Текст книги "Сказы и байки Жигулей"
Автор книги: Игорь Муханов
Жанр:
Фольклор: прочее
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Подгорянку Наталью, круглую сироту, давно съедала кручина. В девках-то, вишь, больно засиделась, никто замуж её не брал!
Как-то осенью скрипнула дверь и в избушку, в которой жила Наталья, влетел Ветер. Поднимая сухие листья до потолка, сказал ей Ветер такое:
– Я – один из десяти тысяч ветров, рождённых над Жигулями. Облака на небе пасу и прочие работы, нужные людям, выполняю. Выходи, Наталья, замуж за меня!
Сироты, горя хлебнувшие сполна, люди, как известно, не капризные. Стала Наталья с тем Ветром жить, Ветром Ивановичем его величать.
Целыми днями летал Ветер Иванович над Русью, колёса ветряных мельниц исправно крутя. А как домой под вечер вернётся, улицу подметёт, дрова возле сарая наколет, огонь раздует в печи.
Спал Ветер Иванович всегда один, в глиняном кувшине. Научил он Наталью, когда та к нему немного привыкла, себя соломинкой из любой дали вызывать. Дунешь в ту соломинку со всей силой, покормишь вылетевшего из неё Ветрёныша избяным сквознячком, и он тут же в Ветра Ивановича превратится!
Жила Наталья со своим мужем, не считая дни, и вот родился у них сын – Воробей. Шустрым, как все воробьи, родился! Научил он Наталью, когда та к нему немного привыкла, птичий язык понимать.
Дружная у них получилась семья, хоть и необычная. Во всём друг другу помогают, учатся друг у дружки чему-нибудь.
И вот позарился как-то раз на недюжую силу Ветра Ивановича мельник из соседнего села. Забрался он ночью к Наталье и кувшин, в котором спал её муж, украл. Принёс кувшин на мельницу и приковал Ветра Ивановича к мельничному колесу.
Три дня гремел Ветер Иванович цепями, поднимая до потолка мучную пыль, а на четвёртый мученической смертью почить изволил.
Не утешить ничем Натальино горе, текут и текут из глаз её ручейки. И вот слышит однажды Наталья, как чирикают за окном её воробьи:
– Нет Ветра Ивановича больше на свете, некому и облака на небе пасти. Уплывут облака в чужие земли, случится и засуха, и мор!
Забыла Наталья про своё горе, услышав про такую беду. Нашла в хлеву соломинку и принялась в неё дуть. Прилетели к ней вскоре десять тысяч жигулёвских ветров, закадычных друзей Ветра Ивановича. Захлопали юбками, сушившимися на дворе, словно корабельными парусами. Принёс каждый ветер в подарок Наталье по хилому сквознячку. Съел их Ветрёныш, вылетевший из соломинки, одним разом, и тут же в Ветра Ивановича превратился!
Попробовал Ветер Иванович для начала свою силу – попытался приподнять крышу у избы. Легко, как былинка, та крыша пошла!
Уяснила тогда себе Наталья, что муж её бессмертен, и успокоилась за его судьбу. Стала сидеть за прялкой у окна, слушая птичьи разговоры.
Слышит как-то Наталья разговор двух орлов, летающих всех выше в поднебесье:
– Скоро над Жигулями красное облако пролетит, на нём сундук сосновый стоять будет. Не простой, а волшебный тот сундук! Если скинуть его на землю, случится чудо. Муж и сын Натальи плоть человечью обретут, станут подгорцами называться!
Не сказала Наталья своему мужу, какую новость узнала она от орлов. Лишь на красное облако доставить её попросила. Ветер Иванович тут же исполнил её просьбу.
Ступила Наталья на красное облако и видит: стоят на нём, кроме соснового, ещё двенадцать дубовых сундуков. Скинула она сосновый сундук на землю, а заодно и остальные сундуки. В тот же самый миг обратился её муж-ветер в мужика, а сын-воробей – в мальчишку. И двенадцать бездетных баб, живших по разным жигулёвским сёлам, нашли у себя за печкой по сынку.
Летит красное облако по небу, тает под солнцем на глазах. Обратился Ветер Иванович в человека, крылья свои потерял. Рад бы он вернуть Наталью на землю, да как это сделаешь теперь?
Не пожелала Наталья родные Жигули покидать. Чуя свой близкий конец, прыгнула она с облака вниз, на острые камни.
Похоронили отец и сын Наталью, тёмным дневное небо увидали. Долгие годы после этого прошли, а небо для них всё не светлеет.
Подросли тем временем двенадцать сыновей, бездетным бабам подаренных. Говорят они своим матерям:
– Пойдём в Жигули, к отшельникам-чародеям, попросимся к ним в ученики. Поможем Наталью, нашу благодетельницу, отцу и сыну вернуть!
Попали те сыновья сначала к младшему отшельнику. Тот только и умел, что превращать глину в хрусталь. Проучились сыновья у того отшельника три года, слепили глиняный шар и превратили его в хрустальный. Подарили тот шар отцу и сыну, а что делать дальше, не знают.
Снова пришли двенадцать сыновей к младшему отшельнику. Тот строгое испытание им учинил. Отобрал из них четырёх и в ученики к среднему отшельнику направил.
Три года проучились у среднего отшельника сыновья, научились давать безумные советы. Пришли и заявляют:
– Пусть сын на хрустальном шаре женится!
Сын так любил свою матушку, что тут же на хрустальном шаре и женился. Заботится о нём, как о своей законной жене, а матушка его всё не возвращается.
Снова пришли четверо сыновей к среднему отшельнику. Тот выбрал из них одного и к старшему отшельнику направил.
Три года провёл у него избранник, научился сквозь стены проходить. Явился к отцу и сыну и заявляет:
– Уведу, куда смертных не уводят, расскажу, что им лучше и не знать...
Взял он сына за руку, и вошли они, страха не ведая, в хрустальный шар. Вышли же оттуда не одни, а вместе с Натальей!
*
Поздравить Наталью с возвращеньем все подгорцы пришли. Окрестные сёла – Выползово, Рождествено и Моркваши – также своих представителей прислали. Поздравили Наталью и отшельники жигулёвские, прислав ей в подарок Молитвослов. Вскоре и почтальон из Самары объявился. Вручая Наталье поздравительные письма, он заявил: «Пущай обернётся вам солнце печатью сургучной, а луна – монпансье!»
Великан Ярыня
Жил ещё до разинского бунта в селе Усолье великан, звали его старинным именем Ярыня. На кудрявый дуб, выросший у дороги, был похож. Скитался Ярыня по жигулёвским сёлам да силу свою недюжую показывал. Этим себя и кормил. А как в средний возраст вышел, стал вдруг тела своего великаньего стесняться.
Услышал как-то Ярыня от старожилов местных, что под горами жигулёвскими светлые старцы живут. Очищая свою душу молитвой, а тело – постом, способны были те старцы болезни многие лечить. Собрался Ярыня спешно в дорогу и отправился их искать.
Лет четырнадцать, как я слышал, пропадал. Вернулся человеком обычного роста, умом явно повреждённый. Сидел целыми днями на завалинке своего дома в шапке-ушанке, которую ни зимой, ни летом не снимал.
Явились как-то в село Усолье три великана. Рыжие. Страшные. Злые. Увидели Ярыню, задрожали в испуге и в ноги ему повалились.
– Это, – говорят, – великан, какого ещё свет не видывал. Мы по сравнению с ним – муравьи!
Тем, кто им не поверил, предложили снять с Ярыни шапку-ушанку. Сняли. На лбу у него ещё один глаз оказался. Заглянули в него, как в трубу подзорную, и увидели сонмы звёзд и галактик, в беспредельность жуткую летящие. А Ярыня заворчал медведем, слез с завалинки и в горы Жигулёвские снова подался – от людей покоя искать.
Лет семь ещё пропадал. Вернулся обычным человеком, и шрама от глаза диковинного на лбу не осталось.
Устроился к местному барину лесником. Трудился из любви к самому труду, к любому заданию относясь с душою. И вскоре стал ходить в передовиках, уважаемый всеми своими сослуживцами.
Выглядел Ярыня мужиком, сбитым крепко, по образу и подобию волжских бурлаков. Носил картуз и модную в то время поддёвку, сшитую из покупного сукна. Прятал в бороде, уже седеть начинавшей, свою мягкую улыбку, когда беседовал с людьми.
Денег Ярыня не копил, к личному хозяйству не был сильно привязан. Любил коней, слушал птиц на рассвете, и когда на вопрос, ему заданный, отвечал, каждую букву выговаривал. Особенно любил выговаривать «О». Круглая и живая, катилась у него эта буква, как колесо, отпущенное в свободное странствие.
Пришла к Ярыне старость, подарила ему очки в роговой оправе и старинные книги, учившие, как надо жить. Стал Ярыня, начитавшись этих книг, выручать из беды даже муху, попавшую в банку с мёдом, стоявшую на обеденном столе.
Время сморщило кожу, иссушило кости и уподобило сердечный стук пенью сверчка. И когда Ярыня, поглядев в зеркало, первый раз в жизни себя не узнал, пошёл и лёг на скамейку. Сложил руки на груди, как это делают гребцы на волжских стругах, и прислушался к звукам, доносившимся в открытую дверь.
Ходики настенные, которые следовало заводить каждый день, тикали-тикали, да и перестали. И как только затих последний звук, тело Ярыни невыносимым для глаза светом озарилось.
Фотограф и подгорская девица
Фотограф, приехавший издалека, заснял одну подгорскую девицу возле берёзы. В красном мордовском сарафане, в игре ветвей. Один столичный журнал напечатал эту фотографию. Вскоре, по непонятной причине, и фотограф, и девица, открыв стеклянные двери смерти, ушли. Фотограф оставил в этом мире пятерых детей и жену, девица – красавца-жениха.
После этого случая стали под той берёзой слышаться чмоки и голоса. И – то пухлая ручка прямо из воздуха покажется, то чьи-то нафабренные усы!
Продолжалась эта история довольно долго. Но вот случилось одному отшельнику, верному сыну Жигулей, возле берёзы той отдохнуть. Уснул он и вдруг запел во сне странную, на первый слух, песню:
«Почему листья на дереве все одинаковые?
Почему облака на небе все белые?
Пойду, спрошу об этом Жигуля, Покровителя Жигулей – он всё знает!
А и сама я создана из песка, из песка Небесного Моря. Окунусь в это Море трижды, что мне надо, сама узнаю!
А не люблю я листья на дереве – вот они для меня все и одинаковые.
А не люблю я облака на небе – вот они для меня все и белые.
Полюблю я листья на дереве – у каждого из них лицо появится. У каждого лица – глаза разные, хоть и цветом все будут зелёные.
Полюблю я облака на небе, каждого – как своего суженого, каждого сердцем узнаю, каждому имя придумаю.
А не полюблю я листья на дереве – однажды рожусь листочком.
А не полюблю я облака на небе – однажды рожусь облаком.
Все-то их званья-отличья тогда узнаю, да только с большим запозданием!»
Проснулся отшельник и долго, сказывают, с кем-то невидимым говорил. После этого вывалилась, прямо из воздуха, вдребезги разбитая фотокамера. Следом за ней – батистовый кружевной платочек, мокрый от слёз. По небу быстро пронеслось облако, видом похожее на телегу, и скрылось вдали…
Явление духов возле берёзы с тех пор прекратилось.
Как прогнали великана
Приходил из архангельских лесов великан, в жигулёвской пещере селился. Съедал с аппетитом корову в день, пил из кадушки, как из кружки. Думал, поглаживая свой живот: он самый высокий великан на свете. И всё ему позволено!
Повстречал как-то раз великан в ущелье мужика. Роста самого обыкновенного – голова до колен лишь доставала. Заревел великан так, что горы Жигулёвские затряслись, а мужик его ничуть не испугался.
– Почему ты меня не боишься? – удивился великан.
– У меня есть учитель, живущий в горах, – пояснил мужик, доставая табак из кармана. – Он меня защитит, если нужно.
– Какой такой ещё учитель, – не на шутку рассердился великан, – вот я тебя сейчас съем!
Мужик позвал, и из-за ближайшей горы тут же вышел человек. Ростом он был уже по грудь великану.
– Ха-ха-ха, – засмеялся великан, глядя на того человека. – Мне и дюжина таких карликов не страшна!
– Не трогай моего ученика и меня, – предупредил человек, – иначе тебе придётся встретиться с моим учителем!
– Как, и у тебя есть учитель? – удивился великан. – Впрочем, почему бы и нет...
И великан оставил учителя и ученика и побежал прочь вдоль ущелья. И, надо сказать, вовремя, потому что из-за ближайшей горы, как из-за невысокого камня, уже выглядывал третий человек – учитель учителя!
Голубиная книга
Говорят, кому срок пришёл – а срок этот лишь в небесной канцелярии известен, – тому с облака голубиная книга упадает. Книга эта только с виду обычная, а на самом деле с секретом. Раскроешь её, начнёшь читать – и буквы, из которых слова всякие составлены, оживать начинают. Разбегаются, как муравьи, к краям страницы, там и остаются. А на свободной серёдке картинки всякие являться начинают, какой-то забуквенной, уму незнакомой страны. Кто читал эту голубиную книгу, тот знает. Я не читал. Не упадала таковая книга мне с облака – видать, ещё срок не пришёл.
Говорят, ни купить, ни украсть, ни добыть какими другими хитростями ту книгу нельзя. А если и раздобудешь – что толку? Буквы в той книге для тебя не оживут, строки прямыми, как железные прутья, останутся. Прочтёшь только то, что написано. А написано только то, что давно всему миру известно.
Байки о жигулёвских отшельниках
Предисловие
Если вы знаете Волгу и не знаете отшельников, обитавших когда-то на всём её протяжении, вы – иноземец на волжских берегах. Волга не станет приходить в ваши сны, беседовать с вами.
Знаменитые заволжские старцы, обитавшие в XV веке в верховьях Волги с Нилом Сорским во главе, являлись представителями волжских отшельников. Именно они отливали пулю светским предрассудкам своего времени, ратовали за гуманное отношение к так называемым еретикам. Жить не по уставу, а в Духе означало для них жить на свободе, в храме, куполом которого является небо. Именно в таком храме жил благословенный Иисус, рождённый в Вифлееме.
Близко к заволжским старцам располагались братья-отшельники так называемых Кирилловых гор, жившие в Нижегородской губернии. Вот как описывает их Мельников-Печерский в своём романе «В лесах»: «Кирилловы горы расступаются… Выходят старцы лепообразные, в пояс судоходцам поклоняются, просят свезти их поклон, заочное целование братьям Жигулёвских гор…» И это далеко не первое упоминание о жигулёвских отшельниках в отечественной литературе.
Вот, например, как описывает следы, оставленные поселениями отшельников в Жигулях, писатель-краевед А. Соболев: «В районе села Переволоки ещё в конце XIX века обнаружили пещеры, входы в которые имели подобие дверей. Пещеры с окнами, в стенах ниши, потолок со сводом… Подобные пещеры окружали и соседнее село Печерское (его название происходит от слова «пещера»), где крестьяне находили намогильные камни с арабскими надписями…»
Жигулёвские отшельники жили во все времена, то являя себя миру, то живя потаённо в тёмные века. Так, митрополит московский Алексий, следуя в 1357 году в Ставку Золотой Орды и проплывая мимо Жигулей, встречался с отшельником. А уж совсем близко к нам, в 1930-х, так называемых «сокских» отшельников, живших на реке Сок в непосредственной близости от Жигулей, работники НКВД сажали в машины и увозили в неизвестном направлении.
«Байки о жигулёвских отшельниках» писались без спешки. Ибо пришлось вспоминать в глубину, уповая на молитву. Душа оживала, когда открывалась ей внутренняя жизнь отшельников. Насколько я знаю, об этой жизни почти ничего неизвестно.
Игорь Муханов
Великаны из Полунощной страны
Ещё до русско-японской войны это было.
В рассветный час, когда все ещё спали, в Самару вошли три великана. Их головы, бритые наголо, синели над крышами домов, как яркие лу'ны. Великаны спешно прошли весь город, всё время крестясь.
В конце Самары, возле полосатой будки, стоял часовой. Увидев великанов, часовой приготовился стрелять с колена, но они попросили подождать...
– У нас такие же, как и у вас, погосты, – сообщили великаны. – Под белыми валунами спят наши братья и сёстры, почившие от страшной чумы. Узнав, что отшельники жигулёвские могут людей воскрешать, идём просить их об этом…
Те великаны, сказывают, были из Полунощной страны.
Видели старичка
В год, когда Сергий Радонежский, знаменитый русский пустынник, преставился, видели, сказывают, в Жигулях старичка.
Шёл он, в самую предзимнюю распутицу, по дороге босиком. Каждой горе, встреченной на пути, кланялся низко. Дошёл старичок до берега Волги, в тёмную воду загляделся.
– Уж не Волгу ли, дедушка, собрался переплывать? – спросили его местные парни, таскавшие лодки из воды. – Эвон гляди: берега уже льдом покрылись!
Лишь рукою, сказывают, на такие слова махнул старичок. Поправил заплечную котомку и прямо по воде, не замочивши пяток, пошёл…
Так, в рябиновых лучах позднего восхода, и скрылся из глаз!
Душа отшельника
Один художник большим искусником по части акварельных пейзажей, сказывают, был. В пасмурном свете осеннего дня проезжал он однажды по Жигулям.
При дороге, на взлобье горы, молился отшельник. Лицо того отшельника показалось художнику столь благолепным, что он пожелал его нарисовать.
Достав этюдник и кисти, художник взялся за дело. Но краски, которыми он рисовал, стали вдруг «чудить». Они впитывались в рыхлую акварельную бумагу, не оставляя следов. В конце концов, получился лишь местами подсинённый лист бумаги – точь-в-точь весеннее небо в облаках!
Возможно, был запрет рисовать отшельника, возможно, и другая причина столь странному явлению была. Много тайн хранит жигулёвские лес, много троп скрывает гора жигулёвская!
Шибко опечалился, сказывают, художник. Но проходил той же дорогой другой отшельник – белый, как груздь, старичок. Посмотрел он рисунок художника, снял шапку и сообщил:
– Как верно изобразил ты душу отшельника!
Озеро-икона
В Жигулях, в самом труднодоступном их месте, есть озеро-икона. Если молиться, глядя в его бездонную глубину, не губной, а сердечной молитвой, можно увидеть лучезарное лицо самого Бога.
Следует сразу сообщить, что каждый видит в том озере своего, желанного сердцу Бога. Так, одна женщина, разыскавшая озеро-икону, рассказала, что видела Бога, похожего на её рано умершего отца, носившего русую бородку…
А ещё это озеро Глазом Отшельника зовут. Потому что глаза, такие же бездонные, у жигулёвских отшельников встречали. Каждый, кто в них глядел, видел своего, желанного сердцу Бога!
А ночью в глазах отшельников отражаются звёзды, хранящие тайны вечных, божественных рун. И никто толком не знает, какого Бога видят в глубине неба, как в неком чудесном озере, отшельники.
Мысленный обход
Один отшельник каждое утро, желая пользу родному краю принести, обходил границы Жигулей. Обходил он границы в своём воображении, ясно представляя себе дорогу, каждый камень на ней.
На плече у отшельника поблёскивала алебарда, похожая на ущербную луну. Для порядка вещей, как говорится. Ибо отшельнику надлежит торить свой путь молитвой, тешить глаза небесной синевой.
Если встречались трудности на его пути, отшельник читал молитву, если дорогу преграждала река, шёл по воде, как по суше.
Что же в итоге происходило? На первый взгляд, ничего!
Пещерная жизнь текла своим ходом, считая на небе облака, впрягаясь в сезонные круговерти. На волжских озёрах селились утки, выводили криворотых птенцов и к осени улетали. Купцы торговали, крестьяне пахали землю, калики перехожие совершали путешествие в Иерусалим. Но пока был жив этот отшельник, край жигулёвский выглядел как цветущий сад. Ни татары, ни монголы, ни литовцы, ни другие народы, промышлявшие разбоем на Руси, его разорить не могли.
Лапти и размышление
Один отшельник любил размышлять на ходу, гуляя в берёзовом лесу – языческом храме с белыми колоннами.
Солнечные пятна украшали траву, меняя под ветром свои очертания. Являя то облако, то козу – рисунок, созданный случаем и воображением отшельника.
Пахло медоносными травами и смолой. Солнце согревало спину, а тени узорили её. Наносили татуировку синими чернилами. Мысли отшельника роились и цвели, обогащаясь оттенками за счёт внутреннего зрения.
Шагать по мере углубления в тему становилось всё легче. Так птицы, оставляя следы на песке, поднимаются в воздух, обо всём забывая.
Как-то раз, закончив размышлять, отшельник посмотрел на свои лапти, сильно износившиеся за лето. И спросил себя с удивлением:
– В этой запутанной жизни мы всё идём, идём… Может, мы действительно идём?
Рождение отшельника
«Иногда перед тем, как стать отшельником, человек пускается в странствия. Его душа открепляется от привычного места и привычных дел, выбирая себе роль наблюдателя.
То, что виделось человеку гладким и прямым, начинает казаться волнистым, а что имело границы – безграничным. Странствуя по лицу земли, человек не перестаёт удивляться переменам, происходящим в его душе.
И лишь сполна наглядевшись на дела, совершаемые в этом мире, человек начинает ощущать тягу к странствиям в иных, более совершенных мирах. Вот тогда-то и рождается в человеке отшельник», – писал своему гимназическому другу, самарцу NN, один отшельник.
