Текст книги "По обе стороны экватора"

Автор книги: Игорь Фесуненко

Много ли у него земли? Нет, маловато: полгектара – огород, да еще полтора – виноградник. Можно кое-как свести концы с концами. Хорошо, дети помогают. Но вот дочь уже на выданье. Скоро уйдет в другую семью, парой рук станет меньше.

Учились ли дети? Сын умеет читать и писать. А дочка в школу никогда не ходила…

Закончив съемки в кооперативе, узнаем, что сеньор Хесус-Фернандес приготовил нам приятный сюрприз: группа его друзей – местные землевладельцы, хозяева животноводческих ферм, словом, люди, вполне достойные нашего внимания, приглашают нас на ужин в имение одного из крупнейших «ганадеро», специализирующегося на выведении высокопородных быков для корриды.

Прекрасно! Мы с энтузиазмом принимаем приглашение.

Добравшись до поместья ожидающего нас скотовода – «ганадеро», мы торопливо выполняем ритуал знакомства, представляемся, обмениваемся визитными карточками и со вздохом облегчения падаем на стулья.

Помимо нас, советских гостей, Хесуса-Фернандеса и Хоакина Домингеса, за столом собралось еще около дюжины представителей частного землевладельческого сектора Андалузии. Чувствуется, что с их стороны —. это не просто жест вежливости, спровоцированный севильской «делегасией» министерства сельского хозяйства. Недавнее известие о восстановлении дипломатических отношений с далекой и немного загадочной Советской Россией взбудоражило всех испанцев. И у каждого – свои причины интересоваться русскими, свой интерес, свои соображения. Кажется, наши собеседники вполне искренни, когда выражают горячую заинтересованность в укреплении дружеских связей между Испанией и Советским Союзом.

Сосед слева, вытирая седеющие усы, с улыбкой говорит, что уже побывал однажды в Советском Союзе. Это случилось в сорок первом – сорок втором годах. Он воевал тогда в испанской «Голубой дивизии» в чине полковника.

– Мы не дошли до Ленинграда всего несколько километров. Дошли до Колпино и остановились. И простояли там две зимы.

Он вспоминает, что часть его была расквартирована в каком-то старинном дворце, а сам он – полковник все-таки! – размещался в спальне «какой-то вашей императрицы. Кажется, Екатерины». Пользовался ее кроватью и, извините за пикантную деталь, ночным горшком.

– Ох, какие то были суровые зимы! И как жаль, что так и не удалось повидать Ленинград!..

Действительно «жаль»: проторчать две зимы в Колпино и не найти удобного случая, чтобы заскочить в Ленинград. Хотя бы на полчасика… Я сочувствую полковнику и говорю, что теперь эту проблему можно решить очень просто: в Мадриде уже открылось агентство Аэрофлота, каждую неделю в Москву идут из Мадрида самолеты, и фирма «Интурист» может предоставить полковнику шанс добраться до Ленинграда куда более быстрым и надежным способом, чем та неудавшаяся попытка сорок первого года. Правда, спальню императрицы и ее ночной горшок фирма, увы, не гарантирует полковнику…

Он весело смеется, отчего обретает сходство с апостолом Петром, трясет на прощание мою руку и говорит, что постарается воспользоваться советом.

Мы беседуем о жизни в СССР и в Испании, о прочных симпатиях и взаимном интересе, связывающем народы наших стран, несмотря на различия политических и социально-экономических систем. Кто-то высказывает предположение, что советская сельскохозяйственная техника могла бы очень пригодиться на здешних плантациях, а это теперь, когда в Мадриде появится советское посольство, совсем нетрудно осуществить.

– Нам, конечно, нелегко понять страну, где отсутствует частная собственность, – сетует Хоакин. – В самом деле, как может распорядиться своим капиталом советский человек, которому удалось разбогатеть? Может ли он, например, купить тысячу гектаров земли или многоквартирный дом, чтобы сдавать квартиры в аренду?..

Я объясняю, что земля у нас не продается и не покупается. Она принадлежит государству. Да и нет у нас людей, которые обладали бы средствами, достаточными, чтобы купить тысячу гектаров земли или многоквартирный дом:

– Простите, но не сковывают ли эти ограничения творческую инициативу предприимчивых людей? – спрашивает «апостол Петр».

– У нас нет миллионеров, но нет и нищих, голодных и безработных. И у нас нет девушек, подобных той, которую мы встретили сегодня утром, – дочь крестьянина Антонио, которая прожила уже девятнадцать лет, но ни одного года не провела в школе, – отвечает Дунаев. – И потом… разве предприимчивые люди не могут найти более удачного применения своей инициативе, чем покупка земель или многоквартирных домов?..

– Да, да, конечно, – кивают головой, не скрывая разочарования, испанцы. Девушка, которая осталась неграмотной, – это, признают они, действительно нехорошо. Но вот насчет невозможности купить в России землю – это, простите, их не устраивает. С этой точки зрения испанские законы, конечно же, лучше…

Впрочем, поскольку все мы уже насытились и настроение у хозяев и гостей отменное, никаких более серьезных идеологических споров не возникает. Наоборот, снова поднимаются тосты за мир и дружбу, за взаимопонимание и терпимость.

«Оставьте балкон открытым!»

Красивая легенда о девушке по имени Кармен с табачной фабрики, неутомимые приключения знаменитого севильского брадобрея и романтические похождения бравого Дон Хуана (превращенного почему-то в русских переводах в Дон Жуана) продолжают гипнотизировать всех, кто приезжает в Испанию. Вероятно, именно поэтому среди самых устоявшихся представлений об испанцах вообще и об андалузцах в особенности наиболее каноническим является убеждение в том, что они обладают исключительно веселым, искрометным и горячим темпераментом.

И все же меня разочаровало знаменитое андалузское фламенко, с которым мы познакомились в Гранаде, заканчивая путешествие по Андалузии. В узком и длинном сарае с тщательно выбеленными стенами, которые ради экзотического туристского антуража были завешены медными кастрюлями и сковородками, усталые цыганки без всякого энтузиазма притопывали каблуками, прищелкивали кастаньетами и вели душераздирающие речитативы о всеиспепеляющей страсти и неукротимой ревности. Вероятно, нам просто не повезло с исполнителями, и, может быть, именно это и имел в виду знаменитый сын Гранады Федерико Гарсиа Лорка, когда предостерегал: «Нельзя допустить, чтобы нить, связывающая нас с загадочным Востоком, была натянута на гриф кабацкой гитары».

Мы слушали фламенко в Албайсине – арабском квартале Гранады, расположившемся на склоне холма у речки Дардо. Здесь словно в срезе геологического пласта окаменел зримый образ халифата Аль-Андалуз: узкие кривые улочки, глинобитные белые домики-сараи, окруженные по восточному обычаю глухими стенами. Все окна открываются только внутрь дворика. Тяжелые засовы и плотные ставни ревниво оберегают от постороннего ока гордую бедность обитателей Албайсина, вопиюще контрастирующую с ослепительным великолепием дворцов Альамбры, высящихся на другом берегу реки.

Четыре десятилетия назад – в июле тридцать шестого – Албайсин стал местом первой кровопролитной схватки гражданской войны, предвестием трагедий Герники и Овьедо. В лабиринте этих переулков и тупиков безоружные рабочие Гранады три дня отбивались от франкистских мятежников, обрушивших на беззащитный Албайсин авиабомбы и снаряды. И когда отчаянное в своей обреченности сопротивление было сломлено, фашисты учинили здесь чудовищную резню, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков.

 
В кудрях у Гвадалквивира
пламенеют цветы граната.
Одна – кровью, другая – слезами
льются реки твои, Гранада, —
 

писал Лорка, расстрелянный месяц спустя на опушке оливковой рощи близ дороги, ведущей из Гранады в поселок Визнар. По этой дороге мы проехали, направляясь в маленькое селение Фуэнтевакерос, километрах в двадцати от Гранады. Каждый год там у подъезда серого двухэтажного домика, где родился Лорка, появляются букеты цветов. И еще при жизни Франко в кафе Требол в двух шагах от этой улочки, названной теперь именем поэта, появилось панно с портретом поэта и его стихами, звучащими, как завещание:

 
Если умру,
Оставьте балкон открытым!
Мальчик ест апельсин.
(Я вижу его с балкона.)
Крестьянин сеет пшеницу.
(Я чувствую это с балкона.)
Если умру,
Оставьте балкон открытым!
 

В июне 1976 года тысячи людей собрались в Фуэнтевакерос, чтобы отметить сорокалетие гибели поэта и открыть посвященную ему мемориальную доску. Там были рабочие и крестьяне, поэты и писатели, выдающиеся деятели испанской культуры. Один из участников митинга сказал: «Чтобы убить поэта, его надо убить дважды: сначала – физически, затем – уничтожив память о нем. Убийцам Федерико последнее не удалось, память о поэте жива. Иначе мы не собрались бы на это первое открытое чествование Лорки здесь, на земле Испании…»

…Хроникальные кадры этого митинга Дунаев взял запевом, прологом к фильму об Андалузии. Получилось впечатляюще. Жаркое солнце, гневные лица. И стихи. Стихи Лорки и стихи, посвященные Лорке. Поэты читают, а вокруг – плотная стена жандармов. Они застыли в ожидании команды. Так и кажется, что сейчас прозвучит хлесткий крик командира, и солдаты вспомнят недавние времена. Взлетят дубинки, грохнут выстрелы…

 
Двадцать и два удара.
Двадцать и три с размаху!
Воды, воды хоть немного!
Воды, где весла и солнце!
Воды, сеньоры солдаты!
Воды, воды, хоть на донце!
Ах, полицейский начальник,
Там, наверху, на диване,
Таких платков не найдется,
Чтобы эту кровь посмывали.
 

…Митинг в Фуэнтевакерос разгорался, как костер. А ведь это было спустя каких-то полгода после смерти Франко. С юридической точки зрения ничего еще тогда в Испании не изменилось.

Губернатор приказал разойтись через тридцать минут.

Митинг продолжался три часа. Три часа читали поэты стихи Лорки и стихи о Лорке. Вокруг стояли жандармы. И ничего не смогли сделать. Видно, и впрямь настали в Испании новые времена!

 
Эй, испанцы! Пробил час!
Солнце светит и для нас!
Настежь окна, души, двери:
тень былого – не потеря,
праха прошлого не жаль.
Только будущее суще,
сущи только смех грядущий
и грядущая печаль.
 

Да, фашизму не удалось убить память о выдающемся поэте – сыне испанского народа. В первый же год после смерти Франко только здесь, в крошечном Фуэнтеваке-росе, вступили в еще не легализованную тогда коммунистическую партию триста человек. Триста новых бойцов партии, которая всегда была символом и боевым штабом антифашистского сопротивления. Триста новых коммунистов на родине Лорки, в маленьком Фуэнтевакеросе, который всемирно известная автомобильными шинами и туристическими путеводителями фирма «Мишлен» высокомерно не включила в свой путеводитель по Испании.

* * *

Мы возвращаемся из Фуэнтевакероса в Гранаду поздно вечером. Завтра утром через перевал Деспеньяперрос отправимся в Мадрид.

Я перебираю андалузское досье: записные книжки, газетные вырезки, фотографии, визитные карточки, выписки из советских и испанских книг. Вот она – еще одна цитата из Эренбурга, которую я искал. Удивительная вещь: случается иногда, что мысль, высказанная давным-давно, в данном случае – полвека назад, вдруг зазвучит сегодня, сейчас с какой-то оглушающей силой.

Побывав в Испании в начале 30-х годов, еще до Народного фронта, до франкистского мятежа, Илья Григорьевич закончил путевые заметки об этой стране словами, лучше и точнее которых не скажешь об Испании конца 70-х: «Теперь все спорят. Скульптор за красоту… коммунист за справедливость. Это спор 1931 года. Его сейчас повторяют в разных странах разные люди… Испания долго была в стороне. Она тешила мечтателей и чудаков гордостью, темнотой и одиночеством. Казалось, она вне игры. Так в Америке люди машин и ожесточенного труда устроили заповедник с девственными лесами и с диким зверьем. Однако в Испании не деревья и не звери, но люди. Эти люди хотят жить – так Испания вступает в мир труда, борьбы и ненависти. Она вступает вовремя».

…Алексей ведет машину спокойно. Сидит за рулем прямо. Сосредоточенно смотрит вперед. Не скажешь по нему, что за последние три недели он отснял, как говорят операторы, «материала», которого хватило бы на три полнометражных фильма. Мы возвращаемся в Гранаду. Солнце уже опустилось за изломанную отрогами гор линию горизонта, а ночь все медлит, собирается с силами и никак не решится хлынуть и затопить своей южной чернотой долину Дардо – «реки крови и слез». Ночь ничего пока не может поделать с солнцем: слишком уж ослепительно продолжают сверкать в его последних лучах снежные вершины Сьерра-Невады.

В июле семьдесят девятого года, возвратившись из Португалии в Москву, я приступил к исполнению обязанностей политического обозревателя Центрального телевидения и Всесоюзного радио. С тех пор работа моя проходит в основном в родных стенах Останкинского телецентра. Но два-три раза в год, сломив упорное сопротивление начальства (оно почему-то глубоко убеждено, что рабочее место политического обозревателя – письменный стол, а зарубежная командировка является чем-то вроде дополнительного отпуска), мне, как и остальным коллегам, вышедшим на эту орбиту, удается выезжать в разные города и страны, чтобы освещать происходящие там важные события: встречи и переговоры руководителей государств, кризисные ситуации, конгрессы политических партий или международные конфликты. Например, войну Англии с Аргентиной из-за Мальвинских (Фолклендских) островов.

Правда, если уж говорить именно об этом событии, то по причине слишком уж затянувшихся размышлений начальства о том, стоит ли посылать в Буэнос-Айрес спецкора, я попал туда к шапочному разбору, к самому окончанию войны, но все же и эта поездка не пропала даром: она привела к появлению фильма «Буэнос-Айрес: город и люди».

Поскольку главной сферой моих творческих интересов по-прежнему остается «иберо-американский», или «латинский», мир, то есть Испания, Португалия и Латинская Америка, то подавляющее большинство моих командировок за последние годы приходятся именно на эти страны. Хотя однажды волею случая, который в судьбе журналиста играет немаловажную роль, я умудрился оказаться даже на юге Аравийского полуострова и вел из Адена репортажи с проходившей там конференции Организации солидарности народов Азии и Африки. Но это было исключением из правила, а в остальных случаях мои вояжи ограничивались уже упомянутым регионом: от Аргентины до Мексики и от Испании до Панамы.

В ходе этих поездок были сняты фильмы, подготовлены репортажи, написаны статьи и книги, собраны материалы для очерков уже опубликованных и еще не увидевших свет.

Пожалуй, больше всего запомнились мне четыре командировки в Никарагуа, а самой, как мне кажется, удачной журналистской работой в этой стране стал короткий репортаж для программы «Время». В эфире он занял три минуты. Снимался несколько дней. О нем хочу рассказать в следующей главе этой книги.

Фотография в «Ньюсуик»

«Как держать в руках Никарагуа?» – так назвал однажды свой очередной репортаж, посвященный центральноамериканским проблемам, американский журнал «Ньюсуик». Для точности сообщу, что материал этот был напечатан в семнадцатом номере, датированном 29 апреля 1985 года на 34–35-й страницах. Открывался он большой – в треть страницы – фотографией: президент Рейган рядом с молодым никарагуанцем, на лице которого видны шрамы и следы ожогов. Президент глядит на своего никарагуанского друга с отеческой любовью. Прямо-таки изнемогает от нежности и сострадания.

А публикуемый под фотографией репортаж начинается рассказом о том, как этот никарагуанец по имени Байардо Сантаэлис Селайа был представлен президентом американской общественности в качестве почетного гостя на торжественном обеде, который Рейган закатил в Вашингтоне в честь своих никарагуанских друзей – «борцов за свободу и демократию». Как сообщил президент (далее я буду скрупулезно цитировать «Ньюсуик»), «Байардо Сантаэлис был обречен на гибель, когда никарагуанские солдаты ворвались в его дом, связали несчастного, а дом подожгли. Но от пламени загорелись веревки, которыми Байардо был связан. Ему удалось бежать, и в конце концов его доставили в Вашингтон, чтобы он смог рассказать здесь свою историю.

– Он пережил такое, – сказал Рональд Рейган, – что большинство из нас и вообразить себе не может. Я считаю, что Америка должна это узнать, Америка должна увидеть подлинное лицо Никарагуа».

Тут я позволю себе закрыть цитату, разглядеть получше фотографию и представить себе, как это было. Как гремел, подрагивая благородным негодованием, президентский баритон. Как смущенно потупился Байардо, когда на него обратили заинтересованные взоры самые высокопоставленные представители вашингтонского общества. Как, приглядевшись в молниях репортерских блицев и жарком свете телевизионных ламп к страшным рубцам и ожогам Байардо, жены министров и сенаторов прикладывали к глазам кружевные платочки: «Боже мой, какие же они чудовища, эти сандинисты!..»

«Он пережил такое, – сказал президент, – чего большинство из нас и вообразить себе не может». В этом смысле президент оказался прав. Никто из присутствовавших на банкете, включая самого Рейгана, не мог и вообразить, какой неожиданной окажется развязка этой истории, преподнесенной Америке с таким драматизмом.

…После описанных выше событий прошло несколько дней, и в начале мая того же года один из номеров журнала «Ньюсуик» от 29 апреля оказался в Манагуа в руках двадцатипятилетней медсестры Ким Вудкирк, американки из штата Иллинойс. К тому времени она вот уже полгода работала в Никарагуа, подобно сотням других честных американцев, которых в этой стране называют «интернационалистами».

Их действительно много в Никарагуа. Их встречаешь буквально на каждом шагу. Чуть ли не каждый четверг их можно увидеть на бульваре Сальвадора Альенде у массивной, увенчанной гирляндами электрических проводов, несущих ток высокого напряжения, ограды американского посольства в Манагуа с плакатами «Руки прочь от Никарагуа!». Они требуют от своего правительства прекратить бесцеремонное и наглое вмешательство в дела этой страны. В октябре восемьдесят третьего года мы с кинооператором Анатолием Ивановым снимали одну из таких демонстраций для фильма «Никарагуа: решимость победить». В июне восемьдесят пятого, когда я вновь вернулся в Манагуа, чтобы сделать несколько репортажей для программы «Время», манифестации продолжались все с той же настойчивостью и последовательностью.

В городке Окоталь, километрах в пятнадцати от границы с Гондурасом, увидел я однажды большую группу янки, разместившихся в той же самой, куда приехали мы с оператором Молчановым, гостинице «Фронтера», что означает «Граница». Поначалу предположил, что это? Жаждущие острых ощущений туристы. Однако, поговорив с ними, выяснил, что они – тоже «интернационалисты». Приехали сюда из небольшого городка Боулдер в штате Колорадо. И отнюдь не в погоне за тропической экзотикой, не ради грозных красот вулканов Масая или Момотомбо. Дело в том, что Боулдер объявил себя побратимом никарагуанской Халапы – совсем крохотного поселка на крайнем северо-востоке этой страны. Жить и даже находиться там хотя бы несколько часов весьма опасно: Халапа постоянно подвергается налетам американских наемников – контрас. И вот, пожалуйста, два десятка американцев из штата Колорадо едут именно туда, чтобы на деньги, собранные жителями Боулдера, выстроить в Халапе школу.

Я беседую с ними, восхищаюсь хорошей оснащенностью их экспедиции: они даже питьевую воду везут с собой в Халапу, зная, что контрас могут отравить там колодцы, и вдруг… стоп! Вспоминаю, что именно в их Боулдере издается известный всему миру журнал «Солджер оф форчун» – «Солдат удачи»: реакционнейшее издание, рупор наемников империализма, подряжающихся за плату сражаться во всевозможных «иностранных легионах», в бандах и воинствах афганских душманов, Джонаса Савимби – в Анголе, сомосовских контрреволюционеров, окопавшихся в Гондурасе, в войсках всевозможных хунт и реакционных режимов в Африке, Азии и Латинской Америке. Вот ведь как сложна и противоречива сегодняшняя Америка: из одного и того же Боулдера в штате Колорадо одни американцы едут по белу свету убивать, взрывать и грабить, другие – строить школу в Халапе…

Правда, узнав, что они имеют дело с корреспондентами Советского телевидения, мои собеседники там, в Окотале, посовещались и попросили не называть их имен.

Предосторожность вполне понятная и извинительная: быть интернационалистом в Никарагуа нелегко и совсем непросто. В те июньские дни восемьдесят пятого, когда происходили события, о которых сейчас пойдет речь, на северо-востоке страны близ Пуэрто-Кабесаса контрас похитили и угнали в Гондурас Еву-Регину Шмеман из ФРГ, которая вместе с никарагуанскими учеными занималась там изучением экологических проблем. Лишь через несколько недель с помощью Международного Красного Креста ее удалось вырвать из плена и переправить в Мексику.

Тогда же, в июне, в самой Манагуа в квартале, в котором живут дипломаты, журналисты и иностранные специалисты, была убита супружеская чета англичан – научных работников. Они уже завершили свою миссию и готовились вернуться на родину.

А в феврале 1986 года в поселке Сомотильо – буквально в двух шагах от Окоталя – пробравшимися из Гондураса контрас был убит швейцарский агроном Морис Демьер, тоже интернационалист, оказывавший помощь местным крестьянам. Поэтому-то и не удивила меня просьба американцев из Боулдера не снимать их для Советского телевидения. По тем же причинам не стали мы снимать и рассказ Ким Вудкирк, с которой познакомились в детской больнице «Мануэль де Хесус Ривера» в квартале Санта Хулиа.

– Было это в середине мая, – рассказала она. – Я только что купила очередной номер «Ньюсуик», пролистала его и вдруг вижу фотографию: президент Рейган с каким-то никарагуанцем. Показываю фотографию женщинам, с которыми работаю в лаборатории. Они смотрят без особого интереса: мало ли контрас фотографируют американские корреспонденты! Подумаешь, еще один контрас, оказавшийся в Вашингтоне!..

И вдруг медсестра Мария, присмотревшись к фотографии, хватает журнал и говорит мне: «А ну-ка, Ким, переведи, что здесь написано!» Я перевожу ей: «Рейган знакомит американцев с никарагуанцем Байардо Сантаэлисом Селайа, который вырвался из рук сандинистов со следами ужасных пыток. Сандинисты попытались сжечь его живьем. Америка должна знать правду о злодеяниях, которые чинят нынешние руководители Никарагуа».

Мария услышала это и прямо-таки побледнела:

– Боже мой! – сказала она. – Я знаю этого человека…

«Я еще до тебя доберусь!»

…Так начала разматываться история, о которой пойдет сейчас речь. Но, прежде чем продолжить ее, сделаю еще одно необходимое пояснение: президент Рейган представил своей стране и всему миру Байардо Сантаэлиса в облике «жертвы сандинистов» не просто из чувства «сострадания». Не только потому, что ему захотелось лишний раз уколоть Никарагуа. Именно в тот самый момент, когда у него под рукой оказался этот изуродованный никарагуанец, президент вел упорную борьбу с конгрессом, стремясь заставить его выделить новые ассигнования на оказание помощи «борцам за свободу», то есть контрас, окопавшимся в Гондурасе и Коста-Рике. Шрамы и ожоги Байардо Сантаэлиса были, по мнению Рейгана, весьма убедительным аргументом, неопровержимым свидетельством «зверств» сандинистов, пыток, которым они подвергают противников своего «прокоммунистического режима».

…Медсестра Мария Хесус Брисеньо рассказала о фотографии в «Ньюсуик» знакомому фотографу из газеты «Эль Нуэво Диарио» Эрнесто Мехия и молодой журналистке Росарио Моптенегро. Фотография Рейгана и Байардо из журнала «Ньюсуик» вместе с рассказом медсестры Марии были напечатаны в этой газете. И сразу же нашлись еще несколько человек, которые тоже знали Байардо и помогли восстановить подлинную историю драмы, разыгравшейся в июле семьдесят девятого года, в дни победы революции. На заключительном этапе к расследованию подключился и я. Так что для меня эта история стала известна с ее сенсационного конца: со встречи в городе Гранаде с 23-летней женщиной Шиомарой Эспиноса, которая работает там секретарем городского комитета сандинистской защиты. Мы с Эрнесто и Росарио поехали к ней в Гранаду сразу же после того, как она, увидев в «Эль Нуэво Диарио» фотографию Байардо Сантаэлиса, позвонила в редакцию и сказала, что еще до революции была хорошо знакома с этим человеком.

– Да, я хорошо знала его, – повторила она нам, когда мы примчались в Гранаду, – потому что мы с ним были соседями по кварталу в Манагуа, где я тогда жила. В семьдесят девятом, накануне революции, было мне семнадцать лет. Сомосовский режим уже разваливался. И все мы, молодежь, либо участвовали в революционном движении, либо помогали тем, кто сражался с сомосовцами. И очень хорошо помню, как все наши разговоры о листовках, баррикадах, оружии и стачках мгновенно прекращались, когда поблизости появлялся Байардо: мы знали, что он завербовался в ЭЭБИ, специальную пехотную школу, под вывеской которой скрывался один из самых жестоких отрядов сомосовской тайной полиции.

Байардо всех нас ненавидел. Он охотился за революционерами. Многих моих друзей самолично арестовал и пытал, чтобы выбить из них признание в связях с сандинистами. Много раз угрожал и мне: «Подожди, я еще до тебя доберусь!» До сих пор не могу без дрожи вспомнить эту отвратительную физиономию, эту ухмылку, с которой он проходил мимо меня: «Дойдет и твоя очередь, красотка Шиомар!..»

Она вспоминает это, и лицо ее, тонкое, смуглое, с черными по-цыгански вразлет бровями, искажается болью, вздрагивает, и на лоб падает прядка иссиня-черных волос. От страха не лечат даже годы. А ведь с тех пор, как ее ранили, прошло уже шесть лет:

– Я сидела на парапете маленького фонтана, – вспоминает она, – и вдруг чувствую толчок в бедро. Смотрю – кровь. Я потеряла сознание, так и не поняв, что это было, кто стрелял и откуда… Спустя некоторое время, когда, подлечившись, я вышла из дома, Байардо, словно подстерегавший меня, оказался тут как тут. Подошел ко мне и шепчет на ухо: «Если не прекратишь свою дружбу с сандинистами, в следующий раз будет еще хуже: вышибу у тебя мозги…»

Тогда по совету друзей и родных она уехала из Манагуа в Гранаду. И вот спустя шесть или семь лет увидела Байардо на фотографии в «Ньюсуик» рядом с Рейганом.

Мы сняли ее рассказ. Росарио тщательно застенографировала его. Эрнесто извел на Шиомар чуть ли не целый ролик пленки. Пока Молчанов укладывал в багажник «мазды» кинокамеру и магнитофон, я поблагодарил Шиомар и спросил: не собирается ли она вернуться в Манагуа? Она сказала, что вряд ли теперь это возможно: судьба ее уже сложилась здесь, в Гранаде. И сложилась неплохо: у нее тут муж, трое детей. Работа в комитете сандинистской защиты. Все хорошо. Жизнь идет вперед. «И слава богу, что мерзавцы вроде этого Байардо не мешают больше нам. То есть, конечно, мешают, нападают на нас из Гондураса, из Коста-Рики… Но это уже не так тяжело и не так страшно, как было во времена Сомосы. Теперь, когда мы взяли власть и стали хозяевами страны, мы обязательно справимся с ними, как бы ни бесновались, они, как бы ни выслуживались перед Рейганом».

Попрощавшись с Шиомар, возвращаемся в Манагуа. Дорога усыпана лепестками пронзительно красных цветов. Они осыпаются с растущих по обеим сторонам шоссе раскидистых фламбоянтов. Смотрю на бегущий под колеса красный асфальт и думаю о том, сколько крови пролили в этой стране все эти Байардо – приспешники диктатора, пытавшиеся любой ценой спасти прогнивший режим от неминуемого краха.

Мы мчимся в Манагуа. Слева неторопливо проплывают приземистые, но грозные вулканы Масая, окутанные никогда не исчезающим облаком дыма и газов, и у меня рождается название репортажа: «Гость президента». Потом, поразмышляв, прихожу к выводу, что еще убедительнее прозвучит «Спастись в Вашингтоне». Предвкушаю, какой сенсацией может стать следующее интервью этого репортажа, которое снимем там, в Манагуа. Оно должно будет ответить на главный вопрос: где и каким образом получил Байардо свои страшные ожоги и увечья, вызвавшие такой патетический всплеск сострадания у президента Рейгана и столь гневные президентские обличения по адресу «кровожадных сандинистов»?

Ради этого интервью мы направляемся в квартал Санта Роса, приютившийся близ ведущей в аэропорт имени Сандино автострады Педро Хоакин Чаморро. В этом квартале живет бывшая жена Байардо – Кларибел Изагирре, которую коллеги из «Эль Нуэво Диарио» Эрнесто Мехия и Росарио Монтенегро разыскали на прошлой неделе.

Росарио вспоминает, что сделать это было не так-то просто. Когда им в редакцию позвонила медсестра Мария Брисеньо и рассказала о репортаже «Ньюсуик», она заодно вспомнила, что у сфотографировавшегося рядом с Рейганом никарагуанца была молодая жена. Где она сейчас, Мария не знала. Знала только, что эта женщина приезжала к Байардо в госпиталь из квартала Санта Роса. И назвала ее имя: «Кларибел».

«Там, где было деревце…»

И тут я прерву на несколько мгновений историю поисков, чтобы показать, сколь нелегкими они были. Дело в том, что в Манагуа нет адресных столов и справочных служб. Не существует там паспортов, ЖЭКов или ДЭЗов. Не имеется там ничего, хотя бы отдаленно напоминающего наш институт прописки. Впрочем, какая там «прописка»! В Манагуа нет даже самих адресов в обычном, общепринятом понимании этого слова.

Что такое «адрес»? Это точные пространственные координаты искомого объекта. К примеру, если дело происходит в Москве и вы получаете адрес: «7-й проезд Марьиной рощи, дом пять, квартира такая-то», то вы уже абсолютно точно знаете, что вам нужен не 6-й и не 8-й, а именно 7-й проезд Марьиной рощи. Тот самый, что находится между 1-м Стрелецким проездом и 3-й улицей Марьиной рощи. Что может быть понятнее и логичнее?

Так вот, в Манагуа нет ничего подобного. В подавляющем большинстве случаев улицы, не говоря уже о переулках, не имеют там названий, а дома – номеров. Поэтому адрес в Манагуа – это не адрес в нашем понимании этого слова. Это робкая попытка привязать искомый объект к каким-то иным, более или менее известным объектам, точкам, символам. Адрес в Манагуа – это не адрес. Это зыбкое предположение, робкий намек, приглашение к поиску. Чаще всего в качестве адреса вам предлагают ссылку на соседство с каким-то иным объектом, который вам, может быть, случайно окажется известен. Вот, например, типичный адрес какого-то мне неизвестного сеньора Карлоса Хосе Падилья Сиснероса, который я взял наугад в телефонной книге: «От статуи Монтои 3 квартала на север и один квартал вниз».

Стало быть, в данном случае вы должны разыскать посредством опросов старожилов упомянутую статую, затем (видимо, определившись по компасу) проследовать искомое число кварталов на север и спуститься на один квартал «вниз». Но что такое «вниз»? Прежде, чем ответить на этот вопрос, приведу еще один типичный адрес-шараду из телефонной книги Манагуа. Его разгадка требует не просто сообразительности, а солидных знаний местной топографии, топонимики, истории и даже древней метрологии. Вы думаете, я преувеличиваю? Тогда, пожалуйста, попробуйте расшифровать такие «пространственные координаты»: «От того места, где было Арболито, 70 варас вверх и 20 – вниз».