Текст книги "Братья"

Автор книги: Илья Туричин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Видел он одного с оторванными руками. Чем Эльзу обнимать? Кляйнфингера бил озноб. – Раньше я у генерала служил. Так того снарядом на куски разорвало. Хоронили фуражку да сапоги, - сказал Шанце. – В Индию надо было идти, в Индию… - пробормотал Кляйнфингер, как заклинание. – В любой стране убьют. Дома надо сидеть, - откликнулся Шанце. – До-ома… - протяжно сказал Кляйнфингер и увидел Эльзу. Она протягивала ему кружку пива, белая пена стекала по желтому прозрачному боку. И светило солнце. И Эльза улыбалась. Протяни руку - и пей. И Кляйнфингер понял, что он хочет домой. Прочь отсюда, из этих окопов с этой чужой земли. Прочь!… Он даже привстал, словно собрался двинуться домой. – Сиди, шлепнут, - сказал Ганс. Прибежал взводный, пригибаясь. – Держаться до последнего, ребята! Приказ. Фюрер помнит о нас. С нами бог! "Где ты, господи мой баварский?" - с тоской подумал Кляйнфингер. В лесочке, против которого были отрыты окопы, началось какое-то движение. Прекратилась стрельба. И громкий голос произнес оттуда: – Немецкие солдаты! Город окружен советскими войсками. Ваши командиры обманывают вас. Вы - обречены. Советское командование предлагает вам сдаться. Выходите из окопов и складывайте оружие. Всем сдавшимся добровольно Советское командование гарантирует жизнь. "Жизнь… жизнь… жизнь", - забилось в мозгу у ефрейтора Кляйнфингера. – Даем вам на размышление десять минут. И что-то затикало там, в лесочке, словно часы стали отсчитывать время. – Красная пропаганда, ребята! - крикнул взводный. - Они вас перебьют, как цыплят. Держаться до конца! До победы! Хайль Гитлер! "Несчастные, - подумал Шанце. - Несчастные… Во имя чего? Во имя великой Германии они полягут здесь? Они нужны ей живые, той Германии, которая будет, когда уничтожат фашизм. Когда сорвут с глаз нации коричневую повязку. Несчастные!" Шанце повернул голову и посмотрел на солдат. В окопе было тихо. – А ведь они говорят правду, - сказал он. – Они убивают пленных! - крикнул взводный. – Вы были в плену? - спросил Шанце громко. – Солдаты фюрера не сдаются! – Значит, не были… А говорите… Лично я не хочу умирать. Хотя уже достаточно пожил на свете. И ефрейтор не хочет. По глазам видать. И его сосед. И другие. – Вы не в своем уме, фельдфебель! - крикнул взводный. - Я буду стрелять! "Кто-то должен бросить оружие первым. И тогда они тоже бросят оружие. И сохранят жизнь. И может быть, потом хоть как-то загладят зло, которое мы причиняем! Хоть попытаются загладить зло. Иначе мы погибнем, как нация". Фельдфебель Шанце поднялся в окопе, длинный, в перепачканной глиной шинели. Нос свисал на подбородок. Он казался тощей ощипанной птицей. Он поднялся на бруствер. Бросил на землю автомат и пошел, прихрамывая, к леску. И тогда взводный выстрелил в тощую согнутую спину. Шанце взмахнул руками, обернулся и сказал: – Я знал, что эта свинья выстрелит… И упал, раскинув длинные руки. И не слышал второго выстрела, не видел, как покачнулся и сполз на дно окопа взводный. Не видел, как из окопов полезли солдаты, как бросали оружие в кучу и шли редкой цепочкой к лесу. "Жить… жить… жить… - билось в обезумевшем мозгу Кляйнфингера. Он шел к лесу, все ускоряя шаги. - Жить… жить… жить". Прямо перед зеленой стеной стояла Эльза и протягивала кружку пива. И пена стекала по желтому стеклянному боку. 10 Разведчики Алексея Павловича и подрывники лейтенанта Каруселина просачивались в город под одному, по двое. Ночью, задворками, огородами. Каруселин взял себе в напарники Петра. Он мог выбрать и поопытней и посноровистей, среди подрывников были люди отчаянные, хоть к самому Гитлеру в бункер - глазом не моргнут! И все же он взял Петра. Паренек нравился ему своей восприимчивостью, приспособляемостью, что ли. Нет, он не приспосабливался к людям, не тянулся перед начальством, не улыбался поварихе, чтобы положила в котелок побольше, не просился на задания, чтобы выказать храбрость. Он умел приспособиться к обстоятельствам, к среде обитания. Быстро и безошибочно. В лесу шаг его становился мягким, пружинистым - ветка не хрустнет, ступит на болото - вода не плеснет, будто он не человек, а блуждающая кочка. Станет у дерева - нет его, словно сам часть ствола. Смеется - так весело, заразительно, загрустит - так сразу всем лицом, фигурой, руками. Вырос парень, вытянулся, неуклюжим стал. А неуклюжесть его только видимость. Видел он этого неуклюжего в деле. Как-то понадобилось протянуть провод сквозь длинную водосточную трубу под насыпью, труба узкая, дно заилилось. А подрывники парни крупные. – Может, я попробую, товарищ лейтенант. Глянул на Петра Каруселин. Мосласт, плечи крепкие. Нет, не пролезет. Тут бы мальчишечку какого, живчика. А мальчишечки нет, а время подпирает, вот-вот патруль пойдет. – Не пролезешь. – Попробую. – Ну пробуй, - разрешил Каруселин и подумал: "Безнадега, в трубе не застрял бы". Петр привязал конец провода к ноге, чтобы не держать, сунул голову в трубу, потом как-то расчетливо сжал плечи, левое ушло вперед, правое - назад. Перевернулся в трубе на спину, чуть согнул ноги, оттолкнулся, торс ушел в трубу, еще согнул - оттолкнулся - ноги исчезли. Уж как он там двигался - никто не понял, только провод тихо уползал в трубу. А тут стук дрезины послышался. Что делать? Каруселин скомандовал всем сховаться в кустах, подергал легонько провод и сам нырнул в кусты. Провод не шелохнулся, значит, понял Петр сигнал. Патрульная дрезина прошла - ничего немцы не заметили. Каруселин подергал за провод, и тот снова медленно пополз короткими рывочками. Ну и вид был у парня, когда он вылез: руки, лицо, живот в зеленоватом иле и песке. Говорят: запачкаться легко - отмыться трудно. А тут обратный случай: отмыться легко, а вот втиснись-ка в цементную трубу!… Петр исполнителен. Два раза приказывать не надо, владеет немецким, что тоже в городе может пригодиться. И наконец, не хотелось ему отпускать парня от себя. Как-то спокойней за него, когда он рядом. И Гертруде Иоганновне обещал приглядеть. У нее и так горя хватает! Каруселин и Петр дождались на краю леса, пока желтые, опавшие листья не слились с землей. Вот теперь можно и в поле выйти. Теперь они как бы утратили плоть. Дошли до первых заборов у реки, миновали окраинные, притаившиеся в садиках дома. Каруселин бесшумно отодрал у забора доску. Они проникли в щель и двинулись осторожно бесконечными огородами. Путь знакомый. Шли молча сквозь настороженную тишину. Ближе к центру уличная тишина стала обманчивой, нарушалась каким-то лязгом, скрежетом, топотом. Пошли еще осторожней проходными дворами. Прежде чем пересечь улицу, выглядывали из подворотен, всматривались в зыбкую тьму, вслушивались. Так добрались они до дома, в котором жил Василь Долевич. Каруселин достал из кармана ключ, открыл двери. В лицо пахнул сыроватый, застоявшийся воздух. Вот ведь какое свойство у человеческого жилья. Стоит человеку покинуть его хоть на несколько дней, оно начинает тосковать, перестает дышать, все в нем замирает, застаивается, откуда-то приползает сырость. Жилье становится мертвым, потому что его покинула душа - человек. Они вошли в квартиру. Света не зажигали. – Поспим, - сказал Каруселин. - Днем в городе человеку проще. Не так заметен. Да и дождаться надо кое-кого. Петр лег, не раздеваясь, на кровать Василя. От холодной подушки шел застоявшийся запах сырости. Он привык засыпать и на нарах в тесной землянке, и на лапнике в лесу, и прямо на земле возле костра, научился спать сидя, привалившись к дереву, и стоя, и даже на ходу. Сон у него был крепкий, но чуткий, сны снились редко, зато были пестрыми: то бегущие по освещенному манежу лошади, то знаменитая драка с братом. Даже во сне он ощущал легкие стремительные броски, а потом падал куда-то долго. Броски были приятны, падение жутковатым. Не просыпался Петр только потому, что даже сонный понимал, раз брат бросает - ничего не случится. Каруселин составил себе стулья. Катеринина кровать была ему мала. Поверх расстелил плетенную из тряпочек дорожку с пола. Она была сыроватой. Под голову подложил Катеринину подушку. Долго не мог заснуть. То мешали собственные руки, то затекала шея, а главное, не давали заснуть мысли. Придет тот человек, которого он ждет? Успеют ему сообщить? Знает ли он что-нибудь о заложенных немцами фугасах? Да и жив ли он? Все может случиться. Немцы и со своими расправляются. А времени мало. Ох, как мало. Надо найти эти фугасы и обезвредить. Надо. Во что бы то ни стало надо. Наконец и Каруселин уснул. И оба проснулись от осторожного стука в дверь. Каруселин кивнул Петру. Тот подошел к двери, спросил тихо: – Кто? – Представитель биржи труда. Перепись трудоспособных. Петр удивленно оглянулся на Каруселина. – Открой, - сказал Каруселин. Петр скинул дверной крюк. За дверью стоял мужчина в сером пальто и надвинутой на глаза широкополой фетровой шляпе неопределенного цвета. – Здравствуйте. Голос показался Петру знакомым. Лица он не разглядел. – Сколько у вас в квартире живет трудоспособных? - спросил мужчина. – У нас… А кто считается трудоспособным? - спросил Петр. – Надо читать приказы и распоряжения. Они вывешены на всех углах, - строго произнес мужчина. - За невыполнение - расстрел. – Трудоспособный один. Я, - сказал Петр. - Дядя - инвалид. – М-м-м… Есть справка? – Дядя, у тебя есть справка? - спросил Петр. Каруселин понял, что сейчас Петр огреет пришедшего чем придется, парень решительный. – Есть справка. Есть! - громко сказал Каруселин. - Заходите, господин хороший. Мужчина прошел в комнату и снял шляпу. Да это ж директор школы Николай Алексеевич Хрипак! Петр даже рот разинул. Вот уж кого не ожидал встретить! – Закрой рот, Лужин, - усмехнулся Хрипак. - Если не ошибаюсь, Петр? Петр кивнул и сглотнул слюну. – Здравствуйте, товарищ Хрипак, - сказал Каруселин. - Есть что-нибудь? – Они вели земляные работы в саду седьмой школы, где у них штаб. – Что за работы? – Вроде окопа, - неуверенно ответил Хрипак. - Туда ж и близко не подпускают. – Вроде окопа, - задумчиво повторил Каруселин. - Еще? – Есть сведения, что минирована котельная на деревообделочном. Товарищи говорят: вытаскивали из стен в двух местах кирпичи, и еще в основании трубы. Там возились. Теперь все заложено, зацементировано. – Так. – Электростанцию немцы восстановили наполовину. Два генератора работают. Полагают, что заминированы и генераторы. – Очень может быть, - согласился Каруселин. - Немцы там есть? – Только обычная охрана. Перед взрывом кто-нибудь появится. – Не обязательно, - сказал Каруселин. - Немцы гады обстоятельные. Могут все концы свести в одну точку и оттуда произвести взрывы. – Ну? - удивился Хрипак. – Эту точку надо найти, ну и, конечно, предпринять меры на местах. В случае обнаружения каких-либо проводов - к ним не прикасаться. Вызвать меня. А то и объект порушите и сами взлетите. – Дядя Толя, - вмешался в разговор Петр и покосился на Хрипака. - Им точку на стороне невыгодно создавать. Бункер надо строить, или землянку, или еще что. Скорей всего они где-нибудь при своем учреждении. Там что угодно можно нагородить, и не видит никто. – В школе у них штаб, - сказал Хрипак. – Возможно, и в школе, - снова согласился Каруселин. – И от нашей школы расстояние примерно одинаковое, и до деревообделочного, и до электростанции - центр города. Хрипак посмотрел на Петра серьезно. – Вырос ты, Лужин. – А Ржавый, то есть Долевич, говорил, что вы у немцев на бирже труда работаете. – Куда послали, там и работаю, - усмехнулся Хрипак. - А вы полагаете, что у плохого директора хорошие ученики?… Гм… – Придется школу проверить, - сказал Каруселин. Ждали темноты. День тянулся томительно. Петр остался один. Каруселин не разрешил ему выходить на улицу. Петра могли узнать немцы. Ведь он жил среди них в гостинице. Каруселин ушел и его долго не было. Потом в дверь постучали. Пришел Хрипак. Принес какой-то узел. – Скучаешь, Лужин? Недолго осталось. Скоро наши придут. Кругом грохочет. - Он развязал узел. В нем оказались черные эсэсовские мундиры и фуражки с высокими тульями. - Примерь-ка. Петр надел мундир, нахлобучил на голову фуражку. – Пойдет, - одобрил Хрипак. – А штаны? – Штанов нет. И сапог нет. Мундиры и фуражки товарищи раздобыли на станции. Не то стащили, не то выменяли. – Как же без штанов? - спросил Петр. – Не знаю. Дождемся твоего дядю. Вскоре пришел Каруселин. Тоже примерил мундир и фуражку. И огорчился по поводу штанов и сапог. Где это видано, чтобы эсэсовцы разгуливали по городу без штанов? Порылись в гардеробе у Василя. Небогато жил Долевич: несколько рубах, старые серые штаны, сапоги с побитыми подошвами. – Придется патруль раздевать, - сказал Каруселин. Хрипак и Петр уставились на него удивленно. – Петр, выйди на улицу и позови патруль. Немецкий-то не забыл? – Что им сказать? – Ну… Что-нибудь, чтобы они пошли… Знаешь, правду им скажи, что здесь два партизана. – Стрельбу поднимут, - сказал Петр. – А ты скажи, что партизаны пришли из леса и спят. Клади барахло под одеяло. Они быстро сунули мундиры и рубахи Василя под одеяло на кровати. С краю Каруселин сунул сапоги, будто они высовываются. – Что ж они, так в сапогах и спят? - спросил Хрипак. – А что взять с русских свиней? - усмехнулся Каруселин. - Мы с вами, товарищ Хрипак, станем у двери. Дверь откроют - нас не видно. Чем бы их трахнуть? Стрелять не хочется. Лучше тихо. – В сенях должны быть лопаты, - сказал Петр. В сенях действительно был инструмент. И лопаты, и лом, и топор. Хрипак взял топор, Каруселин - лом. Вернулись в комнату, осмотрели кровать. Добрая вышла кукла, полное впечатление, что лежат двое. – Ну, давай, Петя, - сказал Каруселин. - И поубедительней. Петр пересек дворик и выглянул на улицу. Посередине шли солдаты, но форма у них была серая. К черным мундирам не подойдет. Он решил дожидаться эсэсовцев. Ждать пришлось недолго. Два автоматчика показались из-за угла. Они шли неторопливо, переговариваясь. Петр подождал, пока они подойдут поближе, и выскочил им навстречу. – Хайль Гитлер! Быстро за мной. Я - агент штандартенфюрера Витенберга. – Что случилось? - спросил один из эсэсовцев, постарше. – В доме - два партизана. Они пришли из леса и завалились спать – Откуда ты знаешь, приятель? – Каждый служит фюреру на своем месте. И не задавай глупых вопросов. Входим тихо. Берем сонных. Петр приказывал так уверенно, что приученные к повиновению автоматчики пошли за ним. Возле дверей Петр остановился и прижал палец к губам. – Никакой стрельбы. Они нужны штандартенфюреру живыми. Я за ними неделю охочусь, - произнес он шепотом и тихо отворил входную дверь. Автоматчики вошли за ним в сени, потом в комнату. На кровати лежали двое. Один прямо в сапогах. Петр обернулся к автоматчикам и прошипел: – Т-с-с… И в это мгновение на головы пришедших обрушились мощные удары, и оба рухнули на пол. Когда стемнело, из дома Долевичей вышли двое эсэсовцев и вывели мужчину в широкополой шляпе, который нес на плече лом. Они зашагали прямо посередине улицы. Миновали цирк, гостиницу, свернули к школе. Прошли мимо, не озираясь. Не было возле здания ни автомобилей, ни автоматчиков, и само здание казалось покинутым, светилось только одно окно возле входа. Но у ворот стояли часовые. Вряд ли немцы стали бы охранять пустое здание. Эсэсовцы и мужчина с ломом свернули в переулок, обошли школьный сад и оказались с тыльной стороны школы. – Ломик, - сказал эсэсовец постарше, Каруселин. – Осторожно, у них может быть сигнализация. – А мы ничего не тронем. - Он взял ломик, вставил его в прутья решетки, нажал. - Помогите. Хрипак тоже навалился на лом. Прут начал сгибаться, нижний конец его хрустнул и выскочил из крепления. Оба ухватились за него и отогнули в сторону. На улице показался патруль. – Быстро. Чини. Петр, внимание. Хрипак стал ковырять ломиком землю возле решетки. Патруль остановился. Один из патрульных спросил: – Что тут у вас? – Ремонтируем решетку, черт бы ее побрал! - откликнулся Петр. – Помочь не надо? – Свинья справится и сам. Патрульный кивнул, и они пошли дальше. Когда патруль свернул за угол, Каруселин спросил у Петра: – Пролезешь? – Попробую. – И пробовать нечего. Давай второй прут отогнем. Что там парень один будет делать? - сказал Хрипак и сунул лом под соседний прут. Вместе с Каруселиным отжали его в сторону. - Теперь все пролезем. Петр пролез в дыру. За ним Каруселин. Хрипак порвал пальто, пока пролезал, слышно было, как рвалась материя. Все трое двинулись к школе. С этой стороны часовых не было. И прожектор не светил: то ли поломан, то ли немцы ре?или, что он больше не нужен, раз штаб уехал. На эту сторону здания выходил черный ход. Он был закрыт.