Текст книги "По обе стороны экватора"

Автор книги: Игорь Фесуненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– Да, но… А где вы видели Роземери? – с раздраженным недоверием и в то же время не без колебания в голосе спрашивает административный директор. И я без сожаления добиваю его:

– Как это «где»? Дома, разумеется. Я только что от нее…

И без запинки называю ему адрес квартиры Пеле!

– Впрочем, вы можете позвонить ей и перепроверить, был ли я у нее. Только она сейчас занимается стряпней, а когда женщину отвлекают от плиты, она может рассердиться, – улыбаюсь я, снимаю трубку с аппарата, стоящего на столе Сиро Косты, и диктую ему номер телефона Пеле, который административный директор, конечно же, знает наизусть и без моей подсказки. Но тот факт, что стоящему перед ним наглецу-репортеру известен домашний адрес Пеле и номер его телефона, который вряд ли известен более, чем дюжине самых доверенных людей, убеждает Сиро Косту, что я, по всей видимости, не вру.

Сиро сломлен. Он внимательно глядит мне в глаза, качает головой:

– В общем-то вы правы: Зито действительно едет туда. И по пути должен заехать сюда, на «Вилу», за комплектом белья. Так и быть: я попрошу его захватить вас с собой.

– Благодарю вас, сеньор! Вы просто представить себе не можете, какую услугу оказываете мне, – я с облегчением вздыхаю, опускаюсь в мягкое кресло, закидываю ногу на ногу и угощаю Сиро «Беломором». После традиционного в такой ситуации недоумения: с какой стороны закуривается эта странная русская сигарета с мундштуком, Сиро Коста вызывает секретаршу и велит принести кафезиньо. Мы разговариваем о делах «Сантоса». Я сокрушаюсь по поводу кризиса, который переживает великий клуб. Сиро уверяет меня, что кризис далеко не так силен, как пытаются уверить публику безответственные газетчики.

– За последний год, – говорит он, покопавшись в своих бухгалтерских книгах, среднемесячный заработок игрока «Сантоса» составил около пяти тысяч крузейро. Это больше, чем утвержденная конгрессом зарплата министра. Скажите, сеньор: разве может позволить себе убыточное разоряющееся, как пишут газеты, предприятие платить своим служащим оклады министров?

Потом в кабинет впархивает худой джентльмен с тонкими усиками под Кларка Гейбла, знаменитого американского киноактера довоенной поры. Такие усики были в моде на рубеже 30-х годов. Ассоциация с кинематографом далекого прошлого появилась у меня не случайно: стремительный джентльмен в полосатом костюме и светлых лакированных туфлях словно спрыгнул с киноэкрана моего далекого детства. Говорил он не по-португальски, а по-испански. И не говорил, а выстреливал слова и фразы нервной скороговоркой. Он сообщил, что заскочил на «Вила Бельмиро» буквально на минутку. По пути из Амстердама в Монтевидео.

Сиро Коста представил меня джентльмену. Джентльмен сказал, что Василий Блаженный – это самая красивая из православных церквей, а борщ – лучшее блюдо европейской кухни. Затем он назвал себя, хотя я его уже узнал, опять же по газетным фотографиям из досье: это был знаменитый Ратинов, международный импресарио «Сантоса», который всю жизнь проводит в самолете, ангажируя будущих соперников клуба, организуя его постоянные зарубежные гастроли. Вот и сейчас Ратинов с нескрываемым ликованием сообщил Сиро Косте, что до конца года программа вояжей команды Короля практически готова. Удалось договориться о некоторых встречах, которые дадут приличный доход.

– Если все будет, как мы планируем, – сказал Сиро Коста, – годовая выручка клуба окажется где-то на уровне трех миллионов крузейро. Разве такая цифра говорит о кризисе, как кричат газетчики? – укоризненно покачал головой директор, вновь поглядев в мою сторону. И в этот момент появился наконец Зито. В недавнем прошлом – знаменитый полузащитник «Сантоса» и сборной, а теперь – тренер клуба по физической подготовке. Сиро Коста представил меня ему: «Вот… русский репортер. Просит взять его на базу».

Я добавил для верности, что приехал из далекой, покрытой снегами и льдами Москвы в эту солнечную и жаркую Бразилию только для того, чтобы взять интервью у Короля. Кроме того, у меня есть к нему личное поручение от Роземери, у которой я только что был…

Зито не спорил. Для него рекомендация Сиро Косты была столь же решающей, как для Сиро Косты – рекомендация Роземери.

Через пятнадцать минут мы с Зито катили по уходящей от океана в горы прекрасной автостраде Аншиетта. На тридцатом примерно километре свернули на проселок, потом пропетляли по холмам, долинам и рощам еще километров десять и добрались наконец до заветной, тщательно оберегаемой от репортеров и зевак тренировочной базы, которая представляла собой нечто, напоминающее небольшое аристократическое поместье: уютная дача в тихой долине на берегу идиллического озера. Швейцария, да и только… На футбольном поле шла тренировка. Я сразу же увидел Пеле, который стоял в воротах. Да как стоял! Вытащил за какие-то три минуты из углов такие пушечные мячи, что даже знаменитый ветеран Жильмар, заканчивающий карьеру основного вратаря «Сантоса» и сборной, одобрительно покачал головой. А Зито, заметив восхищение в моих глазах, сказал, что талант Пеле настолько многогранен и велик, что из этого парня в случае необходимости можно было бы сделать и прекрасного вратаря, тем более у нас, в Бразилии, где ощущается постоянный и острый дефицит голкиперов. Но нужды в этом нет, ибо нельзя разбрасываться такими гениями атаки, каковым является Король.

Когда тренировка закончилась и парни нестройной толпой вывалились из душевой, я подобрался, взял нервы в кулак и направился к Пеле. Настал наконец момент истины: великий Пеле был здесь, передо мной. И что самое главное: он был полностью в моем распоряжении. Ведь мы находились на тренировочной базе, откуда футболист никуда не может исчезнуть, где он обречен сидеть еще двое суток до того часа, когда локомотивная, сотрясающая окрестные горы и долины сирена отправляющегося на матч клубного автобуса не призовет его на очередной ратный труд.

Итак, пробил мой звездный час! Осторожно ступая негнущимися ногами по пружинистому газону, я подошел к Королю и сказал:

– Здравствуйте, Пеле!

Выходивший вместе с остальными парнями из раздевалки и беседовавший в эту минуту с Карлосом Альберто Король обернулся, улыбнулся, приветливо скользнул взглядом по моему незнакомому лицу и сказал:

– Ола, как дела!.. Все оʼкэй?.. Ну и слава богу.

Он сказал это и пошел дальше. У Короля было доброе сердце. Впоследствии я неоднократно наблюдал, как именно так тепло и по-приятельски отзывался он на приветствия людей, которых видел впервые в жизни. Он никогда не отмахивался от незнакомца, пытающегося заговорить с ним. И никогда не жаловался, что ему надоели эти нескончаемые восторги, просьбы автографов, похлопывания по плечу. В ответ на истеричный вопль: «Привет, Пеле!» – какого-нибудь подвыпившего, растрепанного, взмокшего торседора, кулаками пробившего себе дорогу поближе к двери автобуса, в котором рассаживался «Сантос» после матча, Пеле откликался с какой-то восхитительной деликатностью, создавая у крикуна иллюзию, будто давно знаком с ним, будто они – старые друзья и лишь вчера провели весь вечер у стойки бара в какой-нибудь «Лузитании» или «Фиорентине»: «Привет, привет! Как дела? Никаких новостей? Ну ничего, у меня тоже все по-старому».

И поднимался в автобус, оставляя ошеломленного такой братской нежностью крикуна в состоянии полного оцепенения.

Я тоже чувствовал, что цепенею от теплого тона, от дружеской улыбки Короля. Я понял, что он принял меня за обычного соискателя маленьких околофутбольных радостей, решил, что перед ним – еще один случайно просочившийся на базу фанатик, которому очень хочется, вернувшись в свой ботекин у «Вилы Бельмиро», во всеуслышание заявить, что час назад он побеседовал с Пеле, и Король заверил его, что Эду ни в коем случае не будет продан во «Фламенго», а Кубок Роберто Гомеса Педрозы в нынешнем сезоне обязательно будет завоеван «Сантосом»…

Итак, Пеле обласкал меня своим обычным теплым «Как дела? Все оʼкэй» и тут же отвернулся, забыв о моем существовании. Но я тормознул Короля:

– Минуточку, Пеле! – крикнул я. – У меня к вам важное дело от Роземери. Она просила меня сказать вам, что простуда у дочки уже прошла. И дома все в порядке. Роземери шлет вам привет!

Уже отвернувшийся, уже уходивший и вырубивший меня из своего сознания Король с такой стремительностью погасил скорость, что мне почудилось, будто я слышу визг тормозов. Он остановился и обернулся. На его лице появилось недоумение. И не давая ему опомниться, уже хорошо отработанной скороговоркой я сообщил ему о том, что прибыл вчера из далекой заснеженной и покрытой льдами России для того, чтобы взять у него хотя бы пятиминутное интервью. И что приношу извинение за то, что вынужден был побеспокоить в его отсутствие столь добрую Роземери, которая – видит бог, я говорю правду – действительно уполномочила меня сообщить, что дочь поправилась и дома все в порядке… И если бы мне не удалось разыскать вас, Пеле, то просто не хочется думать, что было бы со мной в этом случае, но теперь, когда я сюда наконец добрался, Пеле ведь сможет великодушно уделить мне несколько минут, не правда ли?..

Король был добр и отзывчив, как настоящий король из доброй сказки Андерсена. Улыбнувшись, он восхитился моей наглостью, хлопнул меня по плечу и сказал, что целиком и полностью к моим услугам.

И, не теряя времени, я перешел от слов к делу: достал магнитофон, усадил Пеле на первый подвернувшийся стул и записал первое из многих моих интервью с Королем, которое, как выяснилось, стало самым интересным и содержательным.

Это было, впрочем, даже не интервью, а долгая, откровенная, задушевная беседа «за жизнь». Торопиться нам было некуда. Других репортеров на базе не было, и поэтому коллеги-конкуренты не вмешивались, не перебивали, не лезли со своими вопросами. Пеле рассказывал мне о том, о чем он рассказывал уже десятки, может быть, сотни раз другим журналистам, но делал это так, что казалось, будто все это произносится впервые. Впрочем, кое-что было в нашей беседе и такое, о чем я не читал и чего не находил в публиковавшихся ранее рассказах моих бразильских коллег-конкурентов об их встречах и беседах с Пеле. И это придавало мне чувство здоровой профессиональной гордости, ибо главная мечта журналиста – это мечта об эксклюзивности, исключительности, неповторимости того, что он делает, о чем пишет или рассказывает. В самом деле: зачем пережевывать в своих сочинениях то, что уже было описано и проанализировано братьями по перу? Каждый из нас стремится поведать миру о том, чего до него никто еще миру не поведал. Вот и тогда, в тот незабываемый вечер после долгого пересказа моему магнитофону о том, что уже было говорено много раз, Пеле постепенно разоткровенничался. И после обычных, стандартных, постоянно повторяющихся на «Виле Бельмиро» и в «Парке Бальнеарио» заверений о том, что кризис «Сантоса» позади, что «клуб – на правильном пути и новые победы не за горами», Король вдруг махнул рукой и сказал, что он дьявольски устал. И другие парни устали. Нельзя же, черт возьми, играть круглый год по два-три матча в неделю, без отдыха и перерыва.

Потом он замолчал, вздохнул, пленка продолжала идти, и я не хотел выключать магнитофон, чтобы не спугнуть это возникшее между нами чудесное и такое неожиданное ощущение взаимопонимания и даже доверия. И тогда я не понял и до сих пор не могу понять, почему она возникла, эта атмосфера? Пеле давал бог знает какое по счету интервью, перед ним сидел совершенно чужой человек из далекой страны, и как тут поймешь и чем объяснишь симпатию, которая появилась так неожиданно?

А может быть, я преувеличиваю? Может быть, мне это показалось? И дело совсем не в том, что Пеле, как мне хотелось бы верить, вдруг испытал какую-то нежность к пареньку из далекой, заснеженной, покрытой льдами России, а в том, что он по натуре своей был общителен и приветлив. И любое, пускай тысячное или миллионное интервью он давал так, что оно казалось неповторимым…

Как бы то ни было, но я никогда не забуду эту долгую беседу. Усталую улыбку Пеле и вспыхнувшее во мне ощущение благодарности к этому человеку, который щедро потратил на меня весь вечер.

Последний вопрос, который я задал Пеле, видимо, слегка растревожил его. Разбередил душу. Я спросил его, как он чувствует себя сейчас, оказавшись на самой верхней точке своей футбольной карьеры, в зените славы, успеха, материального благополучия? Кажется, добиться в жизни большего, чем сумел добиться он, невозможно, если, конечно, не мечтать о кресле президента страны или о должности генерального секретаря Организации Объединенных Наций… Неужели он, Пеле, ни к чему больше не стремится? Неужели ему не о чем больше мечтать?

Королю редко задавали такие вопросы. Обычно беседа с репортерами не выходила за рамки конкретных послематчевых или предыгровых комментариев: «Как себя чувствует мениск?», «Почему защитникам „Сантоса“ не удалось нейтрализовать Жаирзиньо?», «Какую премию обещает Сиро Коста выплатить игрокам в случае победы над „Коринтиансом“»?

– Так неужели вам не о чем больше мечтать? – спросил я.

Пеле сначала засмеялся и попытался отшутиться. Он сказал, что до сих пор не сумел реализовать одну заветную мечту: забить мяч в ворота соперников с центра поля первым же ударом после свистка судьи, дающего сигнал к началу матча.

– Ну а если серьезно? – спросил я.

Пеле задумался, посмотрел мне в глаза. Его ответ на этот вопрос я уже приводил в книжке «Пеле, Гарринча, футбол». Не люблю цитировать мысли или пересказывать ситуации, описанные в прежних книгах, но в данном случае нарушу заповедь и еще раз дословно воспроизведу ответ Пеле, потому что он мне кажется очень важным для понимания этого человека.

– Видишь ли, – сказал он. – Мне кажется, что всего, о чем мечтаешь, добиться никогда невозможно. Потому что человек никогда не перестает мечтать, стремиться к чему-то, что еще не достигнуто, что еще впереди.

Я, неграмотный, негритянский мальчишка из бедной семьи, мечтал научиться хорошо играть в футбол. И… – он засмеялся, – вроде бы у меня это немного получается. Правда, моих собственных заслуг тут не так уж и много. Просто мне повезло: я попал в руки хорошему тренеру, нашел друзей, у которых было чему поучиться, играл в хорошей команде.

Я женился на девушке, которую любил и люблю. У нас родилась дочь. Кажется, лучшего и желать нельзя. Но все же я не могу сказать, что добился всего, к чему стремился. Ведь мне еще предстоит самое главное: вырастить и воспитать моих детей. Ведь я надеюсь, что у моей дочки появятся братья и сестры. И только тогда, когда они встанут на ноги, получат образование, начнут самостоятельную жизнь, только тогда я смогу сказать, что добился всего, о чем мечтал…

А потом он взял гитару и запел. И это уже была та самая бесспорная стопроцентная эксклюзивность, о которой можно только мечтать. О том, что Пеле в свободное от своей футбольной работы время занимается сочинительством песенок, знали тогда в Бразилии очень немногие: его родственники, игроки «Сантоса», некоторые журналисты из тех, кто «специализировался по Пеле», кто вроде Олдемарио Тогиньо из «Жорнал ду Бразил» сопровождал Короля во всех его матчах и вояжах. Сам я узнал об этом хобби Пеле еще в Рио от Олдемарио, когда советовался с ним накануне поездки в Сантос. И вот вдруг я сам, так неожиданно, первым из иностранных корреспондентов, слышу, как Пеле поет, и не только слышу, но и записываю его песню на магнитофон… Я даже похолодел в этот момент при мысли, что пленка может кончиться и запись сорвется! Скосил глаза вниз, на маленький «Филипс», увидел, что кассета продолжает вращаться, но не смог определить, много ли там осталось чистой пленки. И после этого уже не смог воспринимать, как того хотелось бы, песню, а только беззвучно взывал к фортуне, чтобы она еще раз обласкала меня и не подвела с магнитофоном.

А Король пел своим мягким хрипловатым баритоном. Он пел о детях, которые верят, что им принадлежит весь этот необъятный мир. А потом, вдруг изменив ритм, запел о себе: «Если бы я мог переделать мир, то поступил бы так: покончил бы с невежеством, уничтожил нищету, запретил бы войну. И пусть на земле будет много-много любви и мира…»

Подо мной качнулся земной шар. И звезды приветливо замигали в этот мой действительно звездный час. Я подумал, что даже в самых смелых мечтах не мог и предположить такого поворота темы: Пеле – борец за мир!..

Уже само по себе интервью советского журналиста с Королем было тогда сенсацией. Уже один только его сугубо футбольный рассказ о памятных годах, о незабываемых матчах и завоеванных победах оправдывал мою поездку в Сантос. А тут вдруг, плюс к этому, Пеле еще и поет! Да не просто поет, а, так сказать, «утверждает в своем музыкальном и исполнительском творчестве антивоенные идеи и лозунги!»… Действительно, было от чего сойти с ума.

Но я с ума не сошел. Судьба вновь оказалась благосклонной ко мне. «Филипс» не подвел: все несколько песенок, которые Пеле пел тогда в ожидании ужина, оказались удачно записанными. И уже через неделю после возвращения в Рио я отправил в журнал «Кругозор» эту пленку с песнями Короля и сопроводил ее восторженными пояснениями насчет обстоятельств, при которых была сделана историческая запись, а также бурными восторгами по поводу высоких чувств гражданственности, отличающих героя моего репортажа.

Вспоминая сейчас об этом, не могу не признать, что малость переборщил тогда. Даже не малость, а как следует. Пеле, конечно, был добрым и душевным парнем, этого никто не станет отрицать, но было бы преувеличением изображать его этаким борцом за мир, самоотреченным общественным деятелем, страдающим за судьбы планеты. Нет, Пеле, увы, всегда был демонстративно аполитичен, избегал категорических суждений на острые темы. А его периодически звучавшие призывы к добру и взаимопониманию оставались благими пожеланиями. Именно так случилось с его знаменитым заклинанием насчет помощи бедным детям, которое он со слезой во взоре и с надрывом в голосе выкрикивал в эфир после того, как послал с пенальти свой тысячный гол в ворота «Васко-да-Гамы». Хорошо помню тот вечер на «Маракане» 19 ноября 1969 года, ибо сам сидел тогда на корточках за воротами вратаря Андрады и успел пофазно сфотографировать исторический гол: разбег Короля, замах, удар, летящий в нижний левый от вратаря угол мяч, бросающийся за ним в отчаянном полете вратарь… Потом – Пеле, бегущий в ворота, нагибающийся за мячом и целующий его. А дальше вторжение на поле тысяч обезумевших от восторга торседорес, стоны восторга, Короля подымают на плечи и бегом пытаются тащить вокруг поля, и он в протянутые репортерами микрофоны действительно с рыданием в голосе кричит на всю страну о том, что его первая мысль в эту минуту – о детях, о нищих, голодных детях, о детях фавел: «Давайте поможем им! Кто чем может! Давайте все вместе подумаем, как же улучшить их жизнь, как облегчить их страдания».

Отдадим должное этому благородному порыву. Вспомним, что Пеле действительно приложил немало сил на благотворительной стезе, активно сотрудничал с ЮНИСЕФ – специализированной организацией ООН, занимающейся программами помощи детям в развивающихся странах мира. Но согласимся и с тем, что этот наивный донкихотский призыв, прозвучавший тогда на «Маракане», так и остался гласом вопиющего в пустыне. И положа руку на сердце следует признать, что и сам Пеле не сумел сделать все возможное для того, чтобы его голос был услышан и вызвал достойную реакцию.

…Но все это так, к слову. А возвращаясь к вокально-музыкальным экзерсисам короля футбола, с законной гордостью могу вспомнить: в то время, когда почти никто еще в Бразилии не слышал песен своего футбольного кумира, мои коллеги из журнала «Кругозор» поднапряглись, постарались и выдали на-гора оснащенный мягкой грампластинкой репортаж «Пеле поет». Не стану утверждать, что это был такой уж потрясающий шедевр журналистики, но факт остается фактом: не в Бразилии, а в далекой, покрытой снегами и льдами России появилась первая пластинка с записью песен Пеле! Да, да, именно так расценивали бразильские коллеги-журналисты это постыдное для своей национальной футбольно-музыкальной жизни событие. Хорошо помню, какой фурор произвел номер журнала с загадочной дырочкой посередине, когда, получив через несколько месяцев бандероль из Москвы, я горделиво продемонстрировал свое произведение Королю. Это уже было в Рио, на «Маракане», после одного из матчей «Сантоса». В раздевалке «сантистов», теснясь, толкая друг друга локтями, отпихивая чужие микрофоны и подсовывая свои, пишущая, телевизионная и радиовещательная братия хватала у вытиравшегося после душевой Пеле традиционные короткие интервью: «Почему так слабо играла сегодня средняя линия „Сантоса“?», «Что происходит с Коутиньо: неужели никто не может заставить его сбросить лишний вес?», «Когда наконец введут в основной состав Пиколе и выгонят из команды Джалму Диаса?»

И тут, в этом сонмище перекрикивающих друг друга бразильских коллег появляюсь я с заветным «Кругозором» в руках. Пробиться через окружившую Короля толпу невозможно, но, увидев меня за спинами наседавших на него репортеров, Пеле приветливо машет рукой, кричит свое обычное: «Как дела? Все в порядке?» И, потеснив могучим бедром какого-то слишком уж назойливого «радиалиста», громко требует: «А ну-ка, парни, пропустите ко мне русского друга». И ворчащая толпа коллег нехотя расступается, как пантеры, которых дрессировщик после окончания номера начинает загонять с манежа в клетки. Протискиваюсь к Королю, мы хлопаем друг друга по плечам, и я небрежно демонстрирую ему «Кругозор» и голубую пластинку.

Пеле сначала ничего, конечно, не понимает. Я долго втолковываю ему суть дела, напоминаю о том моем первом визите в «Сантос» и о песнях, которые тогда записал. Так вот они, твои песни, Пеле, на этом маленьком голубом диске!

Не берусь описать изумление бразильских коллег-конкурентов, осознавших, что перед ними изданная в России пластинка Пеле. Но хорошо помню, что первыми словами Короля, когда до него дошла суть дела, был вопрос: «А сколько мне за это заплатят?»

Я снисходительно, хотя и не без смущения объяснил ему, что наша страна еще не подписала женевскую конвенцию об авторских правах и поэтому вряд ли стоит рассчитывать на гонорар в твердой валюте. Конечно, если он, Пеле, приедет в Союз, там можно будет организовать ему небольшое вспомоществование в рублях, которое, правда, необходимо будет истратить до возвращения на родину, точнее говоря, до пересечения госграницы в Шереметьеве на обратном пути. Но, с другой стороны, добавил я, мы тоже не претендуем на оплату издающихся за границей наших песен, книг и прочих творческих опусов. Пожалуйста, можешь сколько угодно издавать тут, в Бразилии, диски нашего знаменитого Иосифа Кобзона, и весь навар будет твой…

Король был практичен, но не жаден. И обладал чувством юмора. Поэтому он похлопал меня по плечу, поблагодарил, сказал, что в ближайшее время вряд ли сможет заняться изданием в Бразилии советских песен, и выразил надежду, что, продавая в далекой, заснеженной, покрытой льдами России его песни, я рано или поздно стану миллионером. После этого он попросил один голубой кругозоровский диск на память. Я, естественно, вручил ему этот подарок под злое сопение оттесненных на второй план бразильских коллег-конкурентов. Профессиональная зависть и ревность не помешали им, однако, сообщить на следующий же день в своих газетах и журналах об этом жесточайшим национальном позоре, об ударе по престижу Бразилии вообще и бразильской журналистики в особенности: «Первую пластинку Короля издали не мы, а русские. Да еще умудрились не заплатить ему за это ни гроша. И он сумел со своим традиционным „файр-плэем“ простить им это чудовищное посягательство на его законные авторские права…»

В тот вечер я уходил с «Мараканы» усталый и счастливый. Как может быть счастлив человек, сделавший очень трудную и важную работу.