Текст книги "Добро Пожаловать В Ад"

Автор книги: Игорь Никулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава пятая

Домой Антон Черемушкин попал уже затемно.

Калитку замело валившим весь день снегом. Сдвинув ее, он втиснулся во двор, протаптывая тропинку к утонувшей по окна в сугробах бревенчатой избе с прогнувшейся крышей.

Пригнув голову, вошел в сени, придерживаясь за стену. Хозяева когда-то застелили пол линолеумом, делая домишко хоть отдаленно похожим на благоустроенное жилье. В морозы линолеум становился скользким, как лед, и уже бывало, что Антон опрокидывался на нем…

Кухня встретила влажным теплом. Возле прокопченной печи подсыхали на бельевых веревках ползунки и распашонки. Ирина, замотавшись в махровый халатик, стирала в цинковой ванне, установленной на табуретках.

Смахнув с кистей пену, она потянулась на цыпочках, чмокнула мужа в щеку.

– Как у тебя дела?

– Нормально, – вздохнув, ответил Антон.

Посвящать жену в свои неприятности пока он не торопился, да и впереди, вместо

отдыха после заполошного дня, его ожидала хозяйственная рутина.

Переодевшись в старье, он выгреб из прогоревшей печи тлеющие угли, ссыпал в зольник за домом. Головешки, угодив в снег, яростно шипели, брызгались кусочками пепла и дымились белесым дымком.

На обратном пути, чтобы лишний раз не выстужать избу, прихватил охапку дров.

… То, что печь ложил не профессионал, он уяснил в начале зимы. А может быть, к ней требовался особый подход и сноровка, чего ему, выросшему в тепличных квартирных условиях, не доставало. Первую неделю он мучился, не беря вдомек, отчего полыхающие дрова, стоило подсыпать угля, затухали и тлели, не давая тепла. Ругаясь последними словами, выгребал из топки – с дымящимися головнями, пылью и угаром…

Ртутный столбик на домашнем термометре держался на отметке в десять градусов и выше не поднимался.

Со временем он к печке приловчился. Ее ненасытная утроба требовала много дров, сухих как порох. Тогда огонь гудел, выплескивался через трещины в чугунной плите, и она раскалялась докрасна, обдавая нестерпимым жаром…

Управившись с печью, Черемушкин выволок во двор флягу, устроил на обледеневшие салазки и побрел к колонке.

Колонка расположена далеко, километрах в двух. Два километра туда и столько же обратно. И ходок нужно сделать никак не меньше трех, чтобы с экономным расходом воды хватило и на постирушки, и на приготовление еды, и на мытье посуды.

Таща громоздкие салазки с наполненной флягой, Антон в который раз переваривал сегодняшние события и не мог прийти к однозначному выводу: повезло ему или как раз наоборот…

* * *

После того, как «штрафники» вышли от Васнецова, и настала его очередь идти на ковер, он ступил в кабинет командира с повинной, памятуя русскую поговорку: покаянную голову меч не сечет.

Но избранная тактика не пригодилась. Полковник недолго распекал его за упущения и слабый контроль над личным составом, переходя к репрессиям.

– Я отдал приказ провести служебную проверку, хотя выводы и без того очевидны. Решение будет жестким – неполное служебное соответствие. А если так, придется отозвать представление на звание. Еще с полгодика походишь в лейтенантах…

Васнецов прекрасно знал, что означает для молодого офицера третья звездочка: хоть невеликая, но все же прибавка к жалованию, виды на повышение.

Черемушкину удар пришелся ниже пояса. Он побледнел, на скулах вспучились бугры.

В учебном полку он успел прослужить немногим больше года, прибыв по окончанию командного училища. В Солнечный приехал не один, с женой и двухмесячной дочкой, и первой же проблемой для Черемушкиных стало жилье. Вернее, полное его отсутствие…

Бесквартирные офицеры ютились в гостинице, иные снимали комнату, платя немалые деньги. И в общежитие очередь расписана надолго вперед. Ситуацию разряжала новостройка. К весне строители обещались сдать девятиэтажный дом на три сотни квартир.

А пока Антон довольствовался половиной частного дома, которую снимал у древней старухи…

– Впрочем, при определенных обстоятельствах мы могли бы сгладить инцидент. Я предлагаю вам возглавить подразделение, убывающее в составе сводной роты дивизии в распоряжение командующего Северо-Кавказским военным округом. Для выполнения каких задач, нужно пояснить? Я считаю, что вы, как человек военный, должны знать складывающуюся обстановку… Обычная для вас командировка дает некоторые девиденты: льготы, звание вовремя, двойной оклад за время пребывания, материальная помощь. И думается, за это время мы положительно решим ваш жилищный вопрос.

Жилищная проблема и перевесила сомнения Черемушкина. Согласившись с предложением полковника, он сразу написал рапорт о добровольной отправке.

И началась суета и беготня. Получив для бойцов новенькое обмундирование, Черемушкин заметался между штабом и финчастью, пробивал суточные, сцепился с зампотылу, который пытался всучить сухим пайком давно просроченные консервы.

Полученные продукты перенесли в штаб, строго настрого наказав часовому не спускать с них глаз…

Уже вечером, на «ночных» стрельбах, увидев воочию стрелковое мастерство своего воинства, Черемушкин взялся за голову. За исключением двоих, складывалось впечатление, что автомат держали разве что на присяге, и лупили по подсвеченным, по едва просматривающимся в снежной пелене мишеням, на удачу, в белый свет, как в копеечку.

Нормально отстрелялся Турбин, заваливший все мишени, кроме движущихся. Но внимание Черемушкина привлек не он, а рядовой Бурков – широкогрудый, жилистый, с непропорционально длинными, привыкшими к тяжестям, руками и простым рябоватым лицом, выдававшем в нем сельчанина. Пока отделение стреляло абы как, торопясь скорее растратить боекомплект и уйти греться, он, застыв пятном на снегу, подолгу целясь, ложил мишени подряд.

Сняв короткой очередью «пулеметный расчет», отвел затвор, демонстрируя Черемушкину пустой казенник и, как бы сожалея, отрапортовал:

– Стрельбу окончил.

Он неспешно отряхнулся от снега, забросил на плечо автомат, от горячего ствола которого исходил пар, и потопал на исходную.

– Ты откуда родом, ворошиловский стрелок? – спросил его Черемушкин, когда взвод возвращался в гарнизон.

Бурков ответил солидно:

– Из Забайкалья. Деревня Барсуково.

– А на гражданке кем был?

– Промысловиком.

– Н-да… А в нашу команду за какие грехи угодил?

– За патроны.

– За какие патроны?

– За обыкновенные, – по-мужицки степенно ответил солдат.

… Мужское население затерянной в глухой тайге деревеньки Барсуково издревле занималось промыслом: шишковали и брали ягоду, когда приходил сезон; месяцами высиживали в урмане, добывали зверя, сдавали меха наезжающим дважды в год заготовителям.

В семье Бурковых шестеро: дед Сафрон, которому недавно стукнуло семьдесят пять, Иван – старший внук, его мать и три сестренки. Отец пропал в чащобе еще пять лет назад, а когда и Ивана призвали, кормилец остался и вовсе один – дед. И все бы ничего, тайга не даст сгинуть с голоду, да настала напряженка с патронами к карабину. В магазинах цены задраны непомерно, продавцы требуют охотничий билет, а его старый Сафрон отродясь не имел.

Съездив в Читу, дед впервые за свою жизнь угодил в милицию. Попал на барахолке под облаву, а когда милицейский чин заглянул в его потрепанную сумчонку, аж руки затряслись: там три с половиной сотни патронов. Следователь и так и эдак крутил старика, допытываясь, чьей криминальной группировки он курьер. Старик твердил одно: купил для охоты. А то, что калибром они подходят под снайперскую винтовку, не его в том вина.

Прокурор деда Сафрона пожалел и не подписал арест, ограничившись подпиской. Выйдя на свободу, тем же вечером старик по-молодецки рванул в родное Барсуково, а оттуда – прямехонько в тайгу, где свой закон и свои прокуроры.

Безнадега вылилась в слезное письмо внуку: чай, в армии, проще с патронами, выручай…

Служа плотником на мишенном дворе, Бурков стал втихую собирать оставшиеся после стрельб патроны. Но нашелся в батальоне трезвон, нашептал замполиту про тайник в столярке, и нагрянула проверка – Зверев с начальником вооружения и понятыми – солдатами из третьей роты.

Перевернув столярку вверх дном, отыскали тяжеленный посылочный ящик, полный патронов.

Зверев лично, с рвением, взялся за дознание, «колол» рядового, давил, требуя выдать сообщников. Иван молчал.

Закончилась история почти полюбовно. Замполит получил благодарность и премию за проявленную бдительность. Буркова из сержантов разжаловали в рядовые, сняли с теплой должности и готовили к отправке в тмуракань. Доносчик был жестоко избит земляками-питерцами, а те, в свою очередь, готовились предстать перед трибуналом…

* * *

Втащив флягу с плескавшейся, через неплотную крышку, водой в дом, Черемушкин устало присел на пороге. Детская ванна, свободные ведра и тазы наполнены. Раздевшись, он ушел в спальню и лег на продавленный, застонавший скрипучими пружинами, диван.

«Два часа провозился», – подумал, глянув на часы.

– Знаешь, Ир, – повернувшись к жене, гладившей детскую кофточку, сказал он. – Может так статься, что скоро съедем из этой халупы.

Она радостно встрепенулась, выдернула шнур из розетки и присела к нему.

– В самом деле? Ты не шутишь?.. Знаешь, Тоша, какая у меня мечта? Горячая вода! Какое это удовольствие мыть посуду вольной водой! А залезть в ванну…

Черемушкин приподнялся на локте, обнял рукой ее теплые плечи и мечтательно продолжил:

– А я не буду таскаться с флягами, печку кочегарить по три раза на дню. Ведь классно, когда батареи постоянно теплые, нет ни копоти, ни пыли от золы.

– Подожди… – уловив подвох, насторожилась Ира и внимательно посмотрела на мужа. – С чего бы такая щедрость?

– Потом объясню. Васнецов обещался выделись комнату в гостинице. Целых двадцать квадратов!

– Честно, мне даже не верится.

– Просто так ничего в этой жизни не дается, – сказал Черемушкин и завалился на подушку. – Всему есть цена.

Радость слетела с ее лица. В васильковых глазах засветилась тревога.

– И какая цена э т о м у?

– Командировка на полтора – два месяца.

– Что-то серьезное?

Черемушкин промолчал. Воспользоваться киношными советами и брякнуть, что едет на учения, куда– нибудь в Воркуту? Врать жене – самому близкому человеку?.. А вдруг сам проболтается, или по его отъезду она правду узнает от чужих людей?.. Лишние вопросы. Если скрыл, значит, что-то не так, значит, есть что скрывать.

– Еду на курорт, – он попробовал перевести неприятный разговор в шутку. – Помнишь, мы мечтали слетать в Пятигорск на нарзаны? Вот и выпал случай, да еще за казенный счет. Там почти лето, грецких орехов, груш вам с Машкой привезу… Есть, правда, во всем этом минус. Новый год придется порознь встречать.

– Курорт… Телевизор включишь, не Кавказ, а большая «горячая» точка… Пятигорск, Теберда… Когда все это было?… Ох, смотри, Тоша, как бы дочь сиротой не оставил.

Вскочив с дивана, Черемушкин ушел на кухню. Подсев к печи, приоткрыл дверцу, задумчиво глядя на пламя, лижущее оплавленные кирпичи.

«А куда деваться? – мог бы он ей ответить. – Свои же воины подставили. Неужели лучше еще месяцев шесть бегать в лейтенантах с запятнанной репутацией, потому как Васнецов отступного не простит?..»

Отшвырнув бычок в огонь, обжигая пальцы, закрыл заслонку и вернулся в комнату. Подсев к Ире, крепко обнял ее.

– Не бери в голову. Прорвемся! Как поговаривала бабка Пьера Безухова, можно и с печи вусмерть расшибиться, а можно и с войны вернуться без царапины…

* * *

Похожие разговоры в это же самое время велись в расположении второй роты между Юрой Турбиным и Кошкиным.

Развалившись на кровати, Володька царапал пальцем по панцирной сетке и рассуждал:

– Что нам, Юрка, терять, кроме оков? Верно?.. Здесь нас сгноят, уж помяни мое слово. И главное, все будет законно, по уставу. Не придерешься. В наряды через сутки. В промежутках между ними – гнилье на складах перебирать да сортиры чистить…

– Ты прав, – отвлекся Турбин, пришивавший на рукав нового камуфляжного бушлата шеврон. – Я через такое уже проходил. Хватит!

– Это когда ты успел?

– Ба! – Юра перекусил нитку. – Забыл, как летом полк с дизентерией слег? Вы тогда по караулам долбились, а наше отделение – по столовой. Мне больше всех повезло, определили в посудомойку. Руки постоянно в кипятке, в соде, вот и поразъело. На ладонях ожоги вздулись, крошечные, вроде прыщиков. Врач во время осмотра криком кричал: «В столовую не допущу! Будет заразу разносить». Я сдуру обрадовался. А он, медик хренов, подначил: «А в свинарник можно». Вот и послали с бинтами таскать парашу, свиней кормить, пол от дерьма чистить. Грязь, вонища, крысы. Ожоги полопались, загноились. Потом еще месяца на перевязки ходил.

Закончив шитье, он прикинул, ровно ли нашит шеврон и повесил бушлат на плечики.

– Казарму хоть не видеть… Опостылела хуже горькой редьки. Да и что мы, в самом деле, теряем? Черный список? Штрафкоманду?.. Да, может, со льготами я без проблем в любой институт поступлю?

– Все бы ничего, – Володька заворочался на кровати, почесывая пятку. – А Черемушкин? Душу из нас вытрясет. Видел, как в штабе зыркал? Думаешь, простит залет?

– А по-моему, он мужик нормальный. А залет… так из-за нас он без вины виноватый.

Глава шестая

В Грозном, уже обозначенном на армейских картах опорной базой мятежного генерала Дудаева и его вооруженных, незаконных с точки зрения Москвы, формирований, к которому кольцом – через Дагестан, Северную Осетию и Ингушетию стягивались федеральные войска, время текло в ином измерении.

Город жил обособленной, за его пределами мало кому понятной жизнью. С высоты птичьего полета он сильно напоминал встревоженный неразумными туристами муравейник.

На аэродроме ДОСААФ валялись обгоревшие обломки учебных самолетов, расстрелянных с воздуха налетевшими из-за гор штурмовиками без опознавательных знаков…

Черные дымы тянулись в хмурое небо из объятых пожарами пятиэтажек в восточной части города, заселенных поровну и чеченцами и русскими…

Распугивая легковушки, с лязгом проносятся по улицам танки с зелеными флагами на антеннах…

Митинг у президентского дворца…

Возня на окраинах. Ополченцы, используя автокраны и тягачи, стаскивают, загромождая дороги, бетонные блоки и отслуживший свое железный хлам. Там же роют окопы, готовя передовые рубежи обороны…

Людьми движет единый порыв – подготовка к войне. Большой Кавказской войне с имперской Россией. И день ото дня эта война из призрачно далекой принимает все более отчетливые очертания.

Настроившееся на худшее население сметает с прилавков продукты. На городских рынках, рядом с картошкой и сигаретами, идет бойкая торговля оружием. Пистолеты, автоматы, гранаты – поштучно. Патроны ведрами.

Вооружившись, многие вступали в ополчение. Другие, предвидя, что в огне брода не будет, собирали пожитки и детей, и бежали от войны в соседние республики.

Были и те, кто до конца не определился, кто не разобрался в себе и своих убеждениях: за оружие не брались, и из города не бежали, ожидая дальнейшего развития событий.

* * *

К числу последних относился и Руслан Адиев, младший сын нефтяника Шамиля.

Адиевы никогда богато не жили, но и не бедствовали. Свое подворье, к чему располагал частный сектор, хороший дом, живность… Жизнь текла относительно спокойно до осени девяносто первого.

После московского путча генерал Дудаев с верными ему людьми без излишнего шума и пыли разогнал Верховный Совет республики и провозгласил себя президентом независимой Ичкерии. Нельзя сказать, что людям такой приход пришелся по душе – счастье на штыках не приносят. Удивительно, но прошло совсем немного времени, и во всеобщей эйфории суверенитета Джохар снискал славу национального героя. Волнения улеглись.

Но республику уже расколола трещина. Кто моложе, наглее и предприимчивее, познав вольницу, развернулись в полную силу, проворачивая немыслимые по дерзости операции с фальшивыми авизо, нагреваясь на торговле наркотиками, оружием, нефтью и людьми. Трудяги в городах и селениях, наоборот, постепенно забывали, как выглядят живые деньги.

Уезжать в Россию на заработки Адиевы не спешили. Отец стар, ему не до бизнеса и криминала, коим грешили за пределами республики соотечественники. Руслан оканчивал школу и бредил высшим образованием, не обращая внимание на насмешки сверстников, заезжающих к родственникам на собственных роскошных авто, с тугими пачками долларов в кармане.

Не ехал и его старший брат Умар, у которого, правда, имелись на то свои причины.

Умар беспредельно верил Дудаеву, верил каждому его слову. А так как разговоры генерала все чаще заходили о неизбежной войне, которая уже не за горами, готовился защищать Ичкерию…

Руслана никто не неволил. Отец, поддержав его желание учиться, насоветовал ехать в Новосибирск; город, в котором сам когда-то служил и о котором оставил самые теплые воспоминания.

В сентябре 1993 года Руслан прислал родителям восторженное письмо. Он сумел, выдержал проходной балл и поступил в государственный университет…

И через еще два месяца огорошил родных, вернувшись без предупреждения домой.

* * *

Летом девяносто четвертого прикрыли нефтеперерабатывающий комбинат, где работали Адиевы. Настали совсем тяжкие времена.

За три года мнимого суверенитета народ стремительно обнищал, и поднимался недовольный ропот. Может в недалеком будущем и стряхнули бы с шеи такого правителя, да вот беда – сбываться стали его самые зловещие прогнозы…

Руслан категорически не верил в войну с Россией. Не верил, и все. Как не представлял себе, что однажды дверь в дом распахнется от пинка, ввалится солдат с закатанными по локоть рукавами и калашниковым наперевес, поставит его на колени и выстрелит в затылок. Такой вот образ вырисовывался у него при упоминании слова ОККУПАНТ. Надо иметь недюжинную фантазию, чтобы узреть в том солдате Юрку или даже толстого увальня Славку Иванова.

Неверие в войну стал подмывать ручеек неопределенности, сложившейся к осени между Дудаевым и невесть откуда появившейся оппозицией: Временным Советом в лице Автурханова и командующего ее войсками Беслана Гантемирова. По Грозному ползли слухи: оппозиция не вырастает на ровном месте, как гриб после теплого дождя. Кто ее взлелеял, на чьи деньги закупались танки и вертолеты? А еще говорят, что в рядах оппозиционеров немало российских военных, хотя непонятно, им-то зачем внутричеченские разборки?

И все же, помня, что слухи выгодны тому, кто их распускает, Руслан продолжал верить только собственным глазам.

* * *

Но три недели тому назад, утром 26 ноября, глину неверия окончательно размыло. Руслан проснулся оттого, что дом, а вместе с ним и кровать, на которой он лежал, сотрясло с легкостью спичечного коробка, и стекла в окне тонко тренькнули.

В отдалении слышалось басовитое буханье, дробный перестук – точно мальчишки пуляли по крыше горстями камней – и гул моторов.

Он порывался из дома, чтобы посмотреть, что происходит в городе, но не посмел ослушаться отца. Старик и так за день сильно сдал, волнуясь за старшего брата, охранявшего с отрядом гвардейцев президентский дворец. А пушечные раскаты и частая стрельба доносилась как раз из центра. В том же направлении летели боевые вертолеты. Утром, когда перестрелка на улицах стихла, вернулся Умар – взъерошенный, чумазый, пропахший потом и вонью горелого пороха.

Повесив на спинку стула автомат, дуло которого покрывал налет копоти, снял с себя разгрузочный жилет, с гранатами и рожками, и подсел к столу.

Заметалась мать, выставила перед ним тарелку дымящегося супа, наложила горкой хлеб. Умар набросился на еду с жадностью голодного пса, ложка бренчала о фарфор, угрожая разбить. Он и глотал по-собачьи, не жуя.

Насытившись, отрыгнул и, поманив Руслана, вышел на крыльцо.

– Ты до сих пор не веришь, что на нас давит Москва?

– Нет, – прямо ответил Руслан.

– Тогда собирайся. Сходим кое-куда. Заодно на город посмотришь.

Уже скоро Руслан догадался, что они направляются на площадь Свободы. По пути им часто встречались группы вооруженных людей, многие знали Умара, здоровались с ним, возбужденно делясь новостями.

… Руслан дико смотрел на раздавленный жигуленок, на подсохшую кровь, растекшуюся на покореженном, белеющим глубокими свежими царапинами, капоте. Поодаль, взгромоздившись гусеницей на тротуар, траурно дымился танк. Его башня помечена белой полосой, дым вился из трансмиссии и открытого люка.

От впечатавшихся в тротуар танковых траков тянулась кровавая дорожка. Она привела Руслана к углу жилого дома, откуда пестрила чугунными прутьями декоративная ограда сквера.

Привалившись спиной к прутьям, мучительно запрокинув голову и оскалив желтые зубы, лежал убитый в промасленном комбинезоне и шлемофоне. Карманы комбинезона вывернуты наизнанку, на груди расползлось бурое пятно.

«Кровь! – думал он, не отрывая глаз от этого пятна. – Человеческая кровь…»

Он перевел взгляд на сведенное предсмертной гримасой лицо танкиста, силясь определить национальность.

Подошел Умар, смачно плюнул в труп и бросил с неприязнью:

– Наемник, б…

– Почему? – машинально переспросил Руслан.

– Видишь обручальное кольцо? – Умар пнул правую кисть убитого.

На безымянном пальце виднелась желтоватая полоска.

– Наши таких не носят. Российский он…

Напоминания о вчерашних событиях по мере приближения к центру попадались все чаще. Воронки на проезжей части. Перебитые, обвисшие провода. Дома, темнеющие пустыми глазницами окон. Отбитые куски штукатурки, мазутные пятна, кирпичная крошка…

– Хотели на испуг взять! – возмущался Умар. – Думали, пройдет московский сценарий. Введут танки, окружат дворец, и будут молотить. А мы с крыш глазеть. Балбесы!.. Хватило ума сунуться танками. «Абхазцы» Шамиля отсекли пехоту. Танкисты, будто так и надо, поперли дальше…

Он засмеялся, небритые щеки затряслись. Нервный его смех был Руслану неприятен, лицо мертвого танкиста все еще было в памяти. Он ничего не сказал брату, но ощутил к нему странную неприязнь.

_________

«Абхазцы» – абхазский батальон Шамиля Басаева.

Казалось, с ним стоял не прежний Умар – весельчак, задира и хулиган, а совершенно незнакомый человек, очень похожий на брата – прожженный, жесткий, стрелявший в людей и возможно уже убивавший. Может и танкист, скорчившийся у ограды городского парка, его рук дело. И как он смог после минувшей бойни, пролив чью-то кровь, как ни в чем не бывало сесть за стол и спокойно прихлебывать суп?

– Вертолеты обстреливали не дворец, а высотку в квартале от нас. Зенитчики сбили один, захватили летчика. Верещит, собака: «Приказали уничтожить самое высокое здание в центре!»

Город вымер. Дороги пусты, на улицах патрули ополченцев.

Площадь Свободы, на которую вышли братья, заторена подбитой бронетехникой.

Два тягача, зацепив тросами подбитый танк, рывками волокли его прочь. Воздух пресыщен смрадом. Пахнет не только жженой резиной, но и мерзко, до тошноты, горелым человеческим мясом.

Руслан наткнулся глазами на источник зловония. Шагах в десяти от них лежала бесформенная обгорелая куча. Только железная, оттого и уцелевшая пряжка – почерневшая, испытанная огнем – беззвучно кричала: перед тобой прах еще вчера жившего человека!..

– Тут мы их и добили, – оскалился в усмешке Умар. – Кто сдался, выжил. Кто не успел… А пусть не лезут! – добавил он с ожесточением.

Они миновали громадную толпу, месяц митингующую на гранитных плитах перед дворцом. Поднявшись по ступеням, Умар обменялся рукопожатиями с пулеметчиком, охранявшим вход.

– Заходи, братишка.

Умар повел по мраморной, застеленной красной ковровой дорожкой, лестнице на четвертый этаж, обнялся с бородатым автоматчиком в залитом солнцем холле, свернул в коридор и толкнул прикрытую дверь.

– Пришли.

Руслану открылась просторная комната. Около окна стояли телевизионные прожектора, ослепляя сидевшего на стуле сгорбленного человека в рваной болоньевой куртке. Пальцы его подрагивали, сжимая вязаную шапочку. Неживые глаза слепо смотрели на столпившихся журналистов, губы плотно сжаты.

Репортеры навели камеры в измученное небритое лицо. Плюгавый мужичок, растолкав собравшихся, пробрался в первые ряды, щелкая фотоаппаратом.

Человек в куртке на движение вокруг не реагировал, сидел недвижно, как мумия.

– Представься! – приказал ему стоявший в стороне автоматчик.

Мужчина вздрогнул, словно получил удар хлыстом, и невнятно пробормотал:

– Капитан Григорьев.

– Громче! – автоматчик повысил голос.

– Капитан Григорьев!

– Из какой вы части? – поднес ближе микрофон парень в безрукавном ярко-красном пуховике. На шее его висела пластиковая карточка ПРЕССА.

– Танковый полк Гвардейской Кантемировской дивизии, – выдавил, преодолев внутреннее сопротивление, человек и уставился в пол.

– Как вы попали в Грозный? Вы наемник?

– Я капитан российской армии. – Он поднял на телевизионщика чугунный взгляд, просочив слова сквозь сжатые зубы. – Наемником никогда не был!

– Тогда каким образом вы попали в ряды оппозиции?

– Какие, к черту, ряды? Какая, на хрен, оппозиция? – Пленный едва не стонал. Поросшее рыжей щетиной лицо скривилось, скрипнули зубы. – Я шесть лет отдал армии. И оказался никому не нужным. Сокращение!.. А у меня двое детей, жена на восьмом месяце. Врачи сказали, роды будут сложными, нужны импортные лекарства. Командир предложил: «Хочешь, заработай. Нет – катись на все четыре…»

– Заработать? Это как?

– Технику… в смысле, танки, обслуживать на Кавказе. Мне ли выбирать? Понятное дело, согласился. Получил три «Лимона», почти до копейки дома отложил, и самолетом в Моздок.

– Дальше! – нетерпеливо затеребил его телевизионщик.

– Дальше?! Дальше нас, командированных, собрали в кучу, сформировали экипажи, выделили технику и дали команду перегнать в Знаменское. Сделали. Новый приказ: «С полным боекомплектом войти в Грозный и передать танки чеченской оппозиции». За эту работу еще по три миллиона обещали. Мы и пошли… дураки. А тут… такое началось!..

Судорога исказила лицо танкиста. Не желая показывать на публику слабость, он отвернулся, провел рукавом по глазам.

– Из экипажа только он уцелел, – прокомментировал журналистам автоматчик у окна. – Повезло, что над ним люк был открыт. Выбросило волной. Остальные заживо сгорели.

Объективы камер ненасытно пожирали пленного, не отключались стыдливо, став невольными свидетелями обычной человеческой слабости, упивались ей до конца.

Руслана подмывало расшвырять прожектора, пинками разогнать назойливых, лишенных элементарного сострадания репортеров, разбить вдребезги видеокамеры. Но он стоял и не шевелился, и, как эти камеры, неотрывно смотрел на закрывшегося ладонями танкиста.

– Можете вы как-то прокомментировать утверждение командующего войсками Московского военного округа? Генерал уверяет, что никто из его подчиненных в Чечне не воюет, а если среди пленных и есть бывшие военнослужащие его частей, которые после физического воздействия могли назвать себя солдатами срочной службы, так за дальнейшую судьбу вчерашних солдат армия ответственности не несет.

– Что?! – на лице танкиста вновь появилась болезненная гримаса. Теперь не камера, он нацелился в объектив, еле сдерживаясь от душившей ярости. – Я не солдат-срочник, а офицер элитной танковой дивизии, капитан Григорьев Сергей Васильевич, тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения, военнослужащий войсковой части № 43 162. Со мной еще несколько офицеров, служивших в Солнечногорске. Учитывая, что командование отрекается от нас, мы предупреждены: если до 10 часов 29 ноября Москва нас не признает своими, в 12.00 того же дня нас расстреляют как наемников, по законам военного времени.

– А если генералы признают их, это будет прямым признанием вмешательства российской армии в чеченский конфликт! – заявил автоматчик. – Чего ваш президент никогда не позволит.

– Мне уже все равно, – устало проговорил танкист. – Обидно за погибших ребят. Вы и их назовете призраками, господа?..

* * *

Пасмурным днем 1 декабря Умар принес домой «Комсомольскую правду», подаренную приезжим журналистом, и бросил ее на стол перед отцом, припечатав ладонью.

– Нате, читайте!

Усевшись с краю, выложил фланелевую тряпочку, банку с оружейным маслом и принялся разбирать автомат.

Напялив на нос перемотанные изолентой очки, старый Шамиль по слогам прочитал:

– К уча-стни-кам воо-руженно-го конфлик-та в Чеченской рес-публике…

– Ультиматум! – пробурчал Умар, надраивая шомполом ствол. – Бить, значит, будут.

Зная, что отец не больно силен в грамоте, Руслан отобрал газету и отыскал нужный текст.

– На древней кавказской земле, неотъемлемой части нашего Отечества, льется кровь. Несмотря на все усилия Федеральных органов государственной власти, авторитетных на Северном Кавказе старейшие, лидеров живущих здесь народов, призывы российской и мировой общественности остановить конфликт в Чечне не удалось. Ширится масштаб, увеличивается ожесточенность вооруженных столкновений. Противоборствующие стороны привлекают к участию в боевых действиях наемников, в том числе из зарубежных государств…

– Да ну! – округлив глаза, не сдержал смешка Умар. – Ни одного негритоса не видел…

Поймав на себе негодующий взгляд брата, он умолк, шаркая тряпочкой механизм.

– … По вине безответственных политиков, ради их корыстных интересов, неутоленных амбиций гибнут ни в чем не повинные люди…

– Смотрите, как Борис самокритично…А?

– …Множится число сирот. Попираются конституционные права и свободы граждан. Тысячи обездоленных…

– Кончай!

Умар со щелчком загнал на место ствольную коробку, дернул затвор и спустил курок.

– Читай вот здесь! – и ткнул пальцем абзацем ниже.

– … Выражая волю нашего многонационального народа и в соответствии с полномочиями, данными мне Конституцией Российской Федерации, статьей № 7 закона «О Чрезвычайном положении», обращаюсь ко всем участникам вооруженного противоборства в Чеченской республике с предупреждением и требованием в течение сорока восьми часов, считая с момента моего обращения, прекратить огонь, сложить оружие, распустить все вооруженные формирования, освободить всех заключенных и насильственно удерживаемых лиц.

– А в противном случае?.. – Умар сложил руки на скатерть.

– Если в течение установленного срока это требование не будет выполнено, на территории Чеченской республики будет введено Чрезвычайное положение и использованы все имеющиеся в распоряжении государства силы и средства для прекращения кровопролития.

Закончив чтение, Руслан сложил и убрал газету.

– Сорок восемь часов… – задумавшись, произнес он.

– Да, братишка! И время уже пошло! Газета за вчерашнее число. А теперь подумай головой, к чему дело идет. Скоро будет война, и поверь мне, она также реальна, как и эта газетка!.. Но то будет не просто война, будет борьба за нашу независимость. Не прячь голову в песок, оглянись по сторонам. Конфедерация по всему Кавказу открыла пункты приема добровольцев. Открыто! Легально! А если мы и в правду в составе России, почему власти закрывают на это глаза? Да потому, что Власти нет, Россия слаба, ее поставили на колени. Чем не время снять вековое ярмо?!