Текст книги "Дворянство Том 1 (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

– Что ж, его ждет неприятный сюрприз, – фыркнула Елена и спросила напрямик. – А это моя забота? – а затем сама же ответила. – Да нисколько. Он жив лишь потому, что его оте…

Она замолкла под спокойным взглядом серых глаз.

Серых глаз.

Глаз.

Елена посмотрела на Пантина еще раз, усталая грусть на ее лице сменилась безмерным удивлением, затем ужасом на грани паники, женщина в одном слитном движении шагнула в сторону и выхватила нож.

– Ты кто вообще такой?! – отрывисто выпалила она, сжимая рукоять.

Пантин, греющий воду. Пантин, помогающий с дровами и готовкой. Пантин, вырезающий рогульку для операции. Пантин, принесший одежду для Артиго. Теперь, сфокусировав на чужаке внимание, удерживая его в памяти, Елена видела, что немолодой и седой мужчина уже давно с ними, начиная от… тут память давала сбой. Человек просто появился, был рядом какое-то время, и это казалось абсолютно естественным, а стоило отвести взгляд, пришелец сразу забывался.

Сверкнуло ужасным острием копье Насильника, Кадфаль поднял над головой дубину, готовый вколотить незваного гостя в землю.

– Отвечай! – голос Елены дрогнул, казалось, она вот-вот сорвется в истерику. Теперь женщина видела глаза чужака, похожие на бельма слепца. Светло-серые белки переходили в белесые радужки неправильной формы, лишенные зрачков, но видел пришелец, судя по всему, отлично. Подобные глаза Елена уже видела, только цветовая гамма была иной. Ее руки предательски дрогнули, боль в животе усилилась, будто в мочевой пузырь ткнули ржавой иглой.

– Я Пантин, – Пантин слабо усмехнулся. – Я уже говорил.

Кто знает, чем все закончилось бы, Елена балансировала на грани истерики, готовая сорваться то ли в бегство, то ли в бешеную атаку, но в эту секунду между ней и Пантином встал подбежавший Раньян. Бретер склонился на одно колено перед незваным гостем, держа свой меч у основания клинка, рукоятью вверх, словно распятие.

– Наставник, – коротко вымолвил бретер с почтением, которого Елена никогда у него не видела и даже не предполагала, что подобное возможно.

– Горшечник, сын горшечника, – склонил голову Пантин. – Ты позвал меня.

– Да, позвал.

– Что ж, я пришел.

– У меня есть для тебя ученик.

– Я вижу. Прямо скажем, не лучший из возможных.

Елена сглотнула.

– Глаза… – выдавила она. – Твои глаза…

– Здравствуй, Хель, – тот, кто назвал себя Пантином, обозначил слабую улыбку на загорелом не по сезону лице. – А также Люнна, Вэндера… Может быть, правильнее было бы называть тебя истинным именем?

– Ты его не знаешь, – огрызнулась женщина. Смертоубийство вроде бы откладывалось, пришелец, хотя имел глаза, сходные с кровавыми бельмами черной твари, нападать, кажется, не собирался. Кто это? Догадка трепетала крыльями, как бабочка, совсем рядом.

– Я-то знаю, – чуть шире улыбнулся сероглазый. – Это тебе оно не известно. Или ты впрямь думала, что тебя зовут Еленой?

Он резко щелкнул пальцами, словно переключая беседу на другой канал.

– Сейчас не обо мне вам следует беспокоиться, – сообщил пришелец.

Он показал в сторону, туда, где, казалось, не было ничего кроме серой и унылой равнины с холмами. Елена отступила еще на шаг, потом на два, припомнив, как стремительно двигалась адская ведьма. Лишь после этого развернулась в четверть оборота, скосила взгляд, присматриваясь.

Из-за ближайшего холма выдвигалась небольшая – десятка полтора лошадей – кавалькада. Без телег и пешего сопровождения, зато над головами всадников сердитый ветер полоскал двухвостый прапор.

– Вон там ваши заботы, – опустил руку Пантин.

_________________________

Музыкальный инструмент называется «калимба»:

www.youtube.com/watch?v=XzSeCOOlGis&

Глава 6

Глава 6

Елена предполагала, что сейчас начнется маленькая война, грабеж, набег или нечто подобное. В мире, где любой человек с оружием априори представляет угрозу, несколько всадников – это повод для тревоги. Но судя по реакции фрельса, ничего по-настоящему страшного не произошло. Пока, во всяком случае…

Всадники приближались неспешной рысью, ветерок развевал прапор, уже можно было разглядеть его конструкцию: прямоугольник в рамке с эмблемой плюс два очень длинных хвоста с абстрактным шитьем. Символика Елене была, разумеется, не знакома, но судя по «башенной» короне с простыми зубцами, сюда заехал барон, видимо со свитой.

Елена подумала немного и незаметно ступила за спину Пантина, порадовавшись, что меч остался в доме. Если дойдет до драки, найдется, кому выступить ударной силой, нет нужды провоцировать диких и наверняка агрессивных мужичков видом женщины с оружием. Она опустила глаза, сложила руки на животе и ссутулилась, приняв самый безобидный и серый вид.

– Вот свезло, так свезло, – негромко подумал вслух Кадфаль. – Ну, Пантократор отмерит по своему промыслу.

Кавалькада подъехала ближе. Никто не доставал мечи, нормальных копий у всадников совсем не было, только джериды, которые можно и кидать, и вонзать в легкую пехоту, главным образом преследуя. Следовательно, бой не предполагался, очевидно, имел место визит вежливости. Хотя… посмотрев искоса на фрельса, Елена подумала, что вряд ли. Кислая мина рыцаря, которую он даже не пытался скрывать, надежно указывала, что гости не только незваные, но и неприятные.

Искупители как-то незаметно и в то же время ловко сманеврировали, и Елена оказалась в «коробочке», прикрытая с трех сторон. Грималь так же ловко закрыл собой Артиго, а Гамилла решительно заступила перед менестрелем, не то, чтобы положив ладонь на рукоять кинжала, скорее держа поблизости. Очевидно, обязанности телохранителя в пределах оплаченного срока женщина собиралась выполнять добросовестно. Пока разворачивалось это тихое и на сторонний взгляд беспорядочное коловращение, кавалеристы подъехали совсем близко.

– Мир дому сему! – зычно провозгласил предводитель. Его лошадь, будто ставя точку в короткой речи, звучно стукнула копытом в камешек. – Да благословит Пантократор хозяев и всех добрых людей, что собрались в его стенах.

Барон выглядел просто и, можно сказать, «по-домашнему». На нем не было никаких особенных знаков и украшений, даже цепь отсутствовала. Довольно молодой, со стрижкой под классический «горшок» на два пальцы выше ушей, без хвостов и косичек, с очень тонкими усиками, больше похожими на кошачьи. Лицо по-своему даже приятное, взгляд умный и внимательный. Всадник не сверкал металлом доспехов или хотя бы кольчуги, на нем была серая куртка вроде флисовой, с нашивками из более плотной ткани на воротнике и обшлагах. Судя по тому, как сидела куртка, это была облегченная бригандина, то есть совсем уж беспечным всадник не был. И пуговицы! Елена заметила, что барон использует в одежде главным образом пуговицы вместо шнурков, это уже настроило женщину благожелательно к нему.

Его спутники выглядели примерно так же, добротно собранные, хорошо (для глухой провинции) одетые, не воинствуют открыто, но и далеко не безоружны. За исключением, пожалуй, одного. Этот держался замыкающим и снаряжен был так, словно прямо сейчас планировал отправиться в какой-нибудь крестовый поход. Даже на лекарский не слишком искушенный взгляд, кавалерист был крайне боевит. Кольчуга с пластинчатыми вставками, хороший шлем с забралом (хоть и не отделанный серебром), латные перчатки-«варежки» без отдельных пальцев. Треугольный щит у седла, копье, разукрашенное спиральными полосами в три цвета. На контрасте с прочими воинами казалось, что это не человек, а самоходная витрина рыцарской амуниции. Только щит был странный – голая провощенная кожа на деревянной основе, ни единого росчерка, нет даже крошечной эмблемы. Елена украдкой оглянулась по сторонам и заметила, что фрельс, увидев «выставочного» побледнел, даже чуть вздрогнул.

Пауза неловко затягивалась. Крестьяне куда-то подевались, оставив нехитрый инструмент. Капуста мокла в корытах. Наконец фрельс шагнул вперед и с явной неприязнью, но вежливым четверть-поклоном вымолвил:

– Приветствую, Ваша милость, господин Бональд из Ашей.

Да, точно барон, к ним обращаются таким образом. Звучит почти как «Дональд», только ударение на втором слоге.

Веснушчатая дочь фрельса замерла, стиснув корзинку побелевшими пальцами. Господин Бональд подождал несколько мгновений, словно подчеркивая, что здесь он самый главный и определяет ход событий. Затем плавными, нарочито замедленными движениями перекинул ногу через седло и спрыгнул с лошади, чей повод сразу принял один из спутников.

Острый, внимательный взгляд барона как будто просканировал невидимым лучом искупителей и Раньяна, в сторону Гамиллы пришелец глянул скорее с любопытством, менестрель, одетый как чучело, вызвал тень презрительной улыбки. Елену барон, похоже, совсем не заметил, что было только к лучшему, социальная мимикрия, вроде бы, удалась.

Грималь, пользуясь моментом, без всяких вежливостей схватил Артиго на руки и понес в дом, закрывая собой. Барон проводил слугу взглядом, и Елене тот взгляд категорически не понравился, слишком внимательный и острый, в нем явственно читалась работа мысли: откуда здесь ребенок не крестьянского вида, почему ребенка спешат унести, какое отношение он имеет к разношерстной компании. Раньян этот взгляд тоже заметил, однако нужно было, как Елене, пообщаться с бретером несколько недель, чтобы прочитать на холодно невыразительном лице тень тревоги и недовольства.

Елена ждала крепкого рукопожатия, но господа обнялись, явно по необходимости, хлопая друг друга по спинам и обозначая любезные поцелуи, как положено братьям по сословию. Целовали, разумеется, воздух. Фрельс натянуто предложил отведать скудное угощение, барон со всей вежливостью отказался, сославшись на дела, спешные и неотложные, ведь хорошее застолье означает в первую очередь достойную беседу, а что за беседа накоротке? В другой раз всенепременнейшим образом.

Языком Бональд молол хорошо. Риторских уроков он явно не брал, но практиковался в речах долго, слова вылетали как стрелы у отменного лучника. Конники частично спешились, однако не пересекали невидимую черту, условный траверз, проходящий через господина. Судя по символике и нашивкам, человека три-четыре относились к мелкому рыцарству, остальные типичные сержанты. Явной агрессии не чувствовалось, но столь годная свита сама по себе внушала опасливое уважение.

– Мой почтенный господин, я вижу, вы благословлены долгом гостеприимства. Но все же позвольте отнять немного вашего времени, – весьма учтиво попросил Бональд из Ашей. У него даже не было с собой меча, вместо длинномера на ремне висел кинжал с треугольным и очень широким в основании – не меньше ладони – клинком.

Фрельс опять как будто с трудом оторвал взгляд от разряженного кавалериста и сосредоточился на вежливом собеседнике.

– Да, – машинально сказал он. – Позволю… Разумеется, позволю.

– Турнирный меч, – барон заметил, что Раньян все еще держал в руках оружие. – Редкий клинок в наших краях. Соблаговолите ли назвать себя?

– Меня звать Дотта, – мрачно отозвался Раньян, обозначая довольно ловкий и куртуазный поклон. – Дотта с севера. Я не имею чести носить благородную фамилию.

– А оружие дворянина, – приподнял бровь его милость. – И весьма дорогое.

– Ассизы не запрещают простолюдинам владеть дорогим оружием, – снова поклонился Раньян. – Это подарок.

– Ценный дар, – продолжал хмуриться Бональд, и в воздухе повисло невысказанное, однако явно подразумеваемое «слишком ценный».

– Я охранник на жаловании, Ваша милость. Встретил одного господина, которого сильно потрепали неблагоприятные обстоятельства и дорога. Я помог ему, он же счел возможным отблагодарить меня оружием.

– И как же звали того щедрого господина?

Фрельс недовольно поджал губы, но смолчал, ему не нравился допрос гостей, однако барон пока не перешел неких границ.

– Арфей.

– Просто Арфей? – сощурился Бональд.

– Он не стал назваться полным именем, а я не спрашивал. Если достойный господин считает нужным сохранять инкогнито, негоже покушаться на его намерение.

– Хорошие слова, – одобрил Бональд. – И что же за услуга? Или это тоже тайна?

– Нет, Ваша милость. Я нашел его, раненого, истекающего кровью на дороге. Согрел, разведя костер, поделился припасами, перевязал раны. Затем помог добраться в город и найти хорошего лекаря. Он счел себя обязанным и дал мне меч.

– На северной дороге, надо полагать?

– Да.

– Какая самоотверженность, – саркастически протянул барон. – Редкая честность в наши дни. Я бы скорее поверил в историю с обобранным трупом. Или ударом кинжала в спину.

– Да, к сожалению, в наши дни бывает и такое, – Раньян склонил голову, возможно, чтобы длинные пряди скрыли выражение лица бретера.

Горец, прислонившись к забору, тихо заматывал повязку, как будто все происходящее раненого совершенно не касалось. Барон повернул к нему голову и внезапно с недоброй ухмылкой сказал:

– Ходили слухи, в лесу к востоку отсюда насторожили самострелы на браконьера. Хитрая была сволочь, все ловушки обходил. А от самострела не сбежал. Бьюсь об заклад, если тряпку размотать, рана будет очень приметная.

Елена опустила голову ниже, чтобы никто не заметил кривую ухмылку. Что-то подобное она и предполагала, охотники ставили бы надежные, проверенные силки, а не сложный самострел с дорогой стрелой.

– Упал, на ножик наткнулся, – отозвался Марьядек с подходящей мрачностью. Немного подумал и добавил. – Ваша милость.

– Я бы попросил не учинять допрос, – с очень заметной неуверенностью сказал фрельс, и Елена только сейчас припомнила, что так и не расслышала его имени накануне. – Это мои гости, я не видел от них дурных поступков и не слышал дурных речей. Отсюда и пока долг не призовет их дальше в путь, они под моей крышей и защитой.

– О, мой любезный друг, они вроде как не под крышей, – улыбнулся барон. Скверно улыбнулся, нехорошо, однако Елена почему-то не чувствовала угрозу и настоящую опасность. Как будто его милость играл представление для одного зрителя.

– Так что обычай и буква закона оказались бы соблюдены в точности.

– Буква, но не дух. Так что, все же…

– Будь по-вашему, – Бональд развел руками, дескать, не могу отказать.

Хитрый жук, подумала Елена, хитрый и остроязычный. Ловко у него получилось на голых словах все вывернуть так, будто это не фрельс в своем праве дать убежище гостю против которого нет явных улик, а барон делает снисхождение, отступившись. Опасный человек. Хорошо, что Грималь уже скрылся в доме, унося Артиго. Хотя… возможно как раз наоборот, это могло возбудить интерес и подозрение, впрочем, что сделано, то сделано.

– Признаться, я недолго и по делу, – барон перешел на какой-то мещанский тон, без всяких «вашеств» и прочих любезностей. Он встал так, чтобы оказаться не лицом к лицу, а скорее бок о бок с фрельсом, несколько более доверительно.

– Что вы хотите? – столь же прямо спросил фрельс. С его дочери можно было ваять или писать аллегорическую фигуру тревожной нимфы, и Елена готова была бы побиться об заклад: что у девочки на лице, то у старого землевладельца в душе. Но почему?.. Какой смысл в этом представлении? И отчего фрельс так неуверенно, тревожно косится на разряженного конника? Причем тот, кажется. в свою очередь как-то что-то переживает, во всяком случае явно избегает прямого взгляда, то и дело нервически дергает поводья, вынуждая коня тревожиться, бить копытом и всхрапывать.

– Я хотел удостовериться, что ваш достаток соответствует притязаниям, – прямо сказал барон, будто по чурке топором вдарил. – Как добрый сосед и как верховод-воевода, разумеется.

Фрельс аж задохнулся от возмущения, но Бональд перехватил инициативу и ковал железо слов будто водяной молот.

– Время проходит быстро. Зимние дни коротки, ночи долги, а весна подкрадывается незаметно. Я не вижу добрых коней… – барон красноречиво посмотрел на скелетообразнуюый конструкцию, продуваемую со всех сторон света, видимо это и была конюшня. – По чести говоря, я и одного то коня там не вижу. Сомневаюсь также, что в доме ждут своего часа прочная кольчуга с медной бляхой почтенного цеха, копье, щит, седло и все остальные непременные атрибуты.

Вот же златоуст, поневоле восхитилась Елена. Навострился молоть языком… Или, быть может, часто повторяет одно и то же. Кажется, прямо сейчас на ее глазах предметно разыгрывалась драма мелкопоместного рыцарства. И, надо полагать, сейчас же станет ясно, отчего фрельс был так спокоен, когда речь шла о весеннем смотре. Наличие отсутствия имущества барон ведь отметил в точности.

Фрельс развернулся и отступил на шаг, будто нахождение бок-бок с бароном причиняло настоящую боль. Выпрямился, как древко пики, отставил назад левую ногу, словно готовился к рывку. Всякая неуверенность слетела, будто паутина под ветром.

– Не тебе считать моих коней! – рявкнул старый воин, разом отбросив учтивость. – И не тебе заглядывать в мои сундуки!

– Это правда, – не стушевался Бональд. – Но держать ответ перед Его Сиятельством придется мне! Время долгого мира заканчивается. Не сегодня-завтра граф спросит: наследник имени Ашей, где мой отряд и добрые воины в нем? Настало время защитить наши старинные привилегии, ведь давние соперники так и норовят перевернуть межевые и пограничные знаки. Что мне сказать ему?

– Что сказать графу, твоя забота! – прорычал фрельс, решительно и энергично. – Наши предки установили правила, и установили их мудро. Что годилось им, то правильно для нас! Моя служба в этом году закончена, все дни сочтены исправно. И до того, как растает снег в следующем, я свободен от обязательств! Вот настанет время смотра, тогда и поговорим. А пока…

Елена отметила, что когда речь зашла о смотре, голос рыцаря чуть заметно дрогнул, самую малость, но все же. Кажется, заметил это и барон, его простоватое, однако не лишенное приятности лицо скривилось в усмешке.

– А пока убирайся! – сжал кулаки фрельс.

– Недобро принимаешь ты гостей, – Бональд сложил руки на груди, тоже отставил стопу назад. – Не по старым обычаям, не по вежеству и чину.

– Когда гость забывает о приличиях, ему показывают на дверь! – не остался в долгу рыцарь.

Казалось, Бональд в эту же минуту сточит зубы до десен, оскорбление выдалось нешуточным, Елена чуть ли не слышала скрежет эмали, но барон сдержался, улыбнулся через силу и выговорил:

– Оставим раздоры. Если я не проявил соответствующую вежливость и в запале переступил некие границы, тому виной горячность, а не желание оскорбить.

Бональдовы спутники переглядывались, видимо, не очень понимая, как им следует действовать. Барон явно избегал признания вины и тем более открытого извинения, но и фрельс не казался расположен к боданию до упора. Возможно, потенциал переговоров еще не был исчерпан. Пантин мягко пригладил короткую бородку, чуть прищурился с видом скорбным, но как-то абстрактно, будто жалел в целом о неправде рода людского. Абсолютно белые усы и борода казались еще светлее на фоне загорелого лица. И, кажется, никто не смущался видом его нечеловеческих глаз, впрочем, лекарка сомневалась, что чужаки вообще замечают колдуна. Для чего, имея такие способности, вообще браться за меч? Что-то не так с этими воинами-магами.

– Друг мой, – сделал еще один заход Бональд. – Стоит ли противиться неизбежному?

Фрельс выглядел так, что не оставалось сомнений, будь у него меч, скорее всего уже началась бы схватка. Но рыцарь молчал и вроде бы даже слушал, пусть и казалось, что сейчас из ушей повалит дым с искрами.

А не такой уж ты и хороший переговорщик, заключила Елена, исподтишка глядя на барона. Надо было заходить издалека, мягче и, разумеется, без свидетелей. А тут серьезное толковище, да при наблюдателях, чудо, что еще не сорвалось в скандал. Хотя… может так и задумано? Да, уж точно не ей критиковать постороннего человека за недостаток дипломатических навыков.

Пока Елена переживала укол стыда при воспоминании о недавнем воспитании Артиго, ситуация опять накалилась. Лекарка прослушала, какое предложение негромко, почти задушевно сделал барон, однако реакция фрельса последовала мгновенно.

– Да ты в своем уме?! – буквально проревел старый воин. – Мы никогда не служили рутьерами и не станем впредь!

– Не рутьерами. Участь ловага тоже почетна и так можно сохранить… – запротестовал Бональд, пытаясь спасти положение, но было уже поздно. Фрельс загорелся бешеной яростью как овин, полный сена, куда бросили факел.

– Ловаг, рутьер, какая разница! – орал малиновый от натуги фрельс так, что казалось, его сейчас хватит удар. – Да хоть бетьяр! Все едино! Это моя земля, семнадцать поколений сражались за нее и в нее же уходили пеплом!

– Ты сохранишь удел, – сделал последнюю попытку барон. Его свита подобралась, те, кто спешился, встали плечом к плечу, конные тоже что-то сделали, Елена, будучи очень плохим всадником, не поняла, что, но лошади тоже насторожились, перебирая копытами.

– Да, не всю, но достаточно, чтобы твои дети сохранили титул. Мне не нужно разорять тебя, мне нужно…

– Поганый ублюдок! – вопиял фрельс, потрясая кулаками. – Ты хочешь забрать мое владение, оставить мне жалкий клочок, чтобы я мог едва развернуться на пятке! А меня превратишь в наемника! Так запомни, не бывать этому! Ты пришел ко мне, будто змея, прокрался, расточая слова о дружбе, сам же хотел опозорить меня перед семьей, гостями и слугами!

– У тебя нет слуг, – оскорбительно и с явным превосходством рассмеялся барон, откидывая ныне бесполезную сдержанность.

– Зато у меня есть то, чего никогда не обрести тебе, твоим детям и детям твоих детей! – прорычал фрельс, поднимая сжатый кулак, не угрожая побоями, а скорее обозначая весомость речей. Презрительная усмешка сразу покинула баронскую физиономию, кажется, Бональд понял, о чем намеревался сказать дальше рыцарь.

– У меня есть честь, – громко, с расстановкой отчеканил фрельс. – Мой род, тянущийся через три столетия без перерывов. Я живу в прошлом и будущем, как наследник и отец. Я дворянин по земле и крови, вот чего никогда не будет у вас. У Ашей из канатчиков, купивших родовитую жену и место в чужой прихожей за воровское золото. Бароны чернильницы!

Бональд страшно побледнел и рефлекторно схватился за рукоять кинжала, Фрельс дико усмехнулся и раскинул руки, будто предлагая себя в жертву. Дочка вскрикнула и бросилась к отцу, но ее перехватила Гамилла, швырнула в объятия менестреля, чтобы веснушчатая не натворила глупостей.

– Что, убьешь меня? – рассмеялся фрельс.

– О, нет, – симпатичное лицо барона скривилось в жутковатой гримасе, он с трудом удерживал себя в руках, но все-таки удерживал. – Я тебя даже на поединок чести не вызову, любезный. Не хочешь отдать часть, сохранив сердцевину? Тогда потеряешь все.

– Меня не вывести из сословия, – надменно сказал фрельс. – Тебе не собрать тринадцать благородных людей, которые взяли бы на душу грех неправильного судейства. А военный сбор только весной. Я буду к нему готов.

– И ты думаешь, ваша махинация удастся? – не скрывая издевки, рассмеялся Бональд. – О, Пантократор, какая наивность…

Он оборвал смех, разом, будто хлопнул окованной железом крышкой сундука.

– Собрать вскладчину серебро, купить полный набор снаряжения и передавать его друг другу по очереди, проходя смотр. Менять упряжь и накидку, перекрашивать щит, хорошая задумка.

Теперь побледнел фрельс. Отступил на шаг, будто закрываясь от убийственных слов.

– Эй! – без всякого почтения и даже не оглядываясь, махнул барон.

Медленно переступая, так, словно рука всадника была не тверда, конь вышел, неся того самого бойца в хорошем снаряжении. Кавалерист отворачивался, глядел подчеркнуто в сторону и вообще являл полную картину нечистой совести.

– Кость земли, соль войска, – хмыкнул горец, впрочем, без особой язвительности. – Ну, понятно все теперь.

– Как же так… – с этими словами фрельс шагнул вперед, глядя снизу вверх. Его лица женщина не видела, но судя по фигуре, старик уже был придавлен осознанием катастрофы, однако еще неистово надеялся, что свершится чудо.

– Как же… так? Неужели ты нас продал?..

– О, нет, – барон ответил вместо молчаливого всадника. – Он вас не продавал. Он вас обворовал. Купил амуницию и коня, на все деньги, что вы собрали. А после сбежал. Ну… – теперь Бональд оглянулся. – Не слишком далеко, правда. Теперь ему стыдно за свое недостойное поведение, и очень хочется не повиснуть на первом же дереве.

– Ты не сможешь…

– Конечно, смогу, он ведь даже не оруженосец. Вот объеду оставшихся, кто из вас поучаствовал в этой махинации, покажу его всем, а затем уже непременно повешу…

Всадник, укравший коня и доспехи, оказался уже третьим человеком, который за время не слишком длинной беседы поменял цвет, став белым, но если барон и фрельс бледнели от ярости, этого беднягу разукрасил ужас.

– … Или нет, – добавил Бональд. – Посмотрим. Зависит от готовности свидетельствовать во имя торжества истины. – А теперь пошел вон.

Повинуясь новому жесту, предатель натянул поводья, вынуждая лошадь попятиться, вернулся на второй план. Баронская свита теперь неприкрыто ухмылялась, торжествуя. Гаваль отпустил темноволосую дочь фрельса, девочка уже никуда не торопилась бежать, разбитая и униженная недобрыми вестями.

– Я… – фрельс поджал губы. На мгновение даже показалось, что он готов пойти на мировую в свете, так сказать, вновь открывшихся обстоятельств. Но гордость дворянина по крови и земле возобладала.

– Ты ничего не получишь, – с железной решимостью вымолвил старик, заложив руки за спину. – Ничего. По весне я выйду перед строем равных мне, верхом и с подобающим вооружением. Ты будешь посрамлен.

Кадфаль сердито засопел и стиснул палицу обеими руками, казалось, заскрипели твердые волокна. Оставалось непонятным, что так задело искупителя.

– По весне ты в лучшем случае перезаложишь все, что можно, и соберешь неполный набор с худой клячей, – издевательски прокомментировал барон. Очевидно, Бональд отказался от попыток прийти к соглашению и теперь неприкрыто насмехался. – А я перед людьми чести обвиню всех вас.

На лице воровского конника под откинутым забралом отразилось невероятное облегчение.

– Покупатель, продавец, а еще кто-нибудь из вашей четверки наверняка согласится свидетельствовать против остальных. Этого будет достаточно, чтобы собрать дворянскую апеллу.

– Тринадцать достойных людей, – следовало отдать фрельсу должное, он все-таки держал удар. – Они отметут свидетельства безродных и обвинение, вырванное угрозами. Апелла твою сторону не примет. Я дворянин, а ты гиена, подбирающая объедки.

– Примет, примет, – ухмыльнулся барон. – Ведь нигде не сказано, что апелла не может собираться из ловагов. И ты мог бы войти в нее, окажись немного умнее. А так еще до первого сенокоса перестанешь быть человеком чести.

– Я всегда им останусь! – рыкнул фрельс, ударяя себя кулаком в грудь. – Честь нельзя дать или забрать по росчерку пера. И коли вам удастся купить апеллу, есть еще суд! Суд защитит мои права.

– Какой суд? – искренне, с душой рассмеялся «чернильный» дворянин. – Юстициарии и судьи нынче играют во всеобщую игру, делят имущество и власть, пока в Мильвессе шатко. Правосудие можно получить, но за него требуется платить. У меня есть, на что купить себе немного справедливости. А тебе?

– Я буду жаловаться, – не сдавался фрельс. – Я дойду до…

– И куда ты пойдешь? – уже не стесняясь, перебил его барон. – Император далеко, ему с престола не видно. У короля-тетрарха свои заботы, он вендетту Эйме-Дорбо и одноглазой шлюхи Карнавон прекратить не может, так что, того гляди, королевская столица запылает. Куда ему до суетных забот нашей глуши! Регентский Совет продался островным, пусть не суются к нам со своими капитуляриями. Граф меня любит и ценит. Ему нужны порядок и войско на постоянной службе, я их даю, исправно и действенно. Я всем нужен и всем полезен, а ты нищий гордец.

Фрельс пошевелил губами, будто проговаривая про себя невероятно изощренные оскорбления и аргументы, но вслух выдавил только:

– Убирайся.

– Как скажешь, – согласился барон и приказал своим. – По коням, мы уезжаем. Но помни… – Бональд снова развернулся всем корпусом к фрельсу. – Я пришел к тебе с открытым сердцем и честным предложением, а ты плюнул в них. Я дал тебе возможность по-прежнему называть себя человеком чести. Ты же в ответ оскорбил и унизил меня перед моими спутниками, а также перед безродным и пришлым людом.

– Убирайся, – повторил фрельс, он казался опустошенным и явно потерял весь запал гнева.

– Но я добр, – осклабился барон, игнорируя требование, чувствуя силу. – Я дам тебе возможность искупить грех спесивости. Сейчас мы отправимся на закат, навестим следующего в списке махинаторов. Разумеется, верхом, однако без спешки. Найди клячу, если таковая еще осталась в этом хозяйстве. Может, найдется мул. Нет мула, садись на осла или очень быстро беги. Если догонишь нас до середины дневной стражи, я все-таки позволю тебе остаться ловагом и даже владеть этой развалиной, что именуется замком. Справишься до заката – оставлю тебя хоть безродным, но арендатором. И даже твою дочку выдам замуж повыгоднее, ведь я добрый! Эйме-Дорбо завели правильный обычай женить своих лучников тела и охраны на девицах из хороших семей, но без особых притязаний. Жене вредно иметь большие амбиции.

Дочь жалобно пискнула, и Гаваль снова обнял ее, прижав крепче.

Барон кинул еще один внимательный взгляд на дом, где скрылись Грималь и Артиго. Задержался на мгновение, словно раздумывая, и Елена отчетливо поняла: если сейчас Бональд что-нибудь скажет, сделает, даст хоть легчайший повод Раньяну, это слово или действие станет последним в жизни «чернильного». А затем уже пойдет рубилово до последнего человека, потому что свите надо мстить за патрона, а странникам в свою очередь выпускать живыми свидетелей никак нельзя.

Обошлось. Одним движением барон взлетел в седло, несколько мгновений казалось, что он еще плюнет напоследок, но нет, сдержался от плебейского жеста. Всадники потянулись дальше, вытягиваясь в колонну по двое. Фрельс какое-то время постоял, глядя себе под ноги, плечи его опускались. Дочь наконец вырвалась и, подбежав, обняла отца, что-то неразборчиво заговорила. Они оба, тесно и безрадостно обнявшись, зашаркали к дому, не обращая внимания на окружающих.

– Обошлось, – на удивление сердито констатировал Кадфаль. – Но задерживаться тут не стоит. Пора в путь.

– Но как же… – выдавил Гаваль, но арбалетчица, уже не чинясь, отвесила ему подзатыльник и прикрикнула, что-то про задницу, которую следует взять в руки.

– А мы им разве… – пробормотала Елена, более машинально, чем по зову души. – Никак?..

– Никак, – сумрачно сказал Пантин.

– Но мы…

– Мы уйдем, так или иначе. А они, – Пантин указал в сторону дома. – Останутся. Наедине с последствиями нашего заступничества.