Текст книги "Сказы и байки Жигулей"

Автор книги: Игорь Муханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Сказания о жигулёвских отшельниках

Горшок с золотом

Раз в году, а именно на масленицу, появлялся в селе Усолье весёлый отшельник. Встанет на чьём-либо пути, хлопнет три раза в ладоши и обернётся синим забором, на котором солнце, луна и часты звёзды нарисованы. Забор тот длинный-предлинный: только и остаётся человеку, что перелезть через него или перепрыгнуть!

Весёлые игры – масленицы украшение. Соломенное чучело Зимы на солнце бесцветным пламенем горит. Сложенные в стопку блины – как золотые колонны. Мало-помалу к синей диковинке привыкли. Посчитали тот забор игрою забавной и стали через него прыгать – все-все. И никто, будь то баба брюхатая или старик трухлявый, за него и валенком почему-то ни разу не задел.

Только на вторую масленицу заметили: забор то ниже, то выше становился. Смотря от того, кто прыгал. По прыгливости, так сказать, человека и препятствие вырастало! Удивились и ещё больше синюю диковинку полюбили.

Даже Федька Кузьмин, герой Крымской войны, от игры той весёлой не уберёгся. Забыл видно, в общем раже победном, что ноги у него от самого туловища отрезаны. Выполз на тропку разбеговую – забор перед ним не выше крылечной ступеньки предстал. Руками в снег упёрся и туловище своё, как пешку шахматную, через забор перенёс… Плакал от радости до самой ночи!

А вот барский конюх Никита полюбил не только весёлую игру, но и самого отшельника. Стал он к нему в Жигулёвские горы наведываться. Уйдёт – и два-три дня пропадает. От этого ли, или ещё по какой причине, да только вырос перед Никитой на третью масленицу забор высотой с Молодецкий курган. Никита не струсил – разбежался и прыгнул. По небу как раз большое облако проплывало. Никита в него залетел, а обратно – не вылетел!

Барин, владелец всей Луки Самарской, понятное дело, обиделся. Непорядок, когда его крепостной живым на небо попадает! Причислил барин Никиту к беглецам, а в потакательстве ему не бога, как следовало бы, а усольских крестьян обвинил.

Объявил барин крестьянам такой указ: или они ему Никиту живым или мёртвым доставят, или пущай за него всем селом горшок золота выплачивают. А если ни то и ни другое барин в течение месяца не получит – быть всему селу, от мала и до велика, битым плетьми беспощадно!

Вот назначенный месяц к концу подходит – где же крестьянам Никиту разыскать, где и горшок золота раздобыть? На исходе последнего дня является откуда-то из Жигулей сам Никита, и прямо к барину.

– Я, – говорит, – тебе больше не слуга. И сельчан моих ты не тронь: они тут ни при чём. А что горшок золота за свободу мою требуешь – что ж, будет тебе эта жёлтая ерунда!

Хлопнул Никита три раза в ладоши и в воздухе, как печной дымок, растворился.

Смотрит барин, а на том месте, где прежде Никита стоял, глиняный горшок, полный золотых червонцев, блестит. Подошёл, стал пробовать монеты на зуб – самые настоящие! Отнёс находку в подвал своего дома и ссыпал всё золото в надёжный сундук.

Затем стал внимательно сам-горшок разглядывать. Оказался весьма грубой работы, глазурью к тому же не покрытый! Хотел было выбросить его на помойку, но почему-то раздумал. Запер и золото, и горшок в подвале и отправился спать.

Ночью барину снилось, будто бы цари иноземные у него золото выкрасть хотят. Ворочался до самого утра, лягая жену, лежавшую рядом. А чуть развиднелось, пришёл в подвал с проверкой. Золото на прежнем месте лежало, а никому не нужный горшок куда-то бесследно исчез!

Синий чаёк

Коля Русаков, слывший в гимназии сообразительным юношей, мечтал великое дело совершить. Такой, значит, величины, чтобы все  – от Камчатки и до Москвы –  про Колю узнали! Нашёл он как-то раз лодку, лежавшую на берегу, о которой, похоже, забыл её хозяин. Переплыл на ней Волгу и в горы Жигулёвские пошёл.

Долго ходил Коля по горам, слушая лесных пичужек. И вдруг увидел среди стволов и листьев красноту. Подошёл поближе – костёр открылся. Возле костра старец сидит, косточки греет. Волосья на старце – мох зелёный, одежда – дубовая кора…

– Садись, погрейся, дружок, – предлагает старец.

– Умеешь ли ты, дедушка, предсказывать судьбу?

– Умею, да только зачем это тебе?

– Великое дело хочу совершить, а какое – не знаю.

Сорвал старец листок, на просвет его посмотрел и отвечает:

– Яблоня твоей жизни яблоко принесёт, а кому оно достанется – людям или ветрам – неизвестно.

– Уж больно мудрёно ты, дедушка, говоришь!

– Могу и яснее, – отвечает. – Только давай с тобой чаёк сначала попьём…

Сидят они напротив, пьют чаёк. А он – синий какой-то! Разморило Колю совсем, стал ему старец розовым облаком казаться…

– Завтра на зорьке, – вещает старец, – на берег Волги приди. На песке улитки напишут, какое тебе выбрать ремесло. Учись тому ремеслу ровно семь лет, семь месяцев и семь дней. Посетит тебя на восьмой день Талана – дева с осиянным лицом. Ты ей одежду из своего ремесла приготовь. Явится Талана в одежде той к людям – великую пользу им принесёт!

Остался Коля доволен предсказанием. Попрощался со старцем сердечно и отправился домой.

Повстречался ему уже в Самаре Лёша Прялкин, друг гимназический. Коля не удержался и всё, что в горах Жигулёвских услышал, ему рассказал.

Позавидовал Лёша своему другу. Проснулся на другой день ещё до рассвета и на берег Волги пошёл.

«Зодчий» – такое слово прочёл на песке. Стёр его Лёша и другое слово написал – «Сапожник».

Прочёл Коля это слово, оставил гимназию и в сапожники определился. А Лёша по окончании гимназии в градостроительную контору поступил.

Прошло семь лет, семь месяцев и семь дней с той поры, когда Коля в Жигулёвских горах старца встретил. Является к нему на восьмой день дева Талана. Завёрнута в ситец с ног до головы, словно статуя перед сдачей её приёмной комиссии.

Готова ли одежда, – спрашивает, – в которой я людям явлюсь?

– Готова, – отвечает Коля и лакированные туфельки ей подаёт.

– Ай да туфельки, – удивляется Талана, вертя их и так, и сяк: – прочные, мягкие, самоплясовые! Да только эти туфельки не мне, а сестре моей  предназначены. Плясунья она у меня, каких не видел свет. Вот уж понравятся эти туфельки ей. А мне нужны платье кирпичное да шляпка черепичная!

Входит тут Лёша, его друг гимназический. Он, оказывается, за дверью всё это время стоял!

– Прими от меня, Талана, платье кирпичное да шляпку черепичную…

Догадался тут Коля обо всём. Толкнул он в сердцах своего друга. Тот возьми, да и упади, об угол стола ударься. Кровь из его виска так и забила…

– Проснись, мил дружочек, – просит его старец. – Понравился ли тебе мой чаёк?

– Понравился, дедушка, – отвечает Коля.

– Хочешь ли ещё?

– Нет, покорно благодарю!

Сказал так Коля и домой, забыв попрощаться со старцем, побрёл.

Отшельник и соловей

Кто из вас, дорогие читатели, о Мордовой поляне, что в Жигулях, неподалёку от села Подгоры расположена, не слышал? О той самой, значит, поляне, на которой родник с водою врачующей имеется? Многие, думаю, из вас слышали. А вот про берёзу, росшую когда-то возле этого родника, слышали немногие. Потому как сказ-то про неё имеется, да в книжки всякие пока не попал. Ну, да ведь и я, байщик-обманщик, на то и родился, чтоб вас потешать…

Слушайте!

Берёза, что росла возле родника, верхушкой своей с облаками соседничала. Приятно было в полдень, в самое пекло, в тени её отдохнуть. И вот повадился под ту берёзу ходить один жигулёвский отшельник. Уж какой у него был ранг – у них ведь, у отшельников, тоже свои ранги имеются – Бог его знает! Садился тот отшельник в траву, клал на колени толстую книжицу-ижицу, на три застёжки закрытую, поверх неё – свои руки, и начинал проповедовать. Кому, спросите вы? Да сначала лишь пчёлам да бабочкам, что весь день возле родника вились-крутились. А спустя короткое время и подгорцы, кто посмелей да полюбопытней, стали под ту берёзу приходить.

Проповеди у отшельника ладные всегда получались. Сильно намагничивали они человека. О чём, спросите вы, он говорил? Да всё больше безбожников мудрость поддельную корил. Иногда и о людях-ангелах рассказывал. О таких, значит, существах, которые ныне на землю редко являются, но в будущем в превеликом числе придут.

Целое лето, считай, тот отшельник проповедовал. Под конец почти всё село Подгоры к нему по вечерам приходить стало. А как осенние простудные дни наступили, в горы отшельник засобирался.

Тут уж, понятное дело, все его упрашивать стали. Путеводи, дескать, нами и дальше! Ну, да отшельник тот однодневным другом быть и не собирался, вновь весной обещал прийти.

Сдержал отшельник своё слово – вернулся, лишь только оттепель пути рассметанила, под берёзу свою. Сначала на голом-то месте, под ветром-свистуном, слово Божье ой как зябко вещать было. Ну, да у весны дела ладятся: скоро вода по оврагам отжурчала, сочные травы взошли!

И вот – дело уже в начале мая было – собрался народ в очередной раз у той берёзы. Вздохнул отшельник полной грудью и только собрался начать свою проповедь, как вдруг запел в молодой листве соловей. Эдакая-то серая пташка, каких в Подгорах и его окрестностях видимо-невидимо по весне водится! Видать, только что из своей Африки прилетел: пёрышки почистил, хвостиком дрыгнул и запел. Плескучая какая-то радость в той песне была. Любовь, ещё мало знакомая человеку, ко всему, живущему на земле, под землёй и на небе!

Недолго, совсем недолго пел соловей. А как замолчал, поднялся отшельник со своего места, сверкнул глазами, в которых соловьиная песня радость зажгла, и в пояс подгорцам поклонился. «Проповедь окончена, – возвестил. – Потому как всё, о чём я намеревался рассказать вам за целое лето, поведал в своей короткой песне соловей».

Странный был всё же тот отшельник! Перекинул через плечо свою сермяжную сумку, в которой звякнули чашка и кружка – единственные вещи, которые при нём тогда были – и в горы ушёл. Так больше и не возвратился.

А очередной весной – это и некоторые старики, ещё живущие в Подгорах, подтвердить могут – прилетел на ту берёзу соловей с человечьим лицом. И лицо у него отшельника, что ушёл и не возвратился, в точности было. Запел соловей так, что загрезишься, однако осечка в этом вопросе вышла. Одни крылечные разговоры, полные беспокойства, тот соловей и породил: к войне или к миру такое чудо?

Я, байщик-обманщик, так разумею, что каждому своя дорога на этой земле уготована. И всё полезно, что не скабрезно, что Белобога вызывает во тьме на подмогу, и что открывает дверцу, ведущую к каждому сердцу.

Сказка ни о чём

Один отшельник, живший ещё в досамарские времена, умел, как о том старожилы вспоминают, сказки ни о чём сочинять.

Заглянет к нему, бывало, охотник, попросит такую сказку рассказать. Отшельник возложит ему на голову руки, надавит слегка на виски. «Слушай тишину», – скажет, как прикажет, ему. И охотник сидит целыми днями возле пещеры, не шелохнётся. Лишь порой улыбнётся, да так, словно солнечный зайчик упал на лицо.

А иной раз скажет ему отшельник: «Зри красоту». И укажет морщинистым пальцем куда-то вдаль. Охотник и смотрит, мигать перестав. На эмалевый, искрящийся на солнце снег, на лиловую дугу горизонта – на всё, как новорождённый, глядит. Кому такое дело «до фонаря», а у охотника из глаз слёзы восторга льются, катятся по длинной бороде!

Но вот сказка ни о чём рассказана, охотник встаёт и уходит. Тянутся по длинному буераку следы от лыж. А месяца через два, когда первые одуванчики в траве зажелтеют, приходит снова к отшельнику. На этот раз без силков и лука, с родниковыми какими-то мыслями в голове. Просится к отшельнику в ученики...

Всё.

Сон и калика перехожий

Не в былые времена древлянские, а в наши, троянские, жили-были в Жигулях муж и жена. Иван, значит, да Марья. Венчались по обоюдному согласию, а ссорились каждый божий день. Не любовь и не битва – любитва какая-то промеж них была!

И вот однажды, во время очередной ссоры, вырвалось у Марьи из груди:

– Чтоб ты в кусок льда превратился!

Не успела досчитать до трёх, как муж её, Иван, превратился в кусок звонкого льда.

Тает лёд под ярким весенним солнцем на глазах. Марья плачет, что делать – не знает. Наконец, догадалась: спустила тот лёд в погреб, положила на прошлогодний снег.

День, другой, третий проходит – Марья всё плачет. Сама себя, как скорпион, жалит и жалит. Вот проходит мимо её ворот калика перехожий, странник божий. Марья его и зовёт: «Помоги!» А прежде, бывало, каликам никогда ворот не открывала, объедалами да жулябисами* божьих людей называла!

Выслушал калика Марью, подвёл её к зеркалу, над комодом висевшему, и пальцем в него ткнул:

– Что ты мужу своему пожелала, то и себе пожелай!

Марья исполнила указ калики. И оглянуться не успела, как сама превратилась в кусок льда.

Калика слазил в погреб, достал оттуда кусок льда, который Иваном прежде был. Бросил оба куска – Ивана да Марью – в кастрюлю. Раздул огонь в печи и стал ту кастрюлю разогревать…

Растаяли оба куска льда, перемешались. А вскоре и вода закипела, пар клубами пошёл…

До тёмной ночи сидел калика у печи, думу свою думал. Наконец, вышел во двор, взял стоявшую возле сарая лестницу и слазил на небо. Отколол от сиявшей луны небольшой кусочек, спустился на землю и бросил его в кастрюлю. Утром, на заре, сбегал к соседнему лесу и отломил от солнца, восходившего над ним, также кусочек. Затем, в полдень, поймал в платок тёплый южный ветер, оторвал у цветка яблони лепесток, на котором сидела бабочка, и всё это также бросил в кастрюлю. Спустил ту кастрюлю в погреб, и когда вода в ней замёрзла, вынес на свет. Разломил свежий, искрящийся на солнце лёд на две равные половины и приказал им превратиться в Ивана да Марью...

Что божий человек задумал, то и получится! Не успел калика ворота за собою закрыть, как Иван да Марья, вочеловеченные, уже во дворе стояли, друг дружке сердечно улыбались. Приняли они всё происшедшее с ними за чудесный сон. Когда же выяснили, что один и тот же сон им обоим приснился, очень, конечно, тому удивились.

Как бы там ни было, а стали с тех пор Иван да Марья жить дружно и калик перехожих у себя в доме привечать.

^{* Жулябис – жулик, вор (местное название)}

Купец и отшельник

Самарский купец второй гильдии Иван Митрофанович Сажин выдавал свою старшую дочь замуж.

На девятый день свадьбы, устав от плясок разгульных, решил по-другому развлечься. Собрал своих старых друзей, в которых текла купеческая кровь, и за Волгу поехал.

Взяли с собой лишь самое необходимое: слуг, походную кухню да несколько бочек вина. Но и среди гор жигулёвских скука заела. Кто-то новое развлечение придумал: отшельника, спасающего свою душу в пещере, навестить.

Сели на коней, искать поехали. Много пещер по крутым горным склонам осмотрели, но все они пустыми оказались.

В одном мрачном, подвальной сыростью дышавшем ущелье напали на купцов разбойники. Отняли, какое было, оружие, связали по рукам и ногам. Стали разбойники, часто поглядывая на купцов, совещаться. О чём, если не о самом худом?..

И вдруг в ущелье, мало видевшем солнца, светлым-светло стало. Видят разбойники: летит большой огненный шар, прямо на них! Испугались и разбежались. А шар приземлился неподалёку от пленников, разбросал по траве искры и погас. Смотрят пленники, а это обыкновенная керосиновая лампа, и только! И стоит возле той лампы обычный с виду мужик. Освободил он пленников от верёвок, с земли подняться помог. «Ваше счастье, – заметил, – что вы по Жигулям не просто так ехали – отшельника искали!»

Догадалась тогда вся компания, что этот мужик и есть отшельник жигулёвский. Поблагодарила его за помощь от всей души. А Иван Митрофанович всякую словесную лирику не любил. Отыскал в кармане сверкающий золотой и протягивает его отшельнику. Тот от золотого отказывается. Все думали, что из скромности, а он: «Не могу, – говорит, – у скорого нищего деньги брать!» Иван Митрофанович, понятное дело, обиделся. «Кто тут богатый, а кто нищий?» – спрашивает у отшельника. А тот достал из-за пазухи скатёрку, расстелил её на траве и просит купца ею полюбоваться. Глянул купец, а это уже не скатёрка, а крупная фотография. И изображён на ней сам Иван Митрофанович Сажин, у церковных врат милостыню просящий. Вся компания возле той скатёрки собралась, рты от удивления раскрыла. Отродясь такого иллюзиона никто не видал!

Недавнего смертельного страха как не бывало, всем стало и весело, и легко. «Сколько такая скатёрка стоит?» – спрашивает как бы между прочим Иван Митрофанович у отшельника. «Бесценная она у меня», – тот отвечает. «А ты мне её всё же продай...»

Отшельник молчит, купец торгуется. Многие сотни уже сулит. «Ладно уж, так и быть, – соглашается, наконец, отшельник. – Если и вправду желаешь скатёрку эту получить, бери у меня её за так, в подарок!»

Привёз Иван Митрофанович ту скатёрку домой. И так, и сяк её крутил – и малый иллюзион не желает показать. Обыкновенная грубая мешковина, и только! Прикинул Иван Митрофанович хозяйским умом и отдал скатёрку ту прислуге – стол на рабочей половине накрывать.

Прошло немного лет, и две другие дочери купца были уже замужем. Начались из-за денег всякие дрязги. Младший зять оказался неисправимым картёжником, приданое своей жены за месяц с небольшим проиграл. Напился для храбрости, явился к тестю и стал просить новый капитал. Тот не давал. В кабинете, где происходила их беседа, висело ружьё. Зять схватил его, желая ударить тестя прикладом. Тот защищался стулом, как мог. В драке ружьё выстрелило – зять был смертельно ранен в грудь!

Дело это тёмное, и можно было его в любую сторону повернуть. Но тут вмешались в дело два других зятя, которым не давало покоя богатое наследство купца. Подкупили судью, прокурора, и ни в чём неповинному человеку дали пятнадцать лет каторги.

Отправили, как водится, купца по этапу. В пересыльной тюрьме одного сибирского городка, занесённого до окон снегом, заболел Иван Митрофанович брюшным тифом. Наверняка бы умер, не окажи ему помощь один арестант. Умел он болезни всякие лечить, этим в тюрьме и занимался. Подсел арестант к больному, прочёл над ним молитву и сон глубокий наслал.

Проснулся Иван Митрофанович почти через сутки. Тифа как не бывало! Посмотрел на арестанта, который его лечил, и ахнул от удивления. Точь-в-точь отшельник жигулёвский, мастер иллюзионы всякие казать! А тот на Ивана Митрофановича так глядит, словно бы мысли его читает. «Как скатёрка моя поживает, – улыбается: – пошла ли впрок?»

Не выдержал тут Иван Митрофанович, разрыдался. «Постой, да ты-то как, солнышко жигулёвское, в тюрьме оказался?» «Нужда во мне, видать, здесь большая», – отвечает лекарь ему и камеру, полную народа, взглядом обводит.

Иван Митрофанович – купец сметливый: все плюсы своего положения тут же в уме подсчитал. «Устрой-ка мне, брат, иллюзион, чтобы удрать отсюда!» «С охотою, если сможешь», – отвечает лекарь и к двери, на замок закрытой, купца ведёт.

Толкнул Иван Митрофанович ту дверь рукой – она и открылась! Смотрит, а за порогом сразу обрыв крутой начинается. На дне обрыва костры, как малые искры, горят, а на другой стороне лошадь белая пасётся. Пригляделся Иван  Митрофанович и видит: подвесной мост, от ветра качающийся, на другую сторону ведёт!

А лекарь рядом стоит, улыбается. «По этому мосту, – вещает, – всякий человек в своё время пройдёт!» И на мост тот смело ступает, по шатким жердинам идёт. Миг, и он уже на другой стороне стоит, купца идти приглашает!

Вздохнул Иван Митрофанович полной грудью, страх свой одолел и на мост тот шагнул. До середины дошёл и видит – оба зятя, которые его засудить помогали, с грудями простреленными лежат на пути! Улыбнулся купец им злорадно, про всё на свете забыл. Ударил он ближайшего зятя ногой и вниз полетел...

Очнулся Иван Митрофанович и видит – лежит он в тёмном коридоре, на холодном полу. Рядом с ним сторож тюремный сидит, со сна глаза протирает. «Что за мешок с камнями, – удивляется, – на меня сейчас сверху упал?»

Так Иван Митрофанович Сажин десять лет в каторге и отбарабанил. А пять лет амнистия, по причине происшедшей в России пролетарской революции, скостила. Стал купец потом, как отшельник ему и предсказывал, при церквях милостыню просить. Можно было бы к дочерям своим на хлеб-соль напроситься, да к тому времени новая власть и их вконец нищими сделала.

А отшельника, дважды его от смерти спасшего, Иван Митрофанович всегда добрым словом вспоминал, не раз найти пытался. Обследовал и большие, и малые пещеры в Жигулях, но так того отшельника и не нашёл.

Тайны Божьего мира

Летовал, сказывают, в шалаше, на берегу Каменного озера отшельник. Щёлкал своими кипарисовыми чётками, как соловей. Жизнь его будничная текла неприметно. Но однажды с отшельником такой случай произошёл, что если вам его рассказать, не поверите!

Рыбачили как-то на Каменном озере подгорские мужики. С лодки, от берега до берега, сети ставили. Глянули мужики случайно в воду – лежит тот отшельник на самом дне. Руки в стороны раскинул, глаза закрыл…

Побледнели, увидев такое, мужики: кто же утопленников не боится? Возвели для молитвы глаза в небо, и там отшельника увидали. Летит он среди облаков, как птица, голосом зычным псалмы поёт!

Поняли тогда мужики, что в воде отраженье отшельника увидали, и просияли лицом. Пускай, мол, в небе чудотворствует, лишь бы не утонул!

Занялись рыбаки снова рыбалкой, стали сети выбирать. Поймали в тот день много всякой рыбы, а под конец вытащили из воды… и отшельника. Живого, розовощёкого, с застрявшими водорослями в бороде!

– Налим ты или птица? – спросили отшельника мужики.

– И птица, и налим...

Столько ещё тайн хранит Божий мир, сколько на волжском берегу хранится песчинок!