Текст книги "Братья"

Автор книги: Илья Туричин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Через три дня из лагеря на особое задание вышел небольшой отряд партизан. Вел его Алексей Павлович. Никто в штабе бригады не знал, куда он направляется и зачем. Впрочем, это никого не удивило. Все рейды начинались так, втихую. Уж потом командир ставил задачу. Чтобы каждый понимал, что надо делать. В группе был и Василь. Напросился. И Алексей Павлович не смог отказать. Обычно командир верил в успех. В этот раз Алексея Павловича одолевали сомнения. Потому что успех зависел не от него. Скорее от штандартенфюрера Витенберга. Тетя Шура понимала, что даже судомойка у фашистов под наблюдением. Просто так на улице не подойдешь. Злата возвращалась поздно. И как не боится девочка? Тетя Шура решила подождать ее во дворе. Злата вздрогнула, когда незнакомый женский голос окликнул ее из темноты, машинально прижала к груди узелок с костями и мясными обрезками. – Тебе привет от Василя, - произнесла невидимая женщина. - Надо поговорить. – Заходите, - пригласила Злата. – Хорошо. Только свет не зажигай. Злата открыла дверь. В дом бесшумно проскользнула темная фигура. – Запри дверь. У тебя на кухне окно занавешено? – Кажется. – Проверь. Злата прошла на кухню, наткнулась на стул. Стул громыхнул. – Занавешено. – Ты обычно свет зажигаешь, когда приходишь? – Да. – В комнате? – В комнате. Злату удивляли вопросы. Тетя Шура поняла это. – Не удивляйся, - сказала она. - И зажги в комнате свет. Чтобы все, как обычно. А я на кухне посижу. - Она прошла на кухню. Злата зажгла в комнате свет. Посмотрела на спящую Катерину. Одеяло почти совсем сползло на пол, она поправила его. В темной кухне на стуле сидела женщина. Злата не видела ее лица. Слабый свет пробивался через дверь. – Садись, - сказала женщина. - Разговор у нас очень серьезный. О жизни и смерти. – Что-нибудь с Василем?… – Да нет… Василь тебе кланяется. Как ты с Катериной справляешься? – Нормально. Злата не видела лица женщины и потому не очень-то доверяла ей. А потом странным казалось, что надо было зажечь свет в комнате и не зажигать на кухне. Откуда эта женщина? Кто? Женщина пошарила по столу, нащупала пакет с косточками. – Серому косточки? Про Серого никто знать не должен. Серого ищут. Злате стало не по себе. – Сами едим. Суп варим. – Меня зовут тетя Шура, - сказала женщина. Голос у нее был тихий и приятный. - Людей, которые меня послали, ты не знаешь. Кроме Василя Долевича. А Серый у Пантелея Романовича спрятан. Видишь, я все знаю. Даже знаю, что вы с Василем пожениться собираетесь, когда фашистов прогоним. Уж этого никто, кроме Василя, знать не мог! Значит, Василь ей сказал. Значит, она действительно из леса, от Василя. – Дело к тебе, Злата. Ты Гертруду Иоганновну видишь? – Вижу. Она на кухню заходит каждый день. – Разговариваете? – Так… Здрасте - до свидания. Она же хозяйка, а я посудомойка. – А ведь она тебя зимой выручила, когда офицерик об кровать стукнулся. – Вы и это знаете? - удивилась Злата. – Теперь ее выручать надо. Служба безопасности у нее на шее петлю стягивает. Уходить ей надо из города, а за ней хвосты ходят, шпики, - пояснила тетя Шура. - И Павлик в Берлине. – Понимаю. – Хорошо, что понимаешь. Партизаны разработали план. Найди возможность пересказать его Гертруде Иоганновне. Это очень важно. Очень. – Понимаю, - одними губами прошептала Злата. Они еще долго сидели за столом в темной кухне и шептались. А после того как тетя Шура ушла в ночь, Злата долго еще не могла уснуть. Многое открылось ей. Она по-новому увидела Гертруду Иоганновну. Они были несправедливы к ней. Они в душе ненавидели ее. Она была для них немкой, хозяйкой гостиницы. И с Петькой и Павликом они перестали дружить, сыновьями немки, которая пошла работать к фрицам. Даже то, что она выручила тогда ее и Шанце, было не в счет. Она выручала себя. Ей было бы плохо без повара. И она не хотела скандала. Завтра она найдет возможность поговорить с Гертрудой Иоганновной наедине. Так, чтобы ни одна живая душа не узнала об этом. Но поговорить наедине с Гертрудой Иоганновной ей не пришлось. Она успела только шепнуть ей: – Вам привет от Алексея Павловича. Он просил починить замок его чемодана. Она видела, как ресницы Гертруды Иоганновны дрогнули. – Шанце, давайте посмотрим меню. И выясним, что у нас с посудой. - Гертруда Иоганновна сказала это повару по-немецки. Злата ничего не поняла. Они ушли в каморку повара. Вот тебе раз! Может, она сказала что-нибудь не так? Да нет, точно, как велела тетя Шура. Злата растерялась, но тут ее позвал Шанце. Она пошла в его каморку. Гертруда Иоганновна сидела у стола. Шанце прислонился к двери. – Что ты должна мне сказать? - спросила Гертруда Иоганновна по-русски. Злата покосилась на Шанце. – Можешь при нем. Его не надо бояться. Злата начала сбивчиво передавать все, что говорила ей тетя Шура. – Не торопись, Злата. Еще раз, - попросила Гертруда Иоганновна. Она слушала молча, опустив веки. Только один раз задала уточняющий вопрос. Потом встала, потерла ладошкой покрасневшую щеку. – Спасибо, Злата. Вы все ошень хорошие люди, ошень храбрый народ. Передай, я все сделаю. Если только полушится. Она поцеловала Злату в лоб. Шанце открыл дверь. – Если так будет продолжаться дальше, я буду разорен! Конечно, тарелки это всего пфенниги. Но из пфенниги складываются марки! У меня не так много марки, чтобы кидать пфенниги! - Лицо Гертруды Иоганновны пылало яростью. Она вышла, ни на кого не глядя. Поварихи испуганно проводили ее взглядами. – Попало тебе, Злата!… - пожалела одна из них девочку. – А ну ее! - воскликнула та и залилась слезами. - Вечно… придирается… - Она плакала по-настоящему, слезы лились по щекам и приносили облегчение. Она передала все, что велели. Она спасала Гертруду Иоганновну. Фрау Копф. Нет, товарища Лужину. Гертруда Иоганновна заболела. Второй день лежала с мокрым полотенцем на голове. Пила крепкий кофе, от которого сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Киндер лежал возле кровати. Пахло лекарствами. Шанце ходил печальный, нос его свешивался на подбородок. Штандартенфюрер счел нужным нанести больной визит. Он пришел днем, в предобеденное время. Петр подвинул кресло к кровати. – Чем это пахнет? – Мятные капли, - ответила Гертруда Иоганновна. – Помогает? – Ах, господин Витенберг, я так устала с этим ремонтом, с продуктами. Ведь раньше о продуктах заботился доктор Доппель. А теперь все свалилось на меня. А я всего-навсего слабая женщина. Когда я работала в цирке, упала с лошади. Расшиблась. И с тех пор бывают эти ужасные приступы головной боли. – Но что-то должно помогать, фрау Копф? – Только воздух. Я задыхаюсь в этом каменном мешке. Между нами, я ненавижу город. После победы я куплю домик в деревне и буду разводить цветы. Фюрер очень любит цветы. Ах, голова просто раскалывается! В прошлый раз, когда у меня разболелась голова, обер-лейтенант фон Ленц, друг покойного штурмбанфюрера, вывез нас на природу, к речке. Ах, какая это была чудесная прогулка! Я чувствовала, как силы вливаются в меня! Мальчики наловили рыбы, мы сварили уху. Это был незабываемый день! – Вы хотите, чтобы я вас вывез к речке? - улыбнулся Витенберг. – Что вы, господин Витенберг! Без вас тут весь город разнесут! - Она поднялась на локте, внезапно ей пришла в голову отличная мысль. - Послушайте, господин Витенберг, хотите сделать доброе дело, дайте мне машину на денек. Мы с Петером съездим к речке, на то же место. Грибы!… Любите грибы в сметане? – Гм… Не очень. Впрочем, редко доводилось есть грибы, да еще в сметане. – О-о!… Шанце большой спец по грибам! Ей-богу, господин Витенберг. Ведь есть же у вас сердце! Дадите нам пару солдат, таких, что разбираются в грибах. Петер захватит удочки. Дорогу я помню. – В лесу опасно, фрау Копф. Партизаны активизировались. – А, ерунда! С господином фон Ленцем мы ездили в такое место, где партизанам делать нечего. Там ни наших войск, ни населения нету. Витенберг не знал, что и думать. Врет или ей действительно надо на природу? – Когда бы вы хотели поехать? – Вы даете машину? - обрадовалась Гертруда Иоганновна. У нее какая-то цель. Какая? – Возможно, - сказал Витенберг. - Так когда вы хотите ехать? – Когда дадите машину. Завтра, послезавтра, через неделю… Чем скорей, тем лучше. Так. Ехать ей все равно когда. Значит, определенной цели у нее нет. – Хорошо. Я постараюсь что-нибудь придумать. Может быть, даже сам поеду с вами. Не мешает поразмяться. – Буду только рада. Я ничем не угощаю вас, хороша хозяйка! Хотите крепкого чаю по-русски? – Спасибо, фрау Копф. Поправляйтесь. – Не забудете за делами про свое обещание? – Нет. Я всегда все помню. Он откланялся. Она откинулась на подушку, сняла сырое полотенце со лба. Она сделала все. Оставалось только ждать. Витенберг дал машину через два дня. С Гертрудой Иоганновной, Петером и Киндером ехали два автоматчика и тот самый молоденький унтер-штурмфюрер СС, который пришел в артистическую сразу после взрыва. Шанце принес целую корзину провизии и шнапса. Автоматчики косились на белую салфетку, которой было прикрыто все это богатство, словно мысленно старались проникнуть сквозь нее и угадать содержимое. Подошел штандартенфюрер. – Вы довольны, фрау Копф? – О, господин Витенберг. Довольна, это не то слово. Я счастлива! Женщине так немного надо! Хороший кавалер. Хорошая охрана. И свежий воздух! Она не знала, что штандартенфюрер дал указание молоденькому унтер-штурмфюреру: в случае возникновения острой ситуации пристрелить фрау Копф. Он не такой простак, как она думает, и если это ловушка, то первой в нее попадет фрау. Машина тронулась. Унтер-штурмфюрер сидел рядом с шофером. Автоматчики зажали Гертруду Иоганновну и Петра с двух сторон. Киндер лежал у ног. – До свидания, мой штандартенфюрер, - Гертруда Иоганновна, улыбаясь, помахала рукой. Проехали шлагбаум на мосту. Сожженную деревню. – Вы никогда здесь не бывали? - спросила Гертруда Иоганновна унтер-штурмфюрера. – Нет. Он был не очень-то разговорчив. – Поезжайте потише. Скоро поворот налево. Шофер снизил скорость. "Вот по этой же дороге ехал Пауль", - подумала Гертруда Иоганновна. – Кажется, здесь. Влево уходила грунтовая дорога с наезженной, но заросшей колеей. Машину затрясло на ямах. Справа и слева двигались навстречу деревья, нестройно, как усталые войска. Наконец дорога уперлась в речку. Речка текла неторопливо, в ней отражались плывущие в небе облака. День, похоже, выдался славный. Березы тронуты осенним багрянцем. Боже, как хорошо! Как хорошо жить! Все вышли из машины. Автоматчики озирались. Унтер-штурмфюрер прислушивался и зачем-то нюхал воздух. Журчала вода, трогая нависшие ветви ив. Пахло прелым листом, рекой и грибами. – Вот здесь мы прошлый раз ловили рыбу! - воскликнул Петр. Гертруда Иоганновна подошла к нему, улыбаясь, обняла за плечи, сказала по-русски: – Как только начнется стрельба, ложись на землю. Петр даже не понял, о чем говорит мать, посмотрел на нее. Она улыбалась. Повернула голову к молоденькому унтер-штурмфюреру. – Жаль, что нельзя поваляться на траве. Земля сырая. – Да. Унтер-штурмфюреру показалось, что рядом хрустнула ветка. Он обернулся. Грохнул выстрел. Пуля шлепнула его в лоб. Он упал, не понимая, что произошло… Часть третья. МЕДНЫЕ ТРУБЫ. 1 Странное что-то творилось с письмами. Сначала мама перестала писать. Месяца три, а то и четыре не было от нее ни строчки. Потом пришло письмо, напечатанное на машинке. Оно по содержанию было похоже на приходившие раньше. Даже слова вроде те же. А новостей никаких. Никаких. Потом опять перерыв, и опять машинописное. Хоть бы сообщила, что приобрела машинку! Павел аккуратно посылал ей письма, хотя и у него новостей по сути не было. Не обо всем напишешь. Берлин изменялся. Особенно это стало заметно после Сталинграда. Бывало, фрау Анна-Мария выводила Павла и Матильду на прогулку. Как выводят собачек, когда хотят ими похвастаться. Расчесывают шерстку, подвязывают бантики, выбирают ошейники понарядней. Они торжественно шли по прямой веселой улице. Слева от Анны-Марии Матильда, справа - Павел. Шажки у Анны-Марии мелкие, неторопливые, свежее лицо озарено наглухо приклеенной улыбкой, сверкают белые, ровные зубы - гордость дантиста. Матильда неприметно строит глазки встречным мужчинам. Павел почтительно поддерживает фрау под руку. Добрая бюргерская семья! И навстречу двигались такие же добрые бюргерские семьи. Двери множества лавок и лавочек открыты настежь. Подобострастно улыбающиеся владельцы предлагали сытым, довольным, угоревшим от победных труб покупателям брюссельские кружева, норвежскую сельдь, французские коньяки, голландский сыр, украинское сало. Нарядные дамы украдкой гляделись в толстые стекла витрин: переливались лионские шелка, русские меха, воздух пропитывался ароматом парижских духов. Почта завалена посылками, доблестные воины слали любимым награбленное добро. И ничто не могло нарушить добротной жизни берлинской улицы. Женщина в черном с опухшими от слез глазами? Война. Смерть за фюрера - высшее благо. Провели еврея под конвоем? Чем меньше евреев - тем чище. Промчались полицейские машины? Порядок прежде всего! Ничто не могло стереть улыбки с лиц берлинских обывательниц. Слово "победа!" было самым модным. Из витрин бодро глядел с портретов фюрер. Стояло лето сорок второго года. Потом сталинградский траур. Счастливое время для Павла. Город тощал на глазах, ветшал, словно покрывался коростой. Лавки закрылись. На дверях висели тяжелые замки. Улицы опустели. По ним торопливо шли угрюмые, озабоченные берлинцы. На улыбающегося человека подозрительно оглядывались. И даже во взгляде фюрера на портретах исчезла бодрость. Доктор Доппель стал запираться в своем кабинете. Фрау Анна-Мария ходила по дому на цыпочках, прижимала палец к губам, делала большие глаза и произносила шепотом, словно выпускали воздух из велосипедной шины: – Тс-с-с… Отец работает. Да уж, задала ему работку Красная Армия. Всем им задала работку! В газетах появились извещения о судах над саботажниками, о приговорах за отказ от работы. Значит, кто-то сопротивляется? Кто-то не боится? Кто-то не верит ни в новое оружие, ни в выравнивание линии фронта? Павел научился читать газеты. Научился в потоке лжи и откровенной фашистской пропаганды улавливать, угадывать правду. Даже в школе произошли перемены. Со стены в коридоре исчезла карта военных действий. Господин директор велел перенести ее к нему в кабинет. Одноглазый Вернер притих. Кроме автоматов и пистолетов появилась на вооружении школьников новинка. Называлась фауст-патрон. Никто не знал, как и чем он стреляет, этот патрон. Просто Вернер показывал, как целиться и на что нажимать. Снарядов не было. А однажды в класс не явился маленький Вайсман. Он отсутствовал три дня. На четвертый пришел осунувшийся, сникший, молча положил потрепанный портфель на стол. – Болел? - спросили ребята. Он не ответил. Первым уроком была геометрия. Господин Функ, высокий, лысый, со старушечьим лицом, изборожденным морщинами, был немного глуховат. – Вайсман, - сказал он громким раскатистым голосом, - вы отсутствовали три дня. Потрудитесь оправдаться. Вайсман встал. Уши у него горели, как два подожженных фитиля. – Я… Я не мог… – Потрудитесь… – Папу забрали гестаповцы. – Гм… - Функ пошевелил губами. - Очевидно, он плохой немец. – Нет… Он воевал… - звонко сказал Вайсман. – Гм… Дезертировал с фронта? – Он был ранен! - крикнул Вайсман. – Не кричите, я не глухой, - поморщился Функ. Он, как многие глухие, не любил, когда говорили громко. – Папа был ранен! - снова крикнул Вайсман. - Его отпустили домой. А теперь снова хотели отправить на фронт. Он им прямо сказал: "Вы - здоровые дубы, идите в этот ад и умирайте за своего фюрера сами". – Но это же - бунт! - прошептал Функ. Ребята зашумели. И тут тщедушный Вайсман крикнул сквозь закипавшие слезы: – А почему бы вам, господин учитель, не взять автомат и не пойти на фронт? – Но я стар, - промямлил Функ. – А мой папа болен! Болен!… Он один остался в живых из целой роты. Понимаете? Один! Все погибли! Папа сказал: еще год и не останется ни одного солдата, ни одного! - И Вайсман заплакал. Функ взял его за плечо и вывел из класса. Все были подавлены этой сценой. И только кто-то на задней парте сказал: – Врет он все. Мы победим! Но ему никто не ответил. Функ вернулся в класс один. Вайсман больше в школе не появлялся. Павлу было жалко Вайсмана, он бы сходил, навестил его, но не мог, не имел права. Потом начались бомбежки. На месте разрушенных домов быстро разбивали чахлые скверики. Будто ничего не было: ни дома, ни жильцов. Берлин озеленялся. Фрау Анна-Мария падала в обморок, как только объявляли тревогу. Ее приходилось уносить в подвал, в бомбоубежище, на руках. Глупая Матильда гасила в комнате свет и, отодвинув штору, выглядывала на улицу. Ей было интересно увидеть, как рухнет какой-нибудь дом. А что бомба может попасть в ее дом, она и мысли не допускала.