Текст книги "Сопка голубого сна"

Автор книги: Игорь Неверли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Только в тюрьме я понял, кто меня предал. Следователю я заявил, что действительно собирался убить царя, но больше ничего не скажу. Он ответил: «Этого вполне достаточно» – и велел подписать показания. Я послушался, сознавая, что подписываю себе приговор, но мне было все безразлично. Мысль о том, что я мог полюбить такое подлое создание, как Юлия, и позволил обмануть себя, как мальчишка, была невыносима.

Из камеры-одиночки меня перевели в общую камеру, где сидел один любопытный тип. На улице Ново-липье накрыли типографию социал-демократов. В числе арестованных был один очень образованный еврей, специалист по восточным языкам, знавший, в частности, арабский, ассирийский и персидский. У него были богатые родители, и по доброму совету врачей он прикинулся сумасшедшим и попал в психиатрическую больницу. Остальных судили, а поскольку тогда еще не было военного положения, то дело рассматривал гражданский суд, и приговоры были мягкие – кому год-другой крепости, кому ссылка. Тогда мой сосед решил, что ему нет смысла строить из себя сумасшедшего, и заявил врачам, что здоров, пусть его отправят обратно в тюрьму. Врачебная комиссия внушает ему, что он псих, но поскольку он стоит на своем, то его возвращают в тюрьму. А тут уже военное положение, судит трибунал, и ему дают двенадцать лет каторги. Вот тогда-то мы с ним встретились. Он в кандалах, ходит беспрестанно из угла в угол, потом вдруг остановится и как грохнет об стенку головой – даже эхо раздается. В конце концов, он действительно сошел с ума.

А по моему делу следствие велось быстро, и вскоре назначили суд.

Все было кончено, мне оставалось только умереть с достоинством. Я надел белую сорочку, исповедался и получил короткое свидание с сестрой, успевшей тем временем выйти замуж за маленького человека с большими претензиями, кассира Варшавско-Венской железной дороги, который свою жажду власти удовлетворял дома, тираня Халинку. И вот суд. Военный трибунал. Председатель – генерал от артиллерии, Смирнов, два полковника, от кавалерии и от инфантерии, капитан и поручик. Зачитали обвинительное заключение. Председатель спросил, признает ли подсудимый себя виновным. Я ответил, что признаюсь в намерении убить царя. Судьи посерьезнели, обвинитель ликовал. Предъявили вещественные доказательства, пистолеты, бомбу: «Этой хлопушкой вы хотели взорвать поезд его величества?» – «Да, а хлопушка это или нет, не знаю, я в бомбах не разбираюсь, какую дали, такую взял».– «Кто дал?» – «Потомская».– «Кто она такая?» Прокурор спешно разъясняет, что это крупная деятельница «Пролетариата», пока неуловимая. На суде выяснилось, что царь вообще не собирался ехать в Беловежскую пущу, не думал охотиться на глухарей, ведь надо быть заправским охотником, чтобы прыгать по болоту с кочки на кочку, а царь никакой не охотник, раз в год по необходимости участвует в официальной охоте, и тогда у него за спиной стоит меткий стрелок и стреляет вместо него. Какие люди живут на хуторе под Черемхой, если таковой вообще существует, прокурор сказать не мог. И так далее. Смирнов все разбирал детально, и получалось, что весь заговор – шитая белыми нитками полицейская провокация: просто нужно было раскрыть покушение на царя. Но подсудимый признал себя виновным, упорствовал прокурор, а когда дело касается жизни его императорского величества, то намерение следует рассматривать как свершение, и поэтому он требует для меня высшей меры наказания – смертной казни. Суд не мог отрицать наличия у меня дурных намерений и наказал меня за них четырьмя годами каторги и вечным поселением в Сибири.

После суда Смирнов сошел с трибуны и подошел ко мне.

– Ну как, молодой человек, довольны вы приговором?

Я смутился, не знаю, что сказать, как социалист и как поляк я должен бы ему нагрубить, но чувствую, что не в состоянии, пожилой ведь человек, да и сделал для меня все, что мог.

– Отбудете срок на каторге,– продолжал Смирнов,– это пережить можно, а когда вас привезут на поселение, бегите. Но не сюда, на Вислу, здесь мы вас поймаем, а в Китай.

Он, должно быть, не знал, что существует русско-китайское соглашение о выдаче беглых преступников.

Но это еще не все. Самое страшное для меня случилось через два месяца после вынесения приговора. Когда меня в кандалах гнали по этапу на каторгу в Акатуй, Перепецько с Завистовским попались при попытке перейти границу. Они оказали сопротивление, ранили одного солдата, и военный трибунал не проявил к ним никакого снисхождения, приговорил к смертной казни. Ну а поскольку я проходил по этому же делу и живу, то родилась сплетня, что я их оговорил на суде, я провокатор, а приговор мой фиктивный. Меня ударили по самому больному месту – по моей гордости, по моему доброму имени.

– Полноте, пан Бронислав, никто из тех, кто вас знает, не поверит этим бредням.

– Ошибаетесь, пан ксендз. Я знаю только двух людей в Польше, которые в это не верят и считают меня честным человеком. Это Стефания Семполовская, милосердная мать политических узников, и Эдвард Абрамовский, экономист и безгосударственный социалист, против которого я боролся. Оба они благородные люди, хотя не просто не любят, а терпеть не могут друг друга.

– Вот уж, действительно, мало жил, а много пережил,– вздохнул Войцеховский.– Тяжкие испытания выпали на вашу долю... Но теперь-то вы устроились? Работаете?

– Спасибо. Тут мне повезло. Я занялся охотой и встретил человека, у которого многому можно научиться. Я к нему питаю любовь и уважение. Это Николай Чутких.

– Хороший работник и честный человек,– подтвердил ксендз.

– Мы с ним провели зиму в тайге, и я заработал на мехах полторы тысячи рублей.

– Полторы тысячи! – воскликнул Войцеховский.– Ну и ну, мне пришлось пять лет тяжело работать, прежде чем я добился такого жалованья.

– Но я все потерял.

– Как же так?

– Устал за день, пропотел, решил искупаться. Снял с себя все и прыгнул в воду. Поиграл с собакой, поплавал по течению и против течения, а когда вышел на берег, не нашел ни одежды, ни денег, ни ружья, ни лошади – ничегошеньки. Все унесли.

– И вы голым остались? Господи, боже мой!

– И ничего не удалось вернуть?

– Ищи ветра в поле... У меня остались только вот эти часы, купленные в Париже, потому что валялись в траве и воры их не заметили, да наган с двумя патронами, ни к чему уже, в сущности, не пригодный – где я куплю патроны, не имея разрешения на оружие.

– И как же вы теперь?

– Мы строим дом в тайге, я зарабатываю тридцать рублей в месяц. ...Больше всего мне жалко ружья – плохое ли, хорошее ли, но оно меня кормило.

– То есть вы хотели бы иметь ружье? Хорошее ружье?

– Да хоть какое, лишь бы стреляло.

– Вы знаете «Парадокс»?

– Нет. Что это такое?

– А английскую фирму по производству охотничьих ружей, Ричардсона, знаете?

– Слыхал.

– Так вот в 1906 году Ричардсон выпустил на рынок фантастическую двустволку – стволы гладкие, только в самом конце, в месте сужения – нарезные. В результате «Парадокс» бьет дробью как любое хорошее ружье с 60 шагов, а пулями – с 200. Будучи в Варшаве, я приобрел такое в охотничьем магазине на Королевской. 800 рублей отдал.

– Ну и ну, на такие деньги можно в Сибири год прожить.

– Конечно, но, увидев такую игрушку, я не смог удержаться. Хоть пару лет, думаю, постреляю из «Парадокса» .

– Почему пару лет? Вы в отличной форме и здоровье у вас...

– Нет, дорогой мой. И форма и здоровье подходят к концу. Что поделаешь, восьмой десяток разменял, приходится распрощаться с ружьем. В Европе, когда ты стоишь и на тебя выгоняют зверя, я бы еще, может, пострелял, но здесь, самому выслеживать дичь, брести по снегу, по ухабам... Нет, это уже не для меня. Пробовал. Тяжело. Остаетесь вы, пан Бронислав.

– Я?! Да вы что, пан Нарцисс?

– Да, в достойные руки... А вы иногда, беря в руки «Парадокс», прибавьте мысленно к тем двум в Польше еще третьего здесь, в Сибири, Нарцисса Войцеховского, который вас уважает и восхищается вами!

ВЫСТРЕЛЫ ИЗ «ПАРАДОКСА»

К началу сентября дом подвели под крышу. Просторный сруб, пятистенок, с парадным и черным ходом, двумя комнатами и кухней, притом что на чердаке, в случае надобности, можно сделать еще две комнатки. Земляная насыпь шириной около метра и такой же высоты, поверх фундамента, окружающая дом и обрамленная дощатой стенкой, держала снизу тепло. Печей предполагалось две – кухонная с полатями, обогревающая кухню и смежную с ней комнату, со стороны комнаты облицованная голландским кафелем, и еще одна во второй комнате с таким же кафелем. Печи не были еще готовы, равно как восемь окон и две двери. Но полы двойные, из лиственничных и кедровых досок, уже были сделаны, так же как и потолки, тоже двойные. Щели между бревнами снаружи законопатили мхом и глиной, изнутри тоже замазали глиной.

Бронислав принялся на пару с Шулимом обшивать комнату лиственницей, когда вдруг Николай окликнул его сверху:

– Иди сюда, Бронек, глянь, какой вид!

Николай сидел на крыше и с помощью Данилы покрывал ее корой, временно – зимой он заготовит гонт и по весне отдерет кору и покроет крышу гонтом.

Бронислав вытер запачканные глиной руки, поднялся на чердак и выглянул наружу. Широкая просека уходила вдаль, постепенно спускаясь под осенней, потускневшей синевой неба. До сих пор они работали в лесу и мало что видели за деревьями, теперь же с крыши открывался вид на всю таежную долину. Бронислав замер от восторга. Это было как в сказке. Казалось, он из мрачного подземелья попал на вершину горы, залитой солнцем и морем. Под его ногами верст на двадцать, до самого горизонта, колыхалось море тайги, то вздымаясь сопками, то опадая, играя всеми оттенками зелени – от темно-изумрудного до светло-салатного, а у подножия горного хребта, на котором стоял их дом, бежала река, разрезая курчавую поверхность леса живой, ртутной лентой, плавно изгибалась к северу, к Ангаре, потеряв по дороге озерцо, словно зеркало, сверкавшее в траве.

– Красивое место выбрал ты для дома, ничего не скажешь... Не думал я, что в Сибири бывает такое.

– Ты не думал... Я сорок лет хожу по тайге, а лучше места не видал.

Спустя несколько дней Бронислав с Шулимом, работавшие внутри дома, удивились внезапной тишине – замолкла пила, с утра до вечера рассекавшая дерево, но ее не сменил, как обычно, скрежет напильника, точившего зубья. Они подошли к окну и увидели людей с лошадьми. Митраша, немой племянник Николая, с Федотом, старшим сыном Акулины, пригнали четырех вьючных лошадей с продуктами, гвоздями и посылкой для Бронислава.

Посылка была большая, крепко перевязанная веревкой и обшитая холстом. Они ее разрезали по швам, чтобы не повредить ткань, здесь на безлюдье все может сгодиться, развернули и увидели жесткий футляр из коричневой кожи. Бронислав открыл его. На зеленом сукне, словно драгоценности, лежали приклад и стволы. Рядом – письмо.

«Многоуважаемый пан Бронислав!

Только теперь, спустя два месяца, у меня представилась возможность сдержать свое слово и с доверенным человеком, который едет к Зотову, а по дороге заскочит к ксендзу Серпинскому, с искренним удовольствием послать вам обещанный «Парадокс». Очень прошу, берите, не стесняйтесь, дарю вам его от чистого сердца и убежден, что он попадает в хорошие и достойные руки.

Заодно прилагаю атрибуты: двести зарядов дроби и двадцать пять пуль, машинку для закручивания, сорок медных гильз, чтобы вы могли сами снаряжать патроны, и формочку для отливки пуль, а также патронташ, которым я почти не пользовался. С правой стороны я приделал гнездо для компаса, который вам тоже, несомненно, пригодится. А пули, чтобы не смешались с дробью, я всегда носил на груди в газырях, как черкес. И, наконец, поскольку вы упомянули, что у вас осталось всего два патрона к нагану, я купил пятьдесят штук, это мне не составило никакого труда, у меня есть разрешение на пистолет. А вам хватит на годы.

Помогай вам бог! Нарцисс Войцеховский.

Р. 8. Если в мае вам попадется изюбр, пристрелите его, пожалуйста, и пришлите мне панты. У меня дома больной».

Растроганный Бронислав сидел неподвижно, держа в руке письмо,– воистину по-царски одарил его Войцеховский!

– Ну, чего ты ждешь? – не выдержал Николай.– Собери ружье и проверь, как оно стреляет.

Сборка у Бронислава не получалась, Николаю пришлось помочь.

– Вот как это делается... Ты что, никогда двустволку не собирал?

– Я ее держал в руках только в Париже шесть с лишним лет назад. Да и давали мне ее там всегда собранную.

– Вот тебе и на... Бьет без промаха, а собрать ружье не умеет.

Он проверил калибр.

– Двадцатый. Для меня маловато... Но это неважно. Они внимательно осмотрели ружье. Разброс небольшой, дробь сосредоточена в середине диска.

– Знаешь, такого узкого снопа дроби я еще не видал... Из твоего «Парадокса» попадает в цель больше дробин, чем из моего двенадцатого калибра. Но для этого надо стрелять, как ты... Ну а сейчас попробуем пули.

Он протянул Митраше листок бумаги, кусок коры и гвоздь.

– Прибей вон к тому дереву, тут будет шагов двести.

Митраша побежал и прибил. На фоне белой бумаги ярко чернела кора. Бронислав прицелился и выстрелил. Митраша подбежал, карандашом, который у него всегда был г собой, что-то написал на бумаге и вернулся к ним.

– Сто девяносто шагов,– сказал Николай, взглянув на бумажку.– В самую середку... Ну, братец, досталось тебе ружье, о каком каждый мечтает, но мало кто имеет, во всяком случае у нас, в Сибири, можно по пальцам сосчитать... Вы ведь понимаете, мужики,– обратился он к молчавшим товарищам,– у Бронислава сегодня большой день, он получил великолепное ружье, стал настоящим охотником, такое не забывается. Так что тащи, Бронек, барахлишко в свой балаган, отправляйся в тайгу и добудь нам к ужину жаркое, чтобы мы могли это дело отметить, выпить за твое здоровье, за твое счастье... Теперь полдень, давайте работать, мужики, а в шесть часов – шабаш!

Бронислав в своем балагане вынул из ячеек широкого охотничьего пояса двадцать патронов, чтобы он стал легче, оставил только три патрона крупной дроби и два мелкой, застегнул, на грудь слева приколол, по совету Войцеховского, газырь на десять пуль, подвесил к ремню таежный нож, зарядил наган пятью пулями, которых недоставало, и сунул его в карман, подумав, что придется сшить для него специально глубокий кожаный карман или носить его в кобуре на подтяжках под мышкой, наконец, зарядил правый ствол «Парадокса» крупной дробью, а левый – пулей, надвинул пониже на глаза свою синюю кепку, проделывая все это быстро, сноровисто, внешне спокойно, хотя душа у него пела от радостного возбуждения – вот он снова вооружен.

Когда Бронислав вышел из балагана, Брыська чуть не обезумел от радости, увидев у него на плече ружье. Три месяца хозяин не охотился и жизнь без выслеживания дичи потеряла для бедняги чуть ли не всю свою прелесть, он чувствовал себя не гордой и уважаемой охотничьей собакой, а простой дворнягой, охраняющей дом. Он прыгнул с разбега Брониславу на грудь, лизнул его в лицо, описал круг по двору, радостно визжа, снова прыгнул и помчался в лес, оглядываясь, идет ли хозяин за ним. Бронислав, снова обретя уверенность в себе, шагал прямо, мимо охваченных осенней дремотой деревьев, еще без всякого плана, но с твердым предчувствием удачи, дошел до конца плоскогорья и начал спускаться по пологому склону вниз, на самое дно лесного моря.

Вернулся он в шестом часу, неся на голой спине рогача; рубашку снял, чтобы ее не запачкать.

– Где ты подстерег этого козла? – спросил Николай.

– У реки, за устьем нашего ручья, версты три или четыре отсюда. Я стоял за деревом, увидел издали, как он переплывает реку, и двинулся туда. Он вышел на берег, отряхнулся, с минуту прислушивался, принюхивался, а потом пошел пастись на маленькой полянке среди лиственниц. Слишком далеко от меня, чтобы стрелять. Я осторожно подкрался и со ста пятидесяти шагов выстрелил, уже не сомневаясь, что попаду.

– Что и говорить, выстрел в шею, убит наповал.

– Да, я терпеть не могу ранить. Отвратительно себя чувствую, когда раненый зверь уходит подыхать в тайгу. Потому и старался целиться в шею. Тогда или наповал, или, если пуля минует аорту и шейные позвонки, зверь убежит и поправится.

Солнце давно уже село, когда они развели костер за домом и Николай налил из бидона с водкой по первому крючку, поднес всем своим помощникам и поднял тост: «За Бронислава, чтобы ему всегда везло на охоте и в жизни!» Шулим из рыбы, пойманной в ручье, сварил с Евкиными приправами такую уху, что все пальчики облизывали, потом он бросил на раскаленную сковороду восемь ломтей козлиной печени, а Николай налил по второму крючку. Затем Шулим дал каждому по шампуру с кусками сырого мяса, сала и с черемшой, и они жарили на углях шашлыки, запивая третьим крючком. А в заключение попробовали диковинные для этих мест овощи: помидоры, огурцы, лук из корзинки ксендза Леонарда.

Весело, с шутками, прибаутками, песнями они отпраздновали получение Брониславом отличной охотничьей снасти... Под конец Николай сказал, обращаясь к Митраше и Федоту:

– Помните, я велел вам оставить железные коленчатые трубы на Мысу и на Переправе? Так вот теперь вы построите там избушки, чтобы, идя к нам или от нас, можно было переночевать и отдохнуть. Маленькие избушки, три на четыре шага, с печками, к которым вы приладите эти трубы. Передняя стенка две с половиной сажени высоты, задняя две, крыша односкатная, без окон... Вы столько раз видели, как я ставил дома и клал печи, помогали мне, должны теперь справиться.

Митраша кивнул, Федот сказал: «Справимся, дядя Коля».

– Да, я не сомневаюсь. Больше недели на такую избушку у вас не уйдет, так что на обратном пути за две недели все сделаете.

Назавтра, перед их отъездом, Бронислав написал, пристроившись на пенечке, благодарственное письмо Нарциссу Войцеховскому, рассказал вкратце о своей жизни в тайге и обещал сделать все возможное, чтобы добыть майские панты.

Ему не терпелось снова идти в лес, но все работали на стройке, и он, пересилив себя, тоже шпаклевал стены и обшивал их тесом. Николай разделался с крышей и принялся за печи, Данила соорудил себе верстак и делал косяки, окна, двери, два других плотника с утра до вечера пилили бревна на доски и брусья. Поляна вокруг дома походила на лесопилку, заваленную стройматериалами, которые начали уже укладывать штабелями.

Так пролетели сентябрь и октябрь, один раз только они устроили себе перерыв на день, когда Бронислав уговорил Николая идти за яблонями. Николай пошел в тайгу и где-то у реки нашел дикие сибирские яблони с плодами, мелкими, как вишни. Он выкопал молоденькие деревца и посадил, по примеру ксендза Леонарда, около дома на южной стороне «двенадцать апостолов». «Прививать будем через два года»,– сказал Николай, а Бронислав подумал: «Когда здесь уже будет Акулина с тремя младшенькими».

К первому ноября дом и баня у ручья были готовы. Осталось надрать гонт, пристроить парадное крыльцо, или, вернее, террасу, сарай и огородить двухметровой высоты забором три десятины сада и пастбища. За неделю до этого выпал снег и началась зима. Приехали Митраша с Федотом, привезли на трех вьючных лошадях продукты, лыжи, шкуру убитого Брониславом медведя и письмо от Васильева. Вечером на кухне, у жарко натопленной печки, состоялся прощальный ужин. Николай поблагодарил всех за старание, расплатился; выпили за здоровье хозяина, за благополучие его домашних, поговорили и легли спать. Назавтра уехали Митраша с Федотом, а с ними, на освободившихся от поклажи лошадях, и три плотника.

Васильев писал:

«Удинское, 25 октября 1911 года. Дорогой Бронек!

Ты спрятался где-то в таежной глуши и не подаешь признаков жизни. Напиши, как живешь и как твои дела. Надеюсь, вы уже закончили строительство дома и начали охотничий сезон. Какие там места в этом смысле?

Наша тихая деревенская жизнь вдруг оживилась, будто в застойный пруд начали по каналу подавать свежую воду. Успех молочного кооператива превзошел все ожидания. В члены записалась почти вся деревня, а ведь в ней жителей больше тысячи. Начали сразу действовать в двух направлениях – скупка молока и продажа продовольственных товаров и домашней утвари. Наша лавочка стала тесновата. Решили построить большой магазин. Меня, политического ссыльного, пораженного в правах, правление кооператива назначило на должность директора магазина, поручив также надзор за строительством. Первого июля кооперативный банк открыл нам кредит на строительство. Мы принялись за дело с большим энтузиазмом, которым сумели заразить работающих на стройке специалистов. Представь себе, что за три месяца, до пятнадцатого октября, сделали фундамент под здание длиной в 52 и шириной в 10 шагов и выложили кирпичом все подвалы под склады. К маю мы заготовим материал и начнем строительство дома в четыре помещения (торговые залы) с двумя входами, конторой кооператива и комнатой для приезжих наверху. Теперь начинаем пробное производство сибирского сыра «Уда». Оказалось, что у нашего удинского молока своеобразный вкус и очень высокая жирность. Мы нашли хорошего сыродела, который этим занимается.

Большой привет от Насти, Тетюхина, ксендза Серпинского и даже от Фрумкина. Твой Иван В.

Р. 8. У нас новый премьер-министр Коковцев, заменивший убитого Столыпина. Прилагаю три газетных вырезки для твоего архива».

Вырезка первая:

«ПОКУШЕНИЕ П. А. СТОЛЫПИНА

15 сентября. – Во время торжественного спектакля – оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» – в Киевском городском театре, во время второго антракта в одиннадцатом часу, когда Его Величество покинул ложу, а публика выходила из зала, Председатель совета министров Столыпин, стоя у своего кресла, беседовал с генералом Сухомлиновым. Вдруг безукоризненно одетый мужчина во фраке встал со своего места в восемнадцатом ряду и, держа правую руку в кармане, подошел вплотную к Председателю совета министров, дважды выстрелил из пистолета почти в упор и направился к выходу. Столыпин упал в кресло. Пользуясь замешательством в зале, преступник дошел до двери в коридор, но там его схватили и начали избивать. На звук выстрелов зрители вернулись в зал, в ложе появились Его Величество и Великие княжны Татьяна и Ольга. Убедившись, что Император цел и невредим, публика, исполненная верноподданнических чувств, устроила ему патриотическую овацию и потребовала исполнить государственный гимн. Между тем тяжело раненного Председателя совета министров Столыпина отвезли в ближайшую клинику врача-поляка Маковского. Террористом оказался Дмитрий Богров, стажер-юрист и сын миллионера, киевского адвоката, еврея по происхождению, но христианского вероисповедания».

Вырезка вторая:

«ПОХОРОНЫ СТОЛЫПИНА И СУД НАД БОГРОВЫМ

22 сентября.– Тело Столыпина перенесено из клиники Маковского в церковь Печерской лавры. Всеобщее внимание привлекли шагавшие в траурном кортеже монархические организации с хоругвями, сотни венков на трех катафалках, в том числе два особенных – огромный венок от Союза русского народа с надписью: «Не запугаете!» и венок «От убитой горем еврейской общины»...

Сегодня в местном окружном военном суде слушалось дело стажера-юриста Дмитрия Богрова по обвинению в убийстве Председателя совета министров П. А. Столыпина. Суд шел при закрытых дверях. Председателем судейской коллегии был генерал Ренгартен, обвинителем – полковник Костенко. В зале присутствовали министр юстиции-Щегловитов и киевский генерал-губернатор Трепов.

Из двенадцати вызванных свидетелей явились семеро. Допросили только начальника киевской охраны, жандармского подполковника Кулябко. Защитники Богрова и он сам от защиты отказались. Военный суд приговорил Дмитрия Богрова к смертной казни через повешение».

Вырезка третья:

«ПОСЛЕ КАЗНИ – ГОЛОСА ПРЕССЫ И ДОГАДКИ

25 сентября.– Богров выслушал смертный приговор спокойно, затем попросил поесть. Его просьбу удовлетворили. После этого осужденный просил прислать к нему в тюрьму раввина.

Сегодня ночью приведен в исполнение приговор, вынесенный виновнику покушения на Председателя совета министров, Богрову; Богров был повешен. При казни присутствовал корреспондент «Нового времени» Савенко.

«Юманите» напечатала заявление заграничного представительства партии социалистов-революционеров о том, что центральный комитет партии и подчиненные ему организации к убийству Столыпина Богровым непричастны.

«Речь» сообщает, что Богров считался человеком, который мог дать департаменту полиции ценные сведения. Во время следствия он держал себя спокойно, даже вызывающе. Заявил, что билетом на спектакль его снабдила охранка. При проверке это подтвердилось. Городской голова предоставил охранке шесть пригласительных билетов на предъявителя, и Богрову достался один из них. Богров показал, что прежде состоял в революционной организации, но в последние годы сотрудничал с охранкой. Как оказалось, Богров был азартным картежником, так же, как и его отец, и поэтому, несмотря на большое состояние отца, постоянно испытывал денежные затруднения.

Подполковник Кулябко заявил, что киевская охранка неоднократно пользовалась услугами Богрова, который состоял на постоянном жалованье, о чем свидетельствуют его расписки. Поскольку Богров заслужил доверие, его специально откомандировали из Петербурга для обеспечения безопасности Председателя совета министров, он обещал разоблачить человека, готовящего покушение, и для этого его снабдили входным билетом и фраком.

«Новое время» обращает внимание на то, что ни одна из революционных организаций не взяла покушение на себя, хотя это ей было бы выгодно с точки зрения пропаганды, а у самого Богрова не было никаких причин совершать это преступление.

Большинство газет удивлено лихорадочной спешкой, с какой провели судебное разбирательство и привели в исполнение приговор. Не исключено, что Богров выполнял поручение лиц близких ко двору и надеялся, как и подполковник Кулябко, что те его защитят.

Знаменательно, что в это время в Киеве находился Распутин и этот провидец за неделю до смерти Столыпина предсказал, что «новым премьер-министром вскоре станет Коковцев».

На полях третьей вырезки Васильев написал:

«Как видишь, Столыпина убили по прошлогоднему сценарию. Та же цепочка, соучастие охранки, Кулябко вместо Гуляева и провидец, угадывающий потаенные желания влиятельной дамы».

– Поглядите, ребята, как у нас получается: я сплю на медвежьей шкуре на полатях, потому что мне так нравится, это для меня самый лучший сон,– сказал Николай вечером, после отъезда Митраши и Федота.– Но Шулим спит на скамье, а Бронислав и вовсе на полу, подстилая бурку. В доме нет ни кроватей, ни стола, один только верстак... И долго мы будем так жить?

– Пока все не оборудуем.

– А когда мы этим будем заниматься, если я начну ходить на охоту? Нет, дорогие мои, у меня еще тысяча рублей осталась, и я могу пока позволить себе делать то, что мне хочется. Поэтому я, пожалуй, постолярничаю и обставлю дом. Спокойно, ребята, не перебивайте. Это никакая не жертва с моей стороны. Я ни о чем другом думать не могу, все мысли о том, как дом внутри оборудовать. Сделаю, значит, кровати, кухонный стол, двойные рамы, чтобы мы не мерзли, шкаф, полки... Ты, Шулим, будешь мне помогать и кашеварить, а Бронислав пусть до поры до времени охотится один.

Так Бронислав начал самостоятельно промышлять зверя.

В пяти верстах от их дома в сторону Прибайкальских гор простиралось большое плоскогорье, поросшее кедровым кустарником и рябиной, среди которых тут и там возвышались вековые кедры. Там оказалось настоящее соболье царство. Кроме того, сохранившиеся под снегом орешки и ягоды рябины привлекали птиц, в первую очередь – глухарей и рябчиков. Как-то раз Бронислав спугнул одного. Тот взлетел, гневно хлопая крыльями, и сел на дерево. Для дроби далековато, но Бронислав сбил его пулей. С тех пор он частенько разнообразил глухарями Евкино меню, состоявшее главным образом из мороженых пельменей.

Но целью его походов туда были не глухари и не рябчики, а соболи. Не рыжие, а черные, со светлым пятнышком на груди, иногда даже с оранжевым пятнышком, за которую купцы платят сверх обычного. Он знал по опыту, что соболь исчезает молниеносно и стрелять его очень трудно. Иногда можно даже услышать его гневное ях-ях, вух-хух и ничего в том месте не обнаружить. Только собака способна его загнать в нору под землей, которую можно обложить сетью. И Бронислав носил с собой сеть. Еще надежнее были силки с беличьей тушкой или другим куском мяса и с льняными оческами, пропитанными медом. На такую приманку соболи попадались изо дня в день по одному, по два... Иногда попадались лисы, однажды лиса откусила себе пол-лапы и оставила ее в силках. В память о людской подлости.

В один из дней Бронислав отправился за соболями не поверху, а низом. Восточносибирская тайга отличается от западной тем, что она светлее, в ней нет такой скученности и мрака, деревья растут свободно, почти как в парке, и обзор намного больше. Он увидел косулю, мелькнувшую меж деревьев. Выстрелил. Странная оказалась косуля, когда он рассмотрел ее вблизи. Величины обычной, но задние лапы длиннее передних, как у кенгуру. Мех темно-коричневый, с множеством светлых пятен. Хотя и самец, но рогов не было, зато с верхней челюсти свисали вниз два саблевидных клыка, больше чем в палец длиною... Бронислав догадался, что это кабарга, реликтовый вид семейства оленей. Он разделывал добычу осторожно, чтобы не задеть мускусной железы – Николай говорил, что она очень ценится, используется в парфюмерии и медицине.

Бронислав ходил и к западу от дома, чтобы ознакомиться с местностью. Однажды он отправился вдоль ручья по течению в белую тишину тайги, лишь изредка нарушаемую стрекотом ореховки или постукиванием дятла. День выдался на редкость погожий и теплый для декабря, было всего несколько градусов мороза, и Бронислав даже вспотел в своей заячьей кухлянке. Около места, где ручей прекращал свое течение и высоким водопадом вливался в реку, он вдруг услышал такое радостное и беззаботное пение птицы, что решил подкрасться и посмотреть, кто это заливается так, словно на дворе не зима, а май. На камне у воды сидела оляпка, которую в этих краях называли водяным дроздом, с темно-коричневой спинкой и белой грудкой, и, задрав кверху клюв, самозабвенно вытягивала трели, в то время как другая оляпка проворно ныряла под водопад, до тех пор пока не выловила бармаша, маленького белого рачка, который очищает реки, выедая падаль, и которого, в свою очередь, поедают омуль и жирная пресноводная сельдь. С бармашом в клюве она подсела к поющей оляпке, та замолкла, и обе принялись дружно на камне лакомиться рачком.