Текст книги "Нюма, Самвел и собачка Точка"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Все бы так и продолжалось, если бы сегодня утром к Толяну не пришли два прилично одетых господина. Из тех, кого и облаять на улице риск. Был случай, у Московского вокзала. Слишком понимающий о себе пес облаял за что-то такого господина. И тот, не долго думая, достал пистоль и грохнул скандалиста. Средь бела дня. Даже газеты писали, какие, мол, нынче нервные люди… Словом, те двое поговорили о чем-то с Толяном и ушли. А Толян и его приятели сели в автомобиль, усадили между собой Точку и привезли, как знаменитую Маргарет Тэтчер, на Сытный рынок. По дороге кто-то из друзей Толяна выразил желание набить морду чайханщику и второму «черножопому» за доносительство.

Но Толян не разрешил, сказал, что связываться с людьми Станислава Алексеевича не время. Надо сделать вид, что ничего не случилось. Со Станиславом Алексеевичем, с его бензиновым бизнесом, нефтеналивным причалом и прочим, включая связи с «волосатыми руками» во власти, устраивать базар из-за собачки, даже такой смышленой, как Точка, будет себе дороже. Взорвут Сытный рынок, со всеми их «крышоваными» лохами, и глазом не моргнут. И скупку на Разночинной прихватят…

Да, денек лихой сложился. Сейчас бы поспать в теплой тишине, так нет, люди за столом что-то громко обсуждали. Правда, не сразу. Евгения Фоминична произнесла тост за Рождество, за грядущий Новый, девяносто третий год, до которого осталась неделя…

– Не торопись Женя, – поправил Нюма. – Каждый день теперь на счету.

Все согласились. Чокнулись. Выпили водки и закусили отварной картошкой с селедкой.

Точка, не открывая глаз, скукожила кончик носа. Она не выносила запаха водки. Как-то этот дебил Толян решил пошутить и насильно влил ей в горло ложечку водки. Точка забилась под кровать и сидела там, чихая и кашляя. Все семейство всполошилось. Молоком отпаивали собачку… А если говорить начистоту, однажды Точка попробовала и коньяк. Пятно на полу вылизала…

Точка открыла глаза и, приподняв голову, посмотрела на стол. Нет, коньяком не пахло, только водкой. Зевнув, Точка вновь уложила голову на вытянутые лапы. А в голову полезли разные мысли. Вспомнила сынишку Толяна, толстозадого второклассника, тот частенько выгуливал ее после занятий. Прикармливал припрятанным школьным завтраком. Он был добрым мальчиком и нередко отпускал Точку гулять без поводка вдоль лужи, рядом с зоопарком. Под вой голодного зверья, чей рацион без совести урезали служители. А еще – ловили кошек и собак и скармливали хищникам. Это показывали по телевизору, в передаче «600 секунд»… Но однажды… Точка хорошо запомнила ту историю. В зарослях осоки, что лепилась к берегам Кронверкской лужи, она повстречала старого знакомого, черного пса. С ошейником. Того самого, что когда-то спас ее от разъяренных собак у пивной точки на Бармалеевой. Пес совсем не изменился, только очень уж отощал. И пес признал Точку. Разговорились. Точка хотела узнать судьбу тех шавок, которые как-то облаяли ее на Большом проспекте, у мясного ларя. Но пес был неразговорчив, пока не обнюхал Точку. Потом поскучнел, черные его глаза поплыли. И безо всякого предупреждения залез на нее, целиком подавив своим хоть и тощим, но тяжелым телом. Сперва Точка решила, что это какая-то особая ласковая игра. Она даже повернула мордочку, желая лизнуть своего старого приятеля. И почувствовала резкую боль. В страхе попыталась вырваться, но пес, дрожа и дергаясь всем телом, крепко держал ее передними лапами, прикусив ухо. Вскоре боль утихла и наступило блаженное состояние, сравнимое со вкусом сладковатой говяжьей печенки, что иногда ей перепадала со стола семейства Толяна… Пес ослабил объятия, слез с Точки, посапывая, опустил нос к земле и, обежав собачку кругом, сиганул в заросли осоки. Даже как-то обидно, хотя бы пролаял на прощанье. Да и Точка, признаться, не долго его помнила. Побежала навстречу тревожному зову маленького хозяина…

Точка была готова еще кое-что вспомнить, ее воспоминания прервал новый вкусный запах. Точка подняла голову и увидела, как Лаура внесла исходящую паром фарфоровую супницу. Поставила на краю стола и принялась разливать суп по тарелкам под одобрительный гомон…

Гости, продолжая разговор, принялись есть. Нюма сказал, что суп с лапшой на курином бульоне возвращает его в одесское детство. Сеид обещал съесть такой суп вместе с тарелкой. Самвел понюхал суп и молча прикрыл в блаженстве глаза. А Евгения Фоминична объявила, что в Рождество подобная еда обращает ее к Богу, потому как, глядя на происходящее в стране, она подумывала о промысле Дьявола…

– Я четыре года так думаю! – воскликнула Лаура, возвращаясь к тому разговору, который Точка, вероятно, упустила, пока дремала. – Был бы Сталин, разве такое могло бы произойти?! Он бы всех этих вождей, что в Ереване, что в Баку, в трубке своей раскурил, клянусь здоровьем…

Точка поудобнее улеглась и положила голову между лапами. Кто такой Сталин, она не знала. А Лауре поверила, Лаура ей нравилась. У Лауры над губой пробивались усики, что как-то сближало Точку и эту добрую женщину, которая расставляет на столе такую вкусную еду. Возможно, и у того Сталина были усики, а то с чего бы Лауре его поминать. Только уж очень громко она кричит…

– Если разобраться – кто эти сегодняшние демократы-либералы? Горбачев, Ельцин и другие… Такие же слюнтяи, с которыми Сталин разобрался после революции. Если бы они взяли тогда власть, сегодняшний кошмар в Азербайджане и в Армении случился бы еще в двадцатые-тридцатые годы. Я уже не говорю о том, что случилось в пятнадцатом году, когда турки и курды нас резали, как баранов. Пока царь наконец разрешил открыть для армян границу и спасти хотя бы часть населения от турецких палачей. А почему сразу было не открыть границу и спасти полтора миллиона таких же христиан? Потому, что царь был такая же баба в брюках. А не Сталин.

– Ара, какой царь? Какой Сталин?! – не удержался Сеид. – Я сижу напротив Самвела. Я – мусульманин из Армении, он – христианин из Азербайджана. Что мы делаем? Убиваем друг друга? Мы кушаем, пьем, разговариваем…

Сеид резко умолк. Он хорошо знал свою жену. И боялся, чтобы ей не попала вожжа под хвост. Он уже видел, каким пунцовым цветом покрылись щеки жены. Наступает момент, когда она становится совершенно бешеной. Как тогда, во дворе их ереванского дома. Когда влепила пощечину соседу Гранту…

– Ты кушаешь-пьешь с Самвелом, – тоном, предвещающим бурю, произнесла Лаура. – А ты спроси его, кто ему покалечил спину в Баку? Он мне рассказал на кухне, я даже заплакала. Спроси, как армян выбрасывали из окон высоких этажей! Как обливали керосином и жгли людей. Как насиловали девочек на глазах родителей. Как выбрасывали в море тех, кто пытался уплыть на пароходе в Красноводск. А моряки попрятались, говорили, нет приказа вмешиваться, а на самом деле боялись этих зверей.

– Хватит, женщина! – Сеид хлопнул ладонью по столу. – Сколько можно?! – и он еще раз хлопнул ладонью по столу.

Звякнули тарелки, ложка свалилась на пол. Точка испуганно вскочила. «Во, блин, начинается! И вроде выпили-то немного. Это Толян, осушив целый пузырь, бузил и раздавал подзатыльники домашним, – подумала собачка. – И, главное, кто? Сеидка! А с виду вроде интеллигентный мужик».

Гости изумленно смотрели на Сеида.

– Что с вами, Сеид Курбанович? – произнесла хозяйка. – Как-то…

– Извините, Евгения Фоминична, – Сеид наклонился и подобрал с пола ложку. – Только это не совсем справедливо… Извините…

– Что несправедливо?! – оправилась от изумления Лаура. – Что с тобой?

– Почему ты не вспоминаешь, как меня вышвырнули из страны, для которой я сделал столько хорошего? – сдерживая голос, проговорил Сеид.

– Я не вспоминаю?! – Лаура посмотрела на Евгению Фоминичну. – Нет, вы слышали, Женя? Я не вспоминаю!

– Почему ты не говоришь, как культурные люди, твои сородичи, вышвыривали людей из домов и больниц только потому, что они азербайджанцы или курды. Требуя вернуть этот несчастный Карабах, который лежит на совсем чужой территории! Гнали людей через горный перевал. Зимой! Без одежды, в домашних тапочках. Женщин, детей и стариков. Из Кафанской долины… Об этом ни строчки в газетах, ни звука! Лишь после того, как обезумев от гнева, люди устроили погром в Сумгаите, только тогда завопили во всем мире, выставив мой народ зверьми. А громче всех кричали те, кто и заварил эту кровавую кашу. Московские армяне, близкие к власти. Всякие академики и журналисты. Решили – страна распадается, самое время отдать Карабах Армении…

Сеид умолк, налил себе полстакана водки и залпом выпил. Острый кадык, казалось, прорвет кожу шеи, покрытую колкими цыпками.

Лаура придвинула ему тарелку с маринованным чесноком. Вспомнив о чем-то, вышла из гостиной. В полной тишине. Когда она вернулась с двумя кастрюлями в руках, ее вновь встретила тишина. Если не считать легкое, стеснительное поскуливание.

– Тебе тоже дам, – пообещала Лаура собачке. – Главней тебя сидят и молчат.

В одной кастрюле было пюре, посыпанное рыжим сумахом, в другой пухлые котлеты в золотистых лепестках жареного лука.

Нюма взглянул на хмурое лицо Самвела, на стоящую перед ним тарелку с пюре и котлетой. Взглянул как-то механически, под впечатлением того, что поведал Сеид…

– Хотела сделать долму, – проговорила Лаура. – Не успела. Сеид позвонил, попросил вас срочно позвать…

«Сеидка, вообще… – подумала Точка. – Все сидели, разговаривали. А он?! Испортил людям настроение. Ну и тип! Что Лаура в нем нашла? Побегу хотя бы облаю его как следует, если другие стесняются…» Точка подбежала к стулу, на котором сидел Сеид, присела на задние лапы и залаяла, вскидывая мордочку.

Однако Сеид ее не так понял. Он переломил котлету и бросил половинку на пол. Запах котлеты – чеснока, жареного лука, парной говядины и свиного жира – мгновенно смыл благородный порыв собачки. Она расправилась с котлетой и, облизывая губы, вновь тявкнула, надеясь и на вторую половинку…

Но впустую. О собачке забыли… Лишь добрая Лаура, стараясь не мешать пустяками серьезному разговору, мягко ступая, направилась с кастрюлей к собачьей миске, увлекая за собой Точку…

Евгения Фоминична поднялась, подошла к шкафу. Высокий дубовый шкаф с резными балясинами взглянул на хозяйку мутным оком овального зеркала. Он видел худощавую пожилую женщину, в давно вышедшем из моды сиреневом костюмчике. С нелепыми подставными плечами на пиджачке. Подслеповатое стекло зеркала затемняло складки шеи, контрастируя с крупными ядрами голубых бус. Евгения Фоминична не любила себя в зеркале шкафа. И давно помышляла избавиться от него, неизменно откладывала свое намерение. Поджав губы, она отворила мстительно скрипучую дверцу. В ворохе тряпья разыскала старый, траченный молью платок и, ничуть не заботясь о своем виде, набросила платок на плечи. У Евгении Фоминичны испортилось настроение. За время проживания у нее Лауры и Сеида она не раз слышала эту драматическую историю распри двух таких близких народов.

– Веселенькое у нас Рождество, – Евгения Фоминична подошла к окну.

На черном стекле ее сухонькая фигура рисовалась бабочкой, зябко опустившей крылья. Нюма отодвинул стул, поднялся и, стараясь унять слабое похмелье, приблизился к окну.

– Тебе холодно? – Нюма тронул ладонью колючий ворс старенького платка.

– Нет, нет. Что ты. Платок как-то успокаивает, мама в нем пережила блокаду, – Евгения Фоминична повернула голову и спросила: – Лаура, чай будет?

– А как же?! С пахлавой, – живо отозвалась Лаура. – Сеид принес настоящую пахлаву..

– Бакинскую, – уточнил хмельной голос Сеида.

– Хорошо, бакинскую, – согласилась Лаура и буркнула: – Как будто ереванская хуже…

Все засмеялись. Как люди, которые рады уйти от какой-то неловкости, прикрываясь непринужденностью хмельного застолья. И Точка присоединилась радостным лаем.

– Ты еще тут! – прикрикнула Лаура. – Обрадовалась, запела.

– А что? – подхватил Нюма. – Может, споем? Все же праздник. Рождество.

– Что-нибудь нейтральное, – улыбнулась Евгения Фоминична. – Сулико!

– Так уж и нейтральное, – проворчал Сеид. – Грузины христиане, такие же как и армяне…

– Зато в Баку нефть, – не удержался Самвел. – За нефть можно и в ислам перейти… Между прочим, в начале советской власти весь Карабах отдали Армении, потому что там проживало девяносто процентов армян. А потом Сталин подумал и передал его Азербайджану. Из-за нефти. Подарок! Как Хрущев подарил Крым Украине, по блату…

– Господи, как стыдно у нас жить, – прошептала Евгения Фоминична. – Ничтожества, о которых забудут через десяток лет…

– Что делать, Женя. Живем как-то, – согласился Нюма. – И радости есть. Вот собачка наша отыскалась.

Они всматривались в темень Рождественской ночи. Словно стояли над форштевнем плывущего корабля, а со спины доносился негромкий рокот волн, полупьяных голосов Сеида и Самвела. Говорили о том, что Карабах, со своим сепаратно избранным управлением, уже фактически стал армянским. Надо ждать прямой войны между выпавшими из дырявого мешка, под названием СССР, двумя республиками… Да и Грузия, с президентом Гамсахурдия, с его лозунгом «Грузия для грузин», считай, выпала из той же дыры. Вместе со всем Кавказом – Чечней, Дагестаном, Ингушетией… Ждали момент. И что самое невероятное – сама Россия выпала из дыры, потому как это был не мешок, а воздушный пузырь, надутый причудами истории до бессмысленных размеров, от Балтики до Тихого океана. Набитый разноязычным народом, охмуренным гипнозом иллюзий и страха… Весь этот гигантский пузырь вот-вот официально перестанет существовать. И только чудо поможет избежать гражданской войны, в сравнении с которой все гражданские и прочие войны покажутся забавой… Трудно объяснить степень взаимной неприязни членов вчерашней «братской семьи». А религия, призванная к примирению людей, лишь подыгрывала спектаклю, где пьеса призывает к наивной толерантности. Однако зритель, покидая театр, вновь становится самим собой. Проявляя инстинктивное, подкорковое упоение ненавистью…

Все это Самвел, Сеид и Лаура обсуждали с темпераментом, присущим их горячим натурам. Перебивая друг друга, то и дело переходя на свой язык, жестикулируя, вскрикивая и беспрестанно чем-нибудь клянясь. Каждому из них было все ясно. И даже Точка приняла участие в «малой карабахской войне». Она металась между спорщиками, внося и свою лепту громким, визгливым лаем. Особенно собачка почему-то раздухарилась, когда помянули турок с их Османской империей. Это они, еще в прошлом веке, под знаменем защиты ислама от неверных пытались раздвинуть свои границы на Кавказе… Ни Самвел, ни Сеид ничего толком не знали о многовековой запутанной истории могущественных империй прошлого. Все так! Понаслышке! Из трепотни за шашлыком и чаем. И сейчас, подвыпив, выковыривали из памяти лоскутную информацию, азартно что-то доказывая друг другу. Точка бегала от Самвела к Сеиду, пряталась в ногах Нюмы и, передохнув, вновь бросалась к спорщикам со своим мнением. О нерадостной судьбе собак и кошек, лишенных крова в эпоху великих изгнаний народов.

Но люди, занятые собой, ее не слушали…

– Ара, думай, что говоришь! – горячился Самвел. – С тех времен, во всем Карабахе стоят три мечети. Три! А армянских церквей больше чем двести! Так чья эта земля?

– Вы еще хачкар вспомните! – возмутился Сеид.

– Что такое хачкар? – прорвался от окна Нюма.

– Христианский крест из камня, – проговорила Евгения Фоминична. – У меня есть из туфа, маленький. Сувенирный.

– Его вырубают из камня только армяне! – со значением поднял палец Самвел. – Между прочим, и это придумали армяне.

– Клянусь, вас послушать, порох тоже придумали армяне. И телефон! И лампочку Ильича. И самого Бога, – засмеялся Сеид.

– Нет. Бога придумали евреи, – уступил Самвел. – А хачкар придумали армяне.

– Тогда что придумали азербайджанцы? – не отвязывался Сеид.

– Азербайджанцы? Они придумали, что Карабах именно их, – Самвел озорно подмигнул и добавил: – У меня есть тост!

– Нет, это какой-то сумасшедший дом, – лепетала Евгения Фоминична. – Лаура, ты хотя бы…

– Все, все! Только чай, – Лаура принялась разливать по стаканам коричневую густую заварку. – Садитесь, Самвел Рубенович! Евгения Фоминична, Наум Маркович… Собачку не приглашаю, сама придет.

«Ну, Лаурка, ну дура, – Точка тяжело дышала. – Еще меня унижает! Да! Мы приходим сами, мы не гордые. Поэтому и уживаемся со всеми… Думает, я не поняла, о чем она разговаривала с Самвелкой на кухне по-армянски? Мы, собаки, понимаем язык всех людей на земле. Это людям нередко нужны переводчики. За исключением тех случаев, когда они собачатся между собой. А нам, собакам, переводчики не нужны… Конечно, маленькую собачку каждый может унизить! А сама? Каждый день испытывает унижение. Учит азербайджанских детей музыке и боится признаться, что армянка. Родители знают, что она армянка, и делают вид, что не знают. Именно это ее унижает… Конечно, я подойду к их столу. Хотя, признаться, бакинская пахлава меня не прельщает…»

Самвел прислонил к стене ноющую спину и поднял рюмку с водкой, в ожидания к себе внимания.

– Ара, хватит! Уже с ног падаете! Садитесь, пейте чай! – сердилась Лаура.

– Без тоста не сяду! – упрямился Самвел. – Хочу сказать за себя и за Наума Марковича…

Нюма вскинул брови. Его мягкий лоб собрал глубокие морщины, а глаза забавно забегали, придавая лицу наивное удивление.

– …за Нюму Бершадского, – поправился Самвел. – У человека… если он не совсем дурак, в жизни мало радостей. А у пожилого человека, и того меньше – день прожил, уже радость…

– Самвел Рубенович! Я тоже немолода. Но моя жизнь сплошная радость, – Евгения Фоминична повела головой. – Надеюсь, я вас не обидела?

– Вы?! Боже упаси! – Самвел запнулся. – Даже обратись вы ко мне «Самуил Рувимович», я бы не обиделся.

Евгения Фоминична обернулась к Нюме и укоризненно погрозила пальцем. Нюма пожал плечами и развел руки, такой, мол, человек этот Самвел…

– У армян болезненное самолюбие, – не удержался Сеид.

– А ты молчи! – прикрикнула Лаура. – Мы будем, наконец, пить чай?

«Вот именно! – тявкнула Точка. – А главное, чем Самвелка будет закусывать?!»

– Нет, я все же скажу! – не сдавался Самвел. – От своего и Нюминого имени! Дорогой Сеид! Радость, которую ты доставил нам с Нюмой, можно сопоставить только с радостью армян от победы Суворова над турками под Измаилом.

– Молодец! – приободрился Нюма. – Но почему армян? Вся Россия радовалась.

– Потому, что знаменитый Суворов был наполовину армянин. Его мама носила чисто армянскую фамилию Манукова! – важно пояснил Самвел.

– Ара, хватит, вы тоже, честное слово, – не выдержала Лаура. – Опять начинаете?! Суворов-Муровов… Чай совсем остыл.

– Подожди, женщина! – осадил Сеид. – Обо мне тост! Говорите, Самвел.

– Я что хочу сказать, – Самвел посмотрел на рюмку, перевел взгляд на Точку и вздохнул. – У нас с Нюмой была одна радость… Эта собачка! Клянусь, была бы она человек, я бы на ней женился…

– Я бы тоже! – Нюма поддержал общий смех.

«Нужны вы мне, старые клячи! – Точка присела от неожиданного внимания к себе. – Может, этой сучке, моей маме Джильде, вы бы еще и подошли, но мне?! С вашей гречневой кашей на воде! Извините!»

Волоча по паркету хвостик, собачка заползла под стол и затаилась, как разборчивая невеста…

Самвел поднял руку, призывая к тишине.

– Когда собачка пропала, мы с Нюмой думали, сойдем с ума от горя, – продолжил Самвел. – Но ты, дорогой Сеид… Не знаю, каким образом… Вернул нас к жизни. И несмотря на сегодняшний, не рождественский спор, ты, Сеид, навсегда занял место в моем сердце. Как и многие твои единоверцы в Баку, которые помогали лам выбраться из того ада…

– Сеид! – громко вскрикнула Лаура, упреждая порыв мужа восстановить справедливость…

Неожиданно Самвел всхлипнул, пытаясь сдержать слезы. Стекло дробно зацокало о зубы. Все, и Точка со всеми, одобрительно наблюдали, как светлела боковина рюмки, избавляясь от содержимого…

Точка обегала подтаявшую наледь и останавливалась, в ожидании, когда Нюма и Самвел последуют ее путем… «Ах, умница, ах молодец!», – бормотали подвыпившие соседи, радуясь надежности своего проводника. Пролаяв раз, другой, собачка устремлялась дальше…

– Слушай, ты веришь? – вопросил Нюма.

– Не-а, – ответил Самвел, стараясь ступать тверже. – У меня даже спина ныть перестала, клянусь Точкой. Интересно, она сама найдет дорогу домой?

– Найдет, – проговорил Нюма. – Все собаки – просто собаки, а наша Точка – хо-о-орошая собака…

Так, лепеча разную чепуху, они перебирали ногами снежные катыши, слепо следуя за своим поводырем.

– Знаешь, – Нюма взял Самвела под руку, – я вот, думаю… Всё на свете рано или поздно погибает. Даже камни превращаются в песок. Так и люди. Мало того, что человек умирает, обращаясь в прах. Все человечество к этому идет. Людей разделили на разные нации с одной целью – чтобы они уничтожили друг друга. Сами! Без атомной бомбы и разных катастроф, от которых есть еще шанс кому-то где-то выжить. А если «сами» – всем конец! В итоге! Все предопределено. Пусть люди придумывают разные космические штуки, разные искусственные планеты. Все равно им не выкрутиться. Если люди не поймут, что нет никаких наций, никаких разных религий, а есть одна семья… Как ты думаешь?

– Ара, я давно предполагал, что ты дурак, Нюма, – ответил Самвел.

– Почему?! – Нюма выдернул руку из-под мышки соседа.

– Ты слишком добрый. Это первый признак глупости. Все тебя обманывают, оставляют в дураках. А ты не замечаешь, потому что ты и есть дурак. Это во-первых! Во-вторых, ты стараешься никого не обидеть, всех помирить. Это еще один признак глупости…

– Например?! – нервно выкрикнул Нюма и остановился.

Остановилась и Точка. Обернулась с упреком в глазах – такая студеная ночь, а вы, алкаши, едва плететесь по Кировскому проспекту…

– Например?! – еще громче выкрикнул Нюма.

– Зачем ты стал всех уговаривать поехать в Комарове встречать Новый год? Ведь Евгения Фоминична хочет быть там только с тобой…

– Как?! Она сама предложила отметить Новый год вместе, на даче, – растерялся Нюма.

– Она тактичная женщина, – Самвел покачал головой, упрятанной в капюшон. – Ей чужие люди во как надоели! Она хочет побыть именно с тобой. Хотя бы под Новый год. А ты?! Стоишь в прихожей, в этом капюшоне, как «Ку-клукс-клан», и требуешь дать слово поехать в Комарово! Ну?! Не дурак ты, со своей добротой? У Лауры чуть обморок не случился, клянусь Точкой!

«Хватит мной клясться, старые костыли! – пролаяла Точка. – Лучше бы дверной замок дома починили, опять сбегу куда-нибудь, будете знать. А то клянутся мной, а беречь не берегут!»

Пользуясь моментом, Точка присела по-бабьи и прыснула в снег короткой струйкой. В холод особенно тянет облегчиться, ничего тут стыдного нет.

Самвел и Нюма, отвернувшись к стене дома, в котором когда-то жил пламенный большевик Сергей Миронович Киров, последовали ее примеру, благо проспект был пуст, а единственный подслеповатый автомобиль тормознул на перекрестке у кровавого глаза светофора.

Нюма привел себя в порядок, затянул змейку плаща и проговорил:

– Почему ты меня обижаешь? И тогда, после возвращения из больницы, вдруг наговорил мне гадости. И сейчас.

Самвел также привел себя в порядок, поправил сползший капюшон и ответил:

– Потому, что я умный армянин. Еще в больнице… я старался продержаться подольше. «Карантин-шмарантин». Никакого карантина не было… Хотел, чтобы ты от меня отвык. И сейчас тоже. Чтобы ты на меня очень разозлился…

– Почему? – Нюма вновь остановился.

– Когда меня выгонят из комнаты в твоей квартире… И я уйду… Не знаю куда – в Америку или в другое место… Я хочу, чтобы ты сказал: «Очень хорошо! Этот Самвел – неблагодарный сукин сын». И тебе будет легче на душе… Потому, что я тебя люблю.

Самвел провел кулаком по щеке. Нюма сделал несколько шагов вперед, обернулся, посмотрел на Самвела.

– Первый раз тебя вижу пьяным, – проговорил Нюма.

– Ара, на себя посмотри! – буркнул Самвел. – Еще упадешь…

Всю дорогу они молчали и только сопели. Каждый на свой лад. Нюма сопел громко, временами что-то бормоча. Самвел несколько тише, с присвистом, о чем-то размышляя… Временами они разом умолкали. И Точка оборачивалась, не угодили ли старики в какой-нибудь сугроб? Уж очень плохо убирали улицы от снега…

Единственную фразу бросил Самвел уже у самого дома, на Бармалеевой:

– Смотри, нашла все-таки…

– Все собаки, – просто собаки, а Точка – хо-о-орошая собака, – похвалил Нюма.

Двор был пуст. Точка вбежала на крыльцо подъезда в ожидании, когда подтянутся хозяева и, поскуливая, сучила лапами.

В прихожей она заметалась, обнюхала забытые углы и опрометью бросилась в глубину квартиры.

– Чай будешь пить? – спросил Нюма, расправляясь со своим плащом.

– Какой чай? Половина первого ночи! – Самвел повесил на крючок одежду, привычно ругнул висящий на стене велосипед и ушел в свою комнату.

– Как хочешь. Я выпью кружку, – вслед проговорил Нюма и, выйдя на кухню, зажег под чайником конфорку.

Налил в миску воду и размешал ложку сгущенки для особого удовольствия. Едва он задвинул миску под раковину, как на кухню стремительно вернулся Самвел. К его тощему носатому лицу прилипла хмельная растерянная улыбка.

– Слушай, она что сделала! – покачал головой Самвел. – Взяла мой тапок и отнесла в твою комнату.

– Как?! – удивился Нюма. – В мою комнату?

– Один отнести успела. Я застал, когда несла второй… Видишь, уже меня из комнаты выселяют… А ты все бегаешь в жилконтору за справками. – Самвел махнул ладонью. – Ладно, налей мне тоже. Заодно.

Нюма сдвинул с конфорки прокопченный щекастый чайник. Поискал глазами, во что налить чай соседу.

– Счас, счас, – Самвел достал с полки синюю кружку с надписью «Привет из Цхалтубо» и придвинул под мятое горлышко чайника. – Лей сюда.

Прихватив причудливо изогнутое ушко посудины, Самвел подсел к своему столику, что притулился к окну на «восточной» стороне кухни. Нюма остался сидеть на своей, «западной» части кухни, некогда условно разграниченной баламутной дочерью Фирой…

– Я все хочу тебя спросить: где этот Цхалтубо? – проговорил Нюма.

– А черт его знает. Кажется, где-то в Грузии. Курорт. Грязями лечат. Я там не был.

– Хорошо было бы тебе, для спины.

– Теперь все накрылось медным тазом, – вздохнул Самвел.

Несколько минут они нежили руки, обхватив ладонями горячее тельце своих кружек, устремив взор в пространство.

– Интересно, что она там делает? – Нюма кивнул в глубь квартиры.

– Наверно, мою мебель к тебе перетаскивает, – мрачно пошутил Самвел.

– Точка, Точка! – позвал Нюма. – Иди сюда, собачка…

Раздался частый цокот коготков о линолеум, и из дверного проема высунулась проказливая мордочка.

– Слушай, что ты все: «собачка да собачка»? – проговорил Самвел. – Она уже взрослая дама… Сколько ей было, когда появился тот шмендрик? Да и мы ее держим чуть ли не год…

– Для родителей, она всегда будет ребенком, – ответил Нюма.

«Два старых болвана, – подумала Точка. – Знали бы вы того черного пса при ошейнике, с которым я снюхалась осенью в зарослях у Зоопарка. Представляю ваши физиономии через несколько недель. Особенно твою, Нюмка. Все ждешь внуков от своей блудливой Фирки. Вот и дождешься. Мы, собаки, абортов не делаем».

Точка подошла к миске и принялась торопливо лакать вкусное питье розовым язычком, свернутым в ковшик. Выражая удовольствие дрожью кончика хвоста. Осушив миску, она провела язычком по губам и опустилась на свою лежанку из старого паласа. Подняла голову, посмотрела на Нюму, потом на Самвела – не пора ли им гасить свет и разойтись по комнатам…

– Ладно, ладно. Явилась хозяйка, – Самвел верно оценил ее взгляд. – Пошли спать, сосед, пора.

Нюма сделал несколько глотков и отодвинул кружку.

– Знаешь… только не обижайся, – он искоса взглянул на Самвела. – Хорошо?

– Хорошо, не обижусь, – кивнул Самвел. – Что еще?

– Я как-то смотрел карту… В Азербайджане есть такая область. Со столицей Нахичевань…

– Ну, есть, – удивился Самвел. – Тебе, что?

– Она на самой границе с Арменией. Не так, как этот Карабах. Да?

– Предположим, – настороженно произнес Самвел. – Дальше, что?

– Если всех азербайджанцев переселить в Карабах, а всем армянам переехать в Нахичевань. И отдать эту Нахичевань Армении, а Карабах оставить Азербайджану… Что скажешь?

Самвел проглотил слюну. Он лишился дара речи и смотрел с изумлением на соседа…

– А что?! – с еще большим воодушевлением продолжал Нюма. – Тихо, без ваших погромов. Цивилизованно. Как братья. Так на так!

– Так на так, говоришь?! – Самвел овладел собой и гневно, сухо сплюнул в сторону. – Ты лучше своему Израилю давай совет! Как им разобраться с арабами! Куда кого переселять, так на так. Что за люди?! Всем они дают совет. Как будто мы глупее их! Между прочим, мы на много древнее вас! Когда мы спустились с Арарата, вы еще сидели в кармане фараона, в Египте, а ваш Моисей бегал пацаном. И он еще дает нам совет: «так на так»! Клянусь…

Самвел запнулся в лихорадочном поиске достойного образа для столь ответственной клятвы. И, не найдя, бросился вон из кухни, опрокинув по пути табурет. Точка вскочила на ноги и с визгливым лаем кинулась вдогонку. Но вскоре вернулась и вновь улеглась на место…

– А еще обещал не обижаться, – пробухтел Нюма и выключил свет…

…Тьма, окружавшая Точку, просветлялась. Отчетливее проявляя раму окна, за стеклом которого хмурилась зимняя ночь…

«Странно – падает снег, а небо усыпано звездами, – думала Точка. – Наверное, это не снежинки, а звездочки. Просто их плохо закрепили, вот они и падают…» Элегические мысли теснили сон, пробуждая иные воспоминания. Не столько о прошлом, сколько о будущем. ' Такое свойственно не только людям-ясновидцам, а и животным, благодаря природному обонянию…

Точка лежала на паласе, ощущая непривычное состояние своего тела. Волнующее и спокойное. Так она себя чувствовала, когда второклассник, сын Толяна, читал ей вслух «Каштанку», писателя Чехова. А Толян ругал сына, мол, не каждый человек понимает писателя Чехова, а собаки тем более. Толян тогда еще не знал, что через год его пристрелят другие бандюганы на Стрелке Васильевского острова. И скупка на Большой Разночинной, как и обменный пункт в бывшем киоске «Союзпечать» на Сытном рынке, прекратят свое существование. Но не потому, что меняла Сеид был как-то связан с братками Толяна, нет. Просто Сеид и его пианистка-жена, эмигрируют в Аргентину.

В те годы многие, пользуясь эйфорией демократической власти, уедут из России. Тот же Самвел! Оформит документы на воссоединение с семьей своего племянника Сережки и укатит в Америку, после октябрьских событий девяносто третьего года… Тогда его будут провожать двое – Нюма и она, Точка. А когда Самвел, попрощавшись, уйдет на регистрацию, Нюма поднимет на руки собачку. И Точка еще некоторое время будет видеть с высоты дурацкую шляпу нового американца, слизывая соленые слезы со щеки Нюмы. Пожалуй, Нюма уже тогда чувствовал, что Самвел в той Америке умрет. Как подтвердит по телефону Сережка – «от опухоли позвоночника». А лично она, Точка, предвидит – лежа сейчас на паласе под раковиной, – что Самвел умрет не только от злосчастной опухоли в возрасте семидесяти девяти лет. Хватит у больного, старого человека и других причин для смерти. Самой последней из которых будет выселение из комнаты. Правда, Нюма уступит ему свою, а сам переедет к Евгении Фоминичне. И Точка так и будет жить то на Бармалеевой, то на Скороходова. Как живут дети, когда распадаются семьи. Правда, не долго, до отъезда Самвела в ту самую Америку…