Текст книги "Караджале"

Автор книги: Илья Константиновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

VI. В начале века

ПЕРЕЛОМНЫЙ ДЕВЯТЬСОТ ПЕРВЫЙ

Как объяснить тайну переломных моментов человеческой жизни? Но каждый человек знает, что «всему приходит свое время». И вот наступает момент, когда человек как бы стоит над итогом всех своих предыдущих дней и глубоко чувствует: что не сбылось до сих пор, уже не сбудется вовек, настало время отбросить старые надежды, расчеты и иллюзии – надо считаться с одной только правдой.

Таким переломным временем в жизни Караджале был 1901 год.

Если перечислить события, случившиеся с Караджале в девятьсот первом, может показаться, что ничего особенно важного и непоправимого не произошло. Год был пестрым, как и многие предыдущие годы. Он принес писателю удачи и разочарования, радости и огорчения. Он начался с банкета, отметившего двадцатипятилетие литературной деятельности Караджале. На самом деле прошло уже двадцать семь лет со времени его литературного дебюта, но это не столь важно: существенным было то, что видные деятели культуры все же решили отметить юбилей. В течение года были и другие поводы, чтобы юбиляр почувствовал удовлетворение. Весной он начал издавать вторую серию своего юмористического листка «Мофтул ромын», а осенью вышел из печати сборник рассказов «Моменты». Успехи, как и раньше, чередовались с неудачами и огорчениями. Уволенный с очередной государственной службы, Караджале вынужден был снова открыть пивную. И она опять не оправдала его надежд. 1901 год – это также год судебного процесса, вошедшего в биографию писателя под названием «дело Кайона». Журналист, обвинивший автора «Напасти» в плагиате. подписывал свои пасквили псевдонимом «Кайон».

Во всех этих событиях нет ничего принципиально нового. В жизни Караджале бывали удачи не менее значительные, чем выход в свет сборника «Моменты». И он уже не раз подвергался недостойным нападкам в печати. И терпел крах в своих коммерческих начинаниях.

Почему все же хочется выделить 1901 год?

Прежде всего потому, что этот типичныйдля Караджале в пору его зрелости год с особой силой обнажил его двойственное положение в обществе. Все, что было уже давно характерно для его жизни – слава и материальная необеспеченность, признание серьезной критики и холодное равнодушие официальных учреждений, любовь вдумчивых читателей и ненависть шовинистов, готовых на любую подлость, чтобы остановить караджалевское перо, – проявилось в 1901 году с очевидностью, не оставляющей больше места для иллюзий.

Вспомним, что трезвый, ироничный, всевидящий Караджале был человеком страстным и увлекающимся. Вспомним, как часто пытался он осуществить нереальные планы, начинал и бросал, надеялся, ошибался в своих надеждах, мучился и терзался, но не сдавался и начинал все сначала. 1901 год был некой вехой на этом пути. Пережив события этого года, Караджале уже не смог оставаться таким, каким он был раньше. Что-то окончательно сломилось в его душе. И когда случайное стечение обстоятельств позволит ему круто изменить жизнь, он покинет Румынию и переедет с семьей в Берлин. Можно не сомневаться, что 1901 год сыграл немалую роль в принятии такого решения.

Но прежде чем рассказать о событиях этого года, попробуем представить себе, каким был тогда Караджале.

Ему исполнилось сорок девять лет. Внешне он мало изменился за последние годы: с фотографий на нас глядит все то же застывшее в напряжении усатое лицо, сквозь очки видны большие круглые глаза. Гордая посадка головы, неподвижный, устремленный в неведомые дали взгляд производят впечатление надменности, кажется, что перед нами человек, постоянно углубленный в себя и не обращающий внимания на окружающих. На групповых портретах он похож на важного провинциала, который боится уронить свое достоинство. Холодная неподвижность лица, запечатленного на фотокарточках, ироническая противоположность реальному темпераменту. Потому что и на пятидесятом году своей жизни неня Янку все еще был олицетворением энергии, подвижности, беспокойного любопытства. Фотография продолжают оставаться мертвой маской в сравнении с его живым, переменчивым лицом.

Вот свидетельство дочери писателя Барбу Делавранча – Челлы, знавшей Караджале с детства:

«Иногда он неожиданно появлялся у нас дома. В дверях он останавливался и резким жестом протягивал вперед тонкую руку с зажатой между пальцами папиросой: он начинал играть кого-нибудь из своих вымышленных персонажей. В такие минуты все в нем менялось: речь, выражение лица, жесты. По его лицу с большими круглыми глазами цвета каштана пробегали, как по дрожащей воде, все оттенки чувства веселости, от иронического сарказма до непринужденного детского смеха. Сверкающий монолог раскрывал перед нами сцену из импровизированной комедии, основанной на впечатлениях, которые он собрал на какой-нибудь городской окраине, где он постоянно вступал в разговоры со всякого рода людьми, выдавая себя то за колбасника, то за торговца скотом. Разрядив таким образом свое остроумие, он целовал руку моей матери, обнимал отца, а меня уводил к роялю. Он присвоил мне кличку «Агиуца» [4]4
  Народная кличка черта, в данном случае – чертенок


[Закрыть]. «Для начала, Агиуца, сыграй мне что-нибудь из твоего дедушки Скарлатеску». Ему нравилась музыка Скарлатти, остроумного итальянского композитора XVII века, и он уверял, что я хорошо его исполняю потому, что мы, вероятно, принадлежим к одному роду. Я присаживалась к роялю и начинала играть. Караджале слушал стоя с умиротворенным выражением на лице. «Еще раз…» Потом снова: «еще раз». Он заставлял меня повторять одну и ту же страницу по пять раз подряд. Потом церемонно нагибался: «Агиуца, дай ручку для поцелуя… левую тоже. Она самая умная».

Он обожал музыку и хорошо ее знал. Никто так интересно не говорил о Бетховене, однако он явно не симпатизировал Шопену… Он просил меня играть ему из Иоганна Себастиана Баха, Бетховена, Шумана и Скарлатти.

Подобно тому как знаменитый французский этимолог Фабр изучал жизнь насекомых, стоя на корточках целые дни, Караджале ловил выражения и характерные жесты неизвестных людей, скитаясь по провинциальным городам, откуда он всегда возвращался с новыми впечатлениями… Город Брашов был его любимым местом для подобных экскурсий. Он отправлялся на базар и вступал в разговоры с венгерками, притворяясь глупым и дотошным человеком и не прекращая своих приставаний, пока не возникал небольшой скандал. Эти сцены, которые Караджале потом пересказывал нам, искусно подражая акценту бедных выведенных из себя торговок, были очень смешны».

Воспоминания Челлы Делавранча, относящиеся как раз к тому времени, о котором идет речь в этой главе, рисуют нам уже знакомый портрет. На пороге своего пятидесятилетия знаменитый писатель все еще напоминает того юного озорника из начальной школы Плоешти, который преследовал на улице случайных прохожих, смешно подражая их жестам и походке. Но теперь речь идет уже о нечто большем, чем любовь к игре и подражанию.

Каждый великий писатель обладает даром преображаться в других людей. Вот как об этом написал молодой Бальзак:

«Моя наблюдательность… так схватывала внешность человека, что тотчас проникала и в его внутренний мир; она позволяла мне жить жизнью того, на кого была обращена, ибо наделяла меня способностью отождествлять с ним себя самого, и так же, как дервиш из «Тысячи и одной ночи», я принимал образ и подобие тех, над кем произносил заклинание… Откуда у меня такой дар? Что это – ясновидение? Одно из тех свойств, злоупотребление которыми может привести к безумию? Я никогда не пытался определить источник этой способности; я обладаю ею и применяю ее – вот и все».

Для Бальзака былодостаточно походить по улицам и молча наблюдать жителей города, их нравы, характеры. Темперамент и природные склонности Караджале требовали большего – он обладал даром преображаться в своих героев в буквальном смысле слова и жить жизнью других не только в воображении, но и наяву. Его «театр одного актера» был лабораторией, в которой подготовлялся весь материал, необходимый для его литературного творчества.

В портрете, нарисованном Челлой Делавранча, есть еще одна черта, о которой редко упоминают другие современники писателя: его музыкальность. Она была скрыта от случайных знакомых. Несмотря на свою любовь к публичности, Караджале вовсе не хотел, чтобы каждый встречный видел его до самых глубин. Одинаково открыто высказывая и ненависть и любовь и ценя истину превыше всего, он, однако, не считал себя обязанным говорить на людях полностью все, что думал, – это было бы глупостью. Многие, очень многие из его знакомых понятия не имели о его сокровенных мыслях и не догадывались о тонких, рафинированных вкусах этого плебея и самоучки.

Итак, прошли годы, и портрет Караджале, который мы набросали, когда ему было тридцать лет, как будто не изменился. Время пронеслось, словно не затронув ни его внешности, ни привычек. По-прежнему кажется, что вся его жизнь проходит на людях – в бодегах, кафе и редакциях. Как и прежде, он считается самым веселым, самым остроумным собеседником в бухарестском литературном мире. Его появление даже у ближайших друзей всегда эффектно. Он все еще ошеломляет своих слушателей фейерверком анекдотов, забавных историй, остроумных пародий. Он продолжает играть ту роль, которую сам себе сочинил. Это его единственное утешение и единственная защитаот враждебного общества. В конечном счете это и способ борьбы и способ протестапротив общества. Караджале не мог знать открытий, сделанных наукой в наши дни: в тех ситуациях, в которых павловская собака, подвергаемая нервным перегрузкам, бьется в истерике, человек смеется.Смех в понимании некоторых современных ученых, это восстание человека против «единомыслия его биологических предков, знак отказа оставаться рабом привычки, которой управляет один набор правил игры». Здесь, возможно, выражена суть некоторых интимнейших черт натуры Караджале.

Итак, Караджале не изменился. Но и его положение в обществе осталось без изменений. У него по-прежнему нет никаких постоянных доходов, если не считать суммы, которые он время от времени получает из все еще не разделенного наследства Екатерины Момуло. Потеряв одну службу, он сразу же принимается за поиски другого занятия. Расставшись с одной редакцией, он пытается заключить договор с другой.

Так, в сущности, прошли все двадцать пять лет литературной деятельности, которую друзья и поклонники решили отметить в начале 1901 года.

ПИР…

Итак, чреватый событиями 1901 год начался с банкета. Он был организован друзьями Караджале по подписке: каждый участник должен был уплатить двадцать лей.

Банкет состоялся 23 февраля в зале международного ресторана Гянцу. За столами, установленными в форме подковы, собралось около восьмидесяти человек. По моде времени молодые носят длинные усы, старики – бороды. Большинство присутствующих были в черных сюртуках, в элегантных шелковых повязках, заменявших тогда галстуки, многие, в том числе и юбиляр, носили очки в тонкой оправе со шнурком, прикрепленным к жилетке.

Среди присутствовавших было много известных людей.

Бот писатель и видный общественный деятель Барбу Делавранча – высокий, седой, элегантный, с блестящими юными глазами. Кроме него, из писателей караджалевского поколения в зале присутствовал только критик Доброджану Геря.

Вот журналист Константин Миль – тяжеловесный мужчина, благодушный, мудрый и удачливый основатель влиятельной газеты «Адевэрул». Журналисты лучше представлены, чем писатели, – за банкетным столом можно было видеть людей из самых разных редакций, в которых сотрудничал юбиляр.

А вот невысокий, внешне совсем неприметный актер Янку Брезяну, талантливый исполнитель роли Подвыпившего гражданина из «Потерянного письма». Присутствовали и исполнитель роли Кацавенку – артист Янку Ни-кулеску и другие актеры, исполнители разных ролей из караджалевских комедий.

Но лучше всех, пожалуй, были представлены адвокаты. Один из них, раскрасневшийся, тучный старик Петре Грэдиштяну, сидел на председательском месте. Впрочем, это объясняется тем, что Грэдиштяну был и театральным деятелем – в прошлом директором Национального театра, одним из немногих директоров первой румынской сцены, кто понимал значение драматурга Караджале.

Справа от председателя сидел виновник торжества – юбиляр И.Л. Караджале. Слева – важный, сухой старик с лысым черепом и хитрыми, проницательными глазами. Это был, пожалуй, самый видный гость банкета – Таке Ионеску, в прошлом премьер-министр, один из вождей Консервативной партии. Его присутствие можно рассматривать и как профессиональный жест: Таке Ионеску находился в это время в оппозиции. Он ценил собрания, где в непринужденной обстановке можно было вербовать новых сторонников среди людей, имеющих влияние на общество.

Ни один представитель официальных учреждений культуры, таких, как министерство просвещения или академия, на банкет не явился. Зато за столом сидело большое число людей скромных и неприметных профессий. Среди них много учителей – бывшие коллеги и друзья учителя и школьного инспектора Караджале – Ион Сукяну, Клинчжу, Мовила, Попа Лисяну.

В зале царила непринужденная атмосфера. По свидетельству очевидцев, банкет был «прелестным, сверкающим остроумием». Иначе, конечно, и быть не могло – разве все эти люди не собрались, чтобы чествовать общепризнанного короля веселья и остроумия?

В этот вечер Караджале, прежде чем выступить, слушал других. Они говорили о нем, о его жизни, о его произведениях. Караджале слушал их с настоящим волнением.

Человеческий мозг устроен странно. Он может видеть себя, распознать свои слабости, но это еще отнюдь не значит, что он способен их преодолеть. Караджале хорошо знает, что его истинных друзей можно пересчитать по пальцам. Знает, что Таке Ионеску, поднимающий тост за великого писателя, хитрая лиса, которая хочет привлечь его и использовать его талант в интересах своей партии. Знает, что Б.П. Хаждеу, приславший юбиляру поздравление, в котором называет его «румынским Мольером», не преминув добавить, что считает его «ленивым Мольером», тот самый, кто на заседании академии назвал его «фотографом». Но со свойственным ему энтузиазмом и жаждой признания Караджале готов поверить в любые дружеские слова. Он тщеславен, не скрывает этого и отнюдь не старается преодолеть свой порок.

В этот вечер глаза Караджале сияли от счастья, руки, держащие бокал, трепетали от волнения, когда он чокался с Таке Ионеску, ибо этот старик все же одна из виднейших политических фигур Румынии. Остальные не пришли. И присутствие Таке Ионеску казалось Караджале очень важным и желанным.

Но вот все тосты произнесены, все комплименты сказаны. Фейерверк остроумных и блестящих сравнений, эпиграмм, шуток обрушился на того, кто сам был несравним в этом жанре. Янку Брезяну прочитал юмористический адрес в стихах. Актер Никулеску – исполнитель роли Кацавенку произнес смешной тост в стиле своего персонажа. Теодор Дуцеску Дуцу – родственник и бывший компаньон юбиляра прочитал шуточные стихи. Учитель музыки Паулиан исполнил народную дойну.

Всем им ответил Караджале. Он был явно растроган и, как всегда, остроумен. Он не привык к комплиментам и даже сказал, что чувствует себя как человек, у которого внезапно исполнились все желания; все, кроме одного. В чем состоит это еще не исполнившееся желание, Караджале не сказал.

Затем по знаку распорядителя торжества в зал внесли пачку газет, еще пахнувших типографской краской. Каждый из сидящих за столом получил один экземпляр.

Это была совсем особая газета. Она называлась: «КАРАДЖАЛЕ. В память о праздновании 25 лет его литературнои деятельности, которое отмечалось в пятницу, вечером, 23 февраля 1901 года».

Этот заголовок был напечатан жирным шрифтом по диагонали. Слева от него, наверху, рисунок Н.С. Петреску, изображающий Караджале в пальто и меховой шапке, в очках со шнурком. Справа, внизу, другой рисунок – дружеский шарж известного художника Жикиди. Он тоже нарисовал Караджале в большой меховой кушме, но в крестьянской рубахе, жилете и широком поясе; писатель изображен в профиль, в стиле карикатур того времени, у него смешно выпяченный живот и короткие ноги; правой рукой он опирается на суковатую палку, в левой держит брошюру со своим рассказом «Неа Ион» – «Дядя Ион».

Банкет продолжался до утра. После ухода Таке Ионеску и стариков в зале остались только ближайшие друзья Караджале – Делавранча, доктор Урекиа, учителя Сукяну, Клинчиу. Это люди, искренне любящие Караджале и по-настоящему ценящие его творчество. Они никогда не льстят, они воздают ему должное. Караджале это знает. Никогда еще он не был в таком лучезарном настроении, как в ночь на 24 февраля 1901 года. Хотя он отдает себе отчет, конечно, и в том, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. Литераторы, журналисты, актеры часто устраивают банкеты и чествуют друг друга, но Караджале не избалован особенным влиянием даже в этом кругу.

Планы жизни не осуществлены, но в своем творчестве он одержал явную победу. Своих вымышленных персонажей он превратил в реальных, живых людей. Кацавейку, Траханаке, Фарфуриди живее многих из тех важных деятелей, которые не откликнулись на юбилей писателя. Об этом говорилось не только в тостах. За столом все время упоминали о персонажах Караджале, как о живых людях. И все присутствующие на банкете старались говорить на караджалевском языке.Что может быть ценнее, чем такое признание?

…И ПОХМЕЛЬЕ

После каждого пира наступает похмелье. После праздничного опьянения неизбежно отрезвление. Караджале знает это лучше других. Он об этом писал, стараясь извлечь все возможные комические эффекты. Но вряд ли он предполагал, что станет сам героем подобного трагикомического происшествия.

Вскоре после банкета в его честь Караджале получил официальное письмо, напечатанное на бланке министерства финансов. Поскольку официальные лица не участвовали в его чествовании, он мог, конечно, предположить, что кто-нибудь из них присылает ему с некоторым опозданием свои поздравления. Министром финансов был Г.Д. Паладе, бывший редактор «Газета попорулуй», в которой Караджале сотрудничал несколько лет назад.

Но Караджале ничего подобного не думал. Он догадывался о том, какой подарок прислало ему министерство финансов. И он не ошибся. Вот содержание этого письма:

«Поскольку должность регистратора, которую вы занимаете в центральной администрации РМС, упразднена бюджетом на 1901–1902 год, с сожалением сообщаем вам, что вы увольняетесь с 1 апреля с. г.».

РМС – сокращенное название государственных монополий. Караджале занимал должность регистратора с июня 1899 года. Однако в феврале 1901 года к власти пришло новое правительство, и ему не терпелось показать стране свое уменье экономить государственные средства. Жертвой экономии стали несколько мелких служащих. Среди них оказался и Караджале.

Он знал заранее, что это случится – во главе нового кабинета стоял Димитрие Стурза. То, что увольнение почти совпало с юбилеем и извещение пришло, когда в его ушах еще стоял звон бокалов, было случайностью, не лишенной, однако, закономерности. Ведь его уже не раз увольняли в целях экономии. Механизм назначения и увольнения со службы был ему хорошо известен. Жалованье регистратора не решало его жизненных проблем, но оно было синекурой и помогало сводить концы с концами. А теперь, униженный и пристыженный, он снова ощутил свою беспомощность. Когда же окончится эта вечная необеспеченность?! Каждая карта, на которую он ставил, бита. На что ему жить, если двадцать пять лет литературной работы не смогли дать писателю того, что имеет каждый политический агент любой из правящих партий?

СНОВА В ГАЗЕТЕ

Какой выход придумал Караджале, он, который был столь щедрым на выдумки?

Но в изнурительной борьбе за существование фантазия противопоказана реальной действительности. Всякий раз, когда Караджале ищет выход из создавшегося тупика, он хватается за мысль о коммерции или берется за издательскую деятельность. И хотя ни одно из таких предприятий еще не увенчалось материальным успехом, он приступает к ним снова и снова, потому что у него нет другого выбора.

Так было и весной 1901 года. Понимая, что он вскоре лишится жалованья регистратора, Караджале надеется поправить свои дела возобновлением издания юмористического листка «Мофтул ромын». В первом же номере из новой серии, поступившей в продажу 1 апреля, в тот самый день, когда имя регистратора Караджале было вычеркнуто из штатного расписания РМС, напечатан иронический «Совет недели»:

«Экономия – мать всех богатств; если новый бюджет упразднил твою должность, начинай немедленно экономить, и тогда ты станешь богатым».

В следующем номере напечатано письмо министерства финансов и комментарий Караджале. Подсчитав, сколько он смог быполучить за тридцать лет службы, а также последующую за этим пенсию за двадцать пять ^Лет, Караджале заверяет генерального директора РМС, ^Что не сожалеет о своем увольнении, учитывая ту огромную пользу, которую это мероприятие принесло пошатнувшимся государственным финансам.

Облегчив свою душу, уволенный чиновник и уже неоднократно обанкротившийся издатель приступает к изданию второй серии «Мофтул ромын». И газета имеет успех, ее тираж сразу же поднимается до восьми тысяч экземпляров, что было немалым достижением для тех времен. Караджале трудится, не щадя себя. Он все делает сам: он и директор, и секретарь редакции, и корректор, и основной автор, который дает в каждый номер не меньше материала, чем все остальные сотрудники, вместе взятые.

Те, кто работал с ним в ту пору, вспоминали потом с нежностью о патриархальной и вместе с тем восторженной атмосфере, царившей в редакции. В просторной комнате стоял большой сосновый стол с одним-единствен-ным стулом; у стены – диван. Караджале в жилетке и комнатных туфлях сидел на нем целыми днями, поджав по-турецки ноги, беспрестанно курил, читал и правил рукописи, он занимался «литературной кухней», как знаток этого дела. Он не пропускал ни одной статьи, придавая одинаковое значение фельетонам, рассказам и заметкам, печатавшимся в отделе смеси. Он сам посылал статьи в набор, сам правил гранки.

За короткое время – с начала апреля до середины июля – он обогатил свою серию «Моментов» новыми рассказами: «Бубико», «Дипломатия», «Цепь слабостей», «Большая жара», «Зеленые румыны».

Он пишет один рассказ за другим и даже сразу несколько. И привлекает к сотрудничеству в своей газете самых известных публицистов и сатириков времени: Телеор, Ранетти, Василе Поп, Гэрляну, Алеку Уреке, И. Петрович, Ал. Казабан, будущего известного прозаика Братеску-Войнешть.

Но все это продолжается недолго. С наступлением лета, чем жарче становятся дни, тем прохладнее относится Караджале к своим редакционным обязанностям. И не потому, что он устал и жаждет отдыха. Превосходство сорокадевятилетнего Караджале над тридцатилетним заключается в том, что он теперь быстрее разочаровывается, яснее видит конец своих предприятий. Припадок усердия и энтузиазма не мог, конечно, изменить суровой реальности, и Караджале себя не обманывает: при всех ее успехах газета не решит основной проблемы, которая мучает его всю жизнь. Новая серия «Мофтул ромын» не принесет ему желанной материальной независимости. Вскоре наступит день, когда он вновь обанкротится. Чтобы пробиться, нужно предпринять что-нибудь другое. И Караджале еще раз хватается за старую идею: он должен заняться коммерцией.