Текст книги "Добро Пожаловать В Ад"

Автор книги: Игорь Никулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Закури, – предложил ему Якушев.

– Да я вообще не курю… Ай, ладно!

Он дрожащими пальцами вытянул из пачки сигарету и неумело прикурил. Затянувшись, зашелся кашлем.

– Никогда не думал, – он мусолил слюной фильтр, – что наш первенец так родится. Хотел все по уму, чтобы с охапкой цветов под окнами… И на машине к дому…

За стеной раздался истошный вопль – выронив тлеющую сигарету, Петр остолбенел – и секундную тишину разорвал детский крик.

Рывком распахнув дверь, он ворвался в зал. Алена лежала с усталым, но умиротворенным лицом, а на столе, за которым в праздники хозяева принимали гостей, Татьяна Петровна пеленала простыней орущего младенца.

– Вот он, твой сын, Петя. Глянь, какой бутуз!

Новорожденный захлебывался криком, личико его было еще синим и сморщенным.

За окном завыло, и на крыше пятиэтажки напротив взвилось облако дыма. Вниз полетели обломки досок и шифера.

– Обстрел!!! – охнула Татьяна, прижимая к груди новорожденного. – Мужики, забирайте ее!.. Да поживее вы…

Они успели убраться из квартиры, когда во дворе разорвался новый снаряд, и оконные стекла не выдержали напора воздушной волны. Рассыпавшись в раме на сотни осколков – острых, как лезвие бритвы, – затарабанили по столу, где еще минуту назад кричал, встречая первый свой день, новый гражданин Российской Федерации.

Глава двадцать восьмая

Мощные линзы оптического прицела в упор придвинули бронзовую чашу «Вечного огня» на лежащей перед снайпером площади Свободы. Он повел стволом, перекрестие стронулось и плавно легло на мемориальную доску с высеченным «1941».

Он ждал. Он ждал оплошности, нечаянного движения укрывшихся за барельефом солдат. Двоих, уцелевших после провальной, второй с утра, атаки федералов…

Атаке предшествовала артподготовка, которую Руслан пережидал в подвалах дворца. Здание ходило ходуном, с потолка сыпалась штукатурка. Сверху что-то обрушалось.

Едва обстрел стих и прозвучала команда, он взбежал на пятый этаж, где в кабинете, когда-то занимаемом статистами, оборудовал огневую точку.

Бронетранспортер, въехавший на покрытый инеем газон, и поливавший дворец пулеметами, гранатометчик сжег с первого выстрела. Пехота рассредоточилась и залегла, огрызаясь ответно очередями.

А вот уйти ей не дали. Разгорелась такая стрельба, головы не поднять. Под эту дудочку лихо сработал Руслан, выкашивая солдат одного за другим. Последнего он намеренно убил не сразу, лишь покалечил, раздробив пулей коленную чашечку. Боец орал благим матом, живой мишенью катался по асфальту.

Трюк сработал. Из арки жилого пятиэтажного дома на помощь поспешил какой-то безумец, и Руслан в душе ликовал, ловя в перекрестие мотыляющуюся из стороны в сторону фигуру.

Но случилось то, чего он никак не ожидал. В винтовке заело патрон. Пока он выбивал бракованный, пока загонял в патронник новый, федерал успел оттащить раненого за чашу Вечного огня, в недоступную для него зону.

«Никуда вы не денетесь, – думал Руслан, приникнув к прицелу. – А мы никуда не торопимся…»

Любуясь пылающим броневиком, он оторвался от наглазника, Чадный дым шел от охваченных пламенем колес, с треском рвались внутри боеприпасы.

– Руслан! – заглянул в комнату старший брат. – Не дай им подняться. Сейчас ребята их тепленькими притащат.

* * *

Прислонившись к барельефу, Саша скрипел зубами, отводя глаза от рваной раны. Кошкин перетянул жгутом ногу выше колена, кровь хлестать перестала, но кровотечение не прекращалось.

– Плохо дело, – пробормотал он, выуживая из заначки промедол.

Всадил шприц в ляжку приятелю, выкинул ненужный тюбик.

– Легче?

– Покурить бы…

Испачканными кровью пальцами Володька прикурил сигарету и вставил ее в посиневшие губы раненого.

– Ты-то, зачем сюда полез? – сузившиеся от боли зрачки уставились на Кошкина.

– Не бросать же тебя, дурака, – невесело отшутился Володька. – Фигня, Санька! Выберемся, поедешь в госпиталь. Врачи махом поставят на ноги.

– Ага?.. Им бы только резать. Оттяпают по колено…

– Ты это брось. У нас медицина знаешь какая?.. А сестрички там… я тебе скажу.

Кошкин отстегнул магазин и пересчитал патроны.

– Негусто, – вслух подвел он счет. – Ну, да наши не дадут пропасть, что-нибудь придумают.

Он высунулся из-за литого бронзового венка, увидев перебегающих от здания боевиков, вскинул автомат и выпустил короткую очередь. В то же мгновение пропела пуля, выбив искры из мемориальной доски.

– Обкладывают, сволочи! – выругался он.

– Беги… Ты здоровый, ты сможешь. Оставь автомат и уходи.

– Дурак ты, Сумин, – зло сплюнул Володька. – Ох, и дурак! Еще раз такое брякнешь, не посмотрю на твою ногу…

* * *

Автомат перегрелся от беспрерывной стрельбы. Мушки Турбин уже не замечал; она тенью плясала перед глазами. В считанные секунды опустошив магазин, он с горечью отметил, что боевики, подбирающиеся к Кошкину и Сумину, вновь поднялись.

Он вприпрыжку сбежал по лестнице в подвал, оборудованный капитаном Меньшовым под КП.

– Надо что-то делать! – сдвинув мешающуюся каску, с порога выпалил он. – «Чехи» вот-вот до ребят доберутся.

Меньшов отошел от окуляров стереотрубы, выведенной в слуховое окно.

– Знаю. Но ничего пока сделать не могу.

– Как не можете?.. Дайте мне двоих человек…

– И куда?! Тоже в «двухсотые»? Я не имею права ради них других подставлять.

– Запросите десантников. У них есть «броня [15]15
  Броня (арм. сленг) – бронированная техника.


[Закрыть]».

– Свободен, Турбин, – взорвался Меньшов. – Без тебя разберемся…

– Вы разберетесь, – процедил солдат сквозь зубы.

Проклиная в душе ротного, он не хотел мириться с тем, что друзья брошены на произвол судьбы. Они ждут помощи, а помочь нечем, и Меньшов в своем отказе, как не крути, прав.

– Буркова не видел? – спросил Коновалова, снаряжающего на лестнице автоматные рожки.

– Где-то там, – махнул этажами выше.

Ивана он нашел в брошенной квартире на четвертом этаже. Снайпер сидел в кресле-качалке и перематывал бинтом предплечье.

– Царапнуло, – виновато улыбнулся, зубами завязывая узел.

Забрав прислоненную к дивану винтовку, Турбин подошел к подоконнику. Он никогда раньше не стрелял из СВД, она показалась тяжелее и неудобнее автомата. Отыскав в прицеле силуэт чеченца, ползущего к постаменту, грубо дернул за спуск.

Он промахнулся, земляной фонтанчик взвился далеко позади боевика. Он жал на курок раз за разом, пока боек не ответил щелчком. Чеченец уже не полз, а лежал, раскидав руки, словно обнимал взявшуюся изморозью землю.

От фасада дома Мод отбежал человек, нацеливаясь в окно из гранатомета.

– Ложись! – Бурков толкнул его на пол, и сам упал рядом.

Заряд «мухи [16]16
  «Муха» – ручной одноразовый гранатомет.


[Закрыть]» не пробил стены, но комнату заволокло дымом, с потолка посыпалась штукатурка.

Отплевываясь, завозился Бурков. Стащив каску, сдул известковый налет. Потряс головой:

– Бр-р… Немного бы в сторону и…

* * *

Когда «калашников» заглох, Кошкин сгоряча несколько раз дернул затвор, надеясь, что патроны у него еще есть. Но чуда не свершилось. Отложив бесполезный автомат, который стал не опаснее дубины, он подполз к Сашке.

– Что, братан? Помирать, так с музыкой?!

Сумин молча смотрел на гранату, что он торопливо извлекал из разгрузки. Ребристая Ф-1 легла на ладонь.

– В углу заплачет мать старушка, – звенящим от напряжения голосом произнес Кошкин, прижимая пальцами скобу к округлому корпусу. – Как, Сашка?! Или сдадимся?.. Слезу стряхнет старик-отец…

Охнув, он схватился пятерней за плечо. Между пальцев протекли густые ручейки.

– А-ах, суки! – зубами он вынул чеку. – Думаете живьем взять? Как, Сашок, не дадим им такой радости?!

Сашкины ресницы задрожали, с уголка глаз скатилась крупная горошина, тут же высыхая.

– Прощай, друг… – слова давались ему с великим трудом.

Они обменялись рукопожатиями. Прерывисто дыша, Сумин завел глаза к небу.

– Где вы там?! – выкрикнул, приподнимаясь на колено, Володька. – Ну?.. Чего ждете?!

Боевики бросились на него скопом, удар прикладом в зубы отбросил его к подножию монумента.

– Аллах Акбар!!! – завизжал выросший над ним детина, замахиваясь автоматом.

– Да пошел ты, – выплюнул выбитые зубы Володька и отпустил скобу.

Черные, как угли, глаза моджахеда полезли на лоб…

* * *

А война гигантским катком катила по Чечне, подминая под себя все новые и новые жертвы, не разбирая правых и виноватых, военных и гражданских, взрослых и детей.

Утром десятого января, когда приняли смерть на площади перед Президентским дворцом Сумин и Кошкин, – на выходе из города, в Старопромысловском районе пуля снайпера нашла Татьяну Митрохину. Ту самую Татьяну Петровну, что переживала не лучшие времена в подвале собственного дома и решившую воспользоваться временным затишьем, чтобы спасти себя и сына.

Сложив в школьный ранец Миши детские вещи, она не устояла перед уговорами и засунула туда же толстый том Жюль Верна «Таинственный остров». Это была любимая книга сына, подаренная в прошлом, довоенном году, на десятилетие. Упаковав документы и наиболее ценное в хозяйственную сумку, она распрощалась с соседями, взяла ребенка за руку и пошла по проспекту Победы в направлении поселка Ханкала.

Сутками отсиживаясь в подвале, где не было света, не говоря уже о телевизоре, газетах или радио, она не знала, да и знать не могла о начавшейся снайперской войне, о том, что на улицах стреляют по любой движущейся цели, и всякое передвижение небезопасно.

И когда на улочке в частном секторе Миша вдруг полетел с размаху в грязь, а на ранце вздулась рваная дыра, она оттолкнула его в безопасное место, подставляясь под летевшую вдогонку пулю.

Миша кричал, тянул к ней ручонки, а она не могла ступить шагу, словно ноги приросли к земле. Дома поплыли перед ней, обволакивал туман. Последней вспышкой рассудка она вдруг поняла, что спасло сына – томик Жюль Верна в портфеле, который не смогла пронзить пуля.

– Беги, сынок… – отсылала его от себя.

…Снайпер ушел, сделав свое черное дело. А еще часом позже отряд ополченцев, пробивающийся к окруженному Президентскому дворцу, наткнулся на плачущего мальчика, сидевшего у бездыханного тела матери.

… Война гигантским катком катила по Чечне, сея горе и страдания, не разбирая правых и виноватых, военных и гражданских, взрослых и детей…

Глава двадцать девятая

– Командир, к нам гости! – сообщил Коновалов, выглянув в обложенную мешками с песком бойницу.

Через двор бежали двое. В подъезд заскочил заросший, с ободранной щекой мужик в камуфляже, зычно крикнул:

– Эй, славяне. Кто тут у вас старший?

Вбежавший следом принадлежал журналистской братии. Помимо аккредитационной пластиковой карточки, висевшей под курткой, на плече он держал профессиональную видеокамеру.

– Документы, – потребовал Черемушкин.

Чем черт не шутит, ведь разгуливают по городу переодетые в форму российских военных наемники из стран СНГ. Уже были случаи, когда они выводили попавшие в беду, отбившиеся от своих группки солдат в засады, устраивая затем резню, когда предательски стреляли в спину, когда наводили на вызнанные позиции артиллерию.

– Я капитан ВДВ Плотников. – Военный показал удостоверение личности офицера, дав время бдительному лейтенанту сверить его заросшую недельной щетиной физиономию с фотографией. – Соседи. Стоим через два дома.

– А к нам какими судьбами?

– Репортера привел. Из центрального телевидения. С утра трясет, предоставь ему героев.

Черемушкину показалось, что он ослышался.

– Чего-о?! – переспросил он.

– На интервью склоняет, а у нас с этим делом строго. Командование, – капитан сделал зверское лицо, – дало четкие указания: кого увидит по телеку, строгач в личное дело.

– Ребята, вы что, смеетесь? – Черемушкин переводил взгляд то на одного, то на другого.

– Да какие шутки! – всплеснул руками репортер. – У меня командировка заканчивается, а я путного ничего не снял. Полдня десантников на материал раскручивал… Как о стену горох. Выручайте, парни, – он просил чуть не слезно. – Редактор с меня голову снимет.

Десантник отвел глаза в сторону, силясь не рассмеяться.

– А причем здесь мы?

Репортер, нутром уловив слабинку, оживился.

– Ну как же?.. Вы же недавно из боя. Наверняка есть что рассказать.

И на камере загорелась красная точка.

– Как вы считаете, с падением дудаевского дворца наступит переломный момент операции в Грозном?

Черемушкин ответил не сразу, борясь с искушением высказать все, что нагорело на душе по поводу этой самой операции. А сказать ему действительно было что… Но он начал с другого.

– Зря вы делаете такие ставки. Дворец – не гитлеровский рейхстаг, и помяните мое слово, война не закончится, если мы завтра над ним вывесим российский флаг. Вы посмотрите, что мы натворили. Посмотрите, что сделали с городом! Посмотрите, что сделали с людьми… Мы ожесточили, настроили против себя целый народ… С нами воюет регулярная чеченская армия, а мы ее называем бандформированиями, выставляем против пацанов – срочников. За одиннадцать дней боев наш батальон потерял семьдесят процентов личного состава. Сегодня у меня убили еще девятерых, и их трупы лежат там, на площади! И я не могу их забрать оттуда… – лицо Черемушкина перекосила ярость. – Кто скажет мне, за что гибнут эти ребята?.. За чьи интересы расплачиваются они жизнями…

– Но генералы… – неуверенно сказал репортер.

– А что генералы? Когда в ночь штурма громили целую бригаду, когда на улицах гибли солдаты, где они были? В Моздоке водку жрали? Или в Москве под елочкой с Дедом Морозом обнимались?.. – Черемушкин перевел дух и заговорил спокойнее. – Я не знаю, договорятся о чем политики или мы дальше будем лить кровь. Уверен в другом, крайней останется армия. Нас уже сейчас чернят: и чечены, и, что самое страшное, вы, наша свободная пресса. А мне плевать. Плевать потому, что я ношу погоны. Я выполняю приказ, и сегодня снова поведу солдат в бой…

Красный огонек погас. Репортер отнял камеру, поставил к ногам.

– Наговорил совсем не то, что ты надеялся услышать?

– Да уж…

– Тогда извини. Съезди в штаб группировки. Там тебе более оптимистическое кино покажут.

Десантник удивленно покачал головой: не ожидал, дескать, и протянул мозолистую ладонь.

– Уважаю. В самое яблочко…

Послышался шум, в подъезд буквально скатился Мавлатов. Он был в красной кирпичной пыли, помятая шапка без кокарды съехала на оттопыренное ухо.

Задев телевизионщика, он смутился.

– Я, таварищ лейтинант, люк нашел.

– Что за люк? Объясни толком.

– Я только падумал…

– Где он?! – перебил его капитан Плотников.

– На плащадке.

– Веди, – скомандовал десантник и, выйдя из подъезда, объяснял Черемушкину. – У них здесь ходами напичкано: теплотрассы, канализация. Некоторые ведут прямо ко дворцу. Но нам не везло, которые находили, были уже взорваны. А представь, пройти по ним незаметно. А потом, как дать, так дать!

Держась выгоревшей коробки дома, они приблизились к детской игровой площадке. Плотников опустился на колени перед чугунной крышкой, огляделся вокруг и, увидев валяющийся в кустах гнутый металлический прут, велел Мавлатову принести.

Поддев за литой выступ, он убрал крышку, посмотрел на Черемушкина.

– Проверим, лейтенант?

В колодец полетела граната. Не успел осесть еще веющий толовой копотью дым, десантник прошил ход автоматными трассами. Забросил короткоствольный АКСу за спину, нащупал во мраке выступающие из кладки скобы и спустился на дно.

– Вроде чисто…

Вооружившись факелами, они тронулись вперед. Продвигаться пришлось в узком проходе между тепловыми трубами, капитан прислушивался и внимательно смотрел перед собой, выискивая следы пребывания боевиков.

– Стоять! – приглушенно приказал он, подсаживаясь к тонкой проволочке, растянутой поперек хода, которую Черемушкин, шедший следом, сразу и не заметил.

Огрубевшие пальцы работали с ювелирной точностью. Заблокировав взрыватель противопехотной мины, он попросил лейтенанта подать штык-нож.

Черемушкин вспотел, наблюдая за движениями десантника. Малейшая неточность могла привести к взрыву, что в этом коридоре равносильно смерти. Чавкнул штык-нож, перекусив проволочку.

– Грамотно ставили, – заметил Плотников.

У стенки, приваленная мусором, стояла обезвреженная мина в зеленом пластиковом корпусе.

– Рассчитывали на группу.

Черемушкин сглотнул слюну. МОН – 50, мина направленного действия, знакома каждому мальчишке по американскому боевику «Командо». Развернутая к колодцу, она запросто смела бы десяток человек, не говоря уже о двоих. Проворонь ее Плотников, и хоронить было бы нечего…

– Интересно. – Накручивая на затухающий факел полоску материи, проговорил десантник.

– Думаешь то, что мы ищем?

– Будем надеяться.

Шагая след в след, Черемушкин мысленно ориентировался, куда ведет ход. По всем примеркам, выходило в аккурат к дворцу Дудаева.

Капитан Плотников в том уже не сомневался. Не стали бы боевики столь тщательно минировать обычную теплотрассу. За те двадцать с небольшим минут, что они шли по коридору, он снял еще две растяжки – гранаты с повышенном радиусом поражения на тонких, почти невидимых обычному глазу проволочках. Но майор воевал уже вторую войну, и подобные «сюрпризы» научился различать.

Дальше их ждал тупик, заложенная кирпичом стена и небольшой лаз над трубами, уходящими, по– видимому, в подвал. Стащив верхнюю одежду, задевая за нависающий край, они проползли по трубам в подсобное помещение. Капитан затушил факел и, подсвечивая зажигалкой, чтобы не загреметь на захламленном полу, подошел к двери.

– Тс-с…

Приложив к двери ухо, он сделал знак Черемушкину не шевельнуться. Тот замер, как вкопанный, весь превращаясь в слух. Казалось ему, или так было на самом деле, но за дверью были людские голоса.

Ступая на цыпочки, капитан бесшумно вернулся к Черемушкину, подсадил его на трубы. Также ползком, они убрались из подсобки в коллектор.

* * *

Сматывая отснятую фотопленку, Якушев мучился самыми мрачными предчувствиями. Минувшие сутки существенно изменили расклад сил. Боевиков изрядно потеснили, и если еще позавчера он без особых затруднений попал в Президентский дворец, то сегодня он в кольце федеральных войск, а потрепанные отряды сепаратистов спешно уходят из руин Грозного на юг, в горы.

Получается, он сам загнал себя в ловушку. Дворец держали те, кому терять было нечего. И Якушев по собственной глупости угодил в их число.

Последний дудаевский форпост методично долбила дальнобойная артиллерия, над ним кружили боевые вертолеты, обстреливая неуправляемыми реактивными снарядами.

Страшнее было при бомбежках.

В глубоких подвалах, куда спускались переждать мятежники, все напряженно вслушивались в происходящее наверху. Обваливая перекрытия, рвались бомбы. От взрывов здание трясло, как щепку. Из окон пластали пожары, заволакивая небо пеленою дыма.

Но это пока цветочки. Ягодки будут потом, когда начнут применять вакуумные бомбы. Тогда не спасут и глубокие подвалы…

В который раз он жалел о сделанном, непродуманном до конца шаге. Не сюда надо было, а вместе с беженцами идти к войскам. Он журналист, каких в Грозном немало. После проверки все равно отпустили бы… Теперь близок локоть, да не укусишь. Военные ожесточены потерями, для них засевшие во Дворце – враги, которых надо уничтожать. Даже выйди он с белым платком.

А отснять он успел немало. Он общался с украинцами, членами радикальной организации УНА – УНСО. Плели, конечно, с три короба, рассказывая о причинах, приведших в Чечню. Деньги, доллары – вот, что их влекло.

За все рано или поздно приходится расплачиваться. Теперь у них карманы пухнут от зеленых банкнот, а воспользоваться ими вряд ли придется. По крайней мере, не всем. И они это понимают.

– Я Микола, – подбоченясь, сидел на двухъярусной койке перед объективом симпатичный парень лет двадцати трех, с зеленой повязкой, опоясавшей вихры. – Родился в Львове, сейчас живу во Владивостоке… – и сразу поправился. – Жил…

Они не питают никаких иллюзий на будущее. Будущего у них нет…

Кроме наемников дворец защищают гвардейцы, поклявшиеся на Коране умереть, но не сдать его. Они и умирают, одно из дальних помещений подвала, служащее мертвецкой, забито трупами. Туда же стаскивают перешедших в мир иной раненых, представившихся в лазарете. Раненые поступают после каждой атаки.

В отдельной комнате содержат пленных. Хотят они того или нет, снаряжают патронами пустые магазины. Патронами, которыми боевики будут стрелять в их сослуживцев. За отказ, пуля сразу. Или распятье на окне, да стрелок позади, укрывающийся за тобой от пуль.

У этих ребят будущее тоже весьма туманно.

«Господи, как глупо!.. Кому все это нужно? Сумасшествие! Мы все сошли с ума…».

Подумав так, он вспомнил картину, запечатленную на видеопленке. Дорога в Грозный, клубы черного дыма, развалины построек вдали и плакат на обочине. Лист ватмана с надписью, начертанной школьными перьями: «Добро пожаловать в ад».

Плакат тот приглашал и его.

«Что же, Виктор Николаевич Якушев. Вот ты и в аду. В земном аду».

* * *

– Вы так уверены в результате, капитан?..

Капитан Плотников и вытянувшийся в ниточку лейтенант Черемушкин стояли перед столом, устеленным масштабной картой Грозного. С карандашом в руке, сидя за этим столом, задумчиво изучал карту полковник в камуфлированной форме с идеально белым подшитым подворотничком.

– Что вы молчите? – поднял на Плотникова внимательные глаза.

– Уверен.

Полковник бросил карандаш на карту.

– Уверен он… По подсчетам разведки в здании не меньше полусотни дудаевцев. Вы собираетесь силами разведвзвода выбить их оттуда?..

– Со мной пойдут только опытные бойцы. Большого количества людей там не потребуется, иначе перестреляем друг друга… Вот лейтенант просит, чтобы его включили в группу.

– Так точно, – отчеканил Черемушкин. – Товарищ полковник, мой батальон имеет ту же задачу, что и ваши десантники. Они так же ходят в атаки, они так же гибнут на площади. И потом, мои бойцы обнаружили этот ход… Я считаю, было бы несправедливо запретить нам участвовать в операции.

Грузно поднявшись, полковник вышел из-за стола.

– Спелись? – улыбнулся он одними глазами, подойдя к Плотникову.

– Никак нет, – ответил тот. – Я присоединяюсь к просьбе лейтенанта. К тому же, вылазку мы делали сообща.

– В этом есть здравый смысл. Вы поднимаете переполох, боевики вынуждены переключиться на вас, а в это время основные силы совершают бросок…

– Нас оттуда не ждут. Сыграет фактор внезапности.

– Стратеги, – пошевелив плечами, полковник вновь подошел к карте. – Вы должны отдавать отчет, что я не имею право полагаться только на рисковые рейды. На час ночи замечен массированный огневой налет на дворец, который даст начало общей атаке. Исходя из этого, вы должны действовать до обозначенного времени. И знайте: если до 00.50 от вас не поступит сигнала – двух зеленых ракет, я отдам приказ на штурм.

* * *

Потрясенный гибелью Кошкина, Турбин держался от всех в стороне. Он ушел в пустую, некогда детскую, комнату, швырнул на пол подушку и, повалясь на нее, не хотел никого видеть и слышать.

Воспоминания нахлынули на него, и помимо воли Турбин мысленно перенесся в детство, в четвертый, если не изменяет память, класс.

… Он проболел тогда гриппом недели две. Температуру едва сбили антибиотиками, врач настаивала еще минимум на трех днях постельного режима. Но начались четвертные контрольные, и мать, скрипя сердцем, отпустила его в школу.

Вторым уроком была физкультура. Юра никогда и раньше не слыл спортсменом, едва тянул на четверки, но в то утро, подходя к перекладине, чувствовал, что не подтянется и раза. Он мог сослаться на болезнь и уйти на скамейку, наблюдать оттуда за одноклассниками. Но в классе презирали хиляков, смешками изводили до уровня изгоев. Собравшись с духом, он запрыгнул на турник.

Его сил хватило на два жима. Повиснув червяком, он дрыгал ногами в воздухе, силясь еще подтянуться, потом под дружный смех спрыгнул на матрасы. Обидной была не двойка в журнале. На перемене к нему подвалил Витька Васильев и принародно обозвал сморчком.

Витьку в классе боялись. Он был развит не по годам, и нагл, как два танка. А оттого считал вправе насмехаться над всяким, кто по его мнению был того достоин, без опасения заработать в ответ.

– Дохляк ты! – презрительно хохотнул он, окруженный дружками. – Ты всех нас опозорил перед девчонками. Может ты и в самом деле девка? А? Не Юрка, а Юлька? Во!.. Теперь ты Юлькой будешь.

Драться Юра не любил, да и чем закончится стычка, было ясно сразу. Из драк Витька выходил победителем, а те, кто решался сойтись с ним один на один, еще долго ходили с синяками.

– Юлька! – пользуясь безнаказанностью, заулыбался тот. – Давай мы тебе косички заплетем.

Кошкин подлетел к нему, пихнул в плечо так, что Витька отлетел к стене. Заступничества Юра не ждал, но уроком раньше дал Кошкину добросовестно сдуть контрольную по математике, и это обстоятельство не дало Володьке права отмолчаться в стороне.

– Не лезь к нему.

– А ты что, заступник? – ощетинился Васильев. – Без тебя разберемся.

Перепалка привела к тому, что сопровождаемые болельщиками, они отправились в туалет сводить счеты.

Драка запомнилась многим, ибо она доказала, что на силу всегда отыщется другая сила. Витька залепил Кошкину в глаз, но того это не смутило, и ответная серия ударов, пришедшаяся по Витькиной физиономии, закончилась обильным кровотечением из разбитого носа. Испугавшись вида крови Васильев вдруг заныл.

Кошкин, с расцветающим под глазом фингалом, в синей курточке с надорванным рукавом, подвел ноющего острослова к Юре и заставил просить прощения.

Утирая кровавые сопли и потупившись в пол, Васильев промямлил: «Извини, я больше не буду». И больше Турбина никогда не домогался.

Был и восьмой класс, и тоже весна, когда Володьке было не до занятий, и урок английского. Старая англичанка, очкастая, сухая, и прямая, как столб, недолюбливала его за неуспеваемость. Кошкин отвечал взаимностью, и за учебник английского принципиально не брался.

– Кошкин, translate into English. The twentieth lesson [17]17
  Translate into English. The twentieth lesson. (англ.) – Переведи на английский. Урок номер тридцать.


[Закрыть].

Володька смотрел на нее как баран на новые ворота.

– Андестенд? – спросила она с далеко не британским акцентом.

Кошкин продолжать изображать партизана, попавшего к врагу на допрос.

– Тупица! Пень! – завизжала англичанка. – Вон из класса.

Он демонстративно собрал портфель и, проходя мимо доски, довольно отчетливо, так, что услышали даже на задних партах, выдал:

– Сама… тупица очкастая.

Класс напрягся, ожидая всплеска учительских эмоций. Но престарелая англичанка стянула с носа очки и посмотрела на Кошкина так, словно видела его впервые и хотела надолго запомнить. Затем вышла, хлопнув от души дверью.

– К директору пошла жаловаться, – прокатился по классу шепоток.

Юра помнил испуганное лицо Марины Викторовны, Володькиной матери, когда, к концу занятий, она входила в приемную директора школы.

Кошкина пожалели и из школы не выгнали, до конца учебного года оставался неполный месяц. Но из квартиры Кошкиных в тот вечер летели то иступленные крики матери, то ее плач над несчастной судьбой и сыном – придурком, по которому тюрьма плачет.

… Володька не был придурком, и тюрьма его обошла стороной. Его растерзанное осколками тело до сих пор лежало на площади, а Турбин, вытирая набегающие слезы, гнал и гнал от себя видение, как он поднимается по лестнице, где знакома каждая ступенька и каждый выцарапанный гвоздем рисунок на побеленной стене, как открывает дверь Володькина мать, как слова застревают у него в горле, и он не в силах сказать ей о том, что сына ее больше нет.

Наступая на сорванную с петель дверь, вошел Бурков, сел рядышком, сохраняя молчание.

– Ты как? – выдержав паузу, спросил он, слегка хлопнул по колену Турбина.

Турбин продавил комок и пробормотал нечто нечленораздельное.

– Вот жизнь… – нарушая его уединение, продолжал Бурков. – Никогда не знаешь, что ждет.

Потянувшись к тумбочке, он вытащил картонную коробку с елочными украшениями. Достал шарик, обсыпанный стеклянными искорками.

– А мы дома елку не наряжаем. В сельпо игрушки не завозят. Да и деньги не тратили на безделушки.

Он выпустил игрушечный шар и тот, ударившись, разбился.

– Вот и всё. Одна только видимость…

Глядя на обои, расписанные веселыми мишками, барабанящими зайцами и пирамидами, Турбин вымолвил:

– А ведь здесь люди жили…

Бурков со вздохом согласился:

– Жили.

– А теперь здесь мы.

Разговаривать было не о чем. В комнате опять нависло молчание.

– Чурок ненавижу! – поменял позу Турбин. – На гражданке душить буду. Если вернусь домой, сразу на рынок. У нас только чурки торгуют. Я им за все…

В коридоре заслышались шаги. В проеме появился лейтенант Черемушкин.

– Турбин здесь? – не различая в вечернем сумраке лица солдат, спросил он.

– Здесь, – ответил за приятеля Бурков.

Черемушкин прошел в комнату, бойцы поднялись перед командиром, бросил Турбину пачку патронов.

– Возьми гранату и собирайся.

Турбин, не задавая лишних вопросов, сунул гранату в кармашек разгрузки.

– А ты, Бурков, смотри в оба. Мы «чехов» шумнем, а будут разбегаться – мочи. Мочи без разбора. Чтоб ни одна тварь не ушла!