Текст книги "Братья"
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
– Сориентируемся на месте. У меня к нему есть несколько неотложных вопросов.
Павел нахмурился. Лезть обратно в руки Доппеля, да еще с этим пруссаком? Подумаешь, говорит по-русски! Он, Павел, не хуже владеет немецким, однако не немец.
Фон Ленц заметил его колебание.
– Можешь мне доверять, - сказал он тихо.
– Ладно. А ребят с собой можно взять?
Фон Ленц усмехнулся.
– Личная охрана? Бери.
Павел кивнул. Вытащил Янко из веселого круга, объяснил на русско-словацко-немецком языке, что надо идти по важному делу к Доппелю.
Янко позвал друзей, и они двинулись сквозь возбужденную радостную толпу вслед за фон Ленцем. Павел заметил, что позади идет словацкий солдат, тот самый, что был с фон Ленцем на кладбище.
Улочка тиха и пустынна. Все жители, верно, на площади. Они остановились у глухих ворот доппелевского дома. Фон Ленц нажал кнопку звонка несколько раз. Никто не отозвался.
Павел тронул фон Ленца за рукав:
– Идемте.
Они обошли каменную стенку и остановились в том месте, где Павел перелезал через нее. Фон Ленц сделал знак своему товарищу. Тот ловко влез на стену и спрыгнул в сад. Павел и Янко последовали за ним Фон Ленц помог перебраться Любице и Милану и перелез через стену последним.
– Стрелять они не посмеют, - сказал фон Ленц, - но береженого бог бережет.
Он двинулся сначала вдоль стены, потом кустами.
Задняя дверь в сад оказалась запертой. Парадная тоже. Дом тихий с закрытыми окнами казался мрачным и даже улыбка гнома у крыльца неестественной, мертвой.
– Пусто, что ли? - обронил фон Ленц и кивнул своему товарищу. Тот извлек из кармана перочинный нож, раскрыл его, подсунул под раму окна, и окно, к удивлению Павла, открылось.
Павел влез в него и отпер двери.
Все, кроме спутника фон Ленца, вошли в дом.
Дом оказался пуст. Хозяева торопились его покинуть, вещи были разбросаны, в столовой на полу хрустели осколки тарелок, разбитых в суматохе. В кабинете доктора стол раскрыт, ящики выдвинуты. На полу валялись бумажки. В комнате Павла вещи оказались нетронутыми. Павел раскрыл платяной шкаф.
– Янко, забирай. Забирайте, ребята!
– Ние… - качнул головой Янко. - Не треба!
В комнате Матильды все еще стоял удушливый запах духов. На столе лежала бумажка. Фон Ленц взглянул на нее, усмехнулся:
– Павел! Это тебе.
На бумажке крупным почерком кривыми торопливыми буквами было написано:
"Пауль! Мне кажется, что ты еще придешь в этот дом, вот и пишу. Мы скоропостижно уезжаем. Наверно, к англичанам. Папа считает, что Германию еще можно спасти с помощью англичан и американцев. Ты прав, я - дура. Я молюсь, чтобы ты нашел свою маму. Прощай. Твоя сестра Матильда".
– Да-а, - произнес фон Ленц. - Доппель - скользкая личность. Он даже не военный преступник. Его не будут судить после победы. А жаль. Такие, как доктор Доппель, подталкивали колеса войны. Как пишет твоя Матильда? К англичанам? Заговор обреченных. Им уже ничего не поможет.
Они заперли дом и ушли. Маленький гномик, хранитель благополучия и счастья, улыбался им вслед беспомощной улыбкой, перед лицом народного гнева и он был бессилен.
7
Партизаны дрались отчаянно, но немцы были лучше вооружены, у них были танки и артиллерия. А партизаны даже стрелковым оружием толком не владели. Пришлось учиться стрелять в бою. И все же они двенадцать дней не впускали в городок фашистов.
По городку ходили тревожные слухи. В Восточной Словакии из-за нерешительности высших офицеров немцы разоружили две дивизии, готовых перейти на сторону восставших, открыть путь Красной Армии. А теперь перевалы захвачены фашистами. Много крови прольется, прежде чем русские сломают их сопротивление и войдут в Словакию. Много.
В Братиславе из-за несогласованности отдельные части не вышли с оружием в руках на улицы. Тисовцы удерживают власть с помощью немцев.
Не все тюрьмы удалось открыть, и сотни преданных народному делу бойцов еще томятся за решетками.
Правительство Бенеша в Лондоне сует палки в колеса. Они боятся, что к власти в Словакии придут коммунисты. Бенеш спит и видит, как в Словакию входят не русские, а союзники - англичане и американцы.
Слухи будоражили: Павел впитывал их, как губка воду, думал, старался разобраться. Но разобраться было непросто. А спросить некого. Фон Ленц исчез так же таинственно, как появился. Деда Соколика выбрали в Народный Совет. Он стал ответственным за снабжение городка продовольствием. Лазал по купеческим складам и подвалам, выезжал в окрестные деревни. Его сопровождал Янко, который теперь носил пистолет открыто, а не под рубашкой, как раньше.
Отряд занимал оборону западнее городка. Шли бесконечные мелкие стычки с фашистами, но Павлу так и не удалось ни разу выстрелить. Как-то так получалось, что его то посылали в штаб с донесением, то сопровождать раненых в госпиталь.
А потом немцы подтянули артиллерию и начали обстреливать городок. Тогда партизаны получили приказ: оставить его и отойти в горы. Павел понимал, что приказ правильный: если не сдать городок, фашистская артиллерия попросту сметет его. У партизан пушек нет, ответить нечем.
Партизаны стали отходить в горы. Павел надеялся попасть в прикрытие, где дрались с наседавшими немцами. У него был к ним свой счет, он хотел расплатиться. Но командир отряда насупился, когда он обратился к нему с просьбой:
– Не просись, парень. Придет время.
Павлу оставалось двигаться в головной колонне.
Наверное, таких красивых гор, как Низкие Татры, на свете больше нет. Павел бывал с цирком на Кавказе, на Урале, в Крыму. Там тоже красиво. Но не так, как в Татрах. Татры хочется гладить. Как пушистую кошку, как добрую собаку. Низкие Татры обросли зеленой шерстью, мягкой и колючей. И лохматой, потому что рядом с коренастыми могучими дубами уживаются голубоватые ели, а сквозь длинные темно-зеленые иглы сосен проглядывает трепещущая листва осин. Подлесок густ, как подшерсток. И только тропы каменисты, потому что по ним весной и осенью стекают дожди, бегучая вода смывает почву, обнажает камешки.
В Татрах человека обнимает ласковая тишина, не мертвая кладбищенская, а живая и теплая, наполненная множеством звуков - стрекот кузнечика, посвист птиц, лепет листьев, шуршание сухой хвои под ногами, покряхтывание рыжих стволов сосен - все сливается в дыхание леса, все вместе и есть тишина Татр. Здесь не хочется разговаривать громко, кричать, стрелять. Только петь, и то вполголоса, какую-нибудь простую песенку, невесть кем и когда сложенную.
Идешь тропой вверх, к небу, по которому бегут пушистые облака, и кажется, что там, на вершине, конец земле и дальше шагать прямо по синеве и под ноги, как болотные кочки, начнут попадаться пружинящие облака. А заберешься на вершину, и под тобой окажется зеленая долина в легкой прозрачной дымке, а за ней другая гора, сестра горе, на которую поднялся такая же мохнатая и ласковая. И так без конца.
Закружат тебя горы и начнет казаться, что здесь ты уже был, под этим деревом отдыхал, в этой лощинке отведал теплой с кислинкой брусники. Закружат, словно вберут в себя, и не поймешь, откуда пришел, куда путь держать.
И только словак в этих горах дома, это его горы, хоженые-перехоженые вдоль и поперек, вверх и вниз. Его Татры не закружат, не обманут, он - свой.
Топот сотен ног, бряцание оружия, тяжелое дыхание уставших людей спугнули тишину. Одинокие желтые листья стекали на каменистую тропу, будто Татры сыпали их под ноги партизанам, чтобы не так слышны были шаги. Ветви тянулись над тропой, прикрывая людей.
Павел шел рядом с французом, которому показывал, как разбирать винтовку. Француза звали Поль. Он дышал тяжело с тонким хриплым присвистом, оружие - за спиной, дулом вниз, выгоревшие солдатские обмотки, накрученные кое-как, сбились, тесемка волоклась по земле, но он ничего не замечал, смотрел вперед сосредоточенно. Иногда останавливался и кашлял. И Павел останавливался и ждал, когда Поль откашляется. Идущие сзади молча обходили их. Когда прерывался кашель, Поль смотрел на Павла виновато, словно прощения просил за остановку, и новый приступ сотрясал его тщедушное тело. Потом он вздыхал глубоко, смуглое лицо бледнело, становилось желтым, он поправлял за спиной винтовку и шагал дальше. Павел молча шел рядом.
Винтовка стала тяжелой, лямки мешка за спиной врезались в плечи. Мешок грузный - консервы, хлеб, крупа, патроны. Все отряд нес с собой. Никто не мог предугадать, надолго ли уходят в горы, что ждет впереди.
Павел хотел забрать мешок у Поля, но тот замотал головой. Нет. Сам. А ему было тяжелее всех. Его фашисты били в лагере. Коваными сапогами. Товарищи думали, что он умрет, и фашисты были уверены, что умрет, оставили в покое. А он отлежался. И вместе с товарищами бежал из лагеря.
Павел подружился с Полем, запоминал французские слова и учил того русским. Они разговаривали жестами, подкрепляя их отдельными словами, и отлично понимали друг друга. Еще Поль учился гонять по ладони монетку. Очень хотел показать своим ребятишкам фокус. Вот обрадуются! Его жена и дети жили где-то у моря, возле города Марселя, в маленьком рыбацком поселке. Ведь он потомственный рыбак! Вот побьют бошей, он вернется домой, и родной морской воздух вылечит его.
На привалах, отдышавшись, Поль начинал рассказывать Павлу о своих детях, о море. Говорил быстро, резко жестикулируя руками. Темные глаза вспыхивали и смотрели на Павла радостно, будто Поль видел своих детей, и море, и рыбацкий баркас, и серебро бьющейся в сети рыбы.
Павел ни слова не понимал, но слушал внимательно и улыбался. И видел в это время бегущих по манежу Мальву и Дублона, маму в костюме, усыпанном блестками, ловко скачущую, стоя на плоском седле. А вот и он с Петром перекидывается на скаку булавами. И в шелесте листвы слышались веселые аплодисменты.
А когда Поль умолкал, Павел начинал рассказывать ему про маму, про брата, про отца, про цирк. И для наглядности даже вставал на руки.
Поль, который тоже ничего не понимал, внимательно слушал и улыбался…
Солнце опустилось за гору, небо в том месте еще светилось, а остальное быстро начало темнеть.
Отряд по хрустящим камешкам спускался с горы. Внезапно деревья расступились, и внизу открылась чаша, наполненная молоком. Впереди идущие даже остановились: настолько фантастическим было зрелище. Молоко плескалось, и сквозь него слабо просвечивали тусклые звездочки.
– Дедина, - сказал кто-то.
Внизу в вечернем тумане лежала деревня.
Пока спускались, туман выпал густой росой и в темноте стали угадываться домики под соломенными крышами. Сквозь наползавшую прохладу снизу проникали теплые струи, наполненные запахами сена, парного молока, хлева, дыма. Еще пахло нагретой за день хвоей, мятой, малиной.
И люди зашагали торопливо, всех потянуло к жилью.
Павлу, Полю и еще нескольким партизанам досталось место на сеновале. Лучше не придумаешь! Острый запах свежего сена кружил голову.
Павел снял башмаки, сухая трава приятно защекотала ноги.
Поль зашелся кашлем. Видно, хозяйка услышала, потому что принесла большую кружку горячего молока и кусок свежеиспеченного хлеба.
– Пей, солдат, пей. Это у тебя простуда от наших горных сквозняков, - сказала она по-словацки.
– Мерси, мадам, мерси боку. - Поль припал запекшимися губами к кружке и стал пить. На тощей шее заходил острый кадык.
Хозяйка стояла, сунув руки под передник и чуть склонив голову набок, и смотрела, как он пьет, как стекают по небритому подбородку молочные струйки. В глазах ее была жалость.
Выпив половину кружки, Поль утер подбородок рукавом и протянул кружку Павлу.
Павел не взял кружку, помотал головой, махнул: мол, допивай.
Хозяйка ушла и снова вернулась, теперь уже с целой кринкой и двумя маленькими кружками. Партизаны с удовольствием пили.
Потом все улеглись. Павел успел подумать: "Эх, Петьку бы в эту благодать!…" и уснул мгновенно, глубоким сном крепко уставшего человека. Ему ничего не снилось, он ничего не слышал, ни мычания коров на рассвете, ни петушиного крика, ни лая собак. Не слышал, как кашлял и хрипел Поль и как оборвались хрип и кашель.
Утром скомандовали подъем. Партизаны выскочили из домиков и сараев в утреннюю прохладу, шумно умывались у кадок с дождевой водой.
Поль все еще спал. Павлу жалко было будить его. Из всех труб в деревне валил дым, готовили завтрак. Павел побродил по деревне, с интересом разглядывая потемневшие соломенные крыши, маленькие оконца, словно занавешенные пучками петрушки, сельдерея и еще каких-то травок. Хозяева запасались на зиму. За домами чернели огороды, уже убранные, с темными кучами свежего навоза. А за огородами - горы. Со всех сторон горы, уже начавшие желтеть и от этого еще больше ставшие похожими на прилегших мохнатых зверей.
Потом он вернулся к своему сеновалу. Поль еще не просыпался. Сколько можно!
– Поль! - крикнул Павел. - Вставай! Завтрак готов! Ле дежане э пре! - добавил он по-французски и тронул товарища за плечо.
Лицо Поля было желтым и неподвижным. Павел наклонился и прислушался, посвиста, с которым дышал Поль, не слышно.
– Поль, - снова позвал Павел, понимая уже, что Поль не откликнется. Потом присел рядом на сено и заплакал.
Поля похоронили вечером на маленьком деревенском кладбище на склоне горы. Трижды прогремели винтовочные залпы. На свежую могилу поставили строганую доску, а на ней написали:
"Поль. Француз. Пал за свободу".
Так и написали "Поль", потому что никто не знал его фамилии.
Хозяйка, поившая Поля горячим молоком, долго сморкалась в передник, а потом углем нарисовала на доске черный крестик. Пусть и бог увидит эту могилу.
На другое утро, когда отряд уходил дальше, Павел подошел к могиле Поля, постоял рядом, решительно достал из кармана карандаш, послюнил его и приписал внизу: "Мы отомстим фашистам!".
Павел шел позади командира. Тропа была узкой, собственно, ее не было вовсе. Ее прокладывали идущие впереди разведчики. Партизаны двигались след в след, гуськом. Перед командиром шли двое пулеметчиков, один тащил на плече ствол, а другой - тяжелую станину. Да коробки с пулеметными лентами в вещмешках.
Старались идти потише, недалеко шоссе, которое надо пересечь.
Раздались выстрелы.
Командир остановился и поднял руку. Прислушался. Стреляли впереди. Очевидно, разведчики.
– Всем подтягиваться тихо. Первый взвод за мной.
Командир обошел пулеметчиков. Быстро и бесшумно двинулся вперед по примятой траве. Павел не отставал. Он - в первом взводе. Старался идти так же бесшумно, как командир отряда. Сердце замирало. Неужели бой? Или опять командир пошлет за чем-нибудь в тыл?
Впереди склон осыпался и спускался прямо к серой ленте шоссе. На краю лежали разведчики и стреляли. С шоссе отвечали выстрелами, пули срезали над головами ветки. Сыпалась сухая хвоя. Кто на шоссе - не видать.
Командир лег и пополз к разведчикам. Павел - за ним.
Бой. Настоящий бой.
Он подполз к осыпи, глянул на шоссе сквозь побуревшую траву. Она возле глаз казалась толстой, могущей защитить от пули.
Внизу, на шоссе стояли два грузовика. У одного был открыт капот, а из-под капота торчали ноги в сапогах. Верно, шофер чинил мотор. За грузовиками залегли немцы.
– Пулемет, - тихо скомандовал командир.
Пулеметчики сели на траву и стали торопливо собирать свой "максим".
Внезапно из-за грузовика вылетели две гранаты на длинных деревянных ручках. "Толкушки". Они и верно формой напоминали деревянные толкушки, которыми толкут картофель, превращая его в пюре. Павел смотрел на них, как зачарованный. Он бросал такие в немецкой школе. Еще Вернер объяснял преимущество немецких гранат над русскими. Русские с короткой ручкой, их из-за этого далеко не бросишь. А немецкие, благодаря своей длине, летят в два раза дальше. Русские взрываются через три с половиной секунды, а немецкие - через семь.
Семь секунд - много или мало? Павел смотрел на летящие гранаты и никакого страха не ощущал. Даже и мысли не пришло, что вот сейчас они долетят, разорвутся и осыпят всех смертоносными осколками.
Гранаты летели одна за другой и напомнили ему булавы, которыми они перебрасывались на скаку с Петром. Вот так же одна за другой летели они через весь манеж. И он ловил их одну за другой и отправлял обратно Петру.
Так много или мало - семь секунд?
Павел даже не понял, как это случилось. Верно, сработала привычка или он представил себе манеж, скачущих лошадей и летящие над манежем булавы. Он внезапно вскочил на ноги, словно распрямилась в теле неведомая пружина. Командир не успел его схватить и пригнуть к земле. Павел подпрыгнул, ловко поймал летящую гранату и, отправляя ее назад, как булаву Петру, краем глаза следил за летящей вслед второй гранатой. Она летела чуть в сторону. Павел рванулся всем телом, поймал гранату, ушибив о нее пальцы, бросил обратно и подумал почему-то: "Неправильно бросают". Возле машин один за другим грохнули два взрыва. Командир свалил наконец Павла на землю. Крикнул сердито:
