Текст книги "Братья"
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
– Ты что цирк устраиваешь?
– Цирк, цирк… - повторил Павел радостно и засмеялся. И добавил: - А Петька лучше кидает.
Командир не понял. Но он сам был храбр и уважал храбрость.
Рядом ударил пулемет. Его тяжелое ровное таканье словно вспугнуло немцев. Они отскочили от машин и бросились на противоположный склон. Но пулеметчики знали свое дело.
Передняя машина загорелась, а владелец торчащих из-под капота ног в сапогах так и не вылез наружу. Видимо, пуля застала его под капотом.
– Вперед!
Разведчики и первый взвод скатились вниз, на шоссе. Делать там было нечего. Только собрать оружие.
– Шофер есть? - спросил громко командир.
– Есть, - откликнулся один из партизан.
Командир приказал отогнать оставшуюся машину метров на пятьсот и поставить поперек шоссе.
Потом он достал из кармана серебряный портсигар, нажал кнопочку, щелкнула крышка. Командир протянул портсигар Павлу как равному.
– Закуривай.
– Спасибо, - Павел покраснел. - Я не курю.
– Хорошо. - Командир высыпал на ладонь сигареты, щелкнул крышкой портсигара и протянул его Павлу. - На память. Бери, бери, циркач.
Павел посмотрел на портсигар. На крышке вычеканены две лошадиные головы. Надо же! Опять Мальва и Дублон! Он обрадовался лошадиным мордам, погладил пальцами и стало ему грустно-грустно, потому что ноздри защекотал знакомый запах цирка - запахло лошадиным потом, опилками, гримом и еще чем-то, чем пахнет только цирк.
А отряд уходил все дальше и дальше на восток. К Карпатам. Немцы и местные фашисты вроде бы победили. Но только вроде бы. Словаки поняли, кто их друзья, а кто враги. Кто может предать и продать, а кто никогда не отступится от свободы. Словаки ощутили свою силу в единении, в борьбе за святое дело. Ощутили свое братство с другими народами. И словацкая земля стала гореть под ногами фашистов. И будет гореть. Отныне и навсегда.
Отряд шел навстречу Красной Армии не побежденный, а чтобы вернуться и победить. И это чувствовал и понимал каждый партизан. Надежда и вера в победу были сильнее горечи поражения. Смерть фашистам! Свободу народам!
8
Серега Эдисон принял странную радиограмму. Четыре пары троек.
Он подумал: не ошибся ли? Переспросил. И снова: "три-три, три-три, три-три, три-три". Он отстучал: "17" - "понял". Генерала в штабной землянке не было. Или где-нибудь с партизанами беседует, или на занятиях сидит. Беспокойный человек, во все сам вникает.
Как генерал вернулся из Москвы - все забегали, все задвигалось. Разведчики и в лагере почти не бывают. Вернутся, денек отдохнут - и снова в путь. Подрывники… Вон Петька аж сияет! Свининой объедается. Повара поросят не напасутся. За каждую удачную диверсию - поросенок на группу. Как на подводной лодке, говорят: там тоже корабль потопил - получай поросенка.
Эх, хоть бы раз сходить на задание, потрепать фрицев! Вскоре в землянку спустился генерал. Серега встал.
– Товарищ генерал, радиограмма. Странная какая-то.
– Странная, говоришь?
"Дядя Вася" взял бланк в руки и заулыбался.
– Ну, Эдисон, держись!
Почему он должен держаться, Серега не понял.
– Дежурный! - громко позвал "дядя Вася". - Быстро начальника штаба, разведку, заместителей, всех.
– Есть! - Дежурный исчез.
"Дядя Вася" снова посмотрел на Серегу и улыбнулся:
– Считай, Эдисон, что тебе положен поросенок. И слушать! В оба уха!
Вскоре землянка наполнилась сдержанным шумом голосов. Командиры спускались один за другим. "Дядя Вася" молча кивал, а глаза его молодо блестели. Командиры не могли этого не заметить. И в душе каждого возникало предчувствие чего-то большого. Вошел начальник разведки Алексей Павлович, взглянул на командира, генерал кивнул едва приметно. Лицо Алексея Павловича посуровело.
– Товарищи командиры, - "дядя Вася" стукнул кулаком по столу. - Наши войска начали наступление. Вот долгожданная радиограмма, четыре пары троек!
– Три да три, будет дырка, - весело сказал Каруселин и тут же осекся: - Простите, товарищ генерал.
"Дядя Вася" махнул рукой и засмеялся:
– Ладно. У нас согласованная с войсками задача, захватить мост на выезде из Гронска. Не дать фашистам уйти. Войска генерал-лейтенанта Зайцева сожмут город в кольцо. Наша задача - мост. И прилегающие к нему берега. Фашисты тоже ждали наступления. Ряд объектов в городе заминирован. Группа разведки должна будет просочиться в город и не дать фашистам взорвать эти объекты. Это наш город, нам в нем жить. Разведке придадим группу Каруселина. Ясно, Алексей Павлович?
– Так точно, товарищ генерал.
Как быстро все привыкли к новому званию "дяди Васи" - секретаря подпольного обкома Порфирина - товарищ генерал. Словно иначе никогда и не называли.
– Отряды, сосредоточенные в лесу, выйдут к реке, на исходный рубеж, послезавтра к рассвету. К тому времени, надо полагать, наши войска расширят прорыв и фашисты начнут мельтешиться в городе, грабить, бесчинствовать. Ни один живой фашист, ни одна машина не должны пройти через мост. Фашисты попытаются задержаться на ближних рубежах. Укрепления там строили наши люди, план давно у генерала Зайцева. А он человек решительный. Укрепиться им не даст. Так что будем вместе с армией брать наш родной Гронск, товарищи. Час возмездия настал!
"Эмка" генерала Зайцева, раскрашенная для маскировки желтыми и зелеными пятнами, выскочила с проселка на шоссе.
Рядом с шофером сидел радист, веснушчатый паренек с задубелыми губами. Рация стояла на его коленях, длинный эластичный ус антенны болтался за окошком. Рядом с Зайцевым - невозмутимый Синица.
– Жми, Коля, - приказал Зайцев.
Жать было трудно. По шоссе передислоцировалась артиллерия. Солдаты в пропыленных, пропотевших гимнастерках, с серыми от пыли и копоти лицами дремали на лафетах, на тягачах, даже те, что шли рядом, умудрялись спать на ходу. Они славно поработали, расчищая плацдарм для прорыва, и теперь втягивались в прорыв, чтобы снова нанести огневой удар по противнику там, где он не ждет. Генерал Зайцев набрался премудрости на войне, считал, что маневренность чуть не удваивает войска. Особенно маневренность танков и артиллерии. О самоходках и "катюшах" и говорить нечего. Обеспечили прорыв - слава! И вперед, не мешкая. Круши тылы, не давай врагу передышки!
"Эмка", беспрестанно гудя, мчалась вдоль колонны. В небе проревела группа штурмовиков. Зайцев взглянул на часы.
– Отмеряют, как в аптеке, товарищ генерал, - сказал Синица.
– Точно.
– Поспали бы… Третьи сутки не спавши.
– А ты мне, Синичка, нос платочком утри, - засмеялся генерал. - Страсть люблю, когда мне нос платочком утирают.
– Я дело говорю, - обиделся Синица.
– И я - дело. Стой, Коля!
Противно завизжали тормоза, машину занесло. Зайцев знал Колину лихость.
– Вывалить хочешь?
– Никак нет, товарищ генерал. Все как приказали.
Зайцев проворно открыл дверцу, выскочил из машины.
Ехавший на подножке грузовика командир артполка майор Макаров, увидев генерала, спрыгнул с подножки, козырнул лихо:
– Товарищ генерал, артполк согласно приказа меняет позицию.
– Молодцы, артиллеристы, не подвели, дали фрицам прикурить!
– Так точно, товарищ генерал! - Макаров улыбнулся одними глазами, опухшими от бессонницы и жаркой работы.
– Ты чего ж на подножке, Макаров?
– Задремать боюсь. А тут ветерком продувает.
– А ты сосни. Мне вон Синица тоже спать приказывает. - Генерал кивнул на неотступно следующего адъютанта.
– В Гронске отоспимся, товарищ генерал.
– И то верно. Хороший город Гронск. - Глаза Зайцева сузились. - Мы из него три года назад в ночь уходили, кровью умывшись. Мы его и возьмем. Долг платежом красен. - Он протянул руку. - Успеха, Макаров.
– И вам, товарищ генерал.
Зайцев влез в свой "виллис".
– Давай, Коля.
Радист обернулся, протянул генералу наушники и микрофон.
– Первый, товарищ генерал.
– Двенадцатый слушает… В дороге, товарищ первый…
Справа и слева от шоссе еще дымились сожженные фашистские танки, докипала краска на броне. Тут и там валялись разбитые грузовики, покореженные орудия, трупы.
– Пейзажик ничего… Внушающий… Ввожу артиллерию в прорыв. Все согласно плану, товарищ первый. До встречи в Гронске.
Командир полка майор Церцвадзе, маленький, голубоглазый, сидел в свежей воронке, перематывал портянку на левой ноге. Рядом лежали два связиста, отчаянно крутили ручки полевых телефонов, орали в трубки: "Ромашка, Ромашка, я - Роза, я Роза, как слышите?" - "Незабудка, куда ты делась? Незабудка!" - орал другой.
– Букет моей бабушки! - сердито сказал Церцвадзе.
– Есть, товарищ майор. Незабудка на проводе.
– Как у тебя? - закричал в трубку Церцвадзе. - Дави, дорогой. Дави. Не давай им сосредоточиться для контратаки… Я тебе и так дал больше, чем соседу… Слушай, дорогой, вышиби их с этой высотки. - Рядом разорвался шальной снаряд. Майора и Лужина, сидевшего с ним рядом, осыпало комьями земли. - Стреляют немножко, - крикнул Церцвадзе в трубку. - Слушай, дорогой, у меня сегодня день рожденья. Сделай мне такой шикарный подарок. Возьми высотку. Давай, - он отдал трубку радисту.
– Ромашка, Ромашка, - долдонил осипшим голосом второй.
– Пошлите кого-нибудь по проводу. Разрешите, я сам?
– Разрешаю.
Связист ухватился рукой за провод, выскочил из воронки и побежал, пригибаясь.
Лужин улыбнулся. Каждый раз когда завязывался бой, Церцвадзе кричал своим командирам батальонов, что у него сегодня день рожденья. И требовал подарка - высотку, лесок, населенный пункт. Хотя точно не знал, когда родился. Он - беспризорник, рос в детском доме.
…Церцвадзе натянул сапог, притопнул каблуком.
– Как бой, так портянка сворачивается, понимает, что ли? - удивленно произнес он.
– Есть Ромашка, товарищ майор.
– Ага… - Он взял трубку. - Кто? А где комбат?… Ах, беда какая!… Держись, дорогой. Понимаю, дорогой. Надо. На-до! Слышал такое слово? - Церцвадзе покосился на Лужина. - Хорошо, дорогой, сейчас тебе будет резерв. Будет. Держись!… - Он сунул трубку в руку телефониста, поднялся в воронке. Крикнул: - Кто тут есть живой?
– Я, товарищ майор. Рядовой Глечиков. И вот Самсонов. Только он контуженый немного.
– Хорошо, Глечиков, на тебя смотрит весь полк. На тебя и на Самсонова. - Церцвадзе повернулся к Лужину. - Ну, капитан, приказать тебе не имею права, но прошу, как друга. Тяжело ранен комбат-три. Люди лежат под шквальным огнем. Там замечательные люди. Не пожалеешь, капитан. Как друга прошу, пожалуйста. Сам бы пошел, не имею права.
– Ладно, Церцвадзе, - Лужин встал.
– Вот спасибо, дорогой. Замечательный подарок на мой день рожденья. Армию тебе даю! Глечиков, Самсонов, с капитаном в третий батальон. На вас полк смотрит!
– Есть, - хором ответили оба солдата.
Лужин выскочил из воронки и побежал по перерытому полю. За ним бежали солдаты.
Третий батальон наступал в сторону небольшой рощицы. У немцев там минометы. С отвратительным визгом прилетали мины, рвались, подымая небольшие столбики земли, разбрасывая кругом осколки. Между залегшим батальоном и немцами возле опрокинутой повозки билась вороная лошадь, приседая при близких взрывах на задние ноги и неестественно запрокидывая голову. Видимо, ее удерживали на месте постромки. Лужин упал на землю рядом с командиром первой роты, принявшим на себя командование, незнакомым старшим лейтенантом с измученными затравленными глазами.
– Резерв привели? - спросил старший лейтенант.
– Привел. Вишь, лошадь как пугается. Постромки обрезать надо, - сказал Лужин.
Старший лейтенант посмотрел на него затравленно. Сумасшедший, что ли? Тут головы не поднять!
Лужин внимательно осмотрелся. Надо выводить батальон из огня. Или назад, или вперед. Здесь батальон истечет кровью. Назад? Не-ет, гвардейцы спину не показывают. Значит - вперед. И немедленно.
Он поднялся во весь рост.
– Гвардейцы! Дадим немцам прикурить! Только там - жизнь! Только - там! - Он показал рукой на лесок. - За Родину! Ура!
И не дожидаясь, пока поднимутся люди, побежал к лесочку. Он знал, что они поднимутся. Трудно только оторваться от земли, держит она, матушка, тебя. Крепко держит. А уж встал - хоть небо падай!
– За мной, гвардейцы!
Рядом тяжело дышал Глечиков, открывал рот в неистовом "ура!". Но Лужин не слышал ничего. Только ржание вздыбившейся лошади. И видел только ее на фоне подернутого желтизной леса. И бежал прямо на нее, перехватив пистолет в левую руку, а правой доставая из-под шинели кинжал - привилегию разведчика.
– Впере-ед!
Мины рвались уже где-то позади. А впереди билась обезумевшая лошадь. А за ней - деревья. А за деревьями - враг.
Лужин подбежал к лошади, обрезал постромки. Почуяв свободу, она поскакала прямо к лесу, вместе с гвардейцами.
Лужин побежал за ней. Что-то толкнуло в правое плечо. Рука вдруг стала непослушной. Но Лужин бежал и бежал за лошадью…
В лесочке старший лейтенант с возбужденным от боя лицом перевязал раненое плечо.
– Не больно, товарищ капитан? - И сам поморщился, словно это его ранило.
– Еще заболит, - утешающе произнес Лужин. - Лошадь-то цела?
– А вон стоит.
Лужин обернулся. Лошадь стояла, опустив голову, трогала губами редкую травку. Кожа ее вздрагивала.
– Подумай! - удивился Лужин. Он встал и подошел к лошади. - Ну что? Натерпелась страху?
Лошадь настороженно повернула уши.
– Немка. По-нашему не понимает. - Он погладил черную, блестящую шею. Сказал по-немецки: - Гут, гут… - Так разговаривала Гертруда со своей Мальвой. Лужин вздохнул: - Пойду я. Бывай, старший лейтенант. - Он взял в руки уздечку, от которой тянулись длинные вожжи: - Подсади-ка…
– Не свалитесь? - засомневался старший лейтенант.
Это он-то, вольтижер Лужин, да с лошади? Он усмехнулся:
– Постараюсь.
Старший лейтенант подставил ладони. Лужин взялся за холку левой рукой, легко сел верхом. Тронул вожжи. Лошадь пошла потихоньку.
– Фамилия ваша как, товарищ капитан? Как докладывать?
Лужин обернулся.
– Гвардии капитан Лужин.
Лужин… Так это Лужин! Командир разведроты. Герой Советского Союза. Слышал о нем, слышал… Как же!… Вот это офицер!
Старший лейтенант махнул рукой и побежал к своим людям, которые прочесывали лес, выгоняя из кустов ошалевших фрицев.
9
Гронск был забит отступающими обозами, штабами, госпиталями. Жители заперлись в своих домах. Фашисты освирепели. Иногда врывались маленькими группами в дома, хватали что под руку попадет, грузили на повозки и машины.
Полевая жандармерия останавливала бегущих, даже раненых, и отправляла в окопы. И штабных писарей, и нестроевиков из обозов. Фашисты не хотели отдавать город. Они надеялись выстоять. Они ждали подкреплений.
А гвардейский корпус генерал-лейтенанта Зайцева обхватил сопротивляющиеся гитлеровские войска железными пальцами своих полков и неумолимо сжимал полукольцо на хрипящем горле.
Вместе с другими попал в окопы и фельдфебель Гуго Шанце. Его прикомандировали к комендантской роте.
Рядом сидел, скорчившись, ефрейтор Кляйнфингер с землисто-серым лицом и бегающими от страха глазами. Как хорошо все складывалось! Всю войну прослужил верой и правдой в комендантской роте. Был исполнителен, глядел в рот начальству, даже, тошно вспомнить, сапоги начищал командиру отделения. Только бы не послали на фронт! Зачем он нужен Эльзе мертвый?
И вот фронт сам пришел к ефрейтору Кляйнфингеру. И теперь не поможет ни исполнительность, ни сапожная щетка.
Он сидел на дне окопа, прижав к груди автомат, и думал о своей несчастной судьбе. Все напрасно! Колечки, подстаканники, шерстяные платки - все осталось в казарме, в чемодане. Ах, почему он не послушался Ганса, не отправил, как тот, посылку домой. А теперь вот и добро пропадет, и его шлепнут. Непременно шлепнут. Сбежать бы из этого окопа!… А как? Сзади - полевая жандармерия, эсэсовцы. Стреляют не хуже русских… Господи, господи, баварский мой боже, покровитель пива и свиных колбасок! Не допусти!…
– Ганс, как думаешь, нас прихлопнут? - у Кляйнфингера побелели губы, нос и даже глаза.
– Очень могут, - философски произнес Ганс, друг и напарник. - Конечно, если высовываться из окопа.
– А мина?
– Мина может попасть и в соседа, - также философски произнес Ганс и покосился на незнакомого фельдфебеля. Не даст ли в зубы за такие слова? Мина-то еще где, а фельдфебель и зубы - вон они.
Ну и ручища у фельдфебеля, не дай бог приложит. А нос - на двоих рос, одному достался. Нет, Ганс не верил, что его убьют. Как это вдруг, ни с того ни с сего его убьют и будет он лежать в этом грязном заплеванном окопе?
И Кляйнфингер в глубине души надеялся остаться в живых. Но не мог совладать со страхом.
– Где-то я тебя видел, - сказал фельдфебель, взглянув на Кляйнфингера.
– Ефрейтор Кляйнфингер, господин фельдфебель, - произнес тот слабым голосом.
– А-а… Помнишь, на станции я мальчишку у тебя отобрал?
– Так точно, господин фельдфебель.
– Что ж не пришел выпить кружечку?
– Служба, господин фельдфебель. Как думаете, скоро они пойдут?
– Пойдут, - кивнул Шанце.
Кляйнфингер посмотрел на свои грязные руки.
– Хоть бы руку не оторвало!
