Текст книги "Дворянство Том 1 (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

– Она сумела… найти то лекарство, что страшнее хвори?

– Именно так. Со временем тьма поглотит без остатка и ее душу. Но это случится не сегодня. не завтра и не через год. Так что идея подготовиться к встрече, я бы сказал, довольно разумна.

Тут Елене в голову пришла мысль, от которой она вздрогнула, уже не первый раз в этот день.

– Но это значит, что ты… вы…

Она осеклась.

– Да. Я видел гибель прежнего мира, – спокойно и без всякой рисовки подтвердил Пантин.

– Сколько же тебе лет, – пробормотала женщина, пытаясь высчитать в уме. Катаклизм случился то ли четыре, то ли пять столетий назад, да и к его началу воин-маг вряд ли был юнцом. То есть этому приятному в общении, умному и благообразному дядьке, что идет по левую руку, исполнилось не меньше полутысячи лет… Десять обычных жизней, скорее больше. Охренеть и не встать, как сказал бы Дед.

– Много, – усмехнулся в усы Пантин. – Больше, чем хотелось бы.

– Так, – Елена потерла виски, приводя в порядок мысли. – С чего мы начали… Ага! Так ты знаешь, кто я?

– Я уже сказал, знаю, – терпеливо повторил Пантин.

– И… кто? Я… избранная?

Елена осеклась, осознав, насколько глупо это прозвучало. Штамп из штампов, клише из клише, голливуд в своих наихудших проявлениях.

– Быть может, – пожал плечами Пантин.

Они остановились и теперь говорили, стоя лицом друг к другу. Огонек лагерного костра плясал желтым чертиком, вокруг двигались тени спутников, казавшиеся привидениями.

– Не понимаю.

– Я знаю, кем ты была. Но я не знаю, кем станешь. Точнее я вижу разные пути, ни один из них не предопределен. Парадокс Штайна… хотя ты все равно не знаешь, что это значит.

– А ты можешь говорить яснее?

– И я бы на твоем месте молился, умоляя всех богов избавить от удела избранной, если ему все-таки суждено тебя настигнуть – сказал Пантин, игнорируя просьбу.

– Почему?

– Елена, Хель, Люнна, Тейна…

Женщина вздрогнула – Пантин знал второе имя, которое в Ойкумене было неизвестно. Откуда?! На мгновение лекарке показалось, что собеседник едва не назвал пятое, но пятисотлетний человек сдержался и продолжил, как ни в чем не бывало:

– Тот, кто имеет столько личин, должен быть в достаточной степени умен, чтобы знать ответ. И ты его знаешь, но боишься назвать самой себе. Что ж, если ты настолько слаба, я могу сказать за тебя…

– Нет! – вырвалось у Елены.

– Правда? – изогнул белесую бровь Пантин и неспешно двинулся обратно, в сторону лагеря, Елена поневоле шагнула за ним.

– Правда, – опустила голову молодая женщина.

– Так скажи мне.

Елена молчала.

– Скажи, – Пантин не повысил голос, но как хлыстом ударил. Резко, требовательно, больно.

– Потому что избранность, это не приключения и не пироги с яблоками, – глухо вымолвила Елена, не поднимая голову. – Это моя… подруга, которая была убита, когда защищала меня. Это женщина и девочка…

Она всхлипнула, чувствуя себя на приеме у психиатра, который выворачивал душу наизнанку, поднимая к поверхности воспоминания, ранившие, как зазубренные стрелы.

– Это моя сломанная рука, тряпки вместо прокладок… хотя ты все равно не знаешь, что это значит. Это страх. Ежедневный страх, что она найдет, настигнет меня.

Елена хлюпнула носом, быстро вытерла рукавом глаза в тщетной надежде, что, может быть, старик не видел ее слез. Выпрямилась в жалкой попытке сохранить достоинство, по крайней мере самой женщине казалось. что выглядит это жалко.

– Я не знаю, что меня пугает больше. То, что в следующий раз никто не защитит или, что снова кто-то встанет между нами. Опять…

– Понимаю.

Елена искоса глянула на воина, ожидая насмешку, но Пантин по-прежнему сохранял абсолютную серьезность.

– Что ж, сумбурный разговор у нас получился, – подвел он итог. – Но интересный, этого не отнять.

– Ты не скажешь, кто я на самом деле? – без особой надежды уточнила Елена.

– Нет. Это преждевременно.

– А может быть, самое время?

– Нет… Хель. Пожалуй, я буду называть тебя, как и остальные. Звучит, конечно, претенциозно, однако не хуже любого другого имени, – Пантин снова взглянул на небо. – Этого тебе знать не нужно.

Елена ощутила приступ ярости. Сколько дней и ночей, сколько… да уже не месяцев, а настоящих лет она гадала, почему здесь. Была это космическая случайность или некая предопределенность, что вообще все значит, какой в происходящем смысл!? И вот старый хрен шагает рядом, явно знает, что к чему, но молчит! И нет никакой силы, чтобы хоть как-то заставить его раскрыть тайну. Елена стиснула кулаки и зубы, понимая, что сейчас не тот момент для демонстрации норова. Обычного мужчину лекарка могла бы даже побить, воспользовавшись наукой Чертежника, но если этот мутноглазый черт выучил Раньяна и хоть немного равен красноглазой твари, то в его сторону лучше и мизинец не обращать. Чувство бессилия обжигало, словно крутой кипяток.

– Не злись, – покачал головой Пантин, кажется, он читал спутницу как открытую книгу. – Это тебе же во благо.

– Ну да, – буркнула Елена сквозь зубы, опять сдерживая слезы, теперь уже злости.

Хотя они шагали неспешно, огонь костра стал куда ближе, запахло курицей, прихваченной у фрельса.

– Именно так. Видишь ли, знание меняет человека. Любое знание. Оно сподвигает на мысли и действия, которые в противном случае не были бы задуманы и совершены. А у действий наступают последствия. То есть знание всегда отягощает человека некой ответственностью. Сейчас это для тебя лишнее. Нам будет, чем заняться, тебе представится возможность думать и делать нужные вещи, которые по силам. А прочему – свое время и место.

Елена вздохнула, потерла озябшие пальцы. Слова Пантина, как и положено мастеру тайных знаний, с одной стороны казались туманными, загадывали больше, чем открывали. С другой же в них был вполне определенный смысл. Как у речей Пифии в «Матрице», вроде бред, а вроде и нет, как посмотреть.

– Ложки не существует, – пробормотала женщина в иррациональной надежде, что мир вокруг сейчас рассеется, исчезнет, а она вернется домой. Повзрослев на два с лишним года по календарю и намного, намного старше в душе своей.

Но, разумеется, ничего не произошло, а мир остался там, где пребывал до того.

– Ты будешь меня учить? – спросила, наконец, Елена.

– Да.

– Этого хватит, чтобы отбиться?

– Скорее всего, нет.

Тогда какой в этом смысл, хотела спросить женщина и промолчала, зная ответ.

– Когда мы начнем?

– Сейчас.

Не то, чтобы Елена ждала чего-то другого, но… впрочем, действительно, почему бы и не сейчас, под кровавой луной, на холодном ветру? Она так хотела обрести наставника – вот он. И, надо сказать, при всей заумности, путаности речей, Пантин намного приятнее в общении чем покойный Фигуэредо.

– Я схожу за мечом.

– Не нужно. Меч тебе не понадобится.

– ?

Пантин остановился и посмотрел на Елену долгим взглядом, будто измеряя ее лазерным сканером от макушки до пят и обратно. Странно, красные глаза ведьмы светились в темноте, а серые бельма старого мага наоборот, словно забирали падающий на них свет без остатка.

– Чертежник, Чертежник, – пробормотал он. – Типичная беда мастера, он учил не тому, что тебе по-настоящему нужно, а тому, что лучше всего знал сам. То есть бретерскому оружию. Кинжал, это правильно, это хорошо. Но к нему надо было добавить не облегченный городской клинок, а шест. С твоим ростом и силой овладеть им за умеренный срок вполне возможно. А кто умеет бить и колоть шестом, тому подвластны посох, копье, галерный меч, даже с полэксом управится, если доведется взять в руки. Хорошего копейщика нелегко уязвить и мечнику. Впрочем…

Пантин повторил процедуру оценки, Елена чувствовала себя раздетой донага и на приеме у эндоскописта, который просвечивает фонариком изнутри всю утробу.

– Но возможно… – загадочно продолжил Пантин. – Возможно, да. Так даже лучше. Однако начнем мы не с меча и даже не с палки. Начнем…

Но в это мгновение воина прервал громкий возглас, доносящийся из уже близкого лагеря.

– Так… – внезапно спросил Раньян, лихорадочно оглядываясь. – А где мальчик?

Он старательно избегал называть Артиго по имени и от остальных требовал того же. Учитывая, сколько в отряде оказалось посторонних, это было разумной предосторожностью.

Путники начали переглядываться и озираться с характерными выражениями лиц людей, которых застали врасплох с очевидным, но безответным вопросом. К огню быстро подошли вечерние гуляки, как тихонько прозвал их Гаваль. Пантин выглядел вполне обычно, а вот Елена казалась бледной и потерянной, хотя двигалась намного ловчее прежнего и больше не кривилась при каждом шаге.

– Упустил, скотина! Спал! – Раньян пнул Грималя, который и в самом деле задремал на пару минут близ теплого костерка. Слуга подпрыгнул на месте, суматошно крутя головой и не понимая, что случилось. Елена удивилась – на ее памяти бретер впервые поднял голос и тем более ударил верного спутника.

– Украли, – прошептал Раньян с нескрываемым ужасом.

– Нет, – Пантин говорил четко и спокойно. – Не могли подкрасться. Он ушел сам, тихонько, пока собирали хворост.

– Куда?! – прорычал бретер, крутясь на месте словно пес, который окружен врагами и не может решить, кого грызть первым.

Ответ пришел в голову всем и, похоже, одновременно. Тяжкая, неприятная тишина повисла над лагерем. Раньян пошатнулся, как от внезапной слабости в ногах, закрыв глаза ладонью. Елена со стыдом ощутила укол мрачного удовлетворения – Артиго поступил в точности так, как и следовало ждать от малолетнего аристократика. Мелкая неблагодарная скотинка, что сама полезла в крысоловку. Может, туда ему и дорога?

– Г-г-господин, – пробормотал трясущимися губами Грималь, но Раньян его уже не слушал. А может быть и не слышал. Елена однажды видела у бретера такое лицо – холодное, отрешенное, как гипсовая маска. Это было в ту ночь, когда они бежали из Мильвесса, и Раньяна предали его же наемники. В ту ночь лекарка первый раз увидела, что такое высококлассное бретерство в исполнении настоящего мастера.

Пока Елена думала, Раньян молча развязал ремни на одной из переметных сум, которую прежде не распаковывал. На свет божий появилось нечто вроде анатомической кирасы из античности, однако доспех был не металлический, а коричнево-полупрозрачный, словно изготовленный из бутылочного стекла. Бретер натянул кирасу со скоростью, что достигается лишь долгими годами практики. Повесил за спину ножны с длинным мечом, быстро и уверенно накинул уздечку, а затем, не тратя времени с седлом, вспрыгнул на лошадь. Елена ожидала, что мечник скажет какую-нибудь речь, например, попросит сопровождать и помогать. Но Раньян с силой хлопнул животное по крупу, стукнул пятками в бока, и лошадь умчала бретера к городку, в подступающие сумерки.

– Кому-то поплохеет, – решил Кадфаль без тени насмешки или иронии.

– Наверняка. Но силы больно не равны, – покачал головой Насильник. – Под землей было чуть проще.

– Может, успеет догнать вашего мальца, – предположил Марьядек, впрочем, без особой веры.

Вдали затихал стук копыт.

– Ты не поможешь ему? – спросила Елена у Пантина.

– Нет.

– Почему?

– Я не могу. Не поднимаю руку на людей.

Елена ожидала любой ответ, кроме этого, самого простого, бесхитростного и нелепого. Она сглотнула и посмотрела в поступающий сумрак, куда умчался конный бретер. А затем вдруг поняла, что все глядят на нее, то есть абсолютно все. Смотрят с ожиданием, как на человека, который решает и указывает, что делать остальным.

_________________________

Гусиные ботиночки – вполне реальная практика из английской истории. Но в действительности так гоняли индеек, которые были дорогим деликатесом.

Галерный меч – аналог «нашего» двуручного меча классического вида. В Ойкумене он эволюционировал по пути абордажного оружия элитных бойцов Сальтолучарда, которое позволяло драться на тесной палубе, быстро меняя дистанцию, используя все возможности многоцелевого клинка. А затем искусство пошло в массы, хорошо показав себя и на городских улицах. И это не фантастика, если верить, например, Сеничеву, классический двуручник неоднократно и успешно применялся в морских баталиях.

Глава 9

Глава 9

«Новообретенные спутники пугали меня. Безусловно, я прилагал немалые усилия, чтобы утаить сей печальный факт, но в душе разрывался меж двух полюсов. С одной стороны приятно было чувствовать себя… защищенным. Следуя в арьергарде «Маленькой смешной армии» я не опасался встречных лиходеев, был уверен, что меня не ограбят и не разденут донага очередные искатели наживы, пользующиеся тем, что Закон остался где-то далеко. Во времена, когда жизнь становилась легче и дешевле самой легкой, самой скверной монеты, это дорогого стоило, так что я готов был терпеть многое, в том числе насмешки. Отдадим должное моим спутникам, в целом безобидные, хотя зачастую весьма злые. И все же «Смешная армия» меня пугала, а иногда вселяла откровенный ужас, граничащий с желанием бежать как можно дальше, без оглядки.

Как это иронично… Мог ли я тогда предполагать, что мой личный список жертв окажется в итоге более длинным, чем у всех, вместе взятых, кто собрался той осенью в маленькую компанию странников, лишенных крова? Впрочем, не стану забегать вперед, ибо каждой истории свое время и свой черед.

Отчетливо помню тот день, вернее ночь, и час, когда впервые испытал это чувство панического страха перед сотоварищами. И заодно понял, что акт убийства суть дьявольская и всегда неравная сделка. Безжалостный договор, согласно которому, взяв оружие и забирая чью-то жизнь, ты отдаешь в уплату собственную душу»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Двенадцатое письмо сыну, о жестокости и умерщвлении»

Городок возник из сумеречной полутьмы, как призрак. Здесь не водилось настоящего (и шального) богатства, из которого происходят ночные гуляния и кутежи, так что горожане отходили ко сну рано, вместе с закатом, экономя свечи и ламповое масло. Бретера никто не встречал и не пытался остановить. Какая-то жизнь отмечалась только на городской площади, там горели факелы, и в тенях угадывалось движение. Раньян спрыгнул с лошади, накинул веревку-чембур на ближайший заборчик. Если бретер останется жив, скотинка здесь долго не простоит, а если нет, уже не будет иметь значение, кто где привязан. Смоляная кираса почти не стесняла движения, сидела удобно, теперь оставалось лишь, чтобы прочность соответствовала похвалам бронного мастера. Конечно, не хотелось бы испытывать на себе. Раньян вообще предполагал отдать броню Хель, однако не сложилось.

Он шел по темной улице к свету, на ходу вращая кулаками, растягивая связки. Жаль, нет времени подготовиться, как следует разогреть мышцы и сухожилия. Не дай Бог, предводитель имперского дозора решит сразу, на ночь глядя, сорваться, чтобы без промедления перевезти драгоценную добычу в более подходящее место. На вьючной лошади догнать будет сложно. А еще у них может быть – и скорее всего, есть – приказ не довезти ценный приз. Зима суровая, дети слабенькие, а из благородных семей в особенности. Попил холодной воды, съел черствый хлебец и умер от неспособности переварить грубую пищу простонародья.

Раньян шел, ступая мягко и быстро, прикидывая, как скоро его узнают без длинных волос и в багровой полутьме. Бретер не строил планов, зная по личному и богатому опыту, что все пойдет не так, как хотелось бы, поэтому следует положиться на импровизацию.

И удачу. Вернее милость Господню.

Бретер никогда не был фанатиком веры и, откровенно говоря, не разделял убеждений о том, что Отец Мечей следит за каждым, кто ступил на тернистый путь Высокого Искусства. Раньян, конечно, знал, что Пантократор знает все и всех, но бретер видел слишком много, чтобы верить в силу молитв и просьб к Всевышнему. Однако теперь, идя к неминуемой схватке, он молился. Про себя, скупо, подбирая не каноничные, простые слова.

«Господи, помоги. Спаси его. Позволь мне уберечь его. Он всего лишь ребенок, которого я должен спасти. Не нужно нам императорского удела и королевств. Просто позволь ему жить!»

Его не ждали. Семь человек рядом с конюшней окружили Артиго, который на фоне вооруженных воинов казался совсем маленьким. Юный император что-то быстро говорил, взмахивая руками, словно рядовой мальчишка из простолюдинов, дозорные слушали – судя по всему, Артиго таки добился своего и приковал их внимание. Это плохо. Раньян питал слабую надежду – быть может, удастся все же убедить воинов, что парень тронулся умом. Нет, не получится, значит, схватка неминуема.

На ходу бретер провел в уме быструю калькуляцию шансов. Семеро бойцов, это много, хоть одна из них вроде бы и женщина. Плохо. Все враги пешие, лошади в конюшне, это не плохо и не хорошо – всаднику противостоять непросто, зато лошадь уязвима, если не задаваться целью сохранить ценное животное. Воины доспешные и при оружии, судя по всему, не успели разоблачиться перед ужином. А может быть и в самом деле намеревались отправиться в путь ночью, «под фонарем». Очень плохо. Пожалуй, самая неприятная ситуация для бретера – драться против более-менее сработанной группы, снаряженной по-военному. Будь это обычные городские убийцы, Раньян без опасений вышел бы на бой, а в имеющемся раскладе имелась хорошая вероятность, что закопают уже его. Благо хоть шлемов на противниках нет. Несколько слуг выглядывали из конюшни, где заодно терся кто-то из местных. Да, все-таки намеревались отправиться в дорогу.

Бретер криво усмехнулся и на ходу снял ножны. Меч отозвался привычной тяжестью, словно ободрял поединщика. Да, Пантократор обладал своеобразным чувством юмора: задержись мальчишка еще немного – разминулся бы с имперскими порученцами. И кто-то мог бы остаться в живых.

Первым его заметил Артиго и предсказуемо завопил. Раньян горько улыбнулся, чувствуя, что в сердце словно иглу вонзили. Молча ускорил шаги, вытаскивая меч, длинный клинок едва слышно зашелестел, покидая деревянные ножны, обтянутые лакированной кожей.

– Это он! Он! Он меня забрал! – кричал Артиго, схватив за ногу женщину, суровую тетку со шрамом на лице и в хорошей кольчуге. – Не отдавайте меня! Я хочу домой, я хочу во дворец!! Не дайте меня забрать, верните обратно! Обратно!!!

«Сынок, что же ты делаешь…»

Раньян отбросил ножны и перехватил рукоять обеими руками. Он зачастую начинал схватку, бросая ножны в чью-нибудь физиономию, это неплохо отвлекало внимание, но сейчас решил не рисковать. Слишком много врагов, на которых слишком хорошее железо. Меч не должен потерять ни мгновения. Бретер не надеялся, что противники растеряются, это было бы слишком хорошо и так действительно не случилось. Пока мечник пересекал маленькую площадь, командир имперского дозора отдал несколько коротких указаний. Судя по всему, компания была по-настоящему хорошей, боевой, все понимали друг друга с полуслова. Легкую победу Господь не даст.

В полутьме анатомическая кираса Раньяна была почти незаметна под одеждой, но бретер надеялся, что доспеху не придется доказывать свое качество. Никто не пытался договориться или хотя бы обменяться с внезапным гостем парой фраз, каждой из противоборствующих сторон было ясно, что разговоры бесполезны и сейчас кто-то умрет. Один человек собирался вернуть мальчишку любой ценой, другие уже поняли, что у них в руках золото и наследуемое дворянство, быть может, даже с приставкой «аусф». Безбедная жизнь на многие поколения вперед.

Раньян перешел на быстрый шаг, почти бег и сменил направление, будто намереваясь атаковать с фланга. Противники слаженно выстроились в боевой порядок – двое самых крупных впереди, в руках держат тяжелые «зубастые» тесаки, предназначенные рвать стеганки, при удаче даже кольчуги. Трое во второй линии, вооружены полегче, но со щитами. Еще дальше, в тылу женщина плюс последний член команды, кажущийся наиболее безобидным, видимо настоящий писец. И, конечно, Артиго.

Никто не обманулся маневрами бретера, не разбил строй. Раньян, в общем, не особо и рассчитывал на это, но было бы славно рассеять противников и перебить поодиночке. Что ж, мечтать не вредно! Бретер стиснул зубы и пошел в лобовую атаку, стараясь не думать насколько малы шансы пробиться через вооруженную и готовую к отпору шестерку.

В этот момент ему повезло. Для дозора самым правильным было бы сразу занять глухую оборону, вынуждая одиночку атаковать в предельно невыгодной обстановке. Командир, судя по их действиям, так и приказал, но первая шеренга вдруг решила отличиться. Видимо эта пара была ниже всех по статусу и положению, так что бойцы захотели единолично убить опасного злодея, дабы выставить это затем как большой подвиг и основание для отдельной награды. Они шагнули одновременно вперед и в стороны, беря противника в клещи, готовясь ударить слаженно, один справа, другой слева. Обычного солдата или даже бретера такая атака умертвила бы на месте.

Но Раньян обычным не был.

Зигзагообразным движением, буквально прыгая на одной ноге из стороны в сторону, бретер запутал противников, сломал им рисунок атаки. Один замешкался, выбирая момент для удара, второй решил бить наотмашь, сверху вниз. Командир свирепо рявкнул приказ вернуться, в голосе его звучала ярость, однако на несколько мгновений первая шеренга превратилась в преграду, мешающую коллегам. Этими секундами бретер и воспользовался.

Стремительным подшагом, почти не отрывая подошвы от утоптанной земли, Раньян сблизился с левым оппонентом и принял его тесак на основание своего клинка. Сталь загремела, рассыпав венчик искр, Раньян, чуть присевший, словно пружина, для смягчения защиты, выпрямился, как змея в броске, отбрасывая вражеский тесак, и ударил противника ногой в пах. Солдат отступил, сгибаясь, и получил вдогонку кончиком турнирного меча по макушке. Это было не смертельно, однако на минуту-другую солдат из боя выбыл, упав на колени с белым, перекошенным лицом. Длинный меч, конечно, не столь уж и тяжел, но и не легок, особенно, будучи разогнан крепкими руками. Мозги, бывает, основательно перетряхивает даже в шлеме, а уж без него тем более. Здесь напрашивался добивающий удар, и бретер его обозначил, но удар оказался ложным, а Раньян неожиданно атаковал второго бойца.

Прием был сложный, против собрата по ремеслу вряд ли сработало бы, но мечник рассчитывал, что профессиональный наемник, привычный к верховому бою, плохо владеет наукой освобождения от захватов. Так и вышло. Бретер вошел в «круг смерти», едва ли не вплотную к противнику, связал вражеский клинок своим, уведя в сторону. Левой рукой перехватил тесак и ладони противника за коротенькой гардой, выкрутил, полностью открывая врага. В общем, прием походил на тот, которым мечник на глазах Елены обезоружил предателя в подземельях Мильвесса, только вместо рычага из собственного клинка бретер на этот раз пользовался «голой» рукой. Да и колоть гардой в глаз бретер не стал, вместо этого Раньян быстро и страшно ударил противника оголовьем турнирного меча по зубам. Отступил назад и тогда уже рубанул, снова самым концом граненого клинка, целясь в шею. Попал.

Дело началось, против ожиданий, хорошо. Врагов уже пятеро, а если не считать писца, то и четверо. Получивший в голову упал на колени, раскачивался, потеряв ориентацию, ероша мокрые от крови волосы дрожащими пальцами. Раненый в шею фыркал и глухо подвывал, пытаясь зажать артерию, но бесполезно. Несчастного предало собственное сердце, проталкивая с каждым ударом очередную порцию красной жидкости меж слабеющими пальцами, так что жить дозорному оставалось считанные минуты. Удача! Но бретер хорошо понимал, что его фарт тянется ровно до первой ошибки, первого пропущенного удара. И хоть четверо, хоть пятеро могут этих ударов нанести превеликое множество, хоть один цель да найдет.

Троица второй шеренги напала красиво, не в пример своим предшественникам, на которых дозорные не обращали внимания – сначала победа, затем все остальное. Женщина осталась с Артиго. В полутьме звенел громкий визг, какая-то припозднившаяся горожанка увидела смертоубийство и отреагировала соответствующе. Зашумела питейная изба, где, похоже, кто-то еще оставался, а в маленьких окошках окрестных домов начали загораться огни, проснувшиеся хозяева тянули из очагов угольки, чтобы затеплить свечу или пропитанный жиром кожаный шнурок. Наперебой захрюкали свиньи, обычные и сторожевые, но сражающиеся на это внимания не обращали, гремя железом насмерть. Все, что не касалось боя, сейчас было, считай, на луне.

Троица наступала, желая охватить бретера полукругом и прикончить одновременными ударами с разных сторон, Раньян в свою очередь пытался их переманеврировать, прорвавшись сквозь строй или обойдя. Задуманное ни у кого не получалось, но мечнику пришлось отступать, угрожая троице быстрыми выпадами. Пот уже катился градом по искаженным в злых гримасах лицам, скрипела кожа и звенья кольчуг. Раньян не позволял окружить себя, но давалось это нелегко. Пока еще хватало и сил, и дыхания, но бретер уже чувствовал, что меч основательно потяжелел, а одышка вот-вот коснется груди удушающими пальцами.

Раньян легко упокоил бы любого из трех один на один, с двумя пришлось бы побороться, но с более-менее предсказуемым итогом, однако все сразу, это было уже опасно. И очень сильно мешали щиты. Раньян все-таки пропустил взмах топора – хорошо заточенное лезвие вспороло левый рукав и разрезало мышцу. Рана была легкая, из тех, что можно даже не зашивать, само зарастет, пусть и уродливым шрамом, но мечник сбился с ритма. Главарь, чуя ослабление противника, ринулся в атаку, словно знаменный рыцарь на строй пик, без оглядки. Он удивительно ловко махал одноручным мечом и щитом, намного лучше рядового сержанта, видимо прилежно брал уроки фехтования. И комбинацию разыграл совершенно не солдатскую, так финтить не каждый дуэлянт решился бы. Приемом «мельничное колесо» он сбил меч Раньяна в сторону и вниз, ударил кромкой щита по правой руке, не дав поднять меч в блоке, и кольнул в голову, замахнувшись чуть ли не от уха.

Раньян заученно воспользовался тем, что командир, крутя щитом и мечом, сильно открылся, оставив корпус без защиты. Руки сами собой высвободили длинный клинок из соединения со щитом, стальная полоса ударила в грудь противника, но слабо, слишком слабо, скрытая под стеганой тканью кольчуга даже не лязгнула в ответ. Бретер снова был принужден к отступлению, в черепе гудели колокола, правый глаз заливало липкой кровью, слабость растекалась по левой руке, словно яд. А враги наседали, обретя уверенность. Раньян прикинул, что у него в запасе пять или шесть шагов назад, затем припрут к стене и дальше, соответственно, неминуемая гибель.

Забавно… пройти через столько поединков, побеждать сильнейших, заслужить говорящее само за себя прозвище «Чума» – и все это, чтобы тебя зарубил обычный наемник в богом забытой глуши, а потом закопали в какой-нибудь яме, хорошо, если просто не бросят в канаву. Некрасивый и бесславный конец. У злого на язык Чертежника нашлась бы по этому поводу пара сентенций и конечно ремарка насчет сурового Искусства, которое всегда забирает причитающееся.

Но за спинами врагов бретер видел мальчика, замершего, прижавшегося к охраннице. Не понимающего, что сам пришел на смерть и к смерти же привел единственного на весь огромный мир защитника. Ребенок рассвет не увидит в любом случае, каким бы ни был приказ у дозора, теперь они обязательно убьют Артиго, не станут рисковать – вдруг объявятся еще какие-нибудь спасители.

Взмах, еще взмах. Один из «зубастых» наконец отошел в мир иной, второй пытался встать с колен, однако падал раз за разом. Противники все так же бились молча, лишь тяжелое дыхание вырывалось из глоток, звенела сталь, и подошвы козлиной кожи глухо стучали по твердой земле. Время теперь стало верной служанкой дозорных, против бретера обращались каждое мгновение, каждая потерянная капля крови, любой шажок. Щит плюс меч, щит плюс широкая сабля, щит плюс топорик. И четыре шага до стены, нет, уже три, а разбить слаженный строй противников никак не удавалось, щиты и сработанность группы давали слишком большое преимущество.

Два шага.

И Раньян понял, что пришло время рисковать, положившись на везение. Меч в его руках нарисовал хитрую кривую, бретер выиграл шаг, качнувшись вперед, а затем Раньян атаковал саблиста, который занял центральную позицию. Солдат был хорош и быстр, но слишком широко разводил саблю и щит, действуя ими не слаженно, а по очереди – удар-защита – в легко угадываемом ритме. Острие турнирного меча нашло брешь и укололо под мышку, между наплечником и бригандиной. В то же мгновение бретер получил мощный удар в бок слева и сзади. Топорик с легкостью разрубил кожаную куртку, расколол смоляную броню, попав то ли в нижнее ребро, то ли под него.

Раньян почувствовал себя так, словно ему проткнули почку бронебойным кинжалом «последней надежды», сила удара едва не уронила мечника на колени, холодный пот выступил по всему телу в долю секунды, будто вместо кожи у Раньяна была сплошная губка. Лишь многолетний опыт и долг, что был крепче смерти, удержали бретера на ногах. Он развернулся корпусом и принял на грудь укол меча вражеского предводителя. Хрустнули ребра, но вспышка новой боли потерялась на фоне жидкого огня, затопившего почечную область. Смоляная кираса получила вторую пробоину, но удержала клинок, пропустив его не больше чем на два-три пальца.

Рыча от боли и ненависти, теряя спасительное хладнокровие, бретер с размаху ударил по лицу того, кто все дергал топорик, пытаясь вытащить застрявшее в смоле оружие. Ударил плоскостью, а не лезвием, без желания ранить, только чтобы ошеломить, вывести из игры на несколько мгновений, а то, не дай Бог, клинок застрянет. Пока топороносец старался удержать равновесие, размахивая все-таки высвобожденным оружием, бретер нанес удар по раненому саблисту, снова плоскостью и снова в голову – попал! – затем турнирный меч обрушился на главаря, этот удачно закрылся щитом. И еще раз в том же ритме, в том же порядке. Каждая атака на бешеной скорости вынуждала противников защищаться, терять темп, отступать хотя бы на четверть шага. Раньян не пытался убить, лишь вынуждал противников разомкнуть полукруг, потерять слаженность действий, дать им вдохнуть запах собственной крови, а страху – просочиться в сознание.

На четвертой серии ударов, когда легкие уже горели огнем, а усталость повисла на руках пудовыми кандалами, Раньян сломал собственный ритм и, обозначив ложный удар в голову бойцу с топором, быстро присел, а затем четким, заученным движением сверху вниз разрубил ему стопу на всю длину меж костей, от основания до пальцев. Простой, безыскусный удар, рассчитанный на бездоспешного или обычного пехотинца в доспехе на три четверти. У дозорного сабатонов или хотя бы кавалерийских сапог «на четверть пуда» не имелось, и лезвие прошло сквозь плотную кожу обуви, как через платок из тонкого льна. Боец завопил, шатаясь, выронил топорик, и оружие повисло на кожаной петле у запястья.