Текст книги "Дворянство Том 1 (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Это значит, ждет нас дорога дальняя, – сказала Гамилла, откладывая так и не взведенный арбалет. Теперь было видно, что пальцы «госпожи стрел» побелели и едва заметно подрагивают.

– О-о-ой… – выдохнул Марьядек, присаживаясь прямо на доски пола. – Охо-хо-хо.

Раньян подошел к Елене, посмотрел ей в глаза долгим непроницаемым взглядом. Затем опустился на колено и взял ее руку жестом настолько изящным, что позавидовал бы и какой-нибудь барон.

– Спасибо, – произнес бретер. – Определенно, меч твой не так быстр, как мой. А вот мысли наоборот, куда стремительнее.

Он встал и закончил комбинацию искренним поклоном.

– А я ничего не понимаю! – возопил Гаваль. – Объясните, кто-нибудь!

Все опять посмотрели на Елену, но дал ответ Насильник:

– Жоакина продала нас тому, кто был ближе и богаче. И, по-видимому, не вчера, ведь отсюда до Пайта неделя пути.

– Вот чего паскуда крутилась вокруг видного парня, – криво, одной половиной рта, улыбнулась Гамилла, покосившись на Раньяна. – Давала последний шанс выйти из-под стрелы. А остальных она списала в убыток. Что ж, все получилось.

Елена снова поймала на себе долгий и внимательный взгляд Пантина, однако мастер ничего не сказал, женщина тоже сочла за лучшее промолчать. Про себя лекарка-фехтовальщица уже решила, что если останется в живых, деньги Жоакине впрок не пойдут. В конце концов, пора, как приличному человеку, заводить собственных кровных врагов и долги чести.

– А зачем комит называл мальчика сыном императора? – спросила Елена. – Они же не родственники.

– Конечно, родственники, – едва заметно улыбнулся искупитель. – Все приматоры, так или иначе, в родстве между собой. Но здесь другое. «Сыном» принято называть того, кто является следующим в череде наследования. А император, соответственно, «отец». Когда у Оттовио родится собственный наследник, Артиго станут называть «братом».

– То есть комит подчеркивает, что в Мильвессе Артиго считают не соперником нынешнего правителя, а лишь наследником? И ждут того же от местного короля?

– Да. Именно так. Комит назвал его «высочество» и «сын», то есть принц, дитя царской крови, преемник в цепи наследования, однако императору не ровня.

– Попали как в силок, – пробормотал горец, потирая вылеченную ногу. – Вот ведь попали…

– А тетрарх, судя по всему, решил сыграть своими костями, – продолжил Насильник. – Он мог передать мальчика комиту и заслужить признательность Двора. Но вместо этого пригласил в свою столицу особу императорской крови, при многочисленных свидетелях. Теперь Артиго – дорогой и уважаемый гость, о котором все знают. Король – достойный и гостеприимный дворянин, чье поведение лишено нареканий. А императорский комит…

Искупитель перевел дух, пользуясь этим, в разговор опять вклинился Марьядек с предположением:

– В заднице?

– В трудном положении. У него явно приказ убить мальчишку или передать своему господину. Но сделать это после такой демонстрации – значит навлекать на императора лишние неприятности. Открыто убивать или похищать приматора… нет, на это он пойти не может. Во всяком случае, сейчас, при стольких свидетелях.

– Да и не факт, что получилось бы, – прикинула Гамилла. – Королевских рыцарей то побольше.

Будто вспомнив, с кем говорит, она обожгла искупителя злобным взглядом. Впрочем, тот, кажется, этого даже не заметил.

А еще, подумала Елена, «шляпный» откровенно и четко противопоставлял себя остальным, дескать, в отличие от других, он служит не королю, а высшей инстанции. И высказанная надежда, что мальчишка не задержится в гостях у короля, очень смахивала на требование. Но требование такого рода, которое нельзя проговорить со всей откровенностью, чтобы не нарваться на столь же откровенный отказ, после которого все потеряют лицо и будут вынуждены давить педаль до упора. Или стремя, если пользоваться терминологией окружающего мира.

– В общем, сейчас и какое-то время юному Артиго ничто не угрожает, – подытожил Насильник. Впервые на памяти Елены он говорил так долго и такими длинными фразами. – Тетрарх будет держать его в коробке с ватой, сдувая пылинки, и торговаться с Двором.

– Деньги? – спросил Марьядек. Судя по виду, браконьер и характерный злодей сам бы с удовольствием продал мальчика и очень жалел, что не знал о его сущности.

Насильник поморщился, будто сама лишь мысль о столь дешевой сделке оскорбляла его, и сказал:

– У Сибуайеннов дочь на выданье. Говорят, злобная и капризная тварь, хуже Фийамонов, к тому же посватанная. Но красивая. А любое сватовство можно оборвать.

– А-а-а… – протянул Гаваль, наконец-то сообразивший. – Да, супружество, это, пожалуй, дороже золота и привилегий.

– Значит, тетрарх будет охранять Артиго как собственного сына, и выбивать из императора достойную плату за его голову, – предположила Елена, проговаривая часть прежней догадки, а также мысли, навеянные объяснением Насильника. – Регенты будут занижать цену и пытаться убить конкурента. Рано или поздно что-то из двух получится…

– Да, – согласился искупитель. – Артиго не жить в любом случае. Но теперь у него есть несколько месяцев. Если охрана проявит бдительность, и мальчишка по недосмотру повара не съест опасных грибов, например.

– Месяцев? – удивилась Елена.

– Конечно, – в свою очередь удивился (чуть-чуть, самую малость) Насильник. – Магическим переходам такие переговоры никто не доверит. Гонцы будут скакать неделями, торговля окажется жесточайшей. А вопрос… сложный. Сибуайенны постараются не продешевить. Алеинсэ будут сбивать цену. Так что месяцы. Может полгода. Но не дольше четырнадцати месяцев.

– Четырнадцати? Но почему… – Елена осеклась. – Ну да, конечно… Этот, как его… Товио будет стараться завести собственного ребенка, чтобы отодвинуть Артиго дальше от престола.

Насильник молча кивнул. У Елены голова шла кругом от хитросплетений династических вопросов, здесь требовалось чертить схему, чтобы понять, кто кем и кому приходится.

– Что ж, так или иначе, пора выбирать снова, куда направиться, – подвела итог Гамилла. Глянула на искупителя и пробормотала. – Я так уж точно свою дорогу знаю.

– Боюсь, что нет, – печально склонил голову Насильник. – Если я верно понимаю, никто нас не отпустит. Разве что с боем. Король захочет узнать все подробности этого… путешествия. Потом – возможно, если мы станем не нужны и неинтересны. Но не сейчас.

– Дорога дальняя, – мрачно повторил браконьер.

– Увы.

Насильник посмотрел на Гамиллу едва не извиняющееся, та снова от всей души плюнула под ноги искупителю и вышла, чеканя шаг. Гаваль потерянно оглянулся, пошел за спутницей, не в пример более тяжело и медленно, без всякой уверенности. Елена сглотнула, только сейчас почувствовал иссушающую жажду. Дуэль с Раньяном, затем чудесное явление королевских бронелобов – и ни капли воды.

– Что ж, – сказала она. – Столицу мира мы уже видели. Теперь, видно, пора глянуть на столицу королевства.

– Хорошее место, – вдруг произнес доселе молчавший, словно камень, Грималь. – Сердце веры в Единого. Только сейчас там резня идет без перерыва. Две благородных семьи делят город. Но все равно красиво. И чудесный храм. Зайдешь, душа сама собой очищается от грехов, кажется, что летишь к небу. И к Нему.

Казалось, что Раньян сейчас взорвется, сорвавшись на слуге, но Елена снова опередила Чуму, накрыв его ладонь своей.

– Месяцы, – негромко напомнила она, одним лишь словом заменяя долгий монолог с перечислением шансов и возможностей.

Бретер вздрогнул, порывисто двинул плечом, накрывая, в свою очередь, еленины пальцы собственной ладонью. Как обычный человек, потерявшийся в необычных обстоятельствах и обретший точку опоры под ногами.

Мы его спасем – вот, что хотела сказать Елена, однако промолчала. Она очень сомневалась, что теперь им удастся хотя бы увидеть Артиго, тем более спасти ребенка от печального удела разменной монеты в игре королей. Но свой долг женщина, в общем, считала выполненным. Они живы, а впереди ждет новое интересное место где, быть может, все станет лучше, чем прежде, потому что хуже точно некуда.

– Идем, – сказала она, глядя на дверь сарая, за которой гремел металл, стучали топоры, резво колющие дрова на готовку и баню, ржали настоящие боевые кони.

– Идем…

«Так мы и отправились в одну из столиц мира, славный и удивительный Пайт-Сокхайлхей, сердце единой Церкви, место императорских коронаций и свадеб. Да не просто так, но в окружении подлинно королевской свиты. Скажу честно, в те дни я испытал облегчение. Когда стало очевидно, что нас – во всяком случае, пока – не намерены убивать, мне, да и не только мне, показалось, что злоключения позади. Впереди ждал огромный, богатый город, королевское гостеприимство и – о, наконец то! – возможность продемонстрировать мое искусство перед по-настоящему взыскательными и в то же время благодарными (а также щедрыми, не забудем этот важный нюанс) слушателями. В мечтах я уже видел себя фаворитом какой-нибудь скучающей (и, разумеется, прекрасной) аристократки, способной оценить все мои достоинства, в том числе и те, что раскрываются лишь в продолжительном и весьма личном общении. Каждый из нас (или, по крайней мере, большинство) кем-нибудь себя видел, пока лошади королевских рыцарей топтали камень большого тракта, а мечтательные ожидания, разумеется, были прекраснее прошлого и настоящего.

Но как же мы ошибались…

Счастье бытия уклончиво, как истинная любовь, как упоение беззаботного детства. Пока дитя избавлено от тягот жестокого мира, оно еще не в силах осознать этого. Когда же развивается понимание, заканчивается и детство. Таков жестокий парадокс, установленный Божьей волей. И мы отведали его полной мерою, хоть давно вышли из надлежащего возраста.

Пора нашего совместного бегства – то были трудные месяцы, уместившие в себя конец осени, а также большую часть зимы. Бесконечно тянулись дни, с лихвой заполненные делами, суетными и одновременно пустыми, как овощной суп без единой косточки. Мы вели жизнь бродячих лицедеев и фокусников, полной опасливых тревог, каждодневного ожидания неминуемой беды. Неправильно было бы сказать, что мы опасались невзгод, скорее мы в точности знали – беда придет с неизбежностью зимнего хлада, вопрос лишь – с какой стороны нанесет разящий удар судьба. Однако…

В действительности то была тихая гавань, пристанище между «до» и «после», когда заботы казались понятными и разрешались как у всех прочих людей, упорством, терпением, также смиренной верой в Бога. Как дети, счастливые в своей беззаботности, однако не ведающие своего счастья, мы также не ценили удачу и даже не подозревали о ней. Увы, никому не дано знать свое будущее, и лишь Господь мог сказать, что покой, отмеренный им для Маленькой Смешной Армии – необратимо истекает. Для всех нас… для нашего мира, каким он был. И никогда более не станет»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Семнадцатое письмо сыну, о том, как истекало время безмятежности»

* * *

– Прежде ты обходился без этого, – Юло взглядом указала на трость.

– Прежде я был моложе, – усмехнулся половиной рта Курцио, сжимая выполненное из драгоценного моржового зуба оголовье трости. – И старые хвори не догоняли спустя годы.

– Нога?

– Да. Суставы начали болеть.

– Что ж, никто из нас не молодеет, – с мужской прямотой согласилась Юло.

Эмиссар подумал, что вот, они снова собрались здесь, в зале Синего дворца, где ничего не изменилось. Даже искусно выполненная доска для игры в «Галеры» покоится на том же месте, рядом с графином, полном чистой воды. Многое изменилось за прошедшие месяцы… Пожалуй, слишком многое.

– Все возвращается к истокам, – усмехнулся Курцио. – Здесь мы говорили о том, что надо превратить Оттовио в настоящего Императора. Кажется, здесь и закончим этот… проект.

Юло поджала и без того тонкие, бескровные губы, качнула головой. Женщина казалась искренне опечаленной и, хорошо зная ее, Курцио готов был даже поверить в искренность этого чувства. Одновременно мужчина не сомневался ни единой секунды, что любая печаль не остановит и не задержит Юло в исполнении планов.

Эмиссар пригладил манжет рукава, думая о том, как забавно поменялись ролями собеседники. В прошлый раз он был одет как истинный сын Острова, а Юло щеголяла платьем по континентальной моде. Теперь все было наоборот, мужчина казался неотличим от обычного дворянина с материка, лишь короткий ежик отраставших волос немного выбивался из образа. А женщина приняла подчеркнуто островной вид, консервативный даже по строгой мерке Сальтолучарда. Фигуру, словно капустный кочан, скрывали несколько бесформенных покрывал, нарочито лишенных вышивки и украшений, здесь имела значение дороговизна ткани, а не внешняя красота. Сложная обмотка из белоснежных бинтов охватывала голову, закрывала подбородок и лоб, будто человек смотрел на мир через крошечное оконце. Словно этого казалось недостаточно, по самые уши была нахлобучена широченная шляпа с «корабельным» силуэтом, а шляпу, в свою очередь, закрывал капюшон в виде положенного на ребро конуса. Ткани недоставало собственной жесткости, поэтому, чтобы не приминать шляпу, капюшон имел проволочный каркас.

Еще год назад Курцио, глядя на все это, увидел бы в первую очередь невероятное богатство и власть, которую воплощало платье, скроенное по фасону тысячелетней давности. Увидел и соответственно испытал бы почтительную оторопь. Сейчас же дворянин машинально сравнил Юло с Биэль и поймал себя на том, что видит лишь жуткий крой и бессмысленную трату дорогой ткани. В нормальном платье глава Совета Золота и Серебра выглядела куда интереснее.

– Ты всегда был очень умен, – прервала затянувшуюся паузу Юло. – Я не сомневалась, что ты все поймешь.

Курцио глянул за ее монструозный капюшон, туда, где у двери томились в ожидании два телохранителя. Судя по одежде и вооружению, опытные моряки и бойцы. Что ж, по-видимому, доверие между старыми друзьями уже не столь прочно, как ранее.

– В этом не было нужды, – добродушно хмыкнул Курцио, дернув подбородком в сторону защитников. – Согласись, глупо душить тебя подушкой в сердце Империи, где наших уже чуть ли не больше, нежели аборигенов.

– Да, – кивнула женщина, осторожно и с вымученной грацией, которую требовали головные уборы с хорошей инерцией. – Но это была не моя идея. От тебя ждут… эксцессов. Хотя, разумеется, все надеются, ты примешь будущее с достоинством.

– Проговорим для точности, чтобы не вышло путаницы, – сомкнул пальцы в замок мужчина, изобразил волнистое движение, словно разминая кисти. – Не будет никакого Сената, правильно? Вы не станете договариваться с сословиями и реформировать налогообложение по проекту Вартенслебенов.

– Да. Мы не станем, – эхом отозвалась Юло.

– Почему?

В одном лишь слове Курцио дал слабину, из-за хорошо выдержанной маски прорвался человек, обуреваемый страстями – гневом, обидой, растерянным непониманием. Скорее это прозвучало как «за что?!»

Юло вздохнула, сложив ладони на животе, который, благодаря многослойному платью, выдавался вперед колоколом, так, что руки легли почти горизонтально, как на стол.

– Видишь ли, мой друг, это бесполезно.

Курцио молча налил воды из простого стеклянного графина, себе и женщине, в такие же простые стаканы из хорошего стекла. Поймав неприятный, подозрительный взгляд Юло, так же молча поменял стаканы местами. И все же она проверила питье магическим перстнем, единственным украшением на пальцах.

– Совет изначально не собирался созывать собрание? Или передумал по ходу событий? – спросил Курцио, сделав вид, что не заметил скрытую демонстрацию недоверия.

– Передумал. Мы хотели. Действительно хотели. Но после долгих раздумий наши мудрецы сочли, что это затратно и бессмысленно.

– Разве? – хотя Курцио предполагал именно такой ответ и был к нему готов, мужчина все-таки чувствовал опустошение. И грусть. А еще злость, что разгоралась в глубине души, под слоем холодного пепла из выдержки и рассудительности.

– Увы, да. Рассуди сам. Для начала сам по себе созыв займет не меньше года. При этом все сколь-нибудь родовитые особы станут затягивать, как могут, чтобы, упаси Двое, не уронить достоинство, чтобы показать – ждут их, а не они. О приматорах и говорить нечего, эти просто не явятся, потому что выше презренной толпы. Они станут вести дела через представителей, то есть с недельными задержками на обмен курьерами. При этом столица мгновенно заполнится нищими дворянчиками, которые начнут творить бесчинства и вносить смуту.

– Да, – неожиданно согласился Курцио. – К этому стоит добавить, что, в отсутствие владельца, чьи-нибудь земли обязательно разграбятся наглыми соседями. Но это лишний повод показать императорское правосудие!

– Как только начнется собрание, – Юло будто и не услышала ремарку. – Дворянство сразу поймет, куда ветер дует. И, как важнейшее сословие, немедленно выдвинет бесконечные претензии, но главное – требования новых привилегий. И взяток, разумеется. Вопрос, который нужно решать очень быстро и окончательно, потонет в бесконечных дрязгах и торговле. Прочие сословия, конечно, сообразят, кто станет оплачивать этот праздник жизни. Причем распустить Сенат, единожды созвав, просто так, одним решением, уже не выйдет. И благородное собрание превратится в бесполезную, но слишком дорогую игрушку. Кинжал, надолго воткнутый в седалище Двора.

– Но… – начал было Курцио, но женщина прервала его властным жестом.

– О, да, разумеется, вы на это и рассчитывали. Ты и склочная герцогская семейка. Чтобы как-то все разрешить, понадобились бы дипломатические таланты и политическое чутье. То есть качества, в которых вы могли бы проявить себя с лучшей стороны и завоевать недосягаемое ранее положение.

– Мы могли бы, – буркнул островитянин. – Да, риск велик, но у нас были хорошие шансы на успех. Всеобщий страх перед грядущим кошмаром выступил бы тараном. Никогда не следует пытаться уговорить всех. Всегда достаточно правильно определить главных и договориться с ними.

– Да, соглашусь. Возможность была. Но в конце концов мы сочли риск чрезмерным. Даже вероятность один к одному в данном случае неприемлема. Поэтому – смирись. Хватит радикальных реформаторских идей. Сенат созываться не будет.

– Откуда же вы намерены доставать золото и серебро? – скептически изогнул бровь Курцио. – Неужели все-таки новые налоги прямой императорской волей?

– Да.

– Подушная подать, я полагаю. Привилегии откупщикам. Что еще? Подъем стоимости «ссудных должностей»? Вы ведь понимаете, результатом станут повсеместные бунты низших сословий и чудовищное казнокрадство.

– Да, разумеется. И к этому мы тоже прибегнем.

– И к этому… тоже, – повторил, хмурясь, Курцио, явно в поисках скрытого смысла, а затем посерел, будто надкусил пирог с подгнившей начинкой.

– О, господи… – прошептал он. – Я до последнего не верил слухам, но… Не может быть… слишком глупо и резко... Даже для вас.

– Хорошо, что здесь нет чужих ушей, – безрадостно улыбнулась женщина, не заметив странной оговорки насчет «господи». – Иначе это «глупо и резко» могло бы тебе дорого обойтись. Но в будущем, прошу, проявляй бОльшую осторожность.

– Церковные конфискации и проскрипции нелояльных семейств, – проговорил мужчина, будто пробуя на зуб отравленные виноградины. – Вы не боитесь, что станете заливать костер маслом?

– Боимся, – прямо сказала Юло. – Но это меньшее зло. И только так мы соберем денег в должном количестве за разумные сроки.

– Забавно, – скривил губы Курцио. – Не так уж давно ты витиевато и образно расписывала мне, как безразличны Совету континентальные дела. Теперь же…

– Все ошибаются, – пожатие плеч Юло казалось почти незаметным под многослойной мантией. – Достоинство сильных в том, что они признают ошибки, а затем исправляют их. Деятельно и, если необходимо, с должной жестокостью.

Она кашлянула, чуть повернула голову набок, опустив уголки губ.

– Я всегда говорил, – Курцио посмотрел в окно и тяжко оперся на трость, будто сила оставила его ноги. – Семья Алеинсэ замкнулась в себе, утратила понимание сути вещей. Тайный Совет не сумел изжить местечковость. Не научился видеть мир по-имперски, как державные правители. Они пришли на берег волнующегося океана без лодок, сетей и лоцманов, думая, что сейчас наловят рыбы удочками.

– Я не расслышу твои слова. В память о верной службе и многом ином. Но сделаю это в последний раз, – сумрачно пообещала женщина. – Распорядись даром с присущей тебе осмотрительностью.

– Да, я понимаю, – сказал Курцио, перекладывая трость в другую руку, глядя, как Юло пытается сдержать внезапный кашель. – Что теперь будет со мн… с нами?

– Вы сделали то, что следовало. Но цель утратила смысл, и в том нет вашей вины. Вартенслебен, кажется, плох здоровьем, он сможет удалиться в свое владение, избавившись от утомительных сует. Разумеется, старик получит новые земли, а также привилегии от семьи.

– От Алеинсэ, – уточнил Курцио. – Не императора.

– Да. Добрую службу следует вознаграждать, однако не нужно привязывать владетелей Малэрсида к трону слишком сильно.

– Шотан и князь, очевидно, получат военные назначения, – сардонически улыбнулся Курцио. – Подальше от столицы, там, где их таланты раскроются наиболее ярко. Угадал?

– Да.

– Оттовио вернется к роли цепной марионетки регентов.

– Так и будет.

– А… я? – голос Курцио все же чуть-чуть дрогнул, самую малость, но выдал разочарование и, пожалуй, обиду.

– Мы найдем тебе применение, соответствующее проявленным талантам. И для начала ты организуешь покушение на императора.

– Да вы… – чуть не задохнулся Курцио, затем осекся. – Ну да, конечно… Чтобы разграбить Церковь Пантократора, нужен повод. Неудачное покушение, нити от которого приведут к церковникам?

– К Демиургам, – поправила его глава Совета Золота и Серебра. – Эту секту должно не просто репрессировать, но истребить до последнего человека. С прочими иерархами мы договоримся, так или иначе. Но Демиургам следует исчезнуть.

– И, судя по тому, что я услышал, гетайрам тоже?

– Истинно так, – одобрительно кивнула женщина, стараясь не потревожить шляпу. – Всю защиту, что ему требуется, императору обеспечат его верные и достойные подданные Алеинсэ. А ваши игрушечные солдатики могут смутить юный, неокрепший разум. Внушить Оттовио нездоровые мысли, побудить к неосмотрительным решениям.

– Молодые герои погибают, защищая императора от коварных убийц, – Курцио постучал тростью о пол. – Что ж, красивое решение.

– Рада, что ты оценил. А теперь… – Юло чуть пошатнулась, как очень уставший человек, которого подводят ноги.

– Нездоровится? – заботливо спросил Курцио. Женщина промолчала, выпрямившись опять, что впрочем, было едва заметно под капустными слоями одежды.

– Эй, вы, – Курцио властно махнул рукой, приказывая телохранителям. – Госпожа чувствует недомогание!

Оба звероподобных бойца шагнули в сторону собеседников. Курцио же наоборот, отступил и оперся на трость, демонстрируя, что безоружен и совершенно не препятствует охране исполнять долг. Сапоги охранников мягко ступали по навощенному паркету.

– Быстрее! – властно поторопил эмиссар.

– Хватит, – прорычала женщина. – У меня нет…

Она глянула в холодные, безжизненные глаза Курцио и поняла, что происходит. Юла открыла рот, начала поднимать руку, намереваясь что-то сказать, однако не успела – ослабевшие члены отказывались повиноваться, наливались сонной тяжестью, а бойцы подошли уже вплотную, их подгоняло осознание, что с хозяйкой происходит непонятное.

Первого Курцио ударил в висок тростью, которая благодаря прочности, а также металлической отделке, служила еще и отличной дубинкой. Не убил и даже не проломил кость, но крепко оглушил, заставив упасть на колено. Второй противник успел реагировать и схватился за рукоять меча. Бойцу хватило бы мгновения, чтобы извлечь оружие, но эмиссар оказался чуть быстрее, он устремил наконечник трости в лицо противнику и нажал скрытый рычаг. Мощная пружина, усиленная дополнительно небольшим волшебством, метнула ствол вперед и попала в нос телохранителю. Хлынула кровь, боец пошатнулся, закрывая лицо рукой, а Курцио быстро шагнул вперед и одним взмахом скрытого – а теперь, соответственно, открытого – клинка пронзил оппоненту горло. Еще несколько мгновений понадобилось, чтобы прикончить первого телохранителя, классическим ударом сверху вниз, у ключицы, как раненого гладиатора.

Юло отступила на дрожащих, плохо повинующихся ногах, ее мокрые губы подрагивали, глаза расширились в гримасе неподдельного страха.

– Паршивое… отродье… Монвузенов, – прошипела женщина. – Грязная кровь… большой земли.

Убийца быстро вытер клинок о куртку мертвеца, обозначил салют единственной свидетельнице стремительного поединка.

– Все почему-то забывают, что я три года отходил на галере, которая охотилась за пиратами, – светски сообщил эмиссар. – Закончил службу старшим в абордажной команде. Полезный опыт, пригождается редко, однако по-крупному.

Юло схватилась за краешек стола, пытаясь удержаться на ногах.

– Отравил… паскуда… – просипела она.

– О, нет, – заботливо опроверг поклеп мужчина, подхватывая ее под руку. – Ни в коем случае. Хотя с другой стороны, как посмотреть. В конце концов, разница между ядом и не-ядом лишь в концентрации.

Курцио помог ей дойти, вернее силком сопроводил к низенькой тахте с двумя валиками, набитыми мягчайшей шерстью.

– Я не рискнул обманывать твой перстень-ядолов. Кроме того надеялся до последнего, что вы не передумали, а я дую на воду. И наконец, смерть от яда – не эстетично, да и слишком заметно. Посиневшее лицо, язык распухает, красные глаза... Нет, это не годится. Поэтому я добавил лишь немного снотворного в питье. Пойди разговор в правильном направлении, ты испытала бы желание отдохнуть, вполне естественное для человека нашего возраста и твоих забот. Не более того. Но, увы… чаяниям свойственно не сбываться.

– Сволочь, – прошептала женщина, пытаясь сопротивляться, но безуспешно. Курцио с мягкой настойчивостью уложил ее на тахту, стараясь, чтобы позолоченные ногти жертвы не сломались о твердое, например пуговицу или пряжку.

– Мне жаль, подруга, – очень серьезно, вполне искренне вымолвил Курцио, нависая над женщиной. Он взял подушку, крепко сжал в руках, обманчиво кажущихся мягкими, изнеженными.

– В самом деле, жаль. Я бы предпочел другой исход.

– Тебя… накажут, – выдохнула она. – Не скрыть…

– Это да, – согласился Курцио. – Но я и не собирался все скрывать. Нужно лишь выиграть немного времени. Пусть ждут, что сейчас я начну интриговать, стараясь утопить бывших подельников и отвоевать новое место, не упав слишком низко. А мы начнем действовать. Да…

Он оглянулся на трупы

– С ними придется повозиться, убрать кровь. Но это, в конце концов, простое мясо. Его быстро не хватятся. Главное, чтобы на тебе не было следов. А их не будет. Хватил удар, случается, увы, даже с лучшими из нас.

– Двое не простят, – сделала еще одну отчаянную попытку женщина.

– Ты опоздала, – слабо улыбнулся Курцио. – Вчера я вошел в истинную веру. Пантократор велик, и нет другого бога над Ойкуменой. Он простит мне борьбу с язычниками, коварно злоумышляющими против Императора и Церкви.

Юло задохнулась от подобного святотатства, выпучила и без того выкаченные глаза. Захрипела, не в силах молвить что-то связное.

– Увы, традиционного платка у меня все равно нет. Да и вряд ли по чину его тут использовать, все-таки я не экзекутор Совета. Обойдемся чем-нибудь попроще.

Курцио замолчал, поняв, что боится. Все-таки боится и болтовней оттягивает момент, после которого пути назад не будет. Юло посмотрела на своего убийцу снизу вверх и прошептала, уже не надеясь выиграть жизнь, одно слово:

– Почему…

В голосе женщины осталась лишь тоскливая обреченность, капля достоинства на пороге неминуемой смерти. И непонимание. Курцио спешил, была дорога каждая минута, однако немного искренности – то, что он мог подарить единственному человеку, которого, пусть и с натяжкой, звал другом детства.

– Мне надоело быть игрушечным рыцарем – достают из ящика, чтобы поиграть, а затем бросают обратно, едва игра наскучила. Никто не ценит мою работу, никто не собирается дать мне награду, достойную трудов. Я долго терпел и надеялся. Но сейчас…

Лицо бывшего двоебожника, а теперь верного прихожанина Церкви Единого, исказилось злой гримасой.

– Сначала вы превратили заговор в жестокий балаган, убив Готдуа. Но я исправил ваши ошибки, я подарил семье новую Империю, которой мы могли бы править напрямую, как хозяева нового мира. А вы… снова испоганили все. Алеинсэ так и остались… лавочниками. Просто очень богатыми. Вы подожгли улицу, чтобы не платить налог на дом. И я понял, что с меня хватит. Не стану больше ловить жалко протянутой ладонью крошки с господского стола. Семья держит меня за батрака? Пусть. Но есть люди, которые считают меня ровней себе. И есть господин, который ценит мою верность и ум. Мы сохраним Империю. Но уже без вас.

– Ты…

Но Курцио больше не слушал. Закончив короткую речь, полную долго вынашиваемой, свирепой злости, он бросил последний взгляд на такое знакомое лицо главы Совета Золота и Серебра. Лицо единственной девчонки, которая дружила с юным и нищим Мальтом…

И решительно накрыл его подушкой.

– Ну, положим, тела сейчас уберут, – сказал, входя, Шотан. Лицо опытного убийцы не дрогнуло даже на волосок. – Замыть кровь будет труднее, но можно кинуть на пол ковер.

Он критически обозрел комнату.

– Конечно, выбьется из стиля и ансамбля, однако сойдет… как временная мера.

– У меня есть верные люди, – Курцио перевел дух, поправил сбившиеся манжеты и подумал, что вспотевшее лицо нужно срочно припудрить, однако, не слишком усердствуя, иначе останутся потеки.

– Гайот на месте, как договаривались, – сообщил «солдатский» граф. – Его баталии подняты в алебарды. Но все происходит стремительно. Сейчас придется искать мальчишку и быстро его наставлять.

– Я уже просил не называть его так, – огрызнулся Курцио, поднимая подушку и оценивая, как выглядит удавленница. Получилось неплохо, такой труп вполне можно выдать за жертву сердечного приступа.

– Да, вы правы, – неожиданно согласился граф, когда островитянин уже приготовился услышать энергичную отповедь. – Следует обзаводиться верными привычками. Но все равно, слишком быстро. Придется ставить Его Императорское Величество перед немедленным выбором.

– Это мы уже обсуждали. Предполагалось, что у нас в запасе по крайней мере две-три недели. Но видимо Тайный Совет припекло, и тянуть хотя бы первого тепла они уже не могли.

– Что ж, – Шотан привычным жестом поправил тонкую прядь залакированных волос. – Мои люди сейчас уберут ее сопровождение, тех, что снаружи, при карете. Боюсь, этого уже не скрыть, будет грязно и кроваво. А дальше…