Текст книги "Япония, японцы и японоведы"

Автор книги: Игорь Латышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 69 страниц)

Похоже, таким образом,– писалось далее в моем комментарии,– что ставка на силовую дипломатию кладется сегодня в основу политики Японии в отношении СССР. Не случайно в японских консервативных кругах усилились голоса сторонников нелепой версии, будто перестройка в Советском Союзе – результат давления на него извне. Отталкиваясь от этой нелепицы, некоторые лидеры правящей либерально-демократической партии тешат себя иллюзиями, будто дальнейшее усиление дипломатического нажима на Москву, подкрепленное японскими военными приготовлениями и поддержкой других стран Запада, приведет к тому, что СССР пойдет на пересмотр советско-японских границ"68.

Хочу подчеркнуть, что в те годы в Японии имелось немало политических деятелей, не разделявших взглядов премьер-министра Такэситы. К ним относились не только депутаты оппозиции, но и некоторые политики консервативного типа. В сентябре 1988 года у меня состоялась беседа с членом палаты советников японского парламента Уцуномия Токума. Поводом для беседы послужила речь М. С. Горбачева в Красноярске, в которой говорилось о готовности Советского Союза заморозить на сложившемся уровне свой ядерный арсенал в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Проявляя позитивное отношение к миролюбивой инициативе Горбачева, Уцуномия сказал тогда: "Японии ни в коем случае не следует идти по пути дальнейшего наращивания своих вооружений. Ее курсом должно стать сокращение вооружений. Раз США и Советский Союз намерены договориться о дальнейшем сокращении своих вооружений и об отказе от ядерного оружия, то и общественное мнение Японии должно склоняться в том же направлении"69.

Но трезвые голоса отдельных консервативных политических деятелей тонули в общем хоре японских консерваторов, заявлявших о своем скептическом отношении к горбачевскому курсу на сокращение Советским Союзом своих вооруженных сил и рассматривавших этот курс как некую одностороннюю обязанность нашей страны. В основе такого подхода к проблеме разоружения лежала глубоко укоренившаяся в сознании многих японских политиков мысль о том, будто военная угроза миру исходит лишь от Советского Союза и будто вооруженная мощь США и их союзников никакой угрозы миру в себе не таит. Отсюда исходили они и в своих утверждениях о том, что мирные инициативы Советского Союза и его конкретные шаги по пути сокращения своих вооружений (например, тогдашнее заявление Горбачева о намерении сократить численность советских вооруженных сил на 500 тысяч человек) должны были быть не общим делом всех крупнейших военных держав мира, а лишь односторонней обязанностью Советского Союза. Жаль, что увлекаясь переговорами с руководителями США, Горбачев и его окружение не обращали тогда внимания на эту твердолобую позицию японских правящих кругов, хотя этому окружению следовало бы помнить, что уже в те годы Япония вышла на третье место в мире по размерам своих военных расходов, а ее вооруженные силы превратились в одну из наиболее боеспособных армий капиталистического мира.

Сетуя на то, что Советский Союз все еще превосходит Японию в военном отношении, японские государственные деятели преднамеренно умалчивали при этом, что японские "силы самообороны", насчитывавшие в то время около 250 тысяч человек, являлись частью громадной военной машины Пентагона. Их сепаратное противостояние советским вооруженным силам исключалось самим фактом существования японо-американского "договора безопасности" и присутствием на японской территории сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил США, обязанных в соответствии с названным договором "защищать" Японию. Сравнивая в своей пропагандистской литературе "маленькие" вооруженные силы Японии с "огромными" вооруженными силами Советского Союза, японские военные круги нередко шли при этом на заведомые передержки, нарочито преувеличивая численность и возможности советских вооруженных сил, а это давало им повод требовать от правительства все больших и больших бюджетных ассигнований на вооруженные страны.

В таком духе были выдержаны в конце 80-х годов "Белые книги по вопросам обороны", издававшиеся ежегодно с целью воздействия на японское и зарубежное общественное мнение. В этих книгах общественности внушалась мысль, будто Советский Союз создает для Японии угрозу ядерных ударов и по этой причине Японии следует поддерживать американскую доктрину "ядерного сдерживания" и укреплять еще более военный союз с США. В "Белой книге" Управления национальной обороны за 1989 год отчетливо проявилось нежелание японских военных кругов принимать во внимание заметные сдвиги в сторону ослабления "холодной войны", происшедшие в те годы в международных отношениях. Авторы книги доказывали недоказуемое – будто боевая мощь находящихся на Дальнем Востоке советских вооруженных сил в итоге их сокращения на 200 тысяч человек не уменьшилась, а возросла. Помещенная в книге карта дислокации вооруженных сил СССР в Приморье и на Камчатке оказалась составленной с таким расчетом, чтобы создать у общественности превратное впечатление, будто Советский Союз "давит на Японию" своей военной мощью с севера и запада. Подобные уловки применялись военным ведомством Японии для того, чтобы вынудить японское правительство и парламент увеличивать и далее бюджетные военные расходы страны, хотя, как я уже писал ранее, по размерам своих военных расходов Япония в те годы вышла на третье место в мире. Даже консервативная газета "Майнити", критикуя авторов упомянутой "Белой книги", писала в своей передовой статье: "Концепции "холодной войны", пронизывающие "Белую книгу", лишают нашу оборонную политику гибкости и идут вразрез с разрядкой напряженности. Хотелось бы поэтому, чтобы в эпоху разоружения наша страна придерживалась политики ограничений своей оборонной мощи и занимала активную позицию в вопросах сокращения вооружений в Азиатско-Тихоокеанском регионе"70. Игнорируя несогласие значительной, если не большей части японской общественности с политикой наращивания военной мощи Японии, правительство либерал-демократов стремилось из года в год увеличивать бюджетные ассигнования на военные расходы страны. Так, например, утвержденный в 1989 году кабинетом министров проект государственного бюджета на 1990 финансовый год предусматривал рост ассигнований на военные цели на 6,1 процента. В абсолютных цифрах эти ассигнования стали составлять 4 триллиона 159 миллиардов 341 миллион иен. Столь крупных бюджетных военных расходов не было еще ни разу за всю послевоенную историю Японии71. А в следующем 1990 году кабинет министров взял курс на еще более крутое наращивание военной мощи Японии. В соответствии с утвержденной японским кабинетом министров "Промежуточной программой развития вооруженных сил", разработанной на период с 1991 по 1995 годы, общая сумма бюджетных ассигнований должна была составить в течение пяти лет 22,75 триллиона иен. В течение этого срока японские "силы самообороны" должны были, согласно программе получить 716 артиллерийских орудий, 132 танка, 36 ракетных систем залпового огня, 218 бронемашин, 10 эсминцев, 5 подводных лодок, 4 самолета системы дальнего радиолокационного наблюдения, 42 истребителя перехватчика и ряд других видов новейшей боевой техники. Всего на ее приобретение было решено затратить 5 триллионов иен.

В дни, когда кабинет министров утверждал эту программу, в парламенте и за его пределами поднялась волна протестов. Критики этой программы в лице оппозиционных партий профсоюзов указывали в своих заявлениях на то, что политика наращивания военных расходов Японии не отвечает разрядке напряженности и идет вразрез с курсом на разоружение, провозглашенным в то время как Советским Союзом, так и державами Запада72.

В 1990-1991 годах выявилась и еще одна скрывавшаяся до поры до времени тенденция в военной политике правящих кругов Японии, а именно их стремление покончить с запретами на отправку японских вооруженных сил за пределы страны, введенным в послевоенные годы с целью недопущения возрождения японского милитаризма. В этот период среди членов кабинета Кайфу, консервативных парламентариев и японских генералов стали открыто и настойчиво звучать призывы к превращению японских "сил самообороны" в "нормальную армию" и к привлечению их к участию в различных "миротворческих" операциях, проводимых под эгидой ООН. Удобным поводом для вынесения этого вопроса на обсуждение парламента стали для правительства Кайфу драматические события в Персидском заливе, связанные с военными действиями на территории Ирака вооруженных сил США и их союзников. Под предлогом "содействия делу мира" японское правительство объявило о намерении создать так называемый "корпус мирного содействия ООН", с тем чтобы персонал этого корпуса принимал участие в "горячих точках" мира, якобы дня улаживания военных конфликтов. Поначалу корпус мыслился как гражданское формирование, включавшее в себя людей мирных профессий: врачей, санитаров, инженеров и т.п. Но очень быстро под давлением военных кругов и "ястребов" в либерально-демократической партии было решено, что его костяком станут военнослужащие "сил самообороны". Такая метаморфоза означала существенный отход от положений статьи 9 японской конституции. Ведь еще недавно премьер-министры Японии громогласно утверждали, что конституция страны исключает возможность отправки за рубеж персонала "сил самообороны". И вот в 1990 году впервые за послевоенный период в правительственных кругах стало говориться нечто противоположное. Сугубо военный характер корпуса проявился хотя бы уже в том, что по замыслам правительства на его вооружении предполагалось иметь автоматы, пулеметы и противовоздушные ракеты.

Все это вызвало в стране повсеместное несогласие ее населения. Как показали итоги массового опроса японцев, проведенного газетой "Асахи", против посылки японских "сил самообороны" в другие станы высказались 67 процентов опрошенных73. Отрицательное отношение к затее властей выразили тогда же большинство депутатов оппозиции. Свое нежелание поддерживать законопроект высказали и многие депутаты правящей партии. В последующие дни на улицах японских городов начались по всей стране массовые антиправительственные, антивоенные демонстрации. В результате поборникам законопроекта о "корпусе мирного содействия ООН" пришлось в те дни отступить и снять свой документ с повестки дня 119-й внеочередной парламентской сессии.

Но мысль о снятии запретов на зарубежные экспедиции персонала "сил самообороны" не была оставлена руководством правительства и военными кругами страны. И в последующие месяцы под разными извинительными предлогами в район Персидского залива был направлен отряд минных тральщиков "сил самообороны". А затем последовала отправка за рубеж и сухопутных частей. Свидетельством чему стало пребывание в Камбодже инженерного батальона служащих "сил самообороны".

Военная политика правящих кругов Японии в конце 80-х – начале 90-х годов, таким образом, постоянно оставалась одним из факторов, осложнявших советско-японские отношения. Ведь именно Советский Союз продолжал рассматриваться в правительственных и военных верхах Японии как главный потенциальный противник этой страны, хотя подавляющему большинству зарубежных дипломатов, военных и журналистов было предельно ясно отсутствие у Москвы каких бы то ни было агрессивных поползновений в отношении Японии. А вот военные приготовления Японии, продолжавшиеся в условиях общего потепления международного климата, не могли не вызывать недоумения и осуждения не только у советской, но и у японской миролюбивой общественности.

Как сказалась "перестройка"

на советско-японских отношениях

Каким вопросам уделяет главное внимание любой журналист, работая за рубежом? Конечно же, вопросам взаимоотношений своей страны со страной своего пребывания. Естественно, что и у меня вопросы советско-японских отношений оставались постоянно в поле зрения. Внимание к этим вопросам усиливалось еще и потому, что в конце 80-х – начале 90-х годов в Советском Союзе развертывалась горбачевская "перестройка", порождавшая в Японии, как и во многих других странах, много всевозможных предположений, ожиданий и надежд, далеко не всегда оправданных и далеко не всегда отвечавших национальным интересам нашей страны.

Вот что писал я спустя несколько месяцев после своего приезда на работу в Токио: "Русские слова "перестройка" и "гласность" вошли в политический лексикон японцев. Интерес японской общественности к событиям в нашей стране еще более возрос после того, как здесь стали известны решения июльского Пленума ЦК КПСС и Сессии Верховного Совета СССР. Например, по каналу центральной телевизионной станции Японии "Эн-Эйч-Кэй" в пятницу вечером и в воскресенье утром ("золотое время" на телевидении) дважды транслировалась передача под названием "Реформы Горбачева". В ходе программы миллионы японских телезрителей побывали в цехах завода "Красный пролетарий", на конференции рабочих Рижского автомобильного завода, избиравших нового директора, в московском кооперативном кафе на улице Кропоткинская, на собраниях советских людей, обсуждавших вопросы перестройки, гласности и демократии в жизни советского общества. Как было бы хорошо, если бы такую информацию о Советском Союзе японцы получали почаще!

Много материалов о перестройке публикуют японские газеты. При этом японская печать старается выглядеть объективной (исключение составляют небольшое число газет правого толка). Но, к сожалению, объективность буржуазной печати далеко не последовательна. В потоке правдивых сведений о Советском Союзе попадается немало всякой мути. Уж очень хочется недругам нашей страны бросить тень на социализм как систему. Они торопятся, пока перестройка не набрала полной силы, пока еще не исчезли из нашей жизни застойные явления и бюрократические вывихи, пока не укрепились рациональные методы хозяйствования, принципы гласности. Именно поэтому во многих комментариях внимание уделяется не столько принятым решениям и намеченным реформам, сколько смакованию застарелых недугов, которые так принципиально были вскрыты Центральным Комитетом КПСС с целью их скорейшего устранения... Но даже эта, заведомо недружественная нам, часть журналистской братии не решается сегодня отрицать громадную историческую значимость происходящих в Советском Союзе преобразований, необратимости курса, взятого XXVII съездом КПСС"74.

Читая сегодня эти строки, я думаю, что в них нашло вполне четкое отражение как мое тогдашнее позитивное отношение к реформаторским начинаниям Горбачева, так и моя не подтвердившаяся в дальнейшем уверенность в том, что организаторы "перестройки" – люди ответственные и грамотные, которые не подорвут своими действиями устои государственности и социалистической структуры нашего общества и не приведут страну к разрухе и распаду. Увы, мой оптимизм, да и не только мой, но и большинства окружавших меня друзей и знакомых, оказался спустя два-три года безвозвратного рассеян в результате бездарности, бесхребетности и беспринципности и самого инициатора перестройки Горбачева, и окружавших его лиц, среди которых оказалось немало дураков, прохиндеев и скрытых агентов иностранного влияния.

Примечательно, что некоторые из моих собеседников-японцев, высказывавших в те дни свои суждения о "перестройке" и перспективах ее претворения в жизнь, оказались в своих прогнозах, как это ясно видно сегодня, более дальновидными, чем немудрящий краснобай Горбачев. Для примера сошлюсь на свою беседу с профессором Окита Сабуро, известным японским экономистом, бывшим министром иностранных дел Японии, возглавлявшим тогда частный исследовательский центр по вопросам внутренней и международной политики. "Если суммировать его высказывания в интервью со мной,– писал я в уже упомянутой выше статье,– то они сводятся к следующему: внесение изменений в экономику любой страны – дело далеко не простое. Перестройка советской экономики пойдет, по-видимому, постепенно, шаг за шагом и потребует значительного времени. Самая трудная экономическая задача, которую предстоит решать Советскому Союзу в ходе реформ, будет состоять в том, как привести в действие рыночный механизм, наладить его бесперебойную работу и найти оптимальные формы увязки этого механизма с плановой структурой советской экономики. Успех реформ в Советском Союзе будет во многом зависеть от правильного учета повседневных потребностей населения. Мысли о будущем присущи обычно государственным и политическим деятелям. Что же касается рядовых людей, то большинству из них свойственно жить настоящим, сосредотачиваясь на текущих проблемах быта. Перестройка застопорится, если у населения не появится ощущения постепенного роста жизненного уровня, включая питание, одежду и т.п.".

Как в воду смотрел тогда профессор Окита! Беда нашего народа, для которого "перестройка" обернулась в последующие годы резким падением жизненного уровня, безработицей, развалом производства и т.п., состояла в том, что взялся за руководство перестройкой бывший комбайнер, наспех нахватавшийся лишь верхушек экономической и политической науки. Чего стоило в действительности его университетское образование, мне стало ясно где-то в 1990 году, когда японское телевидение показало фильм о Горбачеве, в котором его биография излагалась устами его же приятелей и университетских однокашников. Один из них обронил невзначай такую любопытную деталь из его университетской жизни: оказывается, будучи студентом, он неизменно появлялся и на лекциях, и на экзаменах с каким-то орденом на лацкане пиджака, полученным им в Ставрополье за успехи в одной из "битв за урожай". Могли ли, спрашивается, университетские экзаменаторы проявлять к этому орденоносцу – выходцу из трудового народа ту же требовательность и суровость, как и к рядовым студентам? Навряд ли. Тем более что он постоянно оказывался в президиумах комсомольских и партийных собраний.

Но ни я, ни другие соотечественники, работавшие в Японии в первые воды перестройки, достоверного представления о личных достоинствах Горбачева как государственного деятеля и человека не имели и руководствовались в своих суждениях о нем лишь теми похвальными характеристиками, которые по давно заведенной практике расточались по адресу генеральных секретарей руководящими партийными инстанциями.

Между тем "перестройка" не внесла существенных изменений в общее состояние советско-японских отношений. Конец 80-х годов не был отмечен ни значительным ростом товарооборота Японии с Советским Союзом, ни существенным увеличением инвестиций японского капитала в советскую экономику, включая Сибирь и Дальний Восток. В те годы, правда, в этих районах нашей страны появилось несколько десятков сравнительно небольших совместных советско-японских предприятий, но их деятельность развивалась далеко не гладко и не являла собой для других японских фирм особо заманчивый пример для подражания. В октябре 1988 года у меня состоялась в Токио в офисе торговой фирмы "Тайрику" длительная беседа с президентом этой фирмы Ивата Дэюго. создавшим полутора годами ранее на паях с советскими учредителями совместное советско-японское лесообрабатывающее предприятие, под названием "Игирма – Тайрику". В течение полутора часов я выслушивал в ходе этой беседы нарекания господина Ивата на безответственность и небрежность в работе его советских партнеров, на отсутствие понимания ими своих задач и обязанностей. С заранее подготовленной бумаги он зачитывал мне по пунктам свои жалобы на них. В числе этих жалоб были: невыполнение советской стороной обязательств по обустройству окружающей это предприятие территории, сбои в поставках основного сырьевого материала – круглого леса, низкое качество кругляка, несоблюдение железнодорожниками сроков поставки в Японию готовой продукции фирмы – пиломатериалов, порча этой продукции по пути в порт Ванино из-за небрежного с ней обращения, систематическое запаздывание советских служащих бухгалтерии завода в предоставлении в дирекцию финансовой отчетности и т.д. и т. п. Не знаю, помогла ли тогда работе завода в Игирме моя большая статья в "Правде" по этому поводу, опубликованная под заголовком "Выслушаем господина Ивата". Но все дело было в том, что речь шла не только об одном названном совместном предприятии – в неполадках этого предприятия как в капле воды отражались общие трудности создания в нашей стране совместных предприятий с участием японских бизнесменов, чьи деловые качества и стиль работы оказывались повсюду в резком контрасте с аналогичными качествами наших управленцев, воспитанных в условиях иной, социалистической экономики.

В разгар горбачевской перестройки в Токио, да и в других городах Японии, как никогда прежде участились деловые конференции, симпозиумы и совещания японских бизнесменов с представителями различных советских государственных ведомств, а также акционерных компаний, число которых возрастало год от года. На многие из этих встреч меня приглашали как представителя прессы, и в этом качестве я много раз и подолгу беседовал с японскими бизнесменами о том, как виделись им перспективы японо-советского делового сотрудничества. В общем, подавляющему большинству из них были свойственны настроения, соответствующие поговорке "и хочется, и колется". Под влиянием таких настроений многие видные представители японских деловых кругов, с одной стороны, вели интенсивный поиск сфер и объектов приложения своих капиталов в Приморье, Сибири и более отдаленных от Японии районах нашей страны, брали на учет своих возможных советских деловых партнеров, просчитывали предварительно те выгоды и те материальные потери, которыми были чреваты предложения нашей страны и даже создавали некие новые специальные объединения, призванные стать выразителями их общих деловых интересов в случае, если в ходе "перестройки" они решаться на широкое инвестирование японских капиталов в экономику нашей страны. С другой стороны, однако, большинство из них не решались на переход от слов к делу по ряду существенных с их точки зрения причин. Причины эти обстоятельно изложил мне в долгой беседе известный японский финансист, президент банка "Ниигата Тюо Гинко" Омори Рютаро, создавший в 1991 году "Компанию по форсированию инвестиций в СССР", целью которой стало привлечение капиталов различных японских фирм к участию в экономическом сотрудничестве с Советским Союзом. Как явствовало из его слов, риск инвестирования крупных капиталов в советскую экономику виделся японским предпринимателям прежде всего в общем нестабильном состоянии советского общества, включая экономику и политику. Чтобы как-то уменьшить этот риск и, была создана названная компания, призванная подстраховывать отдельные японские фирмы в случаях провалов их предпринимательской деятельности в Советском Союзе по независящим от них обстоятельствам.

Но нестабильность экономической и политической обстановки в Советском Союзе была, по словам Омори, отнюдь не единственной причиной, тормозившей инвестирование японских капиталов в советскую экономику. Перечисляя другие негативные факторы, мой собеседник отметил и неразвитость инфраструктуры восточных районов Советского Союза, отпугивающую многих японских бизнесменов, и неразбериху в законах, определяющих права иностранных предпринимателей, действующих на советской территории, и ослабление в ходе "перестройки" власти центральных государственных учреждений, способных пресекать самоуправство и произвол местной администрации и т.д.75

Приблизительно те же объяснения неуверенности деловых кругов Японии в успехе своего участия в разработке естественных ресурсов Сибири и Дальнего Востока услышал я и во время поездки в город Ниигату из уст ответственного секретаря местной палаты торговли и промышленности Ватанабэ Минору – одного из ветеранов японо-советского делового сотрудничества. "Откровенно говоря,сказал он мне,– причиной нерешительности многих здешних предпринимателей, их боязни перейти от слов к делу стала возникшая теперь (т.е. во время "перестройки".– И. Л.) неразбериха в экономике и в законодательстве СССР. Ваши законы пока неустойчивы и то и дело меняются. Чтобы предприниматель мог начать активную деятельность, нужны как минимум два фактора: хорошая инфраструктура и устойчивое законодательство. А именно их пока и нет. В последнее время, сдерживающее влияние стали оказывать на японскую сторону и затяжки с выплатой советской стороной задолженности по японским поставкам. В последнее время в порту Ниигаты задерживают с вывозом в Советский Союз ряд грузов только потому, что это связано с валютными трудностями и реформами советской банковской системы, но нам от этого не легче"76.

Но препятствия к развитию советско-японского экономического сотрудничества существовали не только в нашей стране. Довольно бесцеремонно палки в колеса этому сотрудничеству ставились в те годы правящими кругами США, опасавшимися японо-советского сближения и ослабления своего контроля над Японией. Так еще на первых этапах "перестройки", в июне 1987 года, ЦРУ США довело до сведения правительства и полицейских властей Японии сфабрикованную им же информацию, будто японская машиностроительная компания "Тосиба" тайно поставляла Советскому Союзу некие "стратегические товары", запрещенные к вывозу в социалистические страны. Аналогичные обвинения были выдвинуты против крупной торговой фирмы "Итотю", выступавшей посредником в ряде японо-советских коммерческих сделок. На этом основании японские власти провели полицейские рейды на конторы названных компаний, а в прессе началась клеветническая травля этих фирм. Затем в действие вступило министерство внешней торговли и промышленности Японии. Ссылаясь на сведения ЦРУ и полиции, руководители министерства демонстративно, чтобы это заметили по ту сторону Тихого океана, запретили компании "Тосиба" в течение года, а компании "Итотю" в течение трех месяцев заключать любые торговые сделки с Советским Союзом. Затем, спустя несколько дней, два ответственных работника компании "Тосиба", некогда участвовавшие в коммерческих сделках с СССР, были арестованы. А в печати появились всякие выдумки по поводу того, будто работники двух названных фирм контактируют с некими "агентами КГБ", к которым огульно причислялись работники советских торговых объединений как в Японии, так и в Советском Союзе77. Голословная шумиха по поводу вездесущих "советских шпионов" продолжалась затем в прессе и политических кругах страны в течение нескольких недель.

Однако в целом в настроениях широких слоев японской общественности преобладал в конце 80-х – начале 90-х годов вполне позитивный, доброжелательный по отношению к Советскому Союзу настрой. Подтверждение тому я получил в ходе своей поездки по острову Хоккайдо зимой 1988 года. В этой поездке моим постоянным спутником был один из самых активных поборников добрососедского сотрудничества двух наших стран, бывший депутат парламента Муто Масахару. При его посредничестве состоялись мои встречи с губернатором острова, мэрами городов Нэмуро и Вакканай и десятками представителей местной общественности. Беседы с ними лишний раз показали, что население Хоккайдо. включая его элитные верхи, было настроено в пользу всемерного развития взаимовыгодных добрососедских связей, а не бесплодных наладок по поводу японских территориальных претензий к нашей стране, инициировавшихся и прежде, и тогда токийскими политическими деятелями. Даже в беседе с губернатором острова Ёкомити Токахиро, чья позиция так или иначе согласовывалась с внешнеполитическим курсом центрального правительства, доминирующей темой были вопросы дальнейшего расширения деловых контактов и культурного обмена Японии с Советским Союзом. Только в самом конце беседы он мимоходом бросил реплику о существовании некого "нерешенного территориального вопроса", сопроводив ее малопонятным высказыванием, что-де в числе людей, предъявляющих территориальные требования к СССР, могут быть "не только враги, но и друзья" нашей страны78.

Интереснее всех прочих стали для меня встречи с общественностью города Нэмуро, который считается и в японской и в американской печати опорной базой "движения японцев за возвращение северных территорий". Улицы города, как и дороги, ведущие к нему, казалось бы, подтверждали такую версию. Повсюду на них мозолили глаза намалеванные по одному шаблону транспаранты со все теми же провокационными территориальными требованиями. А на мысе Носапу, находящемся в трех километрах от острова Сигнального, входящего в состав советских Курил, к тому времени вырос целый комплекс долговременных сооружений, предназначенных для раздувания среди японцев вражды к нашей стране. Одним из них было здание "исторической" экспозиции, где посетителям преподносились разные ложные версии, касавшиеся японо-российских и японо-советских границ. Другим, новым по сравнению с прежними годами, сооружением оказался дугообразный обелиск, призванный символизировать намерение реваншистов перенести границы Японии куда-то на север. И, наконец, третьим, самым крупным по размерам, сооружением стала грибовидная железобетонная башня высотой 91 метр, увенчанная круглым смотровым залом, оттуда приезжающим на мыс японцам по замыслам антисоветчиков надлежало "с тоской взирать на исконно японские территории".

Из окон этого зала, обращенных на северо-восток, открывался величественный вид на наши земли. Мне повезло – погода была в тот день ясная, и с высоты башни на много километров вдаль просматривались и плоские берега близлежащих островов Хабомаи, и гористые силуэты островов Кунашира и Шикотана. Установленные в смотровом зале подзорные трубы большого диаметра и совмещенные с ними оптические устройства позволяли наблюдать на экранах смотрового зала увеличенные изображения домов казарменного типа, маяка и даже морских чаек, разгуливавших по нашей земле.

Там, на башне, обступила меня тогда группа местных журналистов, прибывших, как выяснилось, специально для того, чтобы проинтервьюировать первого советского человека, появившегося на мысе Носапу за последние десять-двенадцать лет. Приведу ниже их вопросы и мои ответы, опубликованные затем в местной печати.

– Что вы чувствуете и думаете, глядя на противоположные берега и советскую пограничную заставу?

– Чувствую как никогда остро близость наших стран. А думаю при этом, что жить нашим странам-соседям нужно непременно в мире и добрососедстве.

– А знают ли советские люди о территориальных требованиях японской стороны?

– Знают. Но наши журналисты в своих сообщениях об этих требованиях проявляют сдержанность, не желая пробуждать у советских людей антияпонские настроения.