Текст книги "Добро Пожаловать В Ад"

Автор книги: Игорь Никулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава девятая

В салоне бронетранспортера полумрак. Тускло подсвечивает синий плафон, которого хватает разве что до кресла наводчика. Теряя силу, он окончательно рассеивается там, где сидит лейтенант Черемушкин, смотревший на выхваченную фарами из темноты дорогу. Монотонно гудит за перегородкой мотор, нагнетая в салон сухое тепло.

На проселке машина мягко покачивается, как устойчивая лодка на волнах. Восемь солдат, одетых в неудобные, сковывающие движения бронежилеты, покачиваются ей в такт.

Дремлет Максимов, неловко запрокинув стриженную под «бобрик» голову на спинку кресла, выпирающий комком кадык дергается вверх-вниз. На коленях покоится каска, обтянутая серой маскировочной сеткой. Автомат, прислоненный к сидению, при тряске сползает и валится на днище. Приоткрыв мутноватые глаза, старшина нашаривает его рукой, возвращая на прежнее место…

Ссутулившись, насколько позволял бронежилет, мается Клыков. С непривычки его укачало. Мутило, но останавливать же из-за этого всю колонну, и справляться с приступами тошноты приходилось внушая, что и самочувствие ничего, и вообще все здорово… Пока помогало…

Обливаясь потом у моторного отсека, с закрытыми глазами сидел Юра, переваривая потрясшие его сегодняшние события…

* * *

Армейская колонна в сопровождении бронетранспортеров тронулась от стен комендатуры в три часа по полудню.

…Взводу лейтенанта Черемушкина вместо теплого БТРа [3]3
  БТР – бронетранспортер.


[Закрыть]с мягкими поролоновыми креслами и защитой брони, достался Урал с рваным тентом, под которым ничуть не теплее, чем на улице.

Черемушкин забрался в кузов и, осмотрев его, приказал обложить борта бронежилетами. Этому решению были только рады: за полчаса, что после построения провели в «брониках», плечи без привычки ныли …

Сидеть в них и вовсе казалось невозможным, не то что – случись чрезвычайщина – перемахнуть через борт и занимать оборону.

Пока Черемушкин отдавал последние распоряжения, водитель опустил боковое стекло, перекинул через него бронежилет.

– Это зачем? – усаживаясь в кабину, спросил лейтенант.

Солдатик посмотрел на него так, будто ничего глупее в жизни не слышал:

– Снайпера! Двоих водил уже сняли…

«А почему бы и нет?», – подумал Черемушкин и завесил свое окно таким же макаром…

* * *

… Мимо поплыли частные дома, сельчане, спешившие по своим делам. Проехав мимо строения с выбитыми, обтянутыми полиэтиленовой пленкой, витринами, с кривой надписью: «Магазин», они пересекли границу, разделившую поселок на два национальных лагеря. Правда, Юра представлял ее несколько иначе: в виде конкретно очерченной черты, пограничного полосатого столба или даже окутанного колючей проволокой заслона. И никак не пирамидальным тополем с набитой к толстому стволу фанеркой, изображающей осетинский флаг.

Кавалькада выехала на черменский круг – дорожную разверстку республиканской трассы «Ростов– Баку» и менее значимой, направлением на Моздок.

Все четыре направления наглухо перекрыты шлагбаумами, посреди дороги разложены бетонные блоки. Водители невольно сбросили скорость и проползали опасный участок, выписывая затейливые пируэты.

Из укрытий вышли милиционеры, обязанные досконально досматривать транспорт и пассажиров…

Перед шлагбаумом с указателем на Назрань колонна застопорилась.

Юра высунулся из-за трепещущегося на прохладном ветру брезента. От головного бронетранспортера отходил бородатый милиционер с калашниковым на груди; не торопясь, отвел полосатую стрелу к обочине.

… Они ехали дальше по трассе, вдоль которой росли потерявшие листву пирамидальные тополя. Слева виднелись черепичные крыши какого-то поселка, справа простиралось огромное поле с редкими оазисами густого кустарника.

Смолкли разговоры. Посматривая на мелькающие в поле кусты, Юра подумал: «А ведь в этих зарослях может быть засада?»

И может быть в этот самый момент, неприятельский гранатометчик ловил в прорезь прицела их грузовик. Достаточно легкого прикосновения к спуску, чтобы Урал подпрыгнул зайцем и вознесся над асфальтом в обжигающем куполе разрыва…

Закурив, он посмотрел на Володьку, потом на сидевшего напротив Коновалова – не заметили ли его страхов? Но и они выглядели не столь уверенно, как сегодняшним утром…

Свернув с шоссейного полотна на грунтовку, грузовик затрясся на колдобинах…

* * *

И хотя о маршруте движения знали лишь избранные, и утечка информации вроде бы исключалась, за Назранью их уже поджидали.

Путь преградила толпа в добрых две сотни человек. Завидев приближающиеся армейские грузовики, она закипела гневными выкриками и двинулась навстречу.

– Твою мать! – не сдержал досады комбат и вгорячах стукнул кулаком по колену.

Объехать толпу невозможно. Если броневики еще и сползут по крутой насыпи на поле, а потом и заново преодолеют отлогий подъем, Уралам, перевозящим личный состав, подобные кульбиты повторить не удастся. Да и рискованно…

Вдобавок, перед зеленой мордой бронетранспортера выросла цепочка детворы – мал мала меньше, сопливых, в неопрятной одежке. Подражая взрослым, они тоже что-то выкрикивали и воинственно вскидывали над головенками сжатые кулачки.

… В воздухе пролетел камень, треснулся в лобовое стекло, не причинив вреда, скатился на броню. Механик испуганно переглянулся с комбатом и полез опускать бронированные щитки.

А толпа волновалась, кипела истеричными возгласами:

– Оккупанты!

– Вон!

– Вам здесь не пройти!..

– Аллаху Акбар!!!

Камни затарабанили по стальному корпусу, в триплексы виднелись совсем близкие разъяренные лица.

– Убирайтесь! – визжала молодая женщина в слетевшем на затылок платке.

– Изверги! – потрясал клюкой старик в бараньей папахе.

Майор растерялся, не ведая, что предпринять. Стоять нельзя. Толпа почувствует свое моральное преимущество и их бессилие, и кончится как неделю назад в Хасавюрте, когда также вот разоружили и взяли в заложники полтора десятка ребят из внутренних войск. Однако, и давить взбунтовавшихся людей – мирное, по сути, население – он права не имел.

Нерешительность военных утверждала толпу в своей агрессивной правоте.

К откидному борту Урала подбежала ингушка в черном платке, из-под которого выбилась седеющая прядь волос и, обливая сжавшихся солдат испепеляющим взглядом, возбужденно закричала:

– Дальше дороги вам не будет! Под колеса ляжем, а не пропустим. Не уйдете добром – разоружим. Убирайтесь!

Не потерявший чувства юмора Кошкин хамски ухмыльнулся в ее вытаращенные гляделки и показал средний палец.

Бабенка захлебнулась, завертела платком, призывая свидетелей и, в сердцах плюнув в Володьку, запустила непонятным предметом. Предмет пролетел мимо и разбился вдребезги о стальной болт, оказавшись обыкновенной бутылкой.

– Ты ж… стерва! – яростно выпалил Максимов и вскинул автомат. На испуг.

Отпрянув, ингушка заверещала и растворилась в волнующейся толпе. Из всей ее мало понятной без переводчика тирады, Юра уловил одно: «Каратели!»

Он смотрел на совершенно безумных, озлобленных людей, на сгорбленного годами аксакала в кожаных сапогах с загнутыми носками и наброшенном на поникшие плечи коричневом матерчатом плаще, из-за которого виднелась орденская колодка. Сучковатой палкой, бормоча под нос невнятные ругательства, он истово колотил о деревянный борт.

Слова обиды так и вертелись у него на языке. Его подмывало спросить старика, наверняка прошедшего войну: «Это мы, мы – каратели?..»

Быков заерзал на скамье.

– Чего время тянем? Потихоньку надо ехать, потихоньку… На понт берут. Эх, командира толкового нет.

А толпа разрасталась, пополняясь стекающими к несанкционированному митингу зеваками. С мигалками подъехал милицейский воронок.

– Сейчас поедем! – сказал Кошкин, разглядывая подъехавших в прореху тента. – Оттеснят только этих козлов…

Но милиционеры даже не вылезли из машины, открыв лишь двери и чего-то выжидая.

– Да они все заодно! – пробормотал Клыков, обиженно оттопырив нижнюю губу. – И что теперь?..

– Не переживай, – Максимов щелкнул флажком предохранителя. – Отобьемся!

У замыкающего колонну бронетранспортера откинулся боковой люк. Пригнувшись, на слякотную дорогу выбрался офицер.

Юра его не знал, видел лишь сегодня на построении, и о звании мог только догадываться – носить знаки различия в батальоне Сушкина считалось признаком дурного тона…

Поправив шапку, офицер решительно направился к толпе. Толпа вновь забурлила и обтекла его полукругом.

Что он доказывал этим людям, оставалось загадкой. Слова его тонули во враждебном гуле, и лишь по выражению лица, почти по губам, Юра читал, повторяя как завороженный: «Что же вы делаете?! Поймите, у нас приказ…!

Реплика вызвала всплеск негодования, и парламентер торопливо добавил:

– Мы не воевать пришли, а восстанавливать закон…

Всколыхнувшись, толпа тысячерукой губкой втянула его в себя. И сомкнулась. Внутри началось движение, замелькали кулаки.

– Смотри, гады, что делают! – Максимов передернул затвор и, высунувшись за тент, полоснул поверх голов очередью.

Перемахивая через борта, посыпались бойцы, залязгали затворами и, не дожидаясь запоздалой уже команды, открыли беспорядочную стрельбу в воздух.

Народ шарахнулся, откатился в сторону, давя друг друга, посыпался в кювет, отбегая на безопасное расстояние.

К лежавшему на щебенке парламентеру спешил белый, как известь, комбат.

Офицер скрючился на боку, обхватив руками живот. Утонув рукоятью в грязи, валялся брошенный нож.

– Га-а-ды-ы!!! – закричал во все горло Максимов, разворачивая автомат на отбежавших в поле людей.

Ингушские милиционеры, бросив перекур, бежали к ним, вспомнив, наконец, о своих обязанностях.

Комбат склонился над раненым, осторожно отогнул полу его бушлата. Пятнистая куртка на животе напиталась кровью. Расстегнув пуговицы, майор задрал льняную майку. Из пореза пульсирующими толчками проливались красные струйки.

– Ах, Спирин, Спирин… – покачал головой майор и, подняв голову, вскричал:

– Медик! Медика сюда-а!..

Расталкивая столпившихся солдат, к нему пробился фельдшер – почти еще мальчик. Достав из брезентовой сумки с нашитым красным крестом индивидуальный пакет, зубами надорвал прорезиненную оболочку, вытащил белоснежный бинт.

Спирин тяжело дышал, закатывал глаза. Лицо его побелело, на нем отчетливо прорезались синие тонкие нити. Из стиснутых зубов вырывался утробный свист.

Мальчишка-фельдшер замер, впервые столкнувшись с реальной, а не изображенной на учебном плакате, раной. Собравшись с волей, прижал к порезу марлевый тампон. Бинт стремительно пропитывался. Руки фельдшера мелко дрожали, и он не успевал накладывать на расплывающееся пятно новые и новые стежки.

В круг протиснулся смуглый милиционер в помятом, словно изжеванном кителе с сержантскими лычками, поправил смоляной чуб, выбившийся из-под шапки, стрельнул рачьими глазами по раненому и по солдатам, спросил:

– Кто стрилял? Кто?!

– По-шел ты на хер! – громко ответил Сургучев.

– Что?.. – опешил сержант и потянулся к кобуре. – Что ти сказал?

Посеревший, с вымазанными кровью руками майор поднялся с колен и прорычал:

– Вали отсюда! Вали по-хорошему… Или я за своих людей не ручаюсь.

Словно подтверждая его правоту, на сержанта наставили автоматы. В лицах солдат появилась недобрая решимость. Ждали команды. И скомандуй комбат: «Огонь!», выполнили бы без тени сожаления.

Сержант скис и поспешно смотался.

Майор, глядя на беспамятного Спирина, что-то обдумывал.

– А ну, давайте переложим его в машину. Астанин (водителю), разворачивайся и дуй на всех парах во Владик… Знаешь, где госпиталь?

– Знаю, – неуверенно сказал Астанин.

– Чтобы быстрее ветра, значит…

Раненого парламентера подняли на руки и перенесли на предусмотрительно расстеленный в кузове бушлат.

Астанин влез в кабину. Запустив мотор, развернул Урал и погнал в направлении черменского круга…

Черемушкин с виноватым видом подошел к расстроенному комбату:

– А как быть с моими людьми? В этой машине ехали.

– Как?! Сажай в любой БТР. Ничего, поместятся. И пошустрее! Нам бы добраться засветло…

* * *

Неприятность не приходит одна. Прописная, знакомая каждому с детства истина, в который раз подтвердила свое право на существование. Еще час после трагического инцидента колонна беспрепятственно следовала по ингушской земле. Пока…

Погруженный в невеселые раздумья комбат даже выматерился, когда механик вновь ударил по тормозам.

– Ты что… водила чертов?! – дернулся майор, едва не состыковавшись лбом с панелью рации.

– Смотрите, – показал механик на дорогу, где поперек стояла видавшая виды «Волга».

Из «Волги» вышли. Ее владелец – средних лет, в солидном костюме при белой рубашке и строгом галстуке, старательно обходил разлившиеся лужи, чтобы не запачкать лакировано сияющие туфли. Приблизившись к бронированной машине, поднялся на носки, заглядывая в стекло. Постучал костяшками по броне.

Водитель выжидательно смотрел на комбата. Комбат сидел неподвижно, обдумывая, как быть; затем приподнялся и откинул люк над головой, впуская в салон поток влажного воздуха.

По броне застучали каблуки. Он спустился к буртику, спрыгнул, подошел к незнакомцу.

– В чем дело?! – спросил он с металлом в голосе. И, не дожидаясь ответа, хрипло потребовал: – Уберите машину!

Владелец «Волги» не спешил выполнять указание, и вообще держался непринужденно.

– Вы кто по званию? – с акцентом спросил он. – Как к вам обращаться?

– Неважно. Уберите машину, – повторил комбат.

– Послушайте, уважаемый. Я обращаюсь к вашему здравомыслию. Подумайте, куда вы…

– Машину!

– Подумайте о будущем! Неужели вы не догадываетесь, что ждет вас и ваших подчиненных? Одумайтесь! Поворачивайте назад, пока не поздно.

Его речь была отрывиста и сумбурна. Незнакомец явно старался выговориться, зная, что времени на переговоры у него нет, и придется либо самому откатить машину с проезда, либо за него это сделают другие.

– Вы знаете, что т а м происходит? – повернувшись боком, он махнул рукой в сторону чеченской границы. – Вы должны знать! Не верьте газетам!.. Там боевики, они отчаянно сражаются… Каждый пройденный метр ваши юнцы польют кровью. Многие не вернутся… Против кого вы идете? Против народа… против россиян. Не позволяйте втянуть себя в авантюру… Политики за вашими спинами греют руки, а отдуваться за их ошибки придется вам! В Грозном вооружились… и ждут вас. Подумайте… вы отвечаете за жизни ваших людей.

– Прочь! – сжимая кулаки, проговорил майор. – Убирайся с дороги, или я за себя не ручаюсь.

– Подумай о солдатах! Не о себе, ни о других офицерах… Война – ваше ремесло. В чем провинились восемнадцатилетние юнцы, которым кормить вшей, сидеть в окопах по уши в дерьме, без тепла, питания и надежды?! Выживут единицы. А те, кто уцелеет – не жильцы. Не будет им нормальной жизни от ран телесных и душевных. Я – врач! Я знаю, что говорю. Разворачивайся, командир. Разворачивайся и уходи. Уходи!

Последняя фраза вырвалась у незнакомца в приказном, обидном комбату тоне. Комбат сам не понял, что на него нашло – досада ли, желание оторваться за порезанного Спирина? – размахнувшись, он от души врезал смуглолицему советчику.

Грязь превратила дорогу в подобие жидкого мыла. Не устояв, обладатель кофейного авто опрокинулся на спину. Деловой костюм, мокнувшись в жижу, потерял представительный вид.

Он попытался привстать, из разбитого носа устремились к подбородку извилистые дорожки…

– Одумайтесь…

– Убирайся!

Выплескивая из себя обиду, комбат пнул лежащего по ребрам. Ингуш, как и раненый час назад под Назранью старший лейтенант Спирин, переломился пополам. Побагровев лицом и шеей, зашелся в надрывном, раздирающем кашле.

Отшвырнув комбата к бронетранспортеру, на избитого медика налетели бойцы, наблюдавшие за сценой из машин и до сих пор мучимые за собственное бессилие перед оголтевшей толпой. Но под Назранью перед ними предстали старики, женщины и дети, ответить которым не поднималась рука. Здесь же, в грязи, валялся мужчина…

Кровь за кровь! Око за око! Разбитая морда за умирающего Спирина!..

Удары посыпались со всех сторон. В спину, в живот, по почкам и голове… Вскряхтывая, мужчина пытался заслониться от ударов, измазанный и жалкий. Волосы слипшимися сосульками растеклись по распухающему от побоев лицу.

– Оду-у-май-те-есь…

Но они уже вошли во вкус, каждым ударом, каждым пинком мстя за минувший позор…

Он перестал стонать и закрываться, и лишь ватно дергался от ударов. А вскоре и вовсе обмяк, не реагируя на окружающее.

Турбин стоял у бронемашины, не принимая участия в групповом избиении. Мордобой ему виделось не менее диким, лишенным смысла и человечности, сколь и предательский удар ножа в живот Спирина. Но он не вмешивался в избиение и не отводил взгляда от распластанного в луже тела. И ничего при этом не испытывал. Не было ни жалости, ни сострадания. Ничего…

Над ингушем нагнулся Максимов. Хищно дыша, наслаждаясь одержанной победой, перевалил его на спину.

– В отключке! – удовлетворенно сказал он и, обернувшись, позвал курившего Клыкова. – Валерка, берись за него. Пусть в канаве агитирует.

Нескладный Клыков ухватился за облепленную штаниной ногу, старшина взялся в левую и, волоча по грунту – пиджак мокрой тряпкой задрался, оголив белый живот и спину – перетащили на обочину.

– Туда ему и дорога! – пыхтел Клыков.

Перевалив бездвижного мужчину на бок, он примерился и с силой зарядил пинком в поясницу, отпечатав на коже ребристый след подошвы. Тело, разбрасывая руки, скатилось в поросшую жухлой травой придорожную канаву.

– И машину… туда же! – приказал комбат.

Отворив пассажирскую дверь, он уперся в стойку. С другой стороны на помощь подбежал Черемушкин. Они с трудом скатили ее на обочину.

– Ехать надо! – Черемушкин облизнул сухие губы. – Вдруг кто видел?

– Плевать! – прохрипел, туша окурок, майор. – По машинам!

Заговорчески подмигнув Черемушкину, прыжком заскочил на колесо бронетранспортера.

* * *

… Бронетранспортер затормозил, дернулся корпусом, прервав полусонные видения Турбина. Сорвавшись с сиденья, Кошкин прилип к триплексу, выглядывая наружу.

– Уже приехали?

– Похоже на то…

Глава десятая

Цветов и духового оркестра при въезде в Петропавловскую комбат не ждал, как не ждал и толпы встречающих с румяным караваем и солонкой на вышитом рушнике…

Присматриваясь к десяткам светящихся в ночной темноте огней, непроизвольно вздрогнул, когда буквально в десяти шагах от бронемашины воздух вдруг прошили красные нити трассеров.

– Тормози! – воскликнул он: – Что за чертовщина?

Впереди, скрытый ночью, кто-то орал и дергал затвором:

– Пароль! Стрелять буду!.. Пароль!

«Свои, – успокоился комбат. – Чечены пароль бы не спрашивали…»

Приподнявшись, он откинул люк, но наверх, под пули перетрусившего часового, не полез, и, оставаясь под защитой брони, выкрикнул в отдушину:

– Свои, мать твою!.. Свои!

Переполошившийся караульный никак не брал в толк, откуда во враждебном краю, да еще ночью, которая, как известно, самое время для рыскавших в округе боевиков, могли оказаться свои, и продолжал драть глотку:

– Назад! Стрелять буду! Пароль!

Комбат матерно выругался и сокрушенно подумал:

«Боже, какой идиот! Такой вояка страшнее танка, настолько же предсказуем, как обезьяна с гранатой».

– Нарожают же… – проворчал вслух и снова крикнул в открытый люк. – Командира зови, живо!

А командир уже сам спешил на выстрелы. Из темноты, где орал часовой, выплыла неясная фигура, и другой голос – ниже и спокойнее – запросил:

– Слышь, кто там?

– Да свои… говорю же! – обрадовано отозвался майор и выбрался на броню. – Я командир мотострелкового батальона. Прибыл, что называется, для выполнения поставленной задачи… Хорошо же встречаете, славяне!

– Командир батареи старший лейтенант Васнецов, – в свете фар предстал крепкий малый в бушлате и шапке без кокарды, и крепость эту комбат испытал в рукопожатии. – А что касается встречи, так кто ж знал, свои вы иль чужие? По рации запрашиваем – тишина. Ждать, никого не ждем. А у вас даже бортовые номера замазаны…

– Закрасишь, когда прикажут. А со связью ты прав… На прежней волне до сих пор работаем.

Колонна уже расслабилась, захлопала дверями, ожила голосами и смехом. Уставшие солдаты спрыгивали из грузовиков, разминаясь.

– Пошли ко мне, – предложил Васнецов и повел гостя в поле наискось от дороги.

Диковинными шатрами выплывали из темноты ряды палаток, сразу за ними, на молочной пороше поля, темнели контуры тягачей с прицепленными орудиями.

Васнецов поднялся по приставленной лесенке в кунг ЗИЛа, потянул дверь. Яркий свет, хлынувший из будки, на мгновение ослепил комбата.

– А ты неплохо пристроился, – позавидовал он.

На жестяном поддоне шаяла, обдавая теплом, буржуйка, около нее сохла поленница дров. Возле занавешенного окошка приспособлена лежанка, застланная шинелью. Стол с оперативной картой. На вмонтированной в стену полке, рядом с открытой банкой тушенки, парился в стакане чай.

– Так жить можно…

– Ничего, – согласился старший лейтенант и, прихватив тряпкой створку, подбросил в огонь полено.

Он был совсем не богатырского роста, каким показался в темноте, но плотный сложением. Широкое, по-мальчишески круглое лицо с приплюснутым носом. Серые глаза приветливо смотрели на майора из– под густых пшеничных бровей.

– Давно ты здесь? – спросил комбат, принимая от Васнецова кружку с чаем.

– Пятые сутки пошли.

– И как?..

– Пока не на что жаловаться

Майор отхлебнул кипятка, и, обжигая пальцы, поспешно отставил кружку.

– А местные?.. Ладишь с ними?

– Соседствуем. – Пожал плечами Васнецов. – Населения в станице меньше половины осталось. Из чеченов, как прочуяли, что дело пахнет жареным, многие ушли. А русским деваться особо некуда…

– Но не тревожат?

– Боевики-то?.. В станице их нет, в Грозный подались. А вот оттуда ночами наведываются. Ходьбы, по-доброму, минут сорок… Иногда постреливают.

– Значит, живешь, как на пороховой бочке? Не зная, когда рванет…

– Ага… – согласился Васнецов. – Мне вот что интересно. Что в России обо всем этом говорят? Тут ведь, как на необитаемом острове Даже газет не привозят.

– У тебя можно курить? – спросил комбат. Достав из хромированного портсигара папиросу, постучал желтым ногтем по бумажному мундштуку, выбивая крошки табака. Смяв гармошкой гильзу, сунул в зубы.

– А на будущее… вы бы с куревом поаккуратнее, – посоветовал Васнецов. – В темноте категорически не советую. У меня вчера боец погиб. Хватило ума ночью закурить. Только спичкой чиркнул – бац, и прямо сюда, – он ткнул майору в мягкую ложбинку между выцветшими кустиками бровей. – Снайпер!.. В ночи уголек от цигарки за версту видать. Мой совет, лучше бросьте…

– Учту, – Комбат развеял зависший над столом клочковатый вонючий дым. – А насчет того, что о нас пишут… Я, брат, сам не знаю, чему верить. Вроде бы во Владике ведут мирные переговоры с Дудаевым, и в то же время наводняют Чечню войсками. Где логика? Или в этой дискуссии кулак – лучший аргумент?!. Не забивай себе голову… Поживем, увидим.

Комбат встал, застегнул пуговицы бушлата.

– Благодарю за угощение. Надо идти людей обустраивать. Покажешь, где можно палатки разбить?

– Ночью?! Нигде. Не надо недооценивать «чехов»…

– Кого? – переспросил майор.

– «Чехов»!.. Афганцы такое прозвище боевикам приклеили. Они раньше как душманов называли? Духами!.. И здесь малость подсократили. Чечены пока не жаловались… Так вот, если ночами они поблизости ошиваются, нет гарантии, что мину или растяжку не поставят. Дождись утра. А пока я распоряжусь, чтобы мои гвардейцы потеснились. Если кому из ваших не достанется места, пусть дрыхнут в БТРах. В них тоже тепло и мягко…