Текст книги "По обе стороны экватора"

Автор книги: Игорь Фесуненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Но будем объективны и признаем, что для подавляющего большинства бразильцев вообще и обитателей «Сан-Жорже», в частности, карнавал – это просто праздник, разрывающий фейерверком восторга монотонность их повседневной жизни. Они не связывают с ним никаких хитроумных финансовых комбинаций или планов повышения материального благосостояния. Еще месяца за два до заветной субботы Ариэл Палма взволнованно предвкушает ночные вылазки в карнавальные клубы, где всегда может подвернуться «шанс» в виде темпераментной мулатки, спрятавшейся под черной маской. «Балерина» Паула тоже будет одной из самых активных участниц карнавальных балов. Три дня и четыре ночи непрерывных танцев, плясок и беготни – это очень важный и необходимый этап в ее непрекращающейся героической борьбе за сохранение фигуры, что для нее является вопросом особой важности, учитывая ее профессию «балерины» стриптиза. Уборщик Жоан в это время года заметно ослабляет свое служебное рвение, пропадая по вечерам на репетиционной площадке «академиков». По этой причине полы в «Сан-Жорже» перестают блестеть, окна покрываются пылью, портейро Браз рвет и мечет, грозит выгнать Жоана, но в конце концов смиряется, узнав, что Жоану в предстоящем карнавальном шествии поручена ответственная роль знаменитого гангстера Лампиана. Но едва ли не больше всех радуется карнавалу продавец газет Лоретти: в карнавальные дни он получит единственный в году двухдневный отпуск, закрыв свой киоск на понедельник и вторник.

А сеньор Жоакин – вы помните его: полицейский из ДОПСа? – является, вероятно, единственным из моих соседей, кому карнавал не доставляет радости и не приносит отдыха: маскируясь под веселящегося обывателя, он вместе со своими соратниками-однополчанами будет наблюдать за тем, чтобы праздник удерживался в строго утвержденных начальством параметрах благонадежности и порядка. Нет, он не будет разнимать драчунов: для этого имеется менее квалифицированный персонал. Сеньор Жоакин будет прислушиваться к песням, дабы не проскочила в карнавальном шуме какая-либо подрывная мелодия, и присматриваться к маскам, чтобы воспрепятствовать непочтительному изображению и высмеиванию властей.

Ну а для негров и мулатов «Санта-Марты» приближение карнавала означает нечто неизмеримо более важное, чем для нас, «сеньоров» и «докторов» из «Сан-Жорже». И это хорошо заметно по тому, как преображается в эти недели «Лузитания». Даже Эскуриньо изгоняет из своего репертуара иноземные мотивы и мелодии, и его щетки работают исключительно в ритме самбы. Карнавал становится главной, а затем и единственной темой жарких споров и доверительных бесед за стойкой или столиками ботекина, и каждый, кто забегает к Старому Педро, чтобы выпить «кафезиньо» или купить сигарет, сразу же оказывается в курсе всех проблем и забот «Санта-Марты».

Даже сейчас, когда я вспоминаю все это с высоты моего уже солидного «карнавального опыта», после того, как выслушал многочасовые рассказы о карнавале Сержио Порто, Албино Пинейро, Сержио Кабрала и других знатоков и хранителей карнавальных традиций, да и сам не раз окунался в водовороты карнавальной самбы, меня при слове «карнавал» все еще охватывает нервный трепет и азартная дрожь. А представьте себе, каково было знакомиться с этим впервые! С каким изумлением узнавал я, например, что молчаливый Флавио, скромный лифтер из отеля «Плаза-Копакабана», которому я сам когда-то, в первый день моего пребывания в Рио, вручал чаевые, оказался всемогущим и всеми уважаемым казначеем «академиков», контролером и распорядителем многотысячного бюджета школы самбы, слагающегося из бесчисленных ручейков доброхотных даяний десятков тысяч жителей фавелы и всех ее поклонников и болельщиков. А молчаливый и сосредоточенный плотник Зека, который буквально за какие-то два дня смастерил детскую площадку во дворе «Сан-Жорже» с качелями, песочницами, скамейками и горками, был, оказывается, руководителем оркестра «академиков». Или, как объяснил мне Сержио Порто, «шефом батареи». «Шеф» – означает и по-португальски «начальник», а что касается «батареи», то читатель, видимо, уже понял, что применительно к карнавальному оркестру этот артиллерийский термин является наиболее точным.

Президентом «академиков» был знаменитый на весь город – его имя упоминалось в газетах не реже, чем фамилия губернатора Неграо де Лима – Натан, старый негр, громадный, как Поль Робсон, и веселый, как Луи Армстронг, был президентом школы самбы «Академикос де Санта-Марта», то есть руководителем, отцом и наставником практически всех обитателей Санта-Марты, всех «академиков» и их болельщиков, пассистов (так зовутся мужчины, танцующие самбу) и каброшас (так называют женщин-самбисток) от самой юной каброши Терезиньи до седовласого патриарха пассистов Дамиана, который хранил на своей спине рубцы от плеток хозяина-рабовладельца еще до отмены рабства в восемьдесят девятом году прошлого века, но до сих пор продолжал каждый год выходить на Авениду.

Вспоминаю, с каким интересом всматривался я в этих людей, слушая их споры, волновался вместе с ними по мере приближения открывающей карнавал субботы.

С каждым днем страсти накалялись все больше и больше, «Лузитания» буквально кипела новостями, и за вынесенными на тротуар столиками все реже слышались анекдоты и все чаще бурлили трагедии и разыгрывались драмы. Ибо каждый карнавал – это не только и не столько веселье, сколько драма. Хотя бы потому, что никогда не удается подготовиться в срок, никогда не хватает средств на костюмы и наряды, на маски и декорации, которые, кстати, называются «аллегориями».

И в этом ежегодно повторяющемся водовороте страстей, больших и маленьких трагедий, обид, разочаровании, неудач случаются иногда потрясения, которые навсегда входят в карнавальный эпос и о которых десятилетия спустя будут с трепетом и со слезами на глазах вспоминать и рассказывать потомки Флавио, Натана и Зеки. Об одной из таких драматических историй и пойдет речь в следующей главе.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Эти четыре дня

Очень хорошо помню, как все это началось. И как Сержио Порто сказал, что такое могло случаться только в этот день: пятница да еще 13-е число! Поскольку с утра все с тревогой ждали каких-то бед, понимая, что пятница в 13-й день месяца обязательно сулит неприятности, никто в первое мгновение даже не ужаснулся, когда в сизом от табачного дыма воздухе «Лузитании» повисла фраза, разом обрубившая все споры, разговоры, звон кассового аппарата за стойкой и даже шипение сковородок с пиццами на кухне у Лурдес:

– Дудуку разбил паралич, и он не выйдет на Авениду.

Это сказал, облизнув сухие губы, Зека, только что вернувшийся в ботекин Старого Педро с заседания президенсии, обсуждавшей последние детали предстоящего «дефиле» – шествия школ самбы.

Гробовая тишина, воцарившаяся в кабачке после этой фразы, лишь подчеркнула трагизм ситуации. Она продолжалась несколько секунд, потом раздался смятенный голос Силвии: «Нет, этого не может быть!»…

И только тут до сознания каждого из тех, кто сидел за столиками, стоял у стойки, читал газету, потягивал пиво, кто минуту назад спорил о вчерашнем матче «Фламенго» и «Васко», заполнял талоны футбольной лотереи или ругал городские власти за плохую работу водопровода, дошел страшный смысл известия, принесенного Зекой.

Если Дудука не будет послезавтра участвовать в карнавальном дефиле школ самбы, то это означает, что «Академикос де Санта-Марта» обречена на неминуемое поражение. А может быть, об этом невозможно было подумать хотя бы на секунду – и на переход в будущем году во вторую группу!..

Сорокадевятилетний Дудука – знаменитый на весь Рио местре-зала – в глазах обитателей «Санта-Марты» и клиентов «Лузитании» был такой же легендарной фигурой, как король футбола Пеле, королева самбы Элза Соарес или знаменитый сержант службы спасателей Маноэл Боржес, навечно вошедший в историю за спасение утопавшего в коварных водах Копакабаны в 1920 году бельгийского короля Альберта. Потому что если за последние два десятка карнавалов «Лузитания» четырежды праздновала победу «академиков», то львиная доля заслуги принадлежала тут, конечно же, Дудуке. Вот уже 23 года подряд его участие в карнавальных дефиле гарантировало в бюллетенях судьи, оценивающего выступление местре-зала, верную «десятку». О Дудуке писали не только в газетах и туристских путеводителях, но и во всех научных работах по истории карнавала. Посмотреть на его предкарнавальные репетиции приезжали солистки Муниципального театра и гостившие в Рио звезды московского «Большого балета».

Этот самый выдающийся из церемонийместеров школ обладал удивительно отточенной техникой. Его эволюции отличались такой неповторимой элегантностью, столь утонченным благородством поз, совершенной грацией прыжков и стремительной скоростью вращений, что какой-то убеленный сединой французский теоретик балета, посетивший однажды репетиционную площадку «Санта-Марты», захлебываясь от восторга, сравнивал его на страницах «Фигаро» с молодым Нижинским и зрелым Фокиным.

Вот кто такой был этот Дудука, седой, сухой, невзрачный мулат, которого все мы привыкли видеть за стойкой Старого Педро с неизменно робкой, извиняющейся улыбкой на губах и стаканом пива в никогда не отмывающейся добела руке. По своей основной профессии Дудука был мусорщиком. И именно на загородной свалке, во время разгрузки грузовика с утилем, собранным на улице Сен-Клементе, Дудуку хватил паралич в этот – будь он четырежды неладен! – день: за сутки до начала карнавала и за двое суток до старта главной карнавальной схватки – дефиле школ самбы.

– Доктор сказал, что если Дудука и встанет на ноги, то не раньше, чем через полгода. Но будет ходить на костылях…

Ботекин молчал, слушая падающие в тишину слова Зеки. Эскуриньо растерянно выронил сапожную щетку. Плакала Силвия, теребя на груди заветный амулет: коричневую фигу на серебряной цепочке, которая, по убеждению бразильцев, должна приносить счастье, но вот, поди ж ты… Угрюмо сопел у стойки Старого Педро полицейский сержант Соуза. Дряхлый пес Арлекин, забравшийся под умывальник, равнодушно искал блох в свалявшейся пегой шерсти. Он был спокоен, ибо не понимал, что отсутствие Дудуки на параде школ самбы неумолимо влекло за собой поражение «Академиков Санта-Марты», поскольку Дудука был лучшим местре-зала Рио, и его эволюции всегда считались главным украшением дефиле «академиков».

Тут нужно, видимо, пояснить, что, ведя порта-бандейру – девушку, несущую знамя школы, местре-зала задает ритм, темп и настроение остальным участникам шествия. Эта задача под силу только опытному мастеру. Такому, как Дудука. Репетировавшему весь год с батареей, с порта-бандейрой, с отдельными звеньями школы, с пассистами и каброшами.

И теперь все пошло прахом…

Во всяком случае, именно так казалось в ту минуту всем, кто слушал сбивчивый рассказ Зеки, который сам никак не мог до конца поверить в то, что говорил.

Слезы, горе и причитания, жалобы на судьбу и проклятья еще долго потрясали бы стены «Лузитании», если бы Флавио не ударил кулаком по стойке и не сказал: «Хватит!..»

Флавио уважали и побаивались. Побаивались потому, что знали: он имеет самый меткий в «Санта-Марте» револьвер, хотя никто не помнил, чтобы Флавио пускал его в дело. Уважали за преданность футбольному клубу «Фламенго» и «Санта-Марте» и за то, что добрую половину чаевых, зарабатываемых в «Плазе», он вкладывал в тощую кассу «Санта-Марты», как, впрочем, и Натан, и все три вице-президента, и остальные члены президенсии, все директора департаментов, композиторы и художники школы, пассисты и каброши, словом, все болельщики «Санта-Марты», все, кто выходит на Авениду и кто остается в рядах зрителей, болея за свою школу с такой же страстью и болью, с какой страдает и ликует торсида «Фламенго» на трибунах «Мараканы». Флавио уважали за все это и еще за умение хладнокровно и быстро разобраться в самой сложной ситуации. Вот и сейчас, ударив кулаком по стойке, он сказал именно то, чего все ждали, что все хотели услышать:

– Мы все равно должны победить! И посвятить эту победу Дудуке.

Он сказал это, как отрубил. И в «Лузитании» воцарилась тишина. Во взглядах людей этих, в глазах, где еще блестели слезы, я увидел сначала недоверие и сомнение, которые быстро сменились надеждой, уверенностью и восторгом.

О Флавио! Что с нами было бы, если бы тебя не было! В конце концов в мире нет ничего невозможного. Флавио прав: о болезни Дудуки завтра узнает весь Рио. «Мангейра», «Портела», «Империо Серрано» и остальные школы сразу же сбросят «Санта-Марту» со счетов. Перестанут считать достойным противником. Будут бороться друг с другом, не обращая внимания на «академиков». И если поднапрячься? Если постараться? Это будет самая сенсационная победа в истории карнавалов, которую «Санта-Марта» посвятит своему великому местре-зала, лежащему сейчас на койке, одинокому, страдающему.

…Всю ночь заседала президенсия школы. Всю ночь не гасли огоньки в окнах бараков, расползшихся по зеленому склону горы Санта-Марта. Женщины гладили карнавальные платья. Музыканты в который раз перетягивали кожу на больших барабанах – сурдос, и до блеска чистили тарелки – пратос – и колокольчики аго-го.

Вышедшие на рассвете газеты с сожалением писали о болезни Дудуки, утверждая в один голос, что «Санта-Марта», конечно, не поднимется теперь выше пятого места и что основной спор за первенство развернется между «Мангейрой» и «Портелой».

Когда солнце уже поднялось над заливом Гуанабара и в переулках Синеландии раздались мерные удары барабана «Бола-Прета» – клуба, который по неписаной, но свято соблюдаемой традиции открывает карнавал своим шествием в субботу утром, президенсия «Санта-Марты» решила, что вместо Дудуки на авениду выйдет Жулиньо, один из его учеников, которого прочили на роль местре-зала лет так через пять-шесть. Спустя еще полчаса Жулиньо вместе с членами президенсии подымался по скользкой крутой тропе на самый верх Санта-Марты к лачуге Дудуки.

Наследник традиций Фокина и Нижинского лежал, повернувшись лицом к стене, если можно, конечно, назвать стеной кусок жести, защищающий его ложе от сырых северных ветров. Дудуке не хотелось видеть солнце и слышать человеческий голос. Строгий лик покровителя Рио – святого Себастьяна, вырезанный из журнала «Крузейро» и прилепленный пластырем над его лежанкой, равнодушно глядел сквозь открытую дверь на далекую желтую полоску пляжа, на котором Дудука ни разу не был и теперь, видно, так и не побывает.

– Слушай, Дудука, – сказал хриплым голосом Натан, теребя в руках старую фетровую шляпу. – Завтра вместо тебя пойдет Жулиньо. Мы привели его, чтобы ты благословил парня.

…И тут я должен честно признаться, что для описания последующей сцены, для рассказа о том, что чувствовал в эти минуты Дудука и что творилось в душе Жулиньо, у меня просто-напросто не хватает слов. Я не берусь за это дело, ибо чувствую, что не смогу передать весь драматизм ситуации, тем более что сам я не присутствовал при этом благословении нового местре-зала «Санта-Марты», я знаю обо всем этом только по рассказу Рауля. Того самого Рауля, который посвящал меня полгода назад в секреты конкурса «Мисс Бразилия», а теперь, в ожидании следующего конкурса, он «делал», выражаясь его языком, очередной карнавал. Болезнь Дудуки была, как я уже сказал, главной сенсацией, а Рауль как один из самых глубоких знатоков и толкователей карнавальных традиций оказался одним из немногих репортеров, убежденных, что «Санта-Марта» без боя оружия не сложит. Поэтому Рауль и оказался в тот драматический миг у постели Дудуки. Поэтому он посвятил Дудуке и его подвигам на Авениде громадную статью. Поэтому и я, предупрежденный Раулем, с таким нетерпением и волнением ожидал в воскресенье вечером начала дефиле.

Вот его, это дефиле, я опишу действительно со знанием дела, ибо я там был, я все это видел, пережил и прочувствовал. А в нашем журналистском деле следует писать только о том, что видел, что хорошо знаешь, что сам, как говорится, пощупал собственными руками.

Авенида Президента Варгаса замерла в ожидании дефиле школ самбы. Весь день она бурлила ажиотажем. С раннего утра сотни больших и маленьких карнавальных блоков уже прошагали по ней свой традиционный маршрут: от храма Канделария до здания военного министерства. Около шести вечера полиция перекрыла доступ на Авениду, и опустевшая широкая полоса раскаленного бетона, вздохнув, казалось, с облегчением, приготовилась к самому тяжкому испытанию. Вокруг Канделарии глухо рокотали барабаны. Там уже выстраивалась школа «Унидос де Падре Мигель», открывающая дефиле, однако растянувшиеся на километр деревянные архибанкады, выстроенные специально для карнавала по обеим сторонам Авениды, не были еще заполнены даже наполовину. Лишь на самой дорогой, крытой трибуне против кабин телевидения и губернаторской ложи, беспокойно ерзали несколько тысяч туристов: американцев, французов, испанцев. Эти грингос не знали, что начало дефиле всегда неизбежно запаздывает часа на полтора или на два и что открывают его две самые слабые школы, переведенные по итогам прошлогоднего карнавала из второй группы в первую. И что поэтому главные события развернутся лишь после полуночи. Точнее говоря, на рассвете, когда пойдут «Мангейра», «Портела» и другие фавориты. Ничего этого грингос не знали, и ровно в назначенный для начала дефиле час – в шесть вечера – они уже галдели на своей самой дорогой архибанкаде, с удивлением разглядывая пустую авениду, с прохаживающимися по бетонной мостовой полицейскими, редкими еще в этот час фоторепортерами и бесчисленными чиновниками из «Секретарии де туризмо».

Даже ложа прессы практически пуста. Рауль, вновь взявший надо мной шефство, убеждал меня не появляться раньше девяти часов вечера. Но я хотел увидеть не только кульминацию, не только дефиле лучших школ, но и приготовление и вообще – все от начала до конца, и поэтому, зная, на что иду, запасся терпением и бутербродами.

Лишь где-то около половины восьмого, когда багрянец заката упал на серый купол Канделарии и густая тень зданий перечеркнула пустую Авениду, истомившиеся туристы заметили, что она начинает оживать. Вспыхнули и погасли прожекторы: это телевизионщики ставили свет. Из репродукторов заструилась музыка. Взревели и пронеслись полицейские мотоциклы. Засверкали вспышки репортерских блицев, высвечивая губернаторскую ложу, в которой появился невысокий седеющий сеньор, воплощение спокойствия, величия и уверенности в собственной непогрешимости. Поклонившись приветствовавшим его зрителям и передав, не глядя, шляпу стоявшему за его спиной адъютанту, губернатор опустился в обшитое красным бархатом кресло, словно на пьедестал мраморного памятника самому себе. В соседнем кресле столь же величаво утвердился гость губернатора – долговязый, напоминающий французского комика Фернанделя американский посол в Бразилии Чарльз Элбрик.

Снова взревели полицейские мотоциклы, очищая Авениду от просочившихся сквозь полицейские цепи зевак, из репродукторов грянул гимн Рио – «Сидаде маравильоза», и в начале проспекта – у подножия Канделарии показалась небольшая колонна автомашин.

На переднем открытом «джипе» красовалась плотненькая веселая мулаточка в красном «бикини» с лентой «Королева карнавала» через плечо. Рядом с ней – два веселых толстяка в расшитых блестками и галунами мундирах с коронами на головах, опоясанные зелеными лентами, на которых белой и золотой вязью вышиты слова: «Гражданин Самба» и «Король Момо».

Кланяясь, улыбаясь и помахивая руками, они проехали, сопровождаемые колонной флагов и транспарантов, после чего Авенида вновь затихла. Прошло еще полчаса, и когда кое-кто из притомившихся грингос уже собрался покидать архибанкаду, браня себя за опрометчивое решение приехать на этот беспорядочный и непонятный карнавал, из репродукторов, словно прорвав плотину, хлынул, затопив Авениду, грохот батареи «Унидос де Падре Мигель». Дефиле началось!..

«Сайта-Марта», которой по жеребьевке достался предпоследний – девятый номер, обязана была выйти на исходный рубеж у Канделарии к трем часам ночи, построиться для начала шествия в пять и начать дефиле в шесть часов утра. Исходя из этого, президенсия разработала свое расписание, по которому школа собиралась в районе «Лузитании» в девять вечера, в полночь проводилась проверка готовности и начиналась погрузка декораций – «аллегорий» на грузовики, арендованные у находящейся неподалеку мебельной фабрики «Санта-Витория», где работал Зека и добрая четверть мужского состава школы. В половине второго ночи погрузка была закончена, и школа двинулась к месту сбора у Канделарии.

Разумеется, как всегда, график дефиле не выдерживался. Зелено-белая колонна «Империо Серрано», которая должна была начать шествие в девять вечера, вышла на Авениду в половине двенадцатого. Один из главных фаворитов – бело-голубая «Портела» со своими тремя тысячами пассистов и каброшас вместо половины одиннадцатого вечера двинулась в три часа, когда на посветлевшем заднике неба начали все четче прорисовываться округленные купол и башенки пока еще черной Канделарии.

«Портела», кстати сказать, избрала темой своего дефиле-представления защиту Амазонии от посягательств со стороны США. Все то, о чем в последние месяцы писали на эту больную тему газеты, сообщали телевизионные и радиопрограммы, можно было увидеть в костюмах, в «аллегориях», в самбе «Портелы». По Авениде шли рыбаки, добытчики каучука – серингейрос, охотники за алмазами и золотом – гаримпейрос. Были в рядах «Портелы» и несколько Фуллеров и Селигов, символизировавших хищников-янки, проникающих в Амазонию, грабящих ее несметные богатства.

Одна за другой с интервалом в два-три часа уходили школы с линии старта. Пятитысячная розово-зеленая «Мангейра» двинулась, когда было уже совсем светло.

Я сказал «розово-зеленая» «Мангейра», «зелено-белая» «Империо Серрано», «бело-голубая» «Портела»… Дело в том, что по традиции каждая школа самбы, подобно футбольному клубу, всегда использует в своих костюмах и декорациях в качестве доминирующих, преобладающих два цвета, по которым ее и различают болельщики.

Каждая школа выходила на Авениду, словно на поле битвы. Борьба эта началась не сегодня и не вчера. Как это повторяется ежегодно, она вспыхнула на другой день после объявления результатов прошлогоднего дефиле, когда ликовала «Портела», закатив макаронаду на пять тысяч тарелок и выставив бесплатно всем желающим пять бочек пива «Брама», когда бился в истерике президент «Мангейры» Жувенал Лопес, крича, что его школу засудили проходимцы-судьи, подкупленные «Портелой», когда занявшая необычно низкое, восьмое место «Вила Изабел» разожгла в знак траура костры, побросала в них остатки декораций и костюмов, а затем с позором прогнала всю свою президенсию.

Но уже на следующий день после этих восторгов и слез школы начали новый раунд вечной, никогда не утихающей войны. Войны, в которой отсутствуют правила и уставы, нет запрещенного оружия и все средства для достижения победы хороши.

Какие именно средства? Любые!.. Рауль рассказал мне о некоторых из этих хитроумных, иногда даже коварных, а случалось, и болевых приемах. Взять, например, прошлогоднего чемпиона «Портелу»: стремясь закрепить успех и завоевать звание «би-кампеона», то есть двукратного чемпиона карнавала, она решила на дефиле нынешнего года оснастить руководителей отдельных звеньев и подразделений своей колонны… транзисторными радиопередатчиками, чтобы они могли командовать шествием, поддерживая между собой постоянную связь. «Вила Изабел», горя желанием реабилитировать себя за прошлогоднюю неудачу, решила переманить у «Мангейры» ее знаменитую порта-бандейру. Мулатка Неиде отклонила это заманчивое предложение, несмотря на жгущую сердце обиду на директорию «Мангейры», которая отказалась помочь ей деньгами на обновление карнавального платья после того, как Неиде пришлось все собственные сбережения израсходовать на восстановление своей лачуги, разрушенной жестоким январским наводнением.

«Мангейра» тоже готовилась встретить своих соперников во всеоружии: во-первых, она отпечатала листовки, которые будут сброшены в разгар ее дефиле с крыш небоскребов Авениды. В листовках большими буквами напечатано: «Половина этот! Авениды заполнено торсидой „Мангейры“. Спасибо вам, друзья!» Купив таким образом симпатии зрителей, «Мангейра» не забыла и о настроении судей: она решила в ходе шествия вручить каждому из них по восемнадцатитомному комплекту сочинений писателя Монтейро Лобато, творчеству которого посвящалась самба «розово-зеленых».

Листовки «Мангейры» усыпали Авениду, уже залитую солнцем. А очередь «Санта-Марты» еще не наступила. Почти всю ночь и все утро, ожидая своей очереди на отведенном ей позади Канделярии небольшом пятачке площади Пия Десятого, разминались пассисты и каброшас «Санта-Марты». Разминались около семи часов подряд! Нормального человека после такой «разминки» в лучшем случае неудержимо потянет в постель. А многих придется отправлять в больницу. Но в данном случае речь у нас идет не об обычных людях, а о рвущихся в бой за звание чемпиона бразильского карнавала «академиках» «Санта-Марты». Видимо, это одна из тех экстремальных ситуаций, когда человеческий организм обнаруживает самые немыслимые и невероятные резервы и возможности.

В десять утра, когда тронулась восьмая школа – черно-золотая «Сан-Клементе», усиленный мегафоном голос распорядителя: «„Санта-Марта“ – к построению!», словно искра, упавшая в гигантское бензохранилище, зажег школу предстартовой лихорадкой. Толкаясь и теснясь, она начала выстраиваться рядом с Канделарией. В воздухе повисли крики, шум, ругательства. У доны Марии, наряженной принцессой Изабель, лопнул корсет. Кто-то потерял пряжку от башмака. Отлетело колесо у повозки с аллегорией, изображавшей дворец императора Педро Примейро. Вечные неурядицы, без которых не обходится ни один дефиле. Они всегда обнаруживаются в ту самую минуту, когда дана команда строиться, когда нет уже ни секунды на то, чтобы исправить их, когда кажется, что все пошло прахом, все пропало, и людьми овладевает тупое отчаяние. Но в этот миг звучит пронзительный свисток Зеки, и в следующее мгновение, повинуясь ему, над буйной, спорящей, негодующей, плачущей и смеющейся колонной вдруг грохотом взрывается оркестр-батарея. Пошла! «Санта-Марта» пошла!.. Пронзительно вскрикнули куики, рассыпались треском реко-реко, озабоченно зачастили тамбурины, ухнули большие барабаны и зашелестели пандейро. Длинная желто-красная колонна школы дрогнула, замерла на секунду, прислушиваясь к ритму, и потекла, заполняя собой серую полосу бетона между трибунами.

«Леди и джентльмены! Мадам и месье! Уважаемые сеньоры, дамы и господа! – звучат из репродукторов на разных языках охрипшие голоса дикторов. – На Авениду выходит школа самбы „Академикос де Санта-Марта“».

Тупо вперяясь в розданные гидами буклеты, немногочисленные обалдевшие после бессонной ночи грингос безуспешно пытаются понять, в чем отличие «Санта-Марты» от восьми уже прошедших школ. А закаленные в карнавальных марафонах кариоки на заполненных до отказа дешевых трибунах, подкрепляющие свои силы ларанжадой, жареными орешками и сушеным картофелем, встречают «академиков» шквалом подбадривающих оваций.

Впереди колонны ползет сколоченный из толстой фанеры, раскрашенный и установленный на самодельной тележке с двумя велосипедными колесами герб школы – громадная золотая арфа с надписью: «Школа самбы „Академикос де Санта-Марта“ приветствует представителей гражданских, военных и религиозных властей, прессу печатную, телевизионную и радио, а также весь народ и просит уступить ей дорогу».

За этой тележкой тяжело ступает президент школы Натан, величественный и гордый, как застывший в бронзе на площади Тирадентиса памятник первому императору Бразилии дону Педро де Алькантара Франсиско Антонио Жоао Карлос Шавьер де Пауло Мигель Рафаэль Жоакин Жозе Гонзага Паскоал Сиприано Серафим де Браганса и Бурбону.

Натан приветствует публику спокойным, уверенным движением поднятой над головой руки. Он действительно велик в эти минуты, старый Натан. В жилах у него, может быть, и не такая голубая кровь, как у Бурбонов, но чувства собственного достоинства наверняка не меньше.

За ним идет шеренга директоров в черных сюртуках и блестящих цилиндрах, равняясь на правофлангового – Флавио, до блеска выбритого, подтянутого, быстрыми движениями снимающего с крахмального манжета сорочки невидимые глазу пылинки.

За величавыми, строгими директорами на Авениду втягиваются шеренги пассистов и каброшас. Как армия делится на дивизии, полки и батальоны, так и многотысячная колонна школы самбы, чтобы быть управляемой в этом бою, делится на «алы» – несколько десятков подразделений со своими экзотическими названиями, со своими руководителями, костюмами, собственной манерой танцевать самбу в рамках общего для всей школы сюжета. Дефиле «Санта-Марты» воплощало в танцах, костюмах и декорациях тему: «Бразилия от Кабрала до наших дней». И шествие каждой алы иллюстрировало определенную главу истории страны. Ала «Золотые крылья» изображала индейцев, приветствующих первооткрывателя этой земли португальца Педро Алвареса Кабрала. Среди них я увидел Старого Педро. Старик, видимо, соблазнился самым дешевым и легким для изготовления костюмом индейца: полотенце вокруг бедер, красная краска на лице и гусиное перо в волосах. Ала «Драгуны Независимости» нарядилась в первых землепроходцев, обследовавших территорию будущей Бразилии. Ала «Дамы и кавалеры из казино „Флуминенсе“» инсценировала историю отмены рабства в стране. Потом шла традиционная для каждой школы большая ала байанок – мулаток и негритянок, наряженных в белоснежные пышные юбки с кринолинами и накрахмаленные кофты. Где-то среди них – пышногрудая Силвия. Взяв из пансионата тринадцатилетнюю дочь Терезинью, Силвия на три дня и четыре ночи карнавала отрешилась от своей тяжкой древнейшей женской профессии и с головой погрузилась в карнавальный водоворот, отдаваясь привычному, но всегда пьянящему чувству восторга и страха. Восторга – понятно от чего. А страха – от сознания того, что «Санта-Марта» может проиграть.

Солнце уже поднялось в зенит, заливая Авениду нарастающей волной зноя. Скоро полдень. Шеренга директоров, равняясь на Флавио, уже дошла до губернаторской ложи, а хвост колонны еще извивается где-то в километре отсюда у подножия Канделарии. Блестят бинокли и объективы кинокамер грингос. Словно орудийные стволы, ощерились телекамеры, крупным планом транслирующие на Европу и Северную Америку надменную физиономию Флавио со струйками пота, текущими за мокрый воротник сорочки из-под серого от пыли цилиндра. На тротуарах плавится асфальт. Радиокомментаторы с восторгом сообщают, что к двенадцати часам дня уже побиты два рекорда: продолжительности шествия школ и температуры воздуха в полдень карнавального понедельника. Никогда еще за последние сто лет градусник не отмечал к двенадцати часам дня 42 градуса в тени. В тени! Но ведь «Санта-Марта» идет по солнцу…