Текст книги "Дворянство Том 1 (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Один из оруженосцев графа помог всаднику спешиться, другой отвел коня подальше, животное будоражилось и, повинуясь заученным приемам, косилось бешеным глазом, выискивая, кого тут можно лягнуть. Гюиссон справился с ремешком и снял шлем, одного лишь взгляда хватило графу, чтобы понять – нет, урок не усвоен. Слова здесь были излишни, уязвленное самолюбие напрочь отшибло парню рассудок, оставив лишь желание смыть публичное оскорбление и, разумеется, не водой. Гюиссон, вытирая мокрое от пота лицо, озирался в поисках оружия, наконец, поднял с земли обсыпанное песком копье. В руках пешего бойца оно казалось не столько смертоносным орудием, сколько несоразмерной оглоблей. Графу понадобилась пара секунд, чтобы принять решение.

– Дайте ему топор, – властно приказал Шотан.

Пожилой горец оперся на алебарду в классической позе наемника, многократно увековеченной граверами, его штаны, похожие на юбку со множеством лент (которые можно было отрывать в качестве заменителя денег или даже для перевязки в бою), обвисли живописными складками. Он подмигнул молодому, предлагая поспорить еще раз, но тот, хорошо наученный недавним конфузом, лишь помотал головой.

Шотан взял у оруженосца полэкс в рост человека с гранеными шипами на обеих сторонах и небольшим топориком, который казался игрушечным. Такой же вручили оппоненту, Гюиссон опять надел шлем, теперь не тратя время на подвязку ремешка – глупая ошибка, учитывая, что парень использовал типичный салад с забралом, а это вещь тяжелая, склонная елозить и сползать без жесткой фиксации на голове. Кто-то из молодых людей заикнулся было насчет официального обмена письменными вызовами через герольдов и уведомления Его Величества, но крючкотвора сразу же заткнули. Происходящее, конечно, далеко выходило за рамки допустимой процедуры поединка чести, но… само по себе наличие такого числа боевых дворян как бы санкционировало бой в том случае, когда соперники выступали сугубо добровольно. А добровольность имелась налицо. У Гюиссона была возможность поступить как человеку чести, уравнять шансы, тогда Шотан, окажись победа за ним, отпустил бы юношу живым. Но противник даже от шлема не отказался, сейчас для парня желание смыть оскорбление кровью заслонило все, даже соображения дальнейшей славы, точнее бесславности.

Граф крепче сжал древко, занял классическую позицию: левая нога впереди, полэкс удерживается широким хватом поперек тела, острие на уровне лица. Гюиссон встал более «узко», опустив топор ниже и выставив дальше, словно укороченное копье.

– Господа, – с ощутимым акцентом, но громко и правильно сказал пожилой алебардист. – Противники не равны в защите, – он кашлянул, кажется, хотел высморкаться, но в последний момент сдержался и закончил. – Нам-то плевать, но для порядка надо, чтобы все приняли условия.

Если у кого-то и были возражения, он оставил их при себе. Шотан скупо улыбнулся, чуть присел, проверяя, как работают колени, чтобы ноги не подвели в критический момент. Да, парень ему не ровня во всех отношениях, но поединок есть поединок, и там, где сходятся двое, Господь всегда кидает жребий, кому жить, а кому нет. Поэтому самый опытный боец имеет шанс увидеть «глаза мертвеца» на божьих костяшках. Гетайры переглядывались, что-то шептали друг другу, будто опасались нарушить мгновение тишины перед схваткой.

А славные мальчишки, вдруг подумал Шотан. Да, паршивая овца все же затесалась, но где ее нет, спрашиваю я вас? Хорошие заготовки, годный металл, интересно выковать из них достойных воинов. Тех, кто будут при императоре, не забывая, кто их наставник.

Никто не давал сигналов, не бросал на ристалище флаг или скипетр, просто бой вдруг начался, враги сошлись, скрипя металлом доспехов. Гюиссон был молод, силен и быстр, да и пеший поединок оказался ему даже более привычным нежели конный. Не иначе турнирный странник, живущий с наград за победы. Тем более удивительно, что мальчишка так ратовал за превосходство конника. Надо полагать, мечтал о том, чтобы стать настоящим жандармом и не выдержал, когда оказалось, что мечта по-прежнему далека.

Парень перехватил топор за последнюю треть древка и попробовал достать Шотана длинным выпадом. Граф не стал даже парировать, отступив на два шага. Еще один выпад… и еще. Гюиссон все напирал, а Шотан уходил от ближнего боя, затягивая противника в круговое маневрирование, понуждал оппонента расходовать силы. Легкий, к тому же не полный доспех обеспечивал графу превосходство в маневренности, зато и любой пропущенный выпад мог стать последним.

Заточенные лопасти полэксов столкнулись, отозвавшись глухим стуком. Он прозвучал как звон барабана языческих демонов, что собирают души воинов. В следующей сходке топоры зацепились, словно крючья, несколько мгновений противники нажимали друг на друга, стараясь продавить защиту силой, затем Гюиссон резко дернул на себя и едва не подловил графа, «натягивая» на встречный удар. Капитан поневоле шагнул ближе к противнику и лишь чудом избежал прямого укола в грудь. Шотан отбил удар, однако не получил по пальцам исключительно благодаря шайбе на древке, которая играла роль ограничителя и одновременно маленькой гарды специально для таких случаев. Гюиссон попробовал немедленно провести вторую атаку, но в этот раз получился даже не удар, а клевок сверху вниз, задевший наплечник Шотана без всяких последствий кроме царапины на металле.

Парень был хорош, очень хорош и быстр, но граф определил уязвимость противника, типичную для его возраста и положения – слишком бедный арсенал приемов. Очевидно, Гюиссона тренировал копейщик, он выучил мальчишку правильным уколам, но с ударами все было плохо, а управляться с «хвостом» длинного топора юноша, кажется, вовсе не умел. Последовали еще два схождения, снова опасных из-за скорости молодого поединщика, однако бесплодных из-за ловкости графа, затем Шотан решил, что пора заканчивать, а то юношеская выносливость начнет давать противнику слишком большое преимущество.

Граф сделал вид, что оступился, отвел в сторону полэкс, демонстрируя моментную уязвимость. Здесь то и проявилась разница в опыте. Воина постарше и помудрее уловка могла и не зацепить, но Гюиссон решил, что удача на его стороне, поэтому безоглядно ринулся в атаку. Он быстро и сильно ударил из высокой позиции, слишком далеко выставив правую – опорную – ногу, притом не обратил внимания на то, что кажущаяся промашка удобно вынесла Шотана в правильную стойку, идеальную для атаки. Держа древко почти вертикально, граф отвел вражеский топор в сторону, движением похожим на то, каким он ранее избежал укола рыцарским копьем, а затем ударил сверху вниз прикалывая стопу Гюиссона к песку граненым втоком на «хвосте» своего оружия. В первое мгновение юный боец этого даже не почувствовал, огонь в крови замедлял путь боли к сознанию от тела. Блондин попробовал ударить сбоку, но из-за короткого замаха без вложения работы ног и торса получилось слабо, так слабо, что граф принял удар на руку. Теперь наплечные пластины украсились царапинами симметрично, одна слева, одна справа.

Пользуясь выигранным темпом, напрягая все мышцы, Шотан вырвал наконечник из плоти врага и снова уколол, с размаху, на этот раз в голову. Юноша успел наклонить подбородок, так что заточенная сталь прошла мимо щели в забрале, со скрежетом скользя по металлу. Не давая противнику перевести дух, пользуясь тем, что мальчишка ранен и ограничен в подвижности, граф обрушил на шлем и плечи врага серию рубящих ударов, Гюиссон потерял ритм и обзор, начал просто размахивать полэксом вслепую, уже не думая об атаках. В конце концов, Шотан без изысков и сложных приемов попросту сбил оглушенного противника с ног.

На мгновение графу захотелось поставить яркий, запоминающийся росчерк на свитке этой дуэли. Руки аж дрогнули в готовности развернуть полэкс, зацепить пробойным клювом ногу сраженного и под душераздирающие вопли протащить его через ристалище, раскрашивая желто-серый песок яркими оттенками красного. Хорошая потеха, к тому же поучительная. Но… несвоевременная. Все-таки поединок чести, да еще в присутствии гетайров, которых не следует прежде времени учить вещам, кои допустимы лишь на войне, подальше от взглядов дам и не в меру памятливых летописцев.

Шотан ограничился тем, что уколол раненого в бедро, рассекая артерию и предоставляя истечь кровью поскорее, без особых страданий. Убийство обещало некоторые проблемы в будущем, новые мазки в славе душегуба, охлаждение «дружбы» с герцогом, и так весьма прохладной после недавнего конфликта. Но граф уже видел подобный взгляд стеклянных от ненависти глаз, видел последствия неразумного милосердия и решил, что все грядущие проблемы не стоят того, чтобы оставлять носителя такого взгляда живым у себя за спиной.

Встав так, что будущий покойник не смог бы достать убийцу даже в агонии, граф оперся на полэкс и подумал, что вот оно, веяние старости, как первые лучи солнца за горизонтом – пока безобидны и едва заметны, однако предвещают неминуемую полуденную жару. Усталость накапливается в мускулах чуть быстрее, дыхания уже не хватает на весь бой, так что приходится некрасиво глотать воздух ртом. И это в легкой броне! Поистине время – главный враг человека, оно беспощадно ко всем, будь ты золотарь или император. Но смертный час еще не настал, а пора старческой немощи далека. И надо сделать так, чтобы, когда члены «солдатского графа» утратят силу и подвижность, вот эти молодые люди стали ему наилучшей защитой. Вместе с императором.

Гюиссон, тем временем, умирал, не в силах подняться, стремительно истекая кровью. Крики из-под шлема становились все слабее и глуше, кровь из проколотой артерии заливала руки, обильно и на первый взгляд совсем не страшно. В таком количестве она уже не пугала, словно компот, разливаемый щедрым половником. Горцы, поняв, что других зрелищ не будет, удалились. Судя по жестам, старший со знанием дела толковал младшему, как расфуфыренный, но бойкий дворянин подловил скорого на руки, однако не на ум противника. Умный человек, впрочем, других князь на службу не берет, следует отдать должное горному дикарю – в солдатах он разбирается.

– Унесите, – приказал Шотан, и слуги потащили тело в сторону. Граф передал оруженосцу полэкс, снял перчатки, бросив их на стол, к тренировочным орудиям.

– Мои любезные господа, – сказал Шотан после долгой паузы. Она долженствовала подчеркнуть важность сказанного.

– Вы увидели, чему сможете научиться. Вы увидели, какую цену, возможно, придется заплатить. Нет урона для чести в том, чтобы отступить сейчас. Разумный муж соизмеряет силы и цель, он понимает, когда испытания лучше избежать. Те же, кто решит остаться… тяните плашки, берите оружие, надевайте мешки. И начнем.

_________________________

Хлебодар – один из первоначальных титулов Императора, из очень древних времен, когда правитель лично одаривал зерном приближенных, а также был «королем-жрецом», совмещая мирскую и отчасти религиозную власть. Служил заступником перед высшими силами, гарантом доброго урожая, то есть фактически самой жизни. Шотан с одной стороны умеряет амбиции молодых людей, но с другой – для тех, кто достаточно образован или просто умен – подчеркивает древность традиции, намекает на возможность стремительного взлета в «социальном лифте».

Глава 18

Глава 18

– Ты плохо спишь, – тихо сказал Артиго. – Я знаю.

– Да, – кратко согласилась Елена. – Есть такое.

Ей не хотелось обсуждать кошмары последних ночей.

– Мне тоже… снится, – прошептал ребенок.

Дворянское воспитание, зло подумала Елена. Парню почти десять лет, в таком возрасте местные уже работают в поле и на подхвате у цеховых мастеров, идут в барабанщики пехотных баталий, сбиваются в городские банды и грабят припозднившихся гуляк. Говорят, бывают даже оруженосцы лет одиннадцати-двенадцати. А барчук словно застрял в раннем детстве и телом, и разумом. Причем решительно неясно, удастся ли его вытащить из этого состояния. Хотя здесь опять встает прежний вопрос – надо ли к тому стремиться?

Чтобы отогнать неприятные мысли, Елена размешала в кружке лечебный отвар деревянной ложкой. Местная крапива отдавала совершенно безумной кислятиной, осенью дети собирали и сушили ее, а весной, когда истощались последние запасы и зерно, этот гербарий шел в суп и эрзац-хлеб. Кроме того по всеобщему убеждению отвар помогал от кровоточивости десен и выпадения зубов. Елена рассудила, что, судя по описаниям, в сушеной дряни, наверное, сохраняются витамины, а это как раз то, что нужно больному астенику.

– Мне снятся мои достопочтенные родители, – еще тише сказал Артиго. Немного помолчал и добавил неожиданный вопрос. – А у тебя есть родители?

– Конечно, – фыркнула Елена и, передав пациенту кружку питья, от которого мальчишку едва не вывернуло (но удержался) вдруг задумалась.

Несколько минут они сидели, в молчании размышляя о своем. Мальчик поджал ноги на свежей простыне, завернувшись в одеяло, Елена опустила руки, сгорбившись на табурете. За стенами склада гнали стадо полоумно визжащих свиней и что-то с душевной бранью пилили, наверное, свежую порцию дров. Горючий сланец последнюю неделю привозили нерегулярно. Городок с осени обсуждал всем обществом, что надо бы завести нормальную лесопилку с воздушным приводом, как у ветряной мельницы. В округе были неплохие леса, да и господа за не корабельное дерево большую цену пока не ломили. Останавливали благую идею два традиционных вопроса: кто вложится (и соответственно примет главные риски), а также как застраховать предприятие от подъема цен. В общем разворачивалась типичная проблема производителя, не владеющего источниками сырья.

– У меня были родители, – вымолвила Елена, переплетя холодные пальцы. Она провела подушечками по коротко стриженым ногтям и вспомнила, что не надевала колец и других украшений уже… да, годы. Тогда, в момент попадания, девушка оказалась без всякой бижутерии, потому что сняла ее для чистки. А затем стало, мягко говоря, не до того... Флесса хотела и была готова обвесить любовницу украшениями, как новогоднюю елку, но Елена отказывалась. Затем опять стало не до побрякушек, а если бы они и оказались под рукой, сразу превратились бы в звонкую наличность. Так и вышло, что единственным украшением остаются две разрубленные монеты на шнурке.

Может, хоть ленту красивую купить, повязать на шею… С другой стороны, а перед кем красоваться? С третьей, как будто женщине обязательно иметь какого-то партнера, чтобы стремиться выглядеть хорошо.

Елена вытянула сама себя из спирали невеселых размышлений, повторив:

– У меня были родители… Но нас разлучили. Так получилось.

От смены направления мысли не стали веселее и оптимистичнее. Далекий дом и родные, конечно, вспоминались, но… сглажено, как образы, видимые через шлифованное наждачкой стекло. Они даже не вызывали тоски, скорее теплую и преходящую память о необратимо ушедших временах, когда все казалось – и было – лучше чем сейчас. И тем более чем будет вскорости.

– А у тебя были какие-нибудь игрушки? – спросила она, чтобы как-то развеяться.

– Да.

Слово за слово и выяснилось, что под игрушками собеседники понимают разные вещи. У Елены игрушка являлась предметом, который предназначен сугубо для развлечения, веселого досуга. Как выяснилось, такая концепция была юному императору вообще неизвестна. У него имелось множество предметов, которые он считал и называл «игрушками», но... Скажем, деревянные солдатики. Казалось бы, что может быть естественнее для мальчишки, чем игрушечная армия? И у Артиго таковых имелось целых две. Только для «игры», то есть развлечения, они не предназначались.

– Вон там, – поднял руку мальчик. – Посмотри.

Елена порылась в его одежде, отметив попутно, что платье успело поизноситься, кое-что нужно бы залатать, а лучше продать и заменить. Ее пальцы наткнулись на что-то твердое, размером чуть меньше ладони, на свет появилась фигурка пешего воина. Интересно, как она оказалась у мальчика? Схватил во время бегства первое, что попало под руку? Или чем-то памятная штука?

– Ого, – искренне сказала женщина, поворачивая игрушку.

Фигурка, вырезанная с дивным искусством, и раскрашенная в пять цветов, изображала – судя по доспеху и копью – спешенного кавалериста, у чьих ног прилегла какая-то черная тварь. Елена вспомнила похожую, но куда более грубую штуковину из дома Баалы и еще раз подивилась качественной, наверняка предельно трудоемкой работе.

Судя по словам Артиго, в его покоях имелись десятки таких фигур, от жандармов до поваров. И это были не игрушки, а скорее модели, на которых юный аристократу следовало учиться практике военного дела и множеству других вещей, вплоть до обустройства замка и прочих владений. Елена заинтересовалась, и начала осторожнее расспрашивать, стараясь на поломать снова хрупкий мостик взаимопонимания, не слишком умело выстраиваемый обеими сторонами. От услышанного волосы малость привстали дыбом. Ранее женщина считала мальчишку инфантильным аутистом, теперь казалось, что перед ней сидит преждевременно состарившийся дед.

Артиго, как выяснилось, плохо понимал не только концепцию игрушки, но и вообще любого развлечения, то есть занятия, которое приносит лишь удовольствие и больше ничего. Все, что он делал в отчем доме, неизменно преследовало какую-нибудь практическую цель. Научиться читать – чтобы ребенок как можно раньше приобщался к назидательным история и хроникам, мог разбирать семейные летописи, счета, вассальные списки и так далее. Верховая езда – потому что аристократу должно путешествовать лишь верхом, а кто скверно управляется с лошадью, тот служит мишенью для насмешек. Рисование – чтобы ловко и разборчиво изображать родовые связи, набрасывать макеты гербов. Этикет «Пяти тысяч правил»... Язык… И прочая, и прочая. Только в области спорта у мальчишки зиял огромный пробел, судя по всему, после тяжелой болезни, перенесенной в раннем детстве, консилиум врачей поставил крест на любой физкультуре, как чрезмерно опасном испытании для слабого тела.

Ребенок, чинно пьющий из мятой кружки отвар, держа сосуд, будто хрустальный фужер, не был ни идиотом, ни дурачком. Его голова оказалась забита таким числом навыков и сведений, какие лекарка не получила бы за всю жизнь. И абсолютное большинство этих знаний было заточено под очень узкую специализацию дворянина высшего класса, оказавшись полностью бесполезными в обычной жизни. Прежде Елена думала: Артиго не знает, как себя вести. В действительности все оказалось гораздо хуже: юный император не знал, как теперь жить.

После этого Елена уже не удивлялась, выяснив, что Артиго никогда в жизни не обнимали и не целовали родители. Более того, мать ребенок видел, как правило, дважды в день – на совместных приемах пищи (назвать это едой язык не поворачивался) и время от времени на праздниках. Отца еще реже, от силы два-три раза в неделю, как правило, в промежутке между охотами, а также другими соответствующими его положению занятиями. У ребенка, судя по всему, развился жуткий тактильный голод и, как следствие, панический страх любого прикосновения чужих людей. В общем, перед лекаркой действительно сидел настоящий инопланетянин.

– Твою ж мать, – искренне и по-русски сказала Елена.

Да, многие вещи стали более понятными, обрели разумное объяснение. И, господи помилуй, что же бывает, когда вот такое… существо, чья психика отформатирована наиболее уродливым образом, наконец, получает возможность удовлетворять свои желания, причем любые.

Девять лет… То есть время, когда закладывается основа психики и душевного здоровья, необратимо упущено. Ничего уже не исправить, разве что немного скорректировать. И тут Елена почувствовала укол жалости, однако не к мальчишке, а скорее к его отцу. Бедный, бедный Раньян. Столько жертв, столько опасностей, риска, и все, чтобы получить на руки такое вот…. Чудо педагогической инженерии, которые невозможно перевоспитать.

Елена вздохнула и, немного подумав, повторила про себя уже ритуальный вопрос «мне то все это зачем?!» и предложила:

– Давай сделаем мяч.

– Что?

– Давай завтра сделаем мяч, – повторила Елена. – Прямо с утра. Тряпичный. И попинаем его во дворе.

– У меня нет тряпок, – грустно заметил Артиго.

– Найдем.

– Мой верный защитник будет против, – еще более грустно сказал император.

– А мы ему не скажем, – подмигнула Елена.

– Но ведь он узнает, – очень здраво рассудил Артиго. – Он снова… – мальчишка запнулся, кажется, подыскивая относительно «демократические» слова. – Не проявит ко мне… к нам должное уважение.

– Это уж точно, – согласилась Елена. – Так что, будем делать мяч?

И тут она впервые за долгие недели заметила в глазах юного аристократа что-то похожее на живой огонек, почти как у нормального мальчишки, которого выкрикивают с улицы друзья, заманивая на «погонять».

* * *

– Ему можно помочь?

– Не отвлекайся, – строго приказал фехтмейстер в зеленоватом свете.

Сегодня тренировку начали как обычно, то есть с разминки и отжимания на досках. Досок имелось две, каждая была снабжена двумя щелями, а одна из граней сходилась «на клин», как лезвие. Нехитрый инструмент позволял жестко прорабатывать руки связкой из трех упражнений: стоять в «планке»; отжиматься всевозможными способами как с упоров и, наконец, отжиматься обеими руками с одной доски, имитируя двуручный хват меча со сменой положения кистей. При этом Пантин читал живописные лекции о правильной борьбе и захватах с примерами того, как сильные руки спасали бойцов, а слабые наоборот, губили мучительными способами. Елена каждый раз сомневалась в том, что методически верно ставить изматывающую «физуху» в начало тренировки, но спорить с Пантином было совершенно бесполезным занятием.

– Хватит, – коротко скомандовал Пантин, когда ученица решила, что сейчас у нее порвутся разом все связки от плеч и ниже. – Теперь пальцы.

И они перешли к «пальцевой борьбе». Здесь тоже все было просто, требовалось встать лицом к лицу, крепко взяться за руки, левые или правые, но так, чтобы указательные пальцы оказались свободны. А затем пытаться «заколоть» противника тем самым пальцем, переборов его. Разрешались любые движения корпусом и руками, однако стопы должны были оставаться на месте.

– Слишком напрягаешься, – отрывисто заметил Пантин. – Закрепощаешь дыхание. Делай мягче. Текучее.

Каждый раунд заканчивался одинаково, Пантин сбивал Елену с позиции, заставлял оторвать хотя бы пятку, но справедливости ради стоит заметить, что время ее устойчивого положения удлинялось. По чуть-чуть, буквально секундами, но все же…

– Неплохо, – скупо вымолвил наставник. В отличие от Чертежника Пантин считал, что достижение следует поощрить, а не воспринимать как нечто самой собой разумеющееся.

– В общем неплохо. Однако недостаточно, и ты это знаешь, – безжалостно закончил фехтмейстер. Елена проглотила горький вздох. Да, успехи неоспоримо имелись, но их было недостаточно, и она хорошо это понимала.

– Бери меч.

Елена взяла, уже автоматически перекинув два пальца через гарду.

– Боковое кольцо с внутренней стороны, – неожиданно спросил Пантин. – Какое применение ты видишь для него?

– Защита большого пальца, – с легким недоумением ответила женщина.

– А еще?

Елена покрутила меч в руке, ничего не придумала. Впрочем, Пантин редко загадывал долгие угадайки, не стал тянуть драматическую паузу и на этот раз.

– Положи большой палец, – посоветовал он. – Прямо на кольцо.

Елена попробовала несколько вариантов и, в конце концов, нащупала верный подход. Действительно, если поместить большой палец на боковое кольцо, рубить оказалось очень удобно, появилась дополнительная точка опоры. Главное – успевать быстро менять хват, переходя от укола к рубке и обратно. Полезно, надо запомнить.

– А теперь бери щит, – сказал Пантин, и, разумеется, искомый предмет уже был у Елены перед носом. Странный, непривычно далекий от баклеров, которые повсеместно использовали в городских поединках. Щит Пантина имел не круглую, а трапециевидную форму, был не плоский или выгнутый, а скорее «волнообразный», с тремя ложбинами, словно кусок шифера.

– «Слабая» рука всегда должна быть чем-то занята, должна грозить противнику, – назидательно сообщил Пантин. – Она может бить, хватать, в крайнем случае, делать оскорбительные жесты. Есть мастера, которые предпочитают «пустую ладонь», потому что искушены в виртуозных захватах. Но до мастерства тебе еще далеко. Поэтому вторая рука может делать одно из трех. Ложиться на рукоять меча, помогая «сильной». Держать кинжал…

Елена и так слушала очень внимательно, а теперь буквально навострила уши. За всю бытность в Мильвессе, за все время учебы у Фигуэредо женщина не встречала ничего похожего на классическое фехтование времен европейской шпаги, то есть комбинацию длинного и короткого клинка. Только щиты или что-нибудь оригинальное, скажем боевой молот, как делал знаменитый Жнец.

– … или щит, – закончил мастер. – С него и начнем. Итак, щит в правую, большой палец на эту «таблетку»… Хорошо. Меч в левую, гвардия «защиты лица». А теперь...

– Ему можно помочь? – спросила Елена опять, когда занятие окончилось.

– Юному Артиго? – уточнил Пантин, на котором ни одна ниточка не промокла, в отличие от ученицы, словно из бани вылезшей. Хорошо, что в магическом цилиндре не бывало сквозняков.

Елена совершенно не помнила, чтобы кто-то называл магу имя мальчика или раскрывал происхождение, но… он просто знал, и все.

– Да.

– Нет.

– Ты не можешь или не хочешь? – на этот раз Елена решилась все же вступить в диспут.

– Я не могу, – отозвался мастер, ухитрившись сделать красноречивые ударения на обоих словах. – Кто-то другой, быть может, справится.

– Почему? – безнадежно спросила Елена, разминая кисти, которые болели так, словно каждое сухожилие превратилось в стальную и безжалостно растянутую струну.

– Потому что настоящая магия это договор, – внезапно ответил фехтмейстер. – Волшба по рецептам есть удел низких практиков. А истинное колдовство по природе своей обращение к силам настолько могущественным, что ими нельзя управлять, ни по наитию, ни по науке, – он помолчал немного. – Но можно договориться. Заключить нечто вроде сделки. Ты отдаешь и получаешь, при этом обмен должен быть равноценным. Хитрованство недопустимо и невозможно.

– А! – сегодня точно был удивительный день прозрений и откровений. С учетом слов Пантина многое стало на свои места. – Так вот почему ты не лечишь и не сражаешься?!

– Наконец-то поняла, – проворчал Пантин. – Да, это часть моего договора с непознаваемым и неназываемым. Я живу, неподвластный болезням и старению. Мой клинок сильнейший в мире, нет бойца, что мог бы превзойти меня в чем-либо. Но цена моего искусства – невмешательство в естественный ход вещей. Мне позволено изредка облегчать страдания людей…

Елена сглотнула, вспомнив адовы мучения, которые буквально по щелчку прекратил старый маг.

– … и не более того. А вредить людям, тем более убивать их, запрещено.

– А если ты нарушишь запрет? – не могла не полюбопытствовать Елена.

– Тогда придет время расплаты, – исчерпывающе отрезал мастер. – И она будет взыскана незамедлительно.

– Понятно.

– Вряд ли. Но, по крайней мере, ты получила ответ и перестанешь изводить меня всякими намеками, – брюзгливо отозвался Пантин. – Все, закончим на сегодня. Что с вашей компанией?

– Распадается, – честно сказала женщина. – Судя по всему, отыграем одно-два представления и разойдемся. Может… – она задумалась на мгновение. – Может и к лучшему.

Она еще немного помолчала, собираясь с силами, чтобы задать наиболее важный вопрос. Наконец, решилась.

– Ты пойдешь со мной дальше? Будешь учить?

– Не запрягай лошадь позади телеги, а повод вперед последствия, – загадочно ответил Пантин. – Не торопи ход вещей. Иди.

* * *

Возвращаться в городок не хотелось. Вернее – сейчас не хотелось. Елена предпочла немного побыть одна, гуляя в полутьме за городской стеной, точнее за некой оградой, которая давным-давно, вероятно, защищала от чего-то, сейчас же превратилась в символическую границу между пейзажами «огороды» и «огороды плюс дома».

А еще у Елены имелось настроение и намерение немного выпить. Оно, то есть желание казалось странным и совершенно для женщины нехарактерным, однако, раз уцепившись за мозги, не отпускало второй день. Тем более, что завтра, похоже, труппу ждало решающее объяснение, как жить дальше, к такому ответственному моменту следовало подходить, очистив душу от вредного напряжения.

В конце концов, утомившись в моральной борьбе, Елена решила, что лучше не бороться, а контролируемо закрыть гештальт, для чего с утра была приобретена и залита во фляжку неплохая гвоздичная водка. Таким образом, план действий вырисовался вполне определенно: сейчас прогулка, затем небольшой акт пьянства под одеялом, затем сон. Дальше – как получится.

Ночь была красивая, отчасти похожа на ту, что встретила путников давным-давно, когда Елена первый и последний раз отправилась за Профитом. Только сейчас краски были сглажены, окружающий мир выглядел менее контрастным, более уютным и чуть-чуть размытым. Лунный свет подсвечивал небо так, что казалось – закат все длится и длится. Тихонько проплывали небольшие стада туч, ветер почти утих. Было удивительно тепло, так, словно вот-вот начнется оттепель. Хотя почему бы и нет, может завтра и начнется.

Елена стянула шлык старенького шаперона, открывая волосы едва заметному ветерку, вернее даже сквозняку. Заправила за ухо непослушную прядь. Присела на корягу, которую по неведомым причинам все еще не пустили на дрова. Деревяшка неприятно холодила сквозь штаны и холщовые портки, но засиживаться гуляка не собиралась. Городок замирал, подсвеченный редкими лампами и фонарями. Дома стояли, как черные кубики с треугольными крышами – запертые ставни удерживали тепло и заодно свет. Перехрюкивались вездесущие свиньи.

Забавно, подумала Елена. Мир без кошек и собак… Зато с волшебными мяурами и страхолюдными гиенами, больше смахивающими на жеводанского зверя. Все-таки любопытно, как здесь появились люди? Из какого мира пришли несколько тысяч лет назад? Повинуясь одномоментному порыву, женщина сняла с пояса флягу в оплетке из кожаных ремешков. Да, пора бы озаботиться оловянной, но денег жалко, а стекло служит себе и служит… пока не разобьется. Дед рассказывал, стеклянные фляги даже в Отечественную использовали – и ничего.

Она глотнула, чуть-чуть, сущую каплю. Водка пошла неожиданно легко, с нормальной сивушной горечью, но без перханья, просто «трудная вода», как пел… кто-то. Да и хрен с ним, какая, в конце концов, разница. Здесь его точно уж нет, и не будет.