показал родственникам зачетку, сплетни поутихли. Вскоре Офеля умерла. Она с молодости страдала какой-то болезнью, а тут еще долгие душевные волнения из-за семьи. Перед кончиной сестра взяла у Самвела слово заменить Сережке отца. Ее муж, Генрих, картежник и наркоман, пересидел во всех бакинских тюрьмах. Когда в приличных семьях узнавали, что Самвел родственник «того Генриха», с ним прерывали всякие отношения. А как это скрыть? В Баку армяне все друг о друге знали. Особенно в Завокзальном районе. Или в том же Арменикенде. Лет сорок назад Самвел влюбился. Ее звали Сусанна, она была скрипачка, дочь профессора консерватории. Красивая армянка – черные с поволокой глаза, слегка рыжеватые волосы оттеняли матовую кожу лица с правильными чертами, запоминался аккуратный, с едва заметной горбинкой нос. Что и говорить: эффектная женщина. Да и Самвел был весьма недурен собой. Это спустя много лет у него отросли большие уши, заросшие мхом, и сизые прожилки на тяжелом носу. А тогда… Встречи с Сусанной изменили жизнь Самвела, мастера по ремонту швейных машинок. Самвел стал увлекаться музыкой. Сусанна водила его в филармонию, в оперный театр, знакомила со своими коллегами-музыкантами из симфонического оркестра. Остроумный и веселый Самвел обычно оказывался в центре внимания любой компании. У него был неплохой баритон, и Сусанна надеялась с помощью отца-профессора устроить его в консерваторию.

Но тут арестовали Генриха… Если бы тихо арестовали, куда бы еще ни шло. Газеты подняли волну. Даже писали, что не мешало бы разобраться с близкими преступника, они не могли не знать об организованном им притоне. Уважаемая в городе семья профессора консерватории встревожилась. В семье и так были не слишком довольны увлечением единственной дочери мастером по ремонту швейных машинок. Сусанну выдали замуж за какого-то ученого-армянина, который работал со знаменитым физиком Алиханяном. И муж увез ее в Москву. А Самвел «загулял». Он приводил к себе женщин, и соседка Аня, встречая Самвела в коридоре квартиры, каждый раз вскидывала презрительно руки, восклицая: «Ай мэ! Хорошо, что твоя сестра Арфеня живет отдельно и не видит то, что вижу я». И Самвел всегда ее поправлял: «Не Арфеня, а Офеля».

Однако круг знакомых, куда ввела Сусанна своего приятеля, помог Самвелу. Кто-то кому-то позвонил, и его устроили директором Дома культуры на Нефтяных камнях. Овеянные легендой Нефтяные камни, романтика моря и общее уважение покорили воображение тридцатипятилетнего холостяка. К тому же работа вахтовая – десять дней в море, десять дома. И оклад нестыдный, в городе такие деньги заработать непросто. Самвел и не предполагал, что он так прикипит к этой работе. В открытом море, в ста шестидесяти километрах от берега. На искусственной эстакаде, по которой сновали автобусы, как в городе. Да это и был, в сущности, город. С магазинами, кафе, кинотеатром, с гостиницей, библиотекой, больницей и клубом, наконец, с отделением милиции. И все это в открытом море, над многометровой глубиной. Круглый год. В штиль и шторм, а шторма на Каспии не уступят океанским. Буровики на отдаленных буровых приковывали себя к конструкциям, чтобы не смыло в море… Самвел, бывало, не возвращался на берег по две-три вахты. Во-первых, он плохо переносил качку, во-вторых, – кто его ждал на берегу? Сестра Офеля со своим Генрихом, королем карточных шулеров, сделавшим первую тюремную «ходку»? Племянник Сережка тогда еще не родился…

Шесть лет Самвел отдал Нефтяным камням. Через тех же друзей Сусанны он устроился на работу в филармонию, замом директора по хозяйственной части. И работал довольно долго… Знакомства с известными музыкантами, прекрасные концерты, обильные застолья, где Самвел был признанным тамадой. И женщины, женщины…. «Если их всех положить друг на друга, все равно бы Сусанна перетянула, – с печалью говорил Самвел Офеле. – Клянусь мамой!» – «Не надо мамой, не тревожь ее память рядом с твоими проститутками!» – протестовала Офеля. «Когда ты заведешь семью, ребенка? Тебе уже за пятьдесят, а все, как заяц. Остановись! Что у них, инжир между ногами, дурак! Какой пример ты показываешь своему племяннику Сережке?!» – «Ара, что ты говоришь? – возмущался Самвел. – Мальчик только в детский сад пошел, что он понимает?!» – «Послушай, что воспитатели говорят! Сережка сделал дырку в уборной и подглядывает к девчонкам, – тревожилась Офеля. – Весь в своего дядю!» – «Это лучше, чем быть похожим на отца – играть в карты и курить анашу, – смеялся Самвел. – Потом вернуться, замастырить ребенка, открыть очередной притон и опять сесть на несколько лет». – «Теперь не скоро придет, – вздыхала Офеля. – Передачу отдали. Сказали: ушел по этапу, куда, не сказали. Сказали: сикрет…»

Незадолго перед пенсией Самвел перешел на работу в музыкальное училище. Директором был азербайджанец, интеллигентнейший человек, из друзей Сусанны. Случайно встретив на улице Самвела, он предложил неплохую зарплату на должности своего заместителя по общим вопросам. «Ада, мне нужен именно такой человек, как вы, – сказал он. – Контактный, энергичный, деловой. Да и к пенсии прибавка». А после выхода на пенсию, директор сказал: «Ада! Работай, да! Кто тебя гонит? Работай, пока ноги ходют. Мы же свои люди!»

И Самвел работал до… 1988 года, до кровавого конфликта из-за Нагорного Карабаха… Все началось с момента, когда на его обычное приветствие директор не ответил. А потом случилось то, что случилось…

Боли в спине уложили Самвела в постель. Соседка – Аня, мать следователя Апресова, положила доски под матрац, так было гораздо легче. Хотели вызвать из Ленинграда Сережку, Апресов отсоветовал. Для Сережки появление в Баку завершилось бы печально. Его могли бы прикончить прямо в аэропорту – или сами таксисты, или люди из «Народного фронта». Те контролировали аэропорт и железнодорожный вокзал. Городские власти пытались наладить эвакуацию армян в Красноводск морем. Кораблей не хватало, да и там начался саботаж, между моряками-азербайджанцами и русскими моряками возникло напряжение. Военные моряки Каспийской флотилии бездействовали в ожидании приказа из Москвы. А Москву парализовала паника. Переложив ответственность на республиканские власти, Москва самоотстранилась. «Народный фронт» продолжал активные действия против армянского населения, представители «фронта» врывались в учреждения, требовали списки и адреса сотрудников-армян. Ходили по домам, выискивали армянские фамилии среди списков жильцов. Выявленных избивали, занимали квартиры, реквизировали добро. «Они сошли с ума», – думал Самвел, в страхе прислушиваясь к каждому шороху в ночной тишине…

Глубокой ночью подъехал следователь Апресов на милицейском служебном автобусе. С ним было трое сотрудников – армянин и двое азербайджанцев. Они подняли с постели Самвела, собрали документы, кое-какие необходимые вещи и спустились к автобусу. Там уже сидела соседка Аня, тихая, испуганная.

Включив милицейские опознавательные огни, автобус помчался за город.

В сторону закрытого военного аэродрома. По дороге Апресов рассказал, что они должны присоединиться к группе армян – родственников и друзей чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова. Тот специально зафрахтовал самолет, чтобы помочь своим близким. Он был полуеврей – по отцу Вайнштейн, а по матери-армянки Каспаров… Перед тем как выйти из автобуса к трапу самолета, Аня перекрестила тех двух парней-азербайджанцев и поцеловала их в лоб. Самвел это видел. Попадись активистам «Народного фронта» эти ребята-азербайджанцы, им бы не сдобровать….

После тех событий вряд ли Самвел желал возвращения в Баку, в город, который он любил всем сердцем. Где родился, жил, любил, да так и не создал семьи… Теперь его семья – такой же одинокий Нюма и эта собачка, что мелкими шажками семенила по Большому проспекту Петроградской стороны, то натягивая, то ослабляя поводок…

За свои семьдесят шесть лет Наум Маркович Бершадский – известный больше как Нюма – никогда не держал в руках по-настоящему ценную вещь. Нет, конечно, держал… Когда в конце семидесятых власти «припекло» и они приподняли шлагбаум, чтобы выпустить из страны евреев, одними из первых уехали давние друзья Нюмы, Старосельские. Кстати, Витя Старосельский служил тарелочником в одесском похоронном оркестре, но это так, к слову…

Так вот, эти Старосельские оказались весьма состоятельными людьми. Они, вместе с Нюмой, явились на улицу Гоголя в бюро по оценке предметов, «разрешенных на вывоз из страны». Люди пожилые, они попросили Нюму помочь им. И Нюма помог. Не покладая рук он вытаскивал из чемоданов и сумок картины в тяжелых рамах, бронзовые скульптуры каких-то рыцарей на лошадях и без, серебряные подсвечники, позолоченных пастухов и пастушек, старинный немецкий фарфор… Когда Нюма рассказал об этом жене Розе, та пришла в негодование. Роза не была завистлива. Ее не интересовал вопрос, откуда у людей, что кормились от «клацания» медных тарелок на похоронах в Одессе, такое богатство! Ее интересовало другое. Почему в их доме, кроме ее приданого на свадьбу – серебряных ножей и вилок – никогда не было приличных вещей на черный день?! Нюма изумился. Кому как не Розе, дочери портового стивидора, не знать возможности Нюмы. На что он мог рассчитывать как экспедитор Торгового порта?! На мешок муки из Канады или на связку бананов с Кубы?! Впрочем, люди обогащались, многое из порта перетаскали. И крупными партиями, скажем, мебель, или электронику. Но Нюма хотел спать спокойно. Да и Роза особенно не погоняла. Ей хватало неприятностей со свадебным приданым, из-за которого она впоследствии рассорилась с дочерью Фирой…

Поэтому предстоящий визит в антикварный магазин для Нюмы был не праздником. А почему, собственно говоря, это не сделать Самвелу?! Ведь идею «бизнэса» подал его племянник Сережка! И посредника из Эстонии рекомендовал Сережка… Довольно неприятного типа: напыщенного красавчика, с нарочитым эстонским акцентом. Пришел на прошлой неделе без предупреждения. Расселся, точно у себя дома, сожрал без всякой совести почти все оладьи, что Нюма пожарил с расчетом на два дня. Накладывал себе одну оладью за другой и поливал сгущенкой, подлец. Словно сам принес эту сгущенку. И, главное, бахвалился. «Мы, – говорил, – эсты, работящие балтийские люди, одарили вас, бездельников и лентяев, лучшим в мире сгущенным молоком». Нюму разозлило нахальство молодого человека, да и оладьи он жарил не для этого обжоры. Не церемонясь, Нюма отодвинул в сторону тарелку с двумя последними оладьями и полупустую банку со сгущенкой. «Это на потом!» – произнес Нюма со значением. Гость нисколько не смутился, выложил доллары, посланные «для дела» племянником Самвела и повторил пожелание: вещи должны быть не только ценные, но и компактные…

«Ара, что значит компактные?! – волновался потом Самвел. – Если эта „Игра в кости“ некомпактная, что будем делать?» – «Подарим Точке, она любит косточку», – ответил тогда Нюма…

Точка всерьез восприняла это обещание, не вникая, о какой косточке шла речь. Она бежала вдоль поребрика тротуара, постоянно оглядываясь на Нюму – не передумал ли он? «Вообще, в последнее время он стал большой врун, – с огорчением размышляла собачка. – Кто его тянул за язык?! Обещал пойти на Сытный рынок? Обещал! Мол, там есть ларек, в котором меняют валюту на рубли. И что?! Врал! Сейчас идет на Пушкарскую, в антикварный магазин. А Сытный рынок?! Все же несолидно, в таком возрасте врать маленькой собачке».