Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Игорь Северянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 64 страниц)

БАЛЬМОНТ

Его стихи – сама стихия.

Себе бессмертье предреша,

Свершает взлеты огневые

Его стихийная душа.

Он весь поэт, поэт великий.

В нем голоса всего и всех.

Неуловимый лик столикий

Отображает свет и грех.

Он ощущает каждый атом

И славословит солнце он.

То серафимом, то пиратом

Является хамелеон.

Но вместе с тем он весь, из дюжин

Томов составленных своих,

Мне не желанен и не нужен:

Я не люблю Бальмонта стих.

Есть что-то приторное в книгах

Его, что слаще голубей…

И Фофанов в своих веригах,

В своих лохмотьях – мне любей!

БРЮСОВ

Никем непревзойденный мастер.

Великий ритор и мудрец.

Светило ледовитой страсти.

Ловец всех мыслей, всех сердец.

Разламывающая сила

Таится в кованых стихах.

Душа рассудок научила

Любить, сама же пала в прах,

И оттого его холодность:

Душа, прошедшая сквозь ум.

Его бесспорная надмодность

Не столь от чувства, сколь от дум.

Великий лаборант, он каждый

Порыв усвоил и постиг.

Он мучим неизбывной жаждой

Познанья всех вселенских книг.

В нем фокус всех цветов и светов

И ясной мысли торжество.

Он – президент среди поэтов.

Мой царский голос – за него.

СОЛОГУБ

Какая тающая нежность!

Какая млеющая боль!

Что за чеканная небрежность!

Что за воздушная фиоль!

Он весь из сладостного вздоха,

Он весь – безгрешное дитя…

Плохое у него не плохо,

И темное поет, блестя…

Изысканнейший рисовальщик.

Провидец существа людей,

Он – чарователь, чаровальщик,

Чарун, он – чарник, чародей.

Так пой же, пой же нам, фиоль же,

Струи свой ароматный свет!

Такой поэт, каких нет больше:

Утонченней, чем тонкий Фет.

ГИППИУС

Блистательная Зинаида

Насмешливым своим умом,

Которым взращена обида,

Всех бьет в полете, как крылом…

Холодный разум ткет ожоги,

Как на большом морозе – сталь.

Ее глаза лукаво-строги,

В них остроумная печаль.

Большой поэт – в ее усмешной

И едкой лирике. Она

Идет походкою неспешной

Туда, где быть обречена.

Обречена ж она на царство

Без подданных и без корон.

Как царственно ее коварство,

И как трагично-скромен трон!

ПЯТЬ ПОЭТОВ

Иванов, кто во всеоружьи

И блеске стиля, – не поэт:

В его значительном ненужьи

Биенья сердца вовсе нет.

Андрея Белого лишь чую,

Андрея Белого боюсь…

С его стихами не кочую

И в их глубины не вдаюсь…

Пастэльно-мягок ясный Бунин,

Отчетлив и приятно свеж;

Он весь осолнечен, олунен,

Но незнаком ему мятеж.

Кузмин изломан черезмерно,

Напыщен и отвратно-прян.

Рокфорно, а не камамберно,

Жеманно-спецно обуян.

Нет живописней Гумилева:

В лесу тропическом костер!

Благоговейно любит слово.

Он повелительно-остер.

ЕЕ КАПРИЗ

Памяти Н. Львовой

Я с нею встретился случайно:

Она пришла на мой дебют

В Москве. Успех необычайный

Был сорван в несколько минут.

Мы с Брюсовым читали двое

В “Эстетике”, а после там

Был шумный ужин с огневою

Веселостью устроен нам.

И вот она встает и с блеском

В глазах – к Валерию, и тот,

Поспешно встав движеньем резким,

С улыбкою ко мне идет:

“Поцеловать Вас хочет дама”,-

Он говорит, и я – готов.

Мы с ней сближаемся, и прямо

Передо мной – огонь зрачков…

Целую в губы просветленно,

И тут же на глазах у всех

Расходимся мы церемонно,

Под нам сочувствующий смех.

ВИКТОР ГОФМАН

Памяти его

Его несладкая слащавость,

Девическая бирюза

И безобидная лукавость

Не “против” говорят, а “за”.

Капризничающий ребенок,

Ребенок взрослый и больной,

Самолюбив и чутко-тонок

Души надорванной струной.

К самопожертвованью склонный,

Ревнивый робко, без хлопот,

В Мечту испуганно-влюбленный,-

Чего ему недостает?

Недостает огня и силы,

Но именно-то оттого

Так трогательно сердцу милы

Стихи изящные его.

ПУШКИН

Он – это чудное мгновенье,

Запечатленное в веках!

Он – воплощенье Вдохновенья,

И перед ним бессилен прах…

Лишь он один из всех живущих

Не стал, скончавшись, мертвецом:

Он вечно жив во всех поющих,

И смерть здесь не звучит “концом”.

В его созданьях Красота ведь

Показывает вечный лик.

Его нам мертвым не представить

Себе, и этим он велик!

Пускай он стар для современья,

Но современье для него

Ничтожно: ведь его мгновенье -

Прекрасней века моего!

У МОРЯ

Финляндский ветер с моря дует,-

Пронзительно-холодный норд,-

И зло над парусом колдует,

У шлюпки накреняя борт.

Иду один я над отвесным

Обрывом, видя волн разбег,

Любуясь изрозо-телесным

Песком. Все зелено – и снег!..

Покрыто снегом все подскалье

От самых гор и до песка.

А там, за ним, клокочет далью

Все та же синяя тоска…

Зеленый верх, низ желто-синий,

И промежуток хладно-бел.

Пустыня впитана пустыней:

Быть в море небу дан удел.

К МОРЮ

Полно тоски и безнадежья,

Отчаянья и пустоты,

В разгуле своего безбрежья,

Безжалостное море, ты!

Невольно к твоему унынью

Непостижимое влечет

И, упояя очи синью,

Тщетою сердце обдает.

Зачем ты, страшное, большое,

Без тонких линий и без форм?

Владеет кто твоей душою:

Смиренный штиль? свирепый шторм?

И не в тебали мой прообраз,-

Моя загадная душа,-

Что вдруг из беспричинно-доброй

Бывает зверзче апаша?

Не то же ли и в ней унынье

И безнадежье, и тоска?

Так влейся в душу всею синью:

Она душе моей близка!

РАЗБОР СОБРАТЬЕВ

Разбор собратьев очень труден

И, согласитесь, щекотлив:

Никто друг другу не подсуден,

И каждый сокровенным жив…

Но не сказать о них ни слова -

Пожалуй, утаить себя…

Моя душа сказать готова

Всё, беспристрастье возлюбя.

Тем мне простительней сужденье

О них, что часто обо мне

Они твердят – без снисхожденья,

Не без пристрастия вполне…

Я Пушкиным клянусь, что святы

Характеристики мои,

Что в них и тени нет расплаты

За высмеянные стихи!

ВАСИЛИЮ КАМЕНСКОМУ

Да, я люблю тебя, мой Вася,

Мой друг, мой истинный собрат,

Когда, толпу обананася,

Идешь с распятия эстрад!

Тогда в твоих глазах дитяти -

Улыбчивая доброта

И утомленье от “распятий”

И, если хочешь, красота…

Во многом расходясь с тобою,

Но ничего не осудя,

Твоею юнью голубою

Любуюсь, взрослое дитя!

За то, что любишь ты природу,

За то, что веет жизнь от щек

Твоих, тебе слагаю оду,

Мой звонкострунный Журчеек!

ПОСЛЕ “ОНЕГИНА”

Сегодня утром после чая,

Воспользовавшись мерзлым днем,

“Онегина” – я, не скучая,

Читал с подъемом и огнем.

О, читанные многократно

Страницы, юности друзья!

Вы, как бывало, ароматны!

Взволнован так же вами я!

Здесь что ни строчка – то эпиграф!

О, века прошлого простор!

Я современности, как тигров,

Уже боюсь с недавних пор.

И если в пушкинское время

Немало было разных “но”,

То уж теперь сплошное бремя

Нам, современникам, дано…

Конечно, век экспериментов

Над нами – интересный век…

Но от щекочущих моментов

Устал культурный человек.

Мы извращеньем обуяны,

Как там, читатель, ни грози:

И духу вечному Татьяны

Мы предпочтем “душок” Зизи!..

ИНТЕРМЕЦЦО

Чаруют разочарованья

Очарованием своим…

Культурные завоеванья

Рассеиваются, как дым…

Обвеяны давно минувшим,

Им орошенные мечты,

Минувшим, ласково-прильнувшим

К мечтам, больным от пустоты…

Неизъяснимые волненья

Поят болевщую грудь…

На нежном пляже вдохновенья

Так несказанно – отдохнуть!..

Непостижимые желанья

Овладевают всей душой…

Чаруют разочарованья

Очарованья пустотой…

РИСУНОК ИГЛОЙ

Ореховые клавесины,

И отраженная в трюмо

Фигурка маленькой кузины,

Щебечущей на них Рамо…

В углу с подушкою качалка

Воздушнее затей Дидло.

На ней засохшая фиалка,

Которой сердце отцвело…

Оплывшие чуть жалят свечи,

Как плечи – розу, белый лоб.

Окно раскрыто в сад. Там вечер.

С куртин плывет гелиотроп.

Все ноты в слёзовом тумане,

Как будто точки серебра…

А сердце девичье – в романе,

Украдкой читанном вчера…

В ДЕРЕВНЕ

В деревне, где легко и свято

Природе душу передам,

Мне прямо страшно от разврата

Столичных девствующих дам.

И здесь, – где поле, лес и книги,

И Богом озаренный дом,-

Тем отвратительней интриги,

Столиц Гоморра и Содом.

Я вовсе не любитель охать

И ныть, но любо вспомнить зло

Их торжествующую похоть,

И как их ею развезло.

Не любящий нравоученья

И презирающий мораль,

Я не могу без возмущенья

Их пакостную вспомнить саль…

“ЗОЛА В СТЕКЛЕ”

Казалось бы, что благородство

Есть свойство нужное для всех,

Что в негодяйстве яд уродства

И в пакости – бесспорный грех;

Что не достоинством считать бы

Нам благородство, а – судьбой,

Не волочиться после свадьбы

За первой юбкой площадкой;

Не наставлять рогов мужьям бы

С мимоидущим молодцом,

И не писать бы эти ямбы

С гневом пылающим лицом.

Казалось бы!.. На самом деле ж

Всё по-иному на земле:

В меня за правду злобой целишь

Ты, человек, – “зола в стекле”!

А. К. ТОЛСТОЙ

Кн. Л. М. Ухтомской

Граф Алексей Толстой, чье имя

Звучит мне юностью моей

И новгородскими сырыми

Лесами в густоте ветвей;

Чей чудный стих вешне-березов

И упоенно-соловьист,

И тихий запад бледно-розов;

И вечер благостно росист;

Он, чьи припевы удалые -

Любви и жизни торжество;

Чья так пленительна Мария

И звонко-майно “Сватовство”;

Он, чье лицо так благородно,

Красиво, ясно и светло;

Чье творчество так плодородно

И так роскошно расцвело.

Ему слагаю, благодарный,

Восторженные двадцать строк:

Его напев великодарный -

Расцвета моего залог!

ТАЙНА ПЕСНИ

Обворожительных имений,

Рек, деревень, садов и сел

На свете много; тем не меней,-

Кто где всю жизнь свою провел,

Иль только юность, только детство,-

Свой славословит уголок,

Поет, не разбирая средства,

Его, от прочих мест далек.

Неподражаемых поэтов,

Художников, артистов и

Музыкотворцев много, в этом

Уж убедиться вы могли.

Однако же, у всяких вкусов

Излюбленный искусник свой:

Одним – мил Дебюсси и Брюсов,

Другим – Серов и А. Толстой.

Очаровательных созданий

Немало между разных рас:

Блондинок цвета шерсти ланей,

Брюнеток с васильками глаз.

И редко тот, кто любит шведку,

Японкой будет увлечен.

Лишь соловей, вспорхнув на ветку,

И я, такой же, как и он.

Поем равно все то, что видим,

И славословим всех равно.

Мы никого не ненавидим

Да и не любим заодно!

НЕ ОТТОГО ЛЬ?…

Итак, нежданное признанье

Слетело с изумленных уст!..

Не оттого ль мое терзанье?

Не оттого ли мир мне пуст?

Не оттого ли нет мне места,

Взлелеянного мной вполне?

И в каждой девушке невеста

Является невольно мне?

Не оттого ль без оговорок

Я не приемлю ничего?

Не оттого ль так жутко-зорок

Мой взор, вонзенный в Божество?

Не оттого ль мои паденья

Из глуби бездны снова взлет?

Не оттого ль стихотвореньям

Чего-то все недостает?…

И как судить я брата смею,

Когда я недостатков полн,

И, – уподобленный пигмею,-

Барахтаюсь в пучине волн?…

ЧАРЫ СОЛОВЬЯ

Но соловей не величавей

Меня, а все ж он – соловей,

Чья песнь посвящена дубраве

И первым трепетам ветвей!

В его бесцельном распеванье

Не больше смысла, чем в траве,

И все же в нем очарованье,-

В ничтожном этом соловье!

И в пенье бестенденциозном

Не мудрость высшая ль видна?

Не надо вовсе быть серьезным,

Когда томит тебя весна!

Весной упиться всем уменьем

Души безразумной умей!

Так говорим волшебным пеньем

Тебе и я, и соловей!

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Величье мира – в самом малом.

Величье песни – в простоте.

Душа того не понимала,

Нераспятая на кресте.

Теперь же, после муки крестной,

Очищенная, возродясь,

Она с мелодией небесной

Вдруг обрела живую связь.

Освободясь от исхищрений

Когтистой моды, ожил стих -

Питомец чистых вдохновений

И вешних радостей живых.

И вот потек он ручейково,

Он бьет струей поверх запруд,

И нет нигде такой оковы:

Зальдить ручей – мой вольный труд!

“ЭТИ” МУЖЧИНЫ

Предвижу критиков ухмылки,

Их перекошенные рты.

Их презирает стих мой пылкий -

Явленье истой красоты!

Огонь святого вдохновенья

Растопит скептицизма лед,

И критиков в одно мгновенье

Закружит мой водоворот.

В нем эти лысые, косые,

Кривые, пошлые и все,

Кем разукрашена Россия,

Вдруг явятся во всей красе.

И взвоют “евнухи Парнаса”,

Кружась передо мной волчком:

“Позволь, о автор «Ананасов»,

Тебя ругнуть… чуть-чуть… бочком:

Ведь при такой дороговизне

Как нам прожить без руготни?”…

Нет, кроме шуток, эти “слизни”

Существовали в оны дни.

Почти что мной напропалую

Меня угодливо браня,

В глаза – чуть руки не целуя

И ремесло свое кляня…

BHE ПОЛИТИКИ

Где ходит море синим шагом

То к берегу, то к островам,

Нет плаца бешеным ватагам,

Нет фразы взбалмошным словам;

Где в зелень берегов одета

Златисто-карая река,

Здесь нет ни одного “кадета”,

Ни одного “большевика”.

И где в растущем изумруде

Лесов и поля дышит Бог,

Здесь братьями живут все люди

И славословят каждый вздох.

И здесь, где лишь от счастья плачет

Живой, где горести чужды,

Здесь нет политики, и значит:

Нет преднамеренной вражды!

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО РАБСТВА

Есть доказательство (бесспорней

Его, пожалуй, не найти!)

Что вы, культурники, покорней

Рабов, чем вас ни возмути!-

Вы все, – почти без исключенья,

И с ранних юношеских лет,-

Познали радость опьяненья

И пьяных грез чаруйный бред.

И что же? Запрещенье водки -

Лишенье вас свободных грез -

Вы, – апатичны, вялы, кротки,-

Перенесли, как жалкий пес!

Вы без малейшего протеста

Позволили вас обокрасть,-

И ваше грезовое место

Взяла разнузданная власть!

Пожалуй, с солнцем и с сиренью

Могли б расстаться без борьбы?!..

Примите ж хлесткое презренье

Мое, культурные рабы!

СОНАТА “ИЗЕЛИНА”
(КНУТ ГАМСУН, "ПАН”)

I. ВСТРЕЧА

Спи, спи! пока ты будешь спать,

Я расскажу тебе о ночи

Моей любви, как не отдать

Себя ему – не стало мочи.

Я дверь ему забыла запереть

Свою шестнадцатой весною:

Ах, веял теплый ветер, ведь,

Ах, что-то делалось со мною!..

Он появился, как орел.

Мы встретились однажды утром

Перед охотой. Он пришел

Из странствий юно-златокудрым.

Со мной по саду он гулял,

И лишь меня рукой коснулся,

Он близким, он родным мне стал.

В нас точно кто-то встрепенулся.

И у него на белом лбу

Два лихорадочных и красных

Пятна явились. Я судьбу

Узрела в них – в желаньях страстных.

II. НАИВНОСТЬ

Потом… Потом я вышла в сад,

Его искала и боялась

Найти. А губы чуть дрожат

Желанным именем. Смеркалось.

Вдруг он выходит из кустов

И шепчет: “Ночью. В час”. Вздыхает.

Вдыхает аромат цветов.

Молчит. Молчит – и исчезает.

Что этим он хотел сказать:

“Сегодня ночью. В час”? – не знаю.

Вы это можете понять?

Я – ничего не понимаю.

Что должен он уехать в час,

Хотел сказать он, вероятно?…

Что мне за дело! вот так раз:

Зачем мне это непонятно?…

III. ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

И вот я забываю дверь

Свою закрыть, и в час он входит…

Как я изумлена теперь,

Что дверь открытою находит!..

– Но разве дверь не заперта?…-

Я спрашиваю. Предо мною

Его глаза, его уста,

В них фраза: “Я ее закрою”…

Но топота его сапог

Боюсь: разбудит он служанку.

И стула скрип, и топот ног…

“Не сесть ли мне на оттоманку?”

– Да, – говорю. Лишь потому,

Что стул скрипел… Ах, оттого лишь!..

Он сел, приблизясь к моему

Плечу. Я – в сторону. Неволишь?…

Глаза я впустила. Он

Сказал: “Ты зябнешь”. Взял за руку,

Своею обнял. Входим в сон.

Петух провозгласил разлуку.

IV. ВКУШЕНИЕ

“Пропел петух, ты слышишь?” Сжал

Меня, – совсем я растерялась.

Я бормотала: ты слыхал?

Ты не ослышался? Металась,

Хотела встать. Но вновь на лбу

Пятна два лихорадно-красных

Увидев, вверила судьбу.

Свою глазам его прекрасным…

Настало утро. Пробудясь,

Я комнаты не узнавала

И даже башмачков. Смеясь,

Себя невольно вопрошала:

Во мне струится что-то. Что ж

Во мне струиться-то могло бы?…

Который час, – как тут поймешь?

И я – одна? и мы – не оба?

V. ВОСТОРГ

Ах, я не знаю ничего…

Лишь помню: дверь закрыть забыла…

Служанка входит. “Отчего

Свои цветы ты не полила?”

– Я их забыла. – Снова та:

“Где платье ты свое измяла?”

Смеется сердце. Та-та-та!

О, если бы я это знала!..

Подъехал к саду фаэтон…

“И ты не накормила кошку”,-

Твердит служанка. “Это он!”

Твердит мне сердце. Я – к окошку!

Проси, проси его ко мне,-

Я жду его: мне надо что-то…

И у меня наедине -

Запрет он дверь? – одна забота…

VI. ВТОРОЕ СВИДАНИЕ

Стучится. Отворяю. И,

Желая оказать услугу,

Дверь вмиг на ключ. В уста мои

Меня целует, как подругу.

– Не посылала за тобой,-

Шепчу… “Так ты не посылала?”

Смущаюсь и кричу душой:

– Да, мне тебя не доставало!

Да, посылала! да, побудь

Немного здесь! – Глаза руками

Закрыла от любви, на грудь

К нему склонив уста с глазами…

“Но кажется пропел петух?”

Он стал прислушиваться. Я же

Подумала невольно вслух:

– Как это мог подумать даже?…

Никто не пел. Пожалуй, лишь

Кудахтала немного кура…

Он мне: “Немного погодишь,-

Я дверь запру”. И вечер хмуро

В окно взглянул. А я едва

Могла шепнуть: – Но дверь закрыта…

Я заперла уже… – Трава,

Деревья, все – луной облито.

VII. У ЗЕРКАЛА

Уехал он опять. Во мне

Как будто золото струилось.

Я – к зеркалу. Там, в глубине,

Влюбленных глаза два светилось.

Лишь я увидела тот взгляд,

Во мне вдруг что-то задрожало,

И заструился сладкий яд

Вкруг сердца, выпуская жало…

О, раньше я была не та:

Так на себя я не смотрела!..

И в зеркале себя в уста

Поцеловать я захотела…

ГЕОРГИЮ ШЕНГЕЛИ

Ты, кто в плаще и в шляпе мягкой,

Вставай за дирижерский пульт!

Я славлю культ помпезный Вакха,

Ты – Аполлона строгий культ!

В твоем оркестре мало скрипок:

В нем все корнеты-а-пистон.

Ищи средь нотных белых кипок

Тетрадь, где – смерть и цепий стон!

Ведь так ли, иначе (иначе?…)

Контрастней раков и стрекоз,

Сойдемся мы в одной задаче:

Познать непознанный наркоз…

Ты, завсегдатай мудрых келий,

Поющий смерть, и я, моряк,

Пребудем в дружбе: нам, Шенгели,

Сужден везде один маяк.

ФИНАЛ

Закончен том, но не закончен

Его раздробленный сюжет.

Так! с каждою главою звонче

Поет восторженный поэт.

Напрасно бы искать причала

Для бесшабашного певца:

В поэме жизни нет начала!

В поэме жизни нет конца!

Неисчерпаемая тема

Ждет всей души, всего ума.

Поэма жизни – не поэма:

Поэма жизни – жизнь сама!

ВЭРВЭНА
Поэзы 1918 – 1919 гг

Все поэзы этого тома, за исключением помеченных 1918 г., написаны в январе 1919 г., причем написаны в Эстонии, на курорте Тойла. Поэза “Музе музык” написана в Ревеле.

I. ЖЕМЧУГ ПРИЛИВА
ИНТРОДУКЦИЯ

Вервэна, устрицы и море,

Порабощенный песней Демон -

Вот книги настоящей тема,

Чаруйной книги о святом Аморе.

Она, печалящая ваши грезы,

Утонченные и бальные,

Приобретает то льняные,

То вдруг стальные струнные наркозы.

Всмотритесь пристальнее в эти строки:

В них – обретенная утрата.

И если дух дегенерата

В них веет, помните: всему есть сроки.

УСТРИЦЫ

О, замороженные льдом,

Вы, под олуненным лимоном,

Своим муарным перезвоном

Заполонившие мой дом,

Зеленоустрицы, чей писк

И моря влажно-сольный запах,-

В оттенках всевозможных самых -

Вы, что воздвигли обелиск

Из ваших раковин, – мой взор,

Взор вкуса моего обнищен:

Он больше вами не насыщен,-

Во рту растаял ваш узор…

Припоминаю вас с трудом,

Готовый перерезать вены,

О, с лунным запахом вервэны,

Вы, замороженные льдом!

ЛИКЕР ИЗ ВЕРВЭНЫ

Ликер из вервэны – грёзерки ликер,

Каких не бывает на свете,

Расставил тончайшие сети,

В которые ловит эстетов – Амор

Искусно.

Луною, наполнен сомнамбул фужер

И устричным сердцем, и морем.

И тот, кто ликером аморим,

Тому орхидейное нежит драже

Рот вкусно.

Уста и фужер сетью струн сплетены,

При каждом глотке чуть звенящих,

Для нас – молодых, настоящих,-

Для нас, кто в Сейчас своего влюблены

Истому.

Лишь тот, кто отрансен, блестящ, вдохновен,

Поймет тяготенье к ликеру,

Зовущему грезы к узору,

К ликеру под именем: Crеme de verveine -

Больному.

ПРИ СВЕТЕ TbMЫ

Мы – извервэненные с душой изустреченною,

Лунно-направленные у нас умы.

Тоны фиолетовые и тени сумеречные

Мечтой болезненной так любим мы.

Пускай упадочные, но мы – величественные,

Пускай неврастеники, но в свете тьмы

У нас задания, веку приличественные,

И соблюдаем их фанатично мы.

ФАНАТИКИ ИЗБОРОВ

Мы – фанатики наших изборов,

Изысков, утонка.

Мы чувствуем тонко

Тем, что скрыто под шелком проборов,

Тем, что бьется под легким, под левым,-

Под левым, под легким.

Мечтам нашим кротким

Путь знаком к бессемянным посевам.

Не подвержены мы осязанью

Анализов грубых.

В их грохотных трубах -

Нашим нервам и вкусам терзанье.

Пусть структура людей для заборов:

Структура подонка.

Мы созданы тонко:

Мы – фанатики наших изборов.

МОРЕФЕЯ

Флакон вервэны, мною купленный,

Ты выливаешь в ванну

И с бровью, ласково-насупленной,

Являешь Монну-Ванну.

Правдивая и героичная,

Ты вся всегда такая…

Влечешь к себе, слегка циничная,

Меня не отпуская.

И облита волной вервэновой,

Луной и морем вея,

Душой сиренево-сиреневой

Поешь, как морефея.

БЕЛЫЙ ТРАНС

Ночью, вервэной ужаленной,-

Майскою, значит, и белой,-

Что-нибудь шалое делай,

Шалью моею ошаленный.

Грезь о луне, лишь намекнутой,

Но не светящей при свете

Ночи, невинной, как дети,

Грешной, как нож, в сердце воткнутый.

Устрицы, острые устрицы

Ешь, ошаблив, олимонив,

Грезы, как мозгные кони,

Пусть в голове заратустрятся.

Выплыви в блеклое, штильное

Море, замлевшее майно.

Спой, опьяневши ямайно,

Что-нибудь белое, стильное…

ЛУННЫЕ БЛИКИ

Лунные слезы легких льнущих ко льну сомнамбул.

Ласковая лилейность лилий, влюбленных в плен

Липких зеленых листьев. В волнах полеты камбал,

Плоских, уклонно-телых. И вдалеке – Мадлэн.

Лень разветвлений клена, вылинявшего ало.

Палевые поляны, полные сладких сил.

Лютиковые лютни. В прожилках фьоль опала.

Милая белолебедь в светлом раскрыльи крыл.

Лучше скользить лианно к солнечному Граалю,

Кроликов ланно-бликих ловко ловить в атлас

Платьев лиловых в блестках. Пламенно лик реалю

И, реализм качеля, плачу печалью глаз.