Текст книги "Пепел на сердце (СИ)"

Автор книги: Игорь Грант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Мам, пап, всё нормально. Эта женщина мне никто.

– Замолчи, – вдруг вскинулась мама. – Не смей так говорить. Она тебя родила!

– И под мужа положила, – равнодушно пожал плечами я. Мама слабо вскрикнула и утопила лицо в ладонях. Отец тут же обнял её за плечи и глянул на меня так, что сразу вспомнились школьные деньки (прогулы, двойки и кары небесные). Но сейчас это не подействовало. Я спросил:

– Пап, что ты дома сказал про эту контору?

Отец уже по-настоящему холодно ответил:

– Мы уже не один год имеем дело с одним человеком. Недавно он позвонил и сказал, что с нами должны связаться представители международной адвокатской конторы «Шелехов и Шелехов». Так и получилось.

– Что за человек? – во мне пробудился полусонный интерес.

– Твой брат.

Всё, пора челюсть привязать к башке бинтиком… Отец вздохнул, невесомо погладил маму по волосам, после чего наклонился к её макушке и пробормотал:

– Лена, возьми себя в руки.

Мама тяжело вздохнула, выпрямилась и бодро, я даже почти поверил, сказала:

– Ладно, я пойду приведу себя в порядок.

Она встала и вышла из кабинета в приёмную. Где-то там должна была маячить секретарша, способная дать ответы на вопросы и указать верное направление в дамскую комнату. Батя кашлянул и неожиданно позвал:

– Тимур! Давай к нам.

Кавказец и Анатольевич присоединились к нам в одном конце большого кабинета. Молодой адвокат продолжал что-то там перебирать и выписывать. Отец с усмешкой глянул на три каланчи над собой:

– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь. Разговор пойдёт об этих покушениях.

Егор Анатольевич враз как-то посмурнел, скривился и проворчал:

– Давайте-ка без меня. Пойду покурю. Своих дел хватает.

– Да, да, конечно, – уважительно кивнул отец. Тимур уставился на доктора, словно увидел в первый раз. На что Баринцев лишь усмехнулся и сказал:

– А ты чего ждал? Мне хватило войнушки возле «Гладиатора». Помочь… Чем смогу, буду помогать. Но я всегда помнил старое правило, Тимур. Меньше знаешь, крепче спишь. И тебе бы посоветовал. Но не в этот раз. Я правильно понимаю?

– Ладно уж, – Тимур явно смирился с решением доктора и облегчённо махнул рукой. – Вали на перекур. Подбросишь потом до моего дома?

– Жду на улице, – с этими словами Анатольевич «удалился с собрания». Я смотрел на всё происходящее с отстранённым интересом. Отец невозмутимо сказал:

– Люблю честных людей. С ними всё проще. Да садитесь уже, достали!

Мы с Тимуром послушно рухнули на мягкие стулья. Папа же начал рассказ:

– Тринадцать лет назад со мной связался старый друг, можно сказать, боевой товарищ, и попросил о встрече. Мы с Леной позвали его к нам домой. И он приехал не один. С каким-то парнем. Так и познакомились с Теодором Лобачевским. Тогда он произвёл впечатление очень больного нервного типа. И вот эти двое сразу взяли быка за рога. Они попросили нас усыновить мальчика. Вот так вот, ни много, ни мало. Оказалось, что у парня какие-то крупные семейные проблемы. И ему надо уезжать далеко и надолго. А брата сдавать в детский дом тошно. Потому что его матери он мальца не доверит даже под расстрелом. Мой друг между делом рассказал, кто этот Теодор для него. Оказалось, что он сослуживец сына моего друга. Тот погиб в первую чеченскую при штурме Грозного. И теперь этот Тео ему как сын. Они очень нас просили. И таки уговорили.

Отец сумрачно усмехнулся, глянул на меня и тепло подмигнул:

– Не жалели ни одного дня. Веришь, Кешка? Ну, разве что…

Его глаза приобрели остроту стали..

– Только та история с гаражом. Ты знаешь, сын…

Он прикрыл глаза и продолжил:

– Если бы не тот маньяк, я бы тебя потерял. Мы с мамой тебя могли потерять. Понимаешь?

Я сглотнул, недовольно поёжившись. А отец снова заговорил:

– Если бы вы там сделали, что собирались – у нас не было бы сына. Если бы маньяк тебя всё-таки убил – у нас не было бы сына. Самое страшное во всём этом то, что я даже рад, что всё получилось именно так. Если не брать в расчёт того, что ты, Иннокентий, мог бы вообще не затевать ничего такого мерзкого.

Я вздрогнул, поймав на себе взгляд отцовских глаз, в которых выкристаллизовался леденящий покой.

– Да, Кеша, да. Ты действительно думал, что я ничего не знаю? Это ведь ты пустил слухи. Ты настроил своих приятелей. Ты сделал первый шаг. Но теперь я могу тебе признаться. Хоть всё решил страшный случай, фатум, называй, как хочешь… Но черту ты так и не перешагнул. Поэтому у нас всё ещё есть сын.

В моей голове снова забил колокол. Пересохшее горло потребовало воды, а сердце захотело сбежать из груди. Но это истеричное состояние паники почти сразу ушло, изгнанное пофигизмом. Отец хмыкнул, проследив мои эмоции, и сказал:

– Теодор Лобачевский пообещал помогать деньгами. И всё это время действительно помогал. И раз в год, за день до твоего дня рождения, он звонил, чтобы сказать всего одно слово. Спасибо. Потом случилась эта дрянь, в которой ты, сын, принял самое непосредственное участие. А дальше – твоя кома. Теодор всё равно продолжал нам помогать. И, как всегда, позвонил перед твоим днём варенья, Кешка. Но только вместе со спасибо предупредил об адвокатах. Ну и начался этот бардак. Когда случилось первое покушение, я перепугался. Но не знал, как позвонить Теодору. А он, похоже, всегда в курсе, что с тобой происходило, Кеша. Потому что через день после убийства в клинике он позвонил сам. И посоветовал сделать кое-что немедленно. Это было разумно. Собрав все активы, я связался с одним человеком со странным прозвищем. Паганель, прямо как герой книги Жюля Верна. Перевёл деньги и назвал имя, которое мне посоветовал Теодор. Даже не имя, а такое же прозвище. Волшебник. Представляете, ребята? Словно в шпионском триллере.

Отец потёр пальцами виски.

– И то, что произошло вчера ночью возле «Гладиатора», подсказывает мне, что в твой жизни, Иннокентий, действительно появился волшебник.

Молчавший всё это время Тимур нервно облизал губы и сказал:

– Мне не даёт покоя одна вещь.

Он поморщился, сложив на груди забинтованные руки.

– Вчера на стоянке их было двое. И я уверен, что один из них приходил в мою квартиру, когда мы удрали к доктору. Эта толстовка, фигура, лицо. Я не мог ошибиться.

– Охренеть, – выдал я, услышав новость. Но всё равно, особых эмоций это не вызвало. Словно всё ещё шло по инерции. Папа покивал и сказал:

– На этот вопрос мы ответ вряд ли узнаем.

В кабинет адвоката стрелой ворвался доктор с горящими глазами и хищно искажённым лицом. Не успели хлопнуть дверь и грохнуть сшибленный стул, как Анатольевич выпалил, отдуваясь:

– За нами пришли!

– Что за… – вскинулся Тимур, опережая нас с отцом. Но так и застыл, когда в двери появился опрятный хрупкий азиат в деловом костюме-тройке. Гостя сопровождали два типа откровенно бандитского вида. От идентификации их не спасали даже чёрные строгие наряды. Тимур немного спал с лица. Я тут же ухватился за его локоть:

– Кто это? Что случилось?

– Уважаемый Шерхан, – азиат вежливо поклонился. – Господин Ли Хон просил передать вам, что не держит обиды. Но напоминает, что он бизнесмен. И вы должны отработать образовавшийся долг.

– Это какой ещё долг? – Тимур даже подобрался как-то по тигриному. Охрана визитёра нервно напряглась. Но азиат тут же поднял руку и ответил:

– Сейчас объясню.

Он шагнул вперёд, а потом словно что-то взорвалось. Доктор улетел под стол, отец закаменел под дулом небольшого пистолета в руке одного из помощников азиата. А Тимур сжатой пружиной застыл, глядя в мою сторону белыми от страха глазами. Страха за меня. Я это отчётливо понял спустя долю секунды, ощутив у кадыка прохладное железо. Из-за моей спины раздался голос визитёра:

– Ты задолжал господину Ли Хону жизнь этого мальчишки. И теперь будешь делать то, что тебе скажут. Договорились?

А мне всё происходящее показалось очередным сном. Это было настолько нереально, что я даже захихикал, не разжимая губ. Тимур испуганно посмотрел на меня и обмяк. В эту секунду где-то в стороне прозвучал ещё один голос, молодой и безгранично самоуверенный:

– Господин Чен, если не ошибаюсь?

Рука азиата чуть-чуть дрогнула. Но голос у него так и не изменился, когда он ответил:

– Да. У вас какие-то проблемы, господин юрист?

Так это же тот молодой адвокат, дошло до меня, вызвав новый приступ смеха. Этот-то куда лезет?

– С вами хотят поговорить. Можете отпустить мальчика.

А сам-то! Моё состояние заколебалось между истеричным смехом и желанием разнести что-нибудь, но тут же пришло в норму. Дело-то житейское. Мало ли на свете самоубийц? Бывают и такие вот оригиналы. Чен, или как его там, всё так же ровно спросил:

– И кто это?

– Господин Хёидяо.

Железяка мгновенно убралась от моего горла, и я растерянно шагнул к Тимуру, который стоял как вкопанный. Что-то попалось под ногу, поехало, и я рухнул прямо в лапы очнувшегося санитара. Гиляров крепко прижал меня к себе, продолжая смотреть за происходящим. Я извернулся и уставился на открывшееся поле боя. Спутники Чена вновь изображали из себя истуканов. А китаец вдруг стал болванчиком. Он стоял навытяжку, слушая, что ему говорил кто-то по мобильному телефону. Покивав секунд семь, азиат выдохнул:

– Да, господин Хёидяо. Я так и передам. Всего вам доброго.

После чего молча вручил адвокату его мобильник, что-то прошипел на своём языке, отчего бойцы мгновенно испарились с горизонта (только дверь скрипнула), и с видимым расстройством поклонился нам чуть ниже, чем до этого. Чен невозмутимо сказал:

– Приносим свои извинения, что побеспокоили друзей господина Хёидяо. Этого больше не повторится.

И тоже покинул кабинет. Я почувствовал лёгкое жжение на коже шеи и потянулся потереть. А потом уставился на красные от крови пальцы. Похоже, у давешнего китайца не такие уж железные нервы. А вот нож очень острый. Меня снова разобрал смех. Выползший из-под стола доктор пробурчал, отряхиваясь:

– Я так и знал! Надо было валить подальше… Интересно, а что это за тип такой, этот господин Соб…

Он замолчал, уставился на меня и покачал головой:

– Ну вот. У парня истерика. Папаша, займись сыном.

Отец отмер и поволок меня из кабинета, через приёмную в туалетную комнату. Мама, встретившая нас рядом с искомым помещением, чуть не схватилась за сердце, но отец слегка прикрикнул на неё, и она тоже захлопотала надо мной. Когда мы, наконец, вышли, замыв царапину у меня на шее, доктор и Тимур о чём-то тихо переговаривались. Баринцев смерил меня взглядом, удовлетворённо кивнул и сказал:

– Идите погуляйте, парни. Ну, там, в парк, что ли. Вам надо успокоиться. Особенно Иннокентию надо. Топайте. А мы тут с Борисом Михайловичем и Еленой Александровной поговорим о том, о сём.

Интересно, о чём это? Но спросить мне не дали. Тимур настойчиво вытащил меня из офиса на улицу. Взгляды, которые он бросал при этом, где-то в глубине души заставляли нервничать. Что ему от меня опять надо? На дворе сиял майский день. Хотелось парить в небе и кидать вниз атомные бомбы.

========== Отсчёт 1. ==========

15:20

В солнечном парке мне стало немного лучше. Пока шли пешком до городского места отдыха, майский ветерок на пару с солнцем слегка прочистили мозги. Уже сидя на одной из лавочек, расставленных по парковым дорожкам, я почувствовал откровенный стыд. То, как я вёл себя сегодня, теперь показалось откровенной дурью. Тимур безмятежно восседал рядом, поглядывая по сторонам. Но я видел, как он был напряжён на самом деле. Быстрые взгляды то на меня, то по сторонам, заставляли меня сердиться прежде всего на самого себя. Все вокруг переживают, пытаются понять, что же всё-таки происходит, а я веду себя как недалёкая тупая блондинка, которой всё нипочём. В груди зашевелилось что-то, похожее на раскаяние. Я прикоснулся к руке Тима, привлекая его внимание. Он тут же накрыл мою ладонь своей и с неподдельной заботой в голосе спросил:

– Что такое, Кеша?

– Прости меня, – моя голова поникла, так не хотелось показывать ему, что глаза вдруг очутились на мокром месте. – Веду себя, как истеричка.

– Всё хорошо, солнце, – руки Тимура тут же обхватили меня за плечи, даря ощущение покоя и безопасности. – У нас всё будет просто отлично. Ты мне веришь?

У нас… Это было сказано так просто, буднично и тепло, что безумная стена, возведённая мной за эти дни из напряжённого спокойствия, попыток язвить и истеричной подвешенности в голове, начала истончаться, пропуская жалящие душу слёзы. И он, Тимур Гиляров, ещё крепче обнял содрогающееся тело своего пациента. Сил как-либо сдерживаться дальше просто не было. Я плакал, вымывая из сердца что-то тёмное, то, что до сих пор угнетало с непреодолимой силой. Гиляров же невесомыми касаниями собирал мои слёзы шершавыми пальцами, заставляя тянуться за прикосновениями. Наверное, это была истерика. Но тихая, без судорог, криков и катания по асфальту. А вокруг бегали пёстро одетые дети, гуляли мамаши с колясками, слонялись парочки. Сквозь слёзы, цепляясь руками за Тима, я смотрел на мир вокруг, залитый ярким весенним солнечным светом, и ловил всей опустошенностью своей шелест молодой листвы на полуголых ещё деревьях, слушал дребезжащий шорох буйных самокатов, счастливые крики радостно гомонящих подростков, устроивших в десятке метров от нас, среди кучки берёз, что-то похожее на салочки. Тимур молчал, но делал это так, что не было роднее человека на всём белом свете. А над нами медленно возносило в небо кабинки ажурное колесо обозрения.

Я почувствовал себя ребёнком, тем мальчишкой десяти лет от роду, который носился здесь с друзьями, лопал сахарную вату, устраивал футбол надувными шариками, смеялся и вытирал с носа мороженое, единственный стаканчик которого съедали всей компанией. Время, бесконечное и неумолимое, вдруг повернуло вспять, давая возможность вспомнить каждое мгновение далёкой счастливой жизни, в которой не было цепенящей боли в комнате с весёлыми обоями, не было опустошающего чувства безысходности, не было той жрущей заживо обиды на мальчишек, способных быть самими собой, на Серёгу с Митькой. В той жизни не было больниц, убийств, погонь и драк. Не было там стрельбы, страшных писем от незнакомых женщин, таинственных братьев, которых в глаза никогда не видел. И я больше не дам отнять у меня вновь обретённую целостность, не дам вернуть меня в желтый полумрак гаража, не дам ничему нарушить то, что я когда-то потерял, а сейчас нашёл заново. Я отлепился от Тима, посмотрел в небо и с улыбкой сказал:

– Хочу сладкого.

Тимур засмеялся и сдёрнул меня с лавочки. Мы пошли туда, где в центре парка, на площади, громоздились ларьки со всякой разностью. И уже на подходе к пёстрой броуновской толпе гуляющих среди палаток людей Тимур вдруг прижал меня крепко к себе и без зазрения совести поцеловал в висок. Позади раздался жизнерадостный гогот, а потом последовала реплика:

– Га, гляньте, народ! Пидорки гуляют!

Моего долгожданного спокойствия это не нарушило. Пока Тимур размышлял над дилеммой, проигнорировать или в табло зарядить, я вывернулся из его объятий, развернулся и уставился на весельчака. А тот уставился на меня, моргая в полной прострации. Ну, уж эту харю я не мог не узнать. Даже спустя полтора года. И с ленивой нежностью в голосе спросил:

– И в каком подвале бомж сдох, что ты ещё на свободе, Козырь?

Старый недруг, водила гоп-компании в соседнем с моим районе, откровенно сглотнул, сунул руки в неизменные спортивные штаны грязно-синего цвета и паскудно так улыбнулся в ответ:

– Кеша нарисовался, хрен сотрёшь! Пацаны, да это же Кеша!

Рядом с Козырем зашевелились трое сопровождающих такой же неприметной наружности подвальных крыс. Меня аж передёрнуло. Неужели я был таким же? Да ну нах! Даже как-то поплохело, совсем чуть-чуть. Только чтобы успокоиться ещё больше. Как говорится, нет проблем – это хорошо, есть проблема – не хрен мозг парить, решай здесь и сейчас. Тимур спокойным голосом спросил, развернувшись рядом со мной:

– У вас проблемы, мальчики?

– Усохни, дядя, – огрызнулся Козырь, но по его глазам я увидел, что в голове у гопника защёлкали шестерёнки. Он явно оценил внешний вид и безмятежный взгляд кавказца. – Просто хочу поговорить со старым другом. У нас свободная страна, и я могу себе это позволить.

Таких оборотов речи я от него не ожидал. Но ещё большим сюрпризом для меня стали чуть насмешливые слова Гилярова в ответ:

– А я не могу тебе это позволить, мальчик.

Он что, спятил? В голове зазвенел тревожный колокольчик. Козырь же всегда начинал землю рыть, когда его называли малышом, мальчиком или ребёнком. Тимур властно положил руку на моё левое плечо и спросил, повернув ко мне какое-то даже одухотворённое лицо со смешинками в глубине глаз:

– Подождёшь в сторонке?

– Вот борзый! – гопник опешил от такой наглости. Его сявки что-то согласно пробухтели. Мимо нашей тёплой компании шустро пролетела какая-то мамочка с мелким карапузом в кильватере. Её испуганный взгляд мельком скользнул по живописной картине и стёк в сторону, деловито изображая равнодушие, под которым ойкнуло самосохранение. Я усмехнулся и на каком-то хрустальном тёплом чувстве нагло припал к губам Гилярова. Потому что знал – ни за чью спину прятаться не буду. Рядом с ним любая гора станет ковриком, а любое море – ливнестоком. И это чувство заставило нас напряжённо уставиться друг другу в глаза. Карий взгляд Тимура настойчиво спрашивал: «Ты уверен?», а я лишь жмурился от удовольствия, отвечая: «Более чем». Руки Тима подхватили мою немаленькую тушку и крутанули под аккомпанемент его смеха. Я хлопнул его ладонью по макушке:

– Отпусти, громила!

– Не хочу, – прошептал он, ероша волосы на моём виске. – Вдруг опять передумаешь, бес.

– Дурак, – пробормотал я в ответ и ещё раз коснулся его губ своими. – Отпусти.

Почувствовав под ногами асфальт, я с усмешкой обхватил ладонями голову Гилярова, въерошив пальцами чёрные волосы:

– Что ты там ляпнул про подождать в сторонке? Ты забыл, что я тоже уличная шпана, Тим. Из песни слова не выкинешь.

– Но ты ещё слаб, – испортил момент Гиляров, но не сильно. Я нарочито проканючил:

– Но ты же защитишь бедного меня, солнце? А подножку и я могу вовремя подставить.

От нашей сумасшедшей наглости гопники превратились в сваи, стукнутые сваезабивательной машиной. Щёлкнула одна мировая секунда, вторая, третья. И пришедший в себя Козырь прокомментировал охрипшим голосом:

– Блядь, да вы чё, совсем охуели? Пацаны, гасим этих уёбков!

Он подался вперёд, но тут же отшатнулся потому, что под его ноги с весёлым звоном приземлился конец длинной мотоциклетной цепи, явно склёпанной из нескольких. Я чуть не икнул от неожиданности и метнул взгляд на того, в чьей руке находился другой конец страшенной штуки. Точнее, на ту. Нет, на тех… Звонкий голос одной из девушек прервал повисшую было тишину:

– От ож паны такие тороплявые. Мы малость уравняем шансы, шановны млади. Правда, сеструха?

– Истину глаголишь, сеструха, – отозвалась вторая, точная копия первой. Гопники стали похожи на обдутые созревшие одуванчики. И было от чего. Близняшки просто убивали своим внешним видом. Дикая помесь готичности и металлерного рокерства выносила мозг любому, кто это видел. На обеих девушках были чёрные берцы, кожаные штаны и косухи. Но что это были за косухи! Приталенные, явно перекроенные под девичьи фигуры, куртки просто выпячивали на показ груди обеих неформалок. Куски цепей, шипы и прочие радости жизни блестели по телам девиц вызывающе и нагло. Лица наших заступниц казались бледноватыми. Под левым глазом у хозяйки цепи чернела нарисованная слеза. На правой щеке второй багровела роспись оптического прицела. А ещё эти молодые дамы были стрижены почти под ноль. И ёжики у них были разного цвета. Владелица стального поводка для оборзевших гопников небрежно провела тонкой ладошкой по синей поросли на своей голове и сказала:

– Бачишь, сеструха, какие мы красные? Млады вже голоса потеряли.

– И не молви, сеструха, – отозвалась обладательница красного ёжика на макушке. – Мы ж с тобой неподражаемы.

Козырь сотоварищи успел технично удалиться от нас в окружении кодлы. И теперь величаво уплывал по дорожке в далёкие дали по делам, ведомым только ему. Я спросил у нежданных защитниц:

– Вы кто?

Девицы жизнерадостно заулыбались, и синеволосая протянула руку:

– Будем знакомы. Алекта.

– Ева, – присоединилась к сестре вторая. Мы с Тимуром пощупали тонкие ладони и назвали себя. Алекта глянула вслед кодле, поморщилась и спросила:

– А чего этим гопорям надо было от таких красных младов?

– Геев не любят? – надула чёрные губки Ева. – Здесь как медвежий угол, право слово. Говорила я тебе, сеструха, надо в Германию ехать на практику.

Тимур поинтересовался:

– А вы откуда такие красивые?

– Из Венгрии, – дружелюбно ответила не менее черногубая Алекта. Я ещё раз пробежался взглядом по близняшкам. И обратил внимание, что ни у одной из них нет пирсинга. И не смог удержаться, чтобы не спросить об этом. Ева нарочито медленно потянулась, захрустев кожаной амуницией, пышущей жаром от солнца, и, с большим интересом заглянув мне в глаза, сказала:

– Так мы же не мазо, млад.

– Мы любим причинять боль, а не терпеть, – улыбнулась Алекта. Тимур немного настороженно спросил:

– Почему вы заступились за нас?

– А як же, – без притворства удивилась Ева. Её сестра звякнула цепью и принялась её сматывать:

– То не дело, таким храпом на меньший народ переть. Где таковое видано?

– А вы неплохо говорите по-русски, – подытожил я. Эти два чуда заулыбались ещё лучезарней, напугав пацана на самокате, проезжавшего мимо по дорожке. Тимур, наконец, расслабился и нагло сграбастал меня к себе. Это было так классно, что я чуть не заурчал от его тепла. Девчонки засмеялись, и Алекта предложила:

– Хочу сладкого, сеструха. Идём?

– А пошли, – согласилась Ева, глядя на свою двойняшку искрящимися глазами. Потом глянула на нас:

– Лясы потреплем, млады? Вы парни боевитые, по мордам видно.

Пока стояли в очереди за мороженым, а потом поглощали его в тени разлапистого кедра, затесавшегося в парковые насаждения, познакомились поближе. Сёстры действительно приехали из Венгрии. И занесло их на Дальний Восток от того, что у обеих шило в одном месте шевелилось. Волонтёрки они оказались. Мы с Тимуром сначала даже не поверили. Но они на полной серьёзе предъявили нам временные удостоверения городской социальной службы. Оказалось, что их определили обслуживать каких-то бабушек на дому. Продукты принести, за лекарствами сбегать, и всё такое. Вот только бабушки попадались почему-то все как одна проблемные. От которых наши соцработники чуть не выли. А сёстры отбивали у бабушек всё желание трепать нервы. Стоило одной из них появиться на пороге.

Всё время, пока мы с девицами болтались по парку, я не отпускал руку Тимура, а он то и дело пожимал мои пальцы. И майское солнце, склоняясь на вечер, добродушно пригревало сверху, мечтая о чём-то своём. А в моей голове больше не было странных мыслей. Родители и недородители, гараж, брат, киллеры? Что ж, это всё часть моей жизни. Разве плохо, когда она так богата? А проблемы… Буду думать о них лицом к лицу. Добро пожаловать в себя, что ли?

========== Отсчёт 0. ==========

Лучший способ вылезти из болота депрессняка – сесть за комп и начать писать. Спасибо за терпение.

19:45

Бухта, на берегу которой стоял наш город, была по весеннему сине-зелёно-серой, словно сама не могла решить, какого же цвета ей быть, встречая близкое лето. Бодрый пронзительно-синий вечер окружал нас чистой прозрачностью майского воздуха. И, как ни странно для такого времени, высокая гряда, по которой тянулась наша главная дорога, была пуста от любителей пройтись по видовым площадкам. Врезанная в сопки дорога тянулась довольно извилистой лентой, соединяя распадки соседних городских микрорайонов. И на протяжении двух километров склона рядом с трассой были обустроены пять обзорных площадок, с которых любой зевака мог полюбоваться видом на море. За безмятежной изогнутой бухтой, обросшей портовыми кранами, открывался рейд, на котором ждали своей очереди подойти к причалам десятки судов морского и океанского класса. А за искрящимся в лучах вечернего солнца простором открывался безумный вид, всегда заставлявший меня стоять на месте, молча впитывая ту энергетику, без которой не сможет существовать никто вдали от моря, если ему повезло родиться под плеск волн и крики чаек. Вот и сейчас я замер, вбирая взглядом бескрайнюю даль, способную в одночасье грозно исказить горизонт громадными волнами тайфуна, а ещё через час снова ласково шептать ветерками всякую глупость, от которой щемит сердце. И Тимур, и девчонки – замерли все. Не знаю, кто кому навязался, но мы всё ещё проводили время с неформалками из Венгрии. И я не мог не показать им эту картину, открывавшуюся с городских видовых. Даже если они уже всё это видели. Потому что по-настоящему проникнуться всем этим можно только в компании людей, для которых жить во всём этом – так же естественно, как для деревенского выпивать каждое утро кружку тёплого молока, пахнущего травой и чуть-чуть хлевом.

Мы стояли на центральной видовой площадке, огороженной леером из хромированной стали. По дороге в пятидесяти метрах за нами изредка проезжали автомобили. А перед нами был обрыв метров так в двадцать пять – тридцать, на дне которого тянулась железнодорожная ветка. Мы видели город. И город, возможно, видел нас. Вправо тянулся простор моря, оккупированный судами, слева высотками и пятиэтажками плавала в вечерней дымке низинная часть портового поселения, некогда бывшая скопищем бараков и перевалочных лагерей для заключённых. Трудно себе представить, что всего одну человеческую жизнь, каких-то шестьдесят или семьдесят лет назад, города здесь не было. Был портовый посёлок, парочка рыбацких колхозов и кусок ГУЛАГа. Всё это я рассказывал близнецам, слушавшим мои откровения с разинутыми ртами. Может быть, они притворялись, но делали это мастерски. И всё это время Тимур грел меня в своих объятиях. Если бы не эти беззастенчивые обнимашки, мы с ним давно бы уже околели от холода в своих футболках. Начало мая – это не середина лета. Возле моря это почти что зима. Когда я добрался в рассказе до истории про переименование одной из главных городских улиц, которое было сделано за одну ночь, в честь какого-то советского юбилея, Ева вдруг небрежным движением распустила скрутку зловещей цепи по брусчатке обзорной площадки. Она как-то растерянно повела вокруг взглядом серо-голубых глаз и спросила:

– Тебе не муторно, сеструха?

– Есть мало, увы, сеструха, – ответила Алекта.

Сбитый с мысли, я замолчал и недоумённо спросил:

– Вы о чём?

– Нам очень жаль, что ты такой, – почти виновато улыбнулась Ева.

– Какой? – спросил Тимур. Его сильные руки напряглись, да и сам он весь мгновенно стал каменным. Происходящее вдруг сменило знак вечера на не самый приятный. Можно сказать, филейная часть что-то учуяла. Я сглотнул, глядя на неуловимо изменившихся волонтёрок. Девушки переглянулись, и Алекта сказала:

– Ты мешаешь, млад по имени Иннокентий. И нам очень жаль, что ты оказался… такой.

– Нам жаль, что вы оба такие, – Ева шевельнула рукой, заставив цепь шумно извернуться на искусственных камнях. У меня в груди стало холодно. Что-то происходило, и это что-то было плохим. Очень плохим.

С шорохом змеиной шкуры скользнула цепь. Потемневшее небо надо мной закрутилось, А потом Тимур клацнул зубами и глухо зашипел. Оттолкнувшись от моего кавказца, я обернулся и обомлел, чувствуя, как холодная дрожь жадно впилась в конечности и куда-то в район желудка. Страшная цепь обвивала левую ногу Тимура, сам он медленно опускался на колени с перекошенным от боли лицом, а сёстры чёрными силуэтами замерли на границе яви. А потом этот стоп-кадр отмер.

Лёд в моём теле словно придал ускорения каждому движению, каждой мысли, каждому ощущению. Никогда не избегал уличных драк. Что такое две девки с мотоцепью? Не страшнее десятка парней с ножками от табуретов, брусками и битами. Я бросил взгляд на Тимура, чувствуя жалящую боль в сердце. Цель с мерзким рвущим звуком сползла с его ноги, оставив за собой тёмный след, и скрутилась на брусчатке перед новым броском. Тим застонал так, что чёрная боль человека, прикрывшего меня собой, отозвалась в каждом волоске на теле. Весь объём окружающего мира сошёлся на той части меня, которая сейчас, именно сейчас поняла – если с Тимом случится что-то непоправимое, я не смогу жить. Не смогу дышать, смотреть, прикасаться к чему-либо. Потому что без него всё это будет лишь прахом пустоты. Пеплом на сердце. Всё будет зря. Каждое мгновение старой и новой жизни, боль и радость, страх и растерянность, сны и кошмары – всё станет пустотой.

Сёстры стали расходиться в разные стороны. А я наблюдал за ними краем сознания, до остервенелой боли выламывая из себя нарастающую панику. Не время биться в истерике. Ведь ты, Тимур, этого никогда бы не одобрил. А значит, что я там себе говорил совсем недавно? Есть проблема? Решай её здесь и сейчас. Вспомнилось то, чему научил когда-то отец, после очередной драки возле школы, когда я пришёл весь в синяках и юшке из разбитого носа. Поймай драку, войди в неё, подчини её. Папа, ты научил меня главному. Не надо сопротивляться, надо стать с процессом единым целым и взять его под контроль. Мой взгляд, ещё секунду назад следивший за Тимом и девицами, отцепился от ориентиров. И каждое движение реальности стало вдруг конкретным. Больше не надо было вертеть головой. Я просто знал, что с Гиляровым всё не так страшно – он даже начал пытаться подняться. А близнецы не успели стать тенями в вечернем сумраке. Доли мгновений, отпущенных на жизнь, истекли, вплетя в тишину первые строки нашего с тобой, папа, любимого стихотворения. Под эти строки ты учил меня самому простому – жизни. Под эти строки ты показывал мне тропы в самое сложное – в жизнь.

Одни мы над миром владыки,-

Нам зверь подчинается дикий

И травы зеленых полей.

Я одним движением оказался на парапете, с холодком отринув факт пропасти за спиной. Алекта отработанным жестом метнула что-то в мою сторону. Ева дёрнула на себя цепь. Тимур стоял на четвереньках, глядя на меня белыми глазами.

Верблюды танцуют под нами,

Погонщики правят слонами,

И тигров сечет укротитель,

И змей усыпляет колдун.

Ветерком возле груди пролетело нечто, способное убить. Я побежал по лееру в сторону Алекты. Где-то за спиной Ева снова зашуршала цепью. Не достанет же… Тимур! Слабые ноги предательски скользят по хрому.

Весь мир – поглядеть не хотите ль?-

Весь мир заключился в зверинцы,

А вы – недовольные принцы,

И я – ваш придворный болтун…

Ветер принял меня, помогая приземлиться на брусчатку. Алекта была всего в двух шагах. И она почему-то замешкалась. А вот я – нет. Вцепившись в её косуху обеими руками, рухнул вместе с ней на камни, прижимая льдом своей ярости. Звон стали по лееру там, где я только что был, придал сил. Похоже, Ева решила всё-таки сначала расправиться со мной.