Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Игорь Северянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 64 страниц)

11

Я, к счастью, вскоре позабыл

Любви отвергнутой фиаско:

Я тройку папочных кобыл

В подарок получил и каску

Кавалергардскую, взамен

Гусарской меховой с султаном…

Мне захотелось перемен,-

Другим загрезился я станом:

Брюнетки, старше на пять лет

Меня, Селиновой Варюши;

В нее влюбился я “по уши”.

И блеск гвардейских эполет,

Носимых мною, ей по вкусу

Пришелся. Вскоре сделал я

Ей предложенье, не тая

Любви и подарил ей… бусу

Стеклянную на память! Дар

Предсвадебный невесту тронул.

Вот как влюблялся экс-гусар,

Имевший склонность к аристону,

Чью ручку он вертел все дни,

На нем “Альбаччио” играя,

И гимн “Господь, царя храни!”

Ему казался гимном рая…

12

Совать мне пробовали бонн,

Француженок и англичанок,

Но с ними я такой брал тон,

Предпочитая взвизги санок

Научным взвизгам этих дев,

Что бонны сыпались картечью

Со всей своей картавой речью,

Ладони к небесам воздев…

И только Клавдия Романна,

Mademoiselle моей сестры,

Одна могла, как то ни странно,

В разгаре шуток и игры,

Меня учить, сбирая в стаю

Рои разрозненные дум,

По сборнику “И я читаю”,-

И зачитал я наобум…

13

Мой путь любовью осюрпризен,

И удивительного нет,

Что я влюблен в Марусю Дризэн,

Когда мне только девять лет.

Ей ровно столько же. На дачах

Мы с нею жили vis-а-vis;[27]27
  (1) Лицом к лицу(фр.).


[Закрыть]

И как нас бонна ни зови,

Мы с ней погружены в задачах…

Не арифметики, – любви!

Ее папаша был уланский

Полковник, с виду Антиной,

Германец, так сказать, курляндский,

Что вечно влагою цимлянской

Гасил кишок гвардейских зной…

Упомянуть я должен вкратце

О Сандро, шаловливом братце

Моей остзейской Лорелей,

Про скандинавских королей

И викингов любившей саги

Из уст двух дядь и на бумаге,

Где моря влажь милей, чем твердь;

О толстой гувернантке-немке

И о француженке, как жердь;

Но как ты ни жестокосердь

Моей безоблачной поэмки

Ее фигуркою, madame

Я уваженье лишь воздам…

14

В саду игрушечный домишко

Нам заменял Chateau d'amour[28]28
  Замок любви (фр.).


[Закрыть]

Где тонконогая Амишка

Нас сторожила, как лемур…

У нас была своя посуда,

Свои любимые цветы

И от людского пересуда

В душе таимые мечты.

Ей шло батистовое платье,

Белей вишневых лепестков,

И, если стану вспоминать я

Ту крошку, фею мотыльков,

Не меньше тысячи стихов

Понадобится мне, пожалуй,

Меж тем, как сжатость – мой девиз;

И вот прошу транзитных виз

В посольстве Памяти усталой:

Ведь крошка только эпизод,

А пункт конечный назначенья -

Все детское без исключенья;

И как для дуба креозот,

Страшны художнику длинноты…

Итак, беру иные ноты,

Что называется, пальнув

В читателя старушьей сплетней,

Все это оказалось пуф

Впоследствии, но нашей летней

Любви был нанесен урон;

Как в настоящей камарильи,

Старушки в кухне говорили,

Что я, как некий Оберон,

В Титанию влюбленный, Варю

Селинову на дачу жду.

Я не могу понять нужду,-

Затем, что сам я не кухарю,-

Заставившую рты стряпух

Пустить такой нелепый слух.

Тот слух растягивал им харю

В ухмылку пошлую. Они

Уже высчитывали дни

Приезда маленькой смуглянки

И в жарком споре били склянки,

Тарелки, миски и графин.

Строй Аграфен из Агриппин

Судил о детских впечатленьях

С недетской точки зренья; их -

Испорченных, развратных, злых -

Отбросим в грязных их сомненьях,

И скажем, что одна из фраз

О Варе долетела раз

До слуха хрупкого Маруси…

15

Закат оранжевый, орусив

Слегка пшеничность мягких кос,

Вложил в ее уста вопрос:

“Я слышала, ты ждешь Варюшу

Какую-то… Но кто ж она?

Она в тебя не влюблена?

О, не смущайся: не нарушу

Я вашей дружбы…”– А в глазах

Блеснули слезы, и в слезах

Она обиженную душу

Оплакивала не шутя.

Маруся это monstre[29]29
  Чудовище (фр.).


[Закрыть] -дитя…

Я ей признался, что до встречи

С ней, может быть, когда-нибудь

И пробовал я обмануть

Себя иллюзией, но путь

Мой твердым стал при ней, что речи

Былые, детские, не в счет,

Что я теперь совсем не тот,

Что я серьезнее и старше,

Что взрослый я уже почти,

Что “ты внимательно прочти

Страницы сердца: в них не марши

Парадные, а траур месс”,

Что я без шалостей и без

Каких бы ни было там шуток

Ее люблю, что мрачно-жуток

Мой умудренный жизнью взор;

Я указал на кругозор

Ей мой, на важные заданья,

На взлет идей, и, в назиданье,

По предположенным усам

Крутя рукой, “белугой” сам

Расплакался перед малюткой…

И розовою незабудкой

Лицо Маруси расцвело,-

Она нашла успокоенье

В моих словах: спустя мгновенье

Безоблачным мое чело

И ласковым, как прежде, стало.

Чего бы нам не доставало,

Имевшим все: полки солдат,

Корабль и кукол гардеробы,

Любви веселые микробы,

Куртин стозвонный аромат

И даже свой Chateau d'amour,

Объект стремлений наших кур?!.

16

Мелькали девять лет, как строфы

В романе, наших дач ряды -

Все эти Стрельны, Петергофы,

Их павильоны и пруды.

Мы жили в Гунгербурге, в Стрельне,

Езжали в Царское Село.

Нет для меня тоски смертельней,

Чем это дачное тягло!..

Не то теперь. А раньше? Раньше,

Не зная духа деревень,

Я уподоблен капитанше,

Считавшей резедой… ревень!

Вернувшись с дачи в эту осень,

Забыв роскошное шато

И парка векового лосень,

Я стал совсем ни се – ни то:

Избаловался, разленился,

Отбился попросту от рук…

Вот в это время появился

Ильюша, будущий супруг

Моей сестры. Я на моменте

Предсвадебном остановлюсь

И несколько назад вернусь…

17

Отец ушел в запас. В Ташкенте,

Где закупал он в город Лодзь

Мануфактуры ткацкой хлопок,

Он пробыл года два. От “стопок”

Приятельских (ах, их пришлось

Ему немало!), от кроваток

На мокрой зелени палаток,

От путешествия в Париж,

Что обошлось почти в именье,

От всех Джульетт, от всех Мариш,

Почувствовал он утомленье

И боли острые в груди:

Его чахотка впереди

Ждала. Итак, пока мы скосим

Два года до венца сестры,

И обозначим в тридцать восемь

Отцовский возраст той поры.

Случайно, где-то в Самарканде,

На санаторийной веранде,

Он познакомился с Ильей,

Штабс-капитаном гарнизона,

И эта важная персона

Впоследствии моей сестрой

Изволила увлечься: в гости

Отец к нам приезжал зимой

С Ильею вместе. Мрачной злости

С невинных глаз не разобрав

В Илье, в него влюбилась Зоя,

Он показал покорный нрав.

Но, говоря меж нами – соя

Преострая был этот муж,

И для таких тончайших душ,

Как Зоина, изрядно вреден.

Он внешне интересно-бледен,

Довольно робок, в меру беден,

Имел пушистые усы,

Имел глаза темней агата.

Так иногда, ласкаясь, псы

Сгибают спины виновато…

18

Итак, Илья – уже жених.

Немало мог я рассказать бы

О яркой пышности их свадьбы,

Но надо экономить стих.

И трудно говорить о них

Подряд: ведь, вспоминая Зою,

Благоговею я душой,

А муж ее, – он мне чужой,

Антипатичный. Я не скрою,

Что он нам сделал много зла:

Мне и моей пассивной маме;

Я расскажу теперь о драме,

Которая произошла,

Увы, не без его участья…

У мамочки он отнял счастье

Со мною быть; его совет

Отцу, приехавшему к свадьбе,

Решил судьбу мою. И свет

В новопостроенной усадьбе,

Куда отец меня увез,

Моим очам явился в свете

Совсем ином. О, сколько слез

Мои глаза познали – эти,

Которыми теперь смотрю

На белолистые страницы,

Их бисеря пером! Мне мнится

Сестры венчанье. К алтарю

Введения во храм, в атласе,

Под белым газом, по ковру

Идущая сестра. Беру

Тот миг, когда в иконостасе

Коричневая темень глаз

В лучах лампад глядит на нас.

Я – мальчик с образом. В костюме

Матросском, белом, шерстяном.

Мои глаза в печальной думе

Все об одном, все об одном:

Как долго проживет родная?

Душа мне говорит: “Проси

У бога милости: одна я”…

О боже, мамочку спаси!..

…А тут и этот бездыханный

Зал и ладоней гулкий стон…

Я видел в детстве сон престранный…

Престранный сон… Престранный сон…

ЧАСТЬ II

1

Завод картонный тети Лизы

На Андоге, в глухих лесах,

Таил волшебные сюрпризы

Для горожан, и в голосах

Увиденного мной впервые

Большого леса был призыв

К природе. Сердцем ощутив

Ее, запел я; яровые

Я вскоре стал от озимых

Умело различать; хромых

Собак жалеть, часы на псарне

С борзыми дружно проводя,

По берегам реки бродя,

И все светлей, все лучезарней

Вселенная казалась мне.

Бывал я часто на гумне,

Шалил среди веселой дворни,

И через месяц был не чужд

Ее, таких насущных, нужд.

И понял я, что нет позорней

Судьбы бесправного раба,

И втайне ждал, когда труба

Непогрешимого Протеста

Виновных призовет на суд,

Когда не будет в жизни места

Для тех, кто кровь рабов сосут…

Пока же, в чаяньи свободы,

В природу я вперил свой взгляд,

Смотрел на девьи хороводы,

Кормил доверчивых цыплят.

Где вы теперь, все плимутроки,

Вы, орпигоны, фавероль?

Вы дали мне свои уроки,

Свою сыграли в жизни роль.

И уж, конечно, дали знаний

Не меньше, чем учителя,

Глаза в лесу бродивших ланей

И реканье коростеля…

Уставши созерцать старушню,

Без ощущений, без идей,

Я часто уходил в конюшню,

Взяв сахара для лошадей.

Меня встречали ржаньем морды:

Касатка, Горка и Облом

Со мною были меньше горды,

Чем ты, манерный теткин дом…

2

Сближала берега плотина.

На правом берегу реки

Темнела фабрики махина,

И воздух резали свистки.

А дом и все жилые стройки

На левой были стороне,

Где повара и судомойки

По вечерам о старине,

Сойдясь, любили погуторить,

Попеть, потанцевать, поспорить

И прогуляться при луне.

Любил забраться я в каретник,

Где гнил заброшенный дормез.

Со мною Гришка-однолетник,

Шалун, повеса из повес,

Сын рыжей скотницы Евгеньи;

И там, средь бричек, тюльбэри,

Мы, стибрив в кладовой варенье,

В пампасы – черт нас побери! -

Катались с ним, на месте стоя…

Что нам Америка! пустое!

Нас безлошадный экипаж

Вез через горы, через влажь

Морскую. Детство золотое!

О, детство! Если бы не грусть

По матери, чьи наизусть

Почти выучивал я письма,

Я был бы счастлив, как Адам

До яблока… Теперь я дам

Гришутке, – как ни торопись мы

Из Аргентины в нашу глушь,

К обеду не поспеем! – куш:

На пряники и мед полтинник,

А сам к балкону, дай бог прыть,

Не слушая, что говорить

Вослед мне будет дрозд-рябинник.

3

А в это время шла на Суде

Постройка фабрики другой,

Где целый день трудились люди,

Согбенные от нош дугой.

Завод свой тетка продавала:

Он был турбинный, и доход

Не приносил не первый год;

И опасаясь до провала

Все дело вскоре довести,

И после планов десяти,

Она решила паровую

Построить фабрику в верстах

В семи от прежней, на паях

С отцом, и, славу мировую

Пророка предприятью, в лес

Присудский взоры обратила.

Так, внемля ей, отец мой влез

В невыгодную сделку. Мило

Начало было, но, спустя

Четыре года, все распалось

И тетушка одна осталась,

Об этом, впрочем, не грустя;

В том удивительного мало:

Отец мой был не коммерсант,

В наживе слабо понимала

И тетушка: ведь прейс-курант

Сортов картона – не Жорж Занд!..

На новь! Прощай, завод турбинный

И дюфербреров провода.

И в час закатный, в час рубинный,

Ты, тихой Андоги вода!

4

От мглы людского пересуда

Приди, со мной повечеряй

В таежный край, где льется Суда…

Но стой, ты знаешь ли тот край?

Ты, выросший в среде уродской,

В такой типично-городской,

Не хочешь ли в край новгородский

Прийти со всей своей тоской?

Вообрази, воображенья

Лишенный грез моих стези,

Восторженного выраженья

Причины ты вообрази.

Представь себе, представить даже

Ты не умеющий, в борьбе

Житейской, мозгу взяв бандажи

Наркотиков, представь себе

Леса дремучие верст на сто,

Снега с корою синей наста,

Прибрежных скатов крутизну

И эту раннюю весну,

Снегурку нашу голубую,

Такую хрупкую, больную,

Всю целомудрие, всю – грусть…

Пусть я собой не буду, пусть

Я окажусь совсем бездарью,

Коль в строфах не осветозарю

И пламенно не воспою

Весну полярную свою!

5

Лед на реке, себя вздымая,

Треща, дрожа и трепеща,

Лишь ждет сигнального праща:

Идти к морям навстречу мая.

Лед иззелено-посинел,

Разокнился весь полыньями…

Вот трахнул гром по льду! Конями

Помчались льдины, снежность тел

Своих ледяных тесно сгрудив,

Друг друга на пути дробя,

Свои бока обызумрудив

В лучах светила, и себя

В весеннем солнце растопляя…

И вот пошла река, гуляя

Своей разливною гульбой!

Ты потрясен, Господь с тобой?

Ты не находишь от восторга

Слов, в междометья счастья влив?

О, житель городского торга,

Радиостанции и морга,

Ты видел ли реки разлив,

Когда мореют, водянеют

Все нивы, нажити, луга,

И воды льдяно пламенеют,

Свои теряя берега?

В них отраженные, синеют

Стволы деревьев, а стога,

Телеги, сани и поленья

Среди стволов плывут в оленьи

Трущобы, в дебри; и рога

Прижав к спине, в испуге, лоси

Бегут, спасаясь от воды,

Передыхая на откосе

Мгновенье: тщетные труды!

Вода настигнет все, и смоет

Оленей, зайцев и лисиц,

И тем, кого гора не скроет,

Пред нею пасть придется ниц…

6

С утра до вечера кошовник

По Суде гонится в Шексну.

Цвет лиц алее, чем шиповник,

У девок, славящих весну

Своими песнями лесными,

Недремлющих у потесей,

И Божье раздается имя

Над Судой быстроводной всей.

За ними “тихвинки” и баржи

Спешат, стремглав, вперегонки,

И мужички – живые шаржи,-

За поворотами реки,

Извилистой и прихотливой,

Следят, все время начеку,

За скачкой бешено гульливой

Реки, тревожную тоску

В ней пробуждающей. На гонку

С расплыва налетит баржа,

Утопит на ходу девчонку,

Девчонкою не дорожа…

И вновь, толпой людей рулима,

Несется по теченью вниз,

Незримой силою хранима

Возить товары на Тавриз

По Волге через бурный Каспий,

Сама в Олонецкой родясь…

Чем мужичок наш не был распят!

Острог, сивуха, рабство, грязь,

Невежество, труд непосильный -

Чего не испытал мужик…

Но он восстал из тьмы могильной,

Стоический, любвеобильный,-

Он исторически-велик!

7

Теперь, покончив с ледоходом,

Со сплавом леса и судов,

Построенных для городов

Приволжских, голод “бутербродом

Без масла” скромно утоля,

Я перейду к весне священной,

Крыля душою вдохновенной

К вам, пробужденные поля.

Дочь Ветра и Зимы, Снегурка,-

Голубожильчатый Ледок -

Присела, кутаясь в платок…

Как солнечных лучей мазурка

Для слуха хрупкого резка!

У белоствольного леска

Березок, сидя на елани,

Она глядит глазами лани,

Как мчится грохотно река.

Пред нею вьются завитушки

Еще недавно полых вод

Снегурка, сидя на горушке

С фиалками, как на подушке

Лилово-шелковой, поет.

Она поет, и еле слышно

Хрусталит трели голосок,

Ей грустно внемлет беловишня,

Цветы роняя на песок.

И белорозые горбуньи,

Невесты – яблони, чей смят

Печально лик, внемля певунье,

Льют сидровый свой аромат.

Весна поет так ниочемно,

И в ниочемности ее

Таится нечто, что огромно,

Как все земное бытие.

Весна поет. Лишь алый кашель

Порой врывается к ней в песнь.

Ее напев сердца онашил.

Ах, нашею он сделал веснь!

Алмаз в глазах Весны блистает:

Осолнеченная слеза.

Весна поет и в песне тает…[30]30
  М. Лермонтов: “Она поет, и звуки тают…” (Прим. автора).


[Закрыть]

И вскоре в воздухе глаза

Одни снегурочкины только

Сияют, ширятся, растут;

И столько нежности в них, столько

Предчувствия твоих минут,

Предсмертье, столько странной страсти,

Неразделенной и больной,

Что разрывается на части

Душа весной перед Весной!..

И чем полней вокруг расцвета

И жизни сила, чем слышней

Шаги спешащего к нам лета,

В горячей роскоши своей,

Тем шире грусть в oчax весеньих,

И вскоре поднебесье сплошь

Объято ими: жизни ложь

В весенних кроется мгновеньях:

“Живой! Подумай: ты умрешь!..”

8

Череповец, уездный город,

Над Ягорбой расположон,

И в нем, среди косматых бород,

Среди его лохматых жен,

Я прожил три зимы в Реальном,

Всегда считавшемся опальным

За убиение царя

Воспитанником заведенья,

Учась всему и ничему

(Прошу покорно снисхожденья!..)

Люблю на Севере зиму,

Но осень, и весну, и лето

Люблю не меньше. О поре

О каждой много песен спето.

Приехав в город в сентябре,

Заделался я квартирантом

Учителя, и потекли,-

Как розово их ни стекли!-

Дни серенькие. Лаборантам,

Чиновникам и арестантам

Они знакомы, и про них

Особо нечего сказать мне.

По праздникам ходили к Фатьме,

К гадалке (гривенник всего

Она брала, и оттого

Был сказ ее так примитивен…

Ах, отчего не дал семь гривен

Я ей тогда, и на сто лет

Вперед открыла бы гадалка

Число мной съеденных котлет!..)

Еще нас развлекала галка,

Что прыгала среди сорок

На улице, и поросенок,

На солнце гревшийся, спросонок,

Как новоявленный пророк,

Перед театром лежа, хрюкал;

Затем я помню, вроде кукол

Туземных барышень; затем,

Просыпливая горсти тем,

Сажусь не в городские санки,

А в наш каретковый возок,

И, сделав ручкой черепанке,

Перекрестясь на образок,

Лечу на сумасшедшей тройке

Лесами хвойными, гуськом,

К заводской молодой постройке

С Алешей, сверстником-князьком!

9

Уже проехали Нелазу,

За нею Шулому, и вот,

Поворотив направо сразу,

Тимошка к дому подает

Не порожнем, а с седоками…

В сенях встречают нас гурьбой,

С протянутыми к нам руками,

Снимая шубы, девки-бой.

Мы не озябли: греет славно

Тела сибирская доха!

Нам любопытно и забавно

Шнырять по комнатам. Уха

С лимоном, жирная, стерляжья,

Припомидорена остро.

И шейка Санечки лебяжья

Ко мне сгибается хитро.

И прыгает во взорах чертик,

Когда она несет к столу

Угря, лежащего, как кортик,

Сотэ, ризото, пастилу!

10

Был повар старший из яхт-клуба,

Из английского был второй.

Они кормили так порой,

Что можно было скушать губы…

Паштет из кур и пряженцы;

И рябчики с душком, с начинкой,

Икрой прослоенной, пластинкой

Филе делящей; варенцы;

Сморчки под яйцами крутыми;

Каштаненные индюки;

Орех под сливами густыми,-

Шедевры мяса и муки!..

Когда, бывало, к нам на Суду

In corpore,[31]31
  В полном составе (лат.).


[Закрыть] съезжался суд,

В пустую не смотрел посуду:

Все гости пальцы обсосут,

Смакуя кушанья, бывало,

И, уедаясь до отвала,

С почтеньем смотрят на сосуд,

В котором паровую стерлядь

К столу торжественно несут…

Но и мортира ведь ожерлить

Не может большего ядра,

Чем то, каким она бодра…

Так и желудок – как мортира -

Имеет норму для себя…

Сопя носами и трубя,

Судейцы, – с лицами сатира,

Верблюда, кошки и козла,-

Боясь обеденного зла,

Ползут по комнатам на отдых,

Валясь в истоме на кровать,

И начинают горевать

О мене сытых, боле бодрых

Обедах в городе своем,

Которых мы не воспоем…

11

Но как же проводил я время

В присудской Сойволе своей?

Ах, вкладывал я ногу в стремя,

Среди оснеженных полей

Катаясь на гнедом Спирютке,

Порой, на паре быстрых лыж,

Под девий хохоток и шутки,-

Поди, поймай меня! шалишь! -

Носился вихрем вдоль околиц;

А то скользил на лед реки;

Проезжей тройки колоколец

Звучал вдали. На огоньки

Шел утомленный богомолец,

И вечеряли старики.

Ходил на фабрику, в контору,

И друг мой, старый кочегар,

Любил мне говорить про пору,

Когда еще он не был стар.

Среди замусленных рабочих

Имел я множество друзей,

Цигарку покрутить охочих,

Хозяйских подразнить гусей,

Со мною взросло покалякать

О недостатках и нужде,

Бесслезно кой-о-чем поплакать

И посмеяться кое-где…

12

Наш дом громадный, двухэтажный,-

О грусть, глаза мне окропи!-

Был разбревенчатым, с Колпи

На Суду переплавлен. Важный

И комфортабельный был дом…

О нем, окрест его, легенды

Передавались, но потом,

Во времена его аренды

Одной помещицей, часть их

Перезабылась, часть другую

Теперь, когда страх в сердце стих,

Я вам, пожалуй, отолкую:

В том доме жили семь сестер.

Они детей своих внебрачных

Бросали на дворе в костер,

А кости в боровах чердачных

Муравили. По смерти их

Помещик с молодой женою

Там зажил. Призраков ночных

Вопль не давал чете покою:

Рыдали сонмы детских душ,

Супругов вопли те терзали,-

Зарезался в безумьи муж

В белоколонном верхнем зале;

Жена повесилась. Сосед

Помещика, один крестьянин,

Рассказывал жене Татьяне:

“По вечерам, лишь лунный свет,

Любви и нечисти рассадник,

Дом озаряет, – на крыльцо

Брильянтовый въезжает всадник,

Лунеет мертвое лицо…”

13

И в этом-то трагичном доме,

Где пустовал второй этаж,

Я, призраков невольный страж,

Один жил наверху, где, кроме

Товарищей, что иногда

Со мной в деревню наезжали,

Бездушье полное. Визжали

Во мне все нервы, и, стыда

Не испытав пред чувством страха,

Я взрослых умолял: внизу

Меня оставить, но грозу

Встречая, шел наверх, где плаха

Ночного ужаса ждала

Ребенка: тени из угла

Шарахались, и рукомойник,

Заброшенный на чердаке,

Педалил, каплил: то покойник,

Смывая пятна на руке

Кровавые, стонал… В подушку

Я зарывался с головой,

Боясь со столика взять кружку

С животворящею водой.

О, если б не тоска по маме

И не ночей проклятых жуть,

Я мог бы, согласитесь сами,

С восторгом детство вспомянуть!

Но этот ужас беспрестанный,

Кошмар, наряженный в виссон…

Я видел в детстве сон престранный…

Не правда ли, престранный сон?

14

Так я лежу в своей кроватке,

Дрожа от ног до головы.

Прекрасны днями наши святки,

А по ночам – одно “увы”.

Людской натуры странно свойство:

Я все ночное беспокойство

При первых солнечных лучах

Позабываю. Весь мой страх

Ночной мне кажется нелепым,

И я, бездумно радый дню,

Над дико страшным ночью склепом

Посмеиваюсь и труню.

Взяв верного вассала – Гришку,

Мы превращаемся в “чертей”

И отправляемся вприпрыжку

Пугать и взрослых, и детей.

Нам попадаются по группам

Другие ряженые, нас

Пугая в свой черед, как раз,

И, знаете ли, в этом глупом

Обычае – не мало крас!

Луна. Мороз. И силы вражьи -

В интерпретации людской

Pогa чертей и рожи яжьи,

Смешок и гутор воровской…

Хвостом виляя, скачет княжич,-

Детей заводских будоражич,-

Трубя в охотничий рожок,

И залепляет свой снежок

В затылок Гришке-”дьяволенку”,

Преследующему девчонку,

Кричащему, как истый бес,

Враг и науки, и небес…