Текст книги "Пепел на сердце (СИ)"

Автор книги: Игорь Грант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Как долетел, милый?

– Превосходно, дорогая, – вежливая улыбка на лице Лобачевского на долю секунды показалась Войтеху хищным оскалом.

– Кто это с тобой? – пани Цехаришвили с легким беспокойством кивнула в сторону полицейских.

– Надо решить парочку формальностей, Тамара, – пожал плечами Теодор, – потому что на таможне я там что-то напутал. И теперь они хотят удостовериться в том, что я это я.

– Прошу в кабинет, панове, – девушка гостеприимно махнула рукой в сторону двери. Копы тут же застыли в проёме, продолжая играть восковые экспонаты музея мадам Тюссо. Двери лифта позади распахнулись, выпуская из кабины ещё троих представителей охраны правопорядка. Тамара нахмурилась и посмотрела на Лобачевского:

– Что происходит, солнце?

– Нам с тобой надо поговорить, дорогая, – снова улыбнулся сын Инессы. Войтех почувствовал озноб – так напугала его эта улыбка. Теодор протянул руку к советнику со словами:

– Разрешите?

Полицейский молча отдал папку, и Лобачевский вытащил из неё распечатку каких-то счетов. Войтех сглотнул, беспомощно отведя взгляд в сторону, но тут же спохватился и с прежним вниманием уставился на происходящее. От этого зависела вся его дальнейшая судьба. Теодор держал лист двумя пальцами, показывая его Тамаре. Девушка потемневшими глазами уставилась на документ, словно это была бомба с таймером. Лобачевский ровным голосом спросил:

– Как ты это объяснишь?

– А что в этих счетах не так? – Цехаришвили поджала губы. – Ты мне не доверяешь? После всего, что между нами было?

– Кому и за что ты перечислила эти семьдесят тысяч долларов? Да ещё через день после смерти моей матери, кстати… Просветишь? – на лице Теодора проступила скука. – Дорогая.

– Я уже не помню, – Тамара с прищуром глянула на жениха и вскинула подбородок, – кому и за что тогда перечислила эти деньги. Работы всегда так много.

– То есть, ты хочешь сказать, что не знаешь пана Эмила Злотеску? – спросил Лобачевский. Войтех вздрогнул, услышав знакомое имя, и только теперь обратил внимание на то, что в офисе воцарилась полная тишина.

– Не знаю, – Тамара экспрессивно тряхнула волосами, – и даже вспоминать не хочу.

– Позвольте мне, – подал голос советник, – объяснить кое-что, пани Цехаришвили. Пан Злотеску, в отличие от вас, утверждает, что очень хорошо знаком с вами. И утверждает, что именно вы заплатили ему за внесение некоторых изменений в состояние автомобиля пани Лобачевской незадолго до аварии, в которой оная пани погибла.

– Что за бред! – воскликнула Тамара и вцепилась в рукав пальто Теодора. – Да скажи ты им, что я не могла иметь ко всему этому отношения! Я любила Инессу, и помогала ей во всём, Теодор!

– Разумеется, – согласился Лобачевский, вызвав у молчавшего Войтеха приступ оторванности от реальности, – ты помогала моей матери во всём. А заодно помогла ей уйти из жизни. Тамара, ты действительно считаешь меня таким идиотом?

Вопрос Теодора повис в воздухе. Побледневшая девушка гневно топнула ногой:

– Как ты можешь, Теодор! Я столько сделала для холдинга, для тебя, для семьи, в конце концов!

– Для чьей семьи? – Лобачевский скривился. – Лобачевских? Цехаришвили? Или венецианских Каталаров?

Генеральный директор холдинга стремительно побледнела и картинно заломила руки, собираясь разразиться слёзной тирадой, но Теодор жёстко схватил её пальцами правой руки за подбородок, отпустив лист, который спланировал под ноги комиссару. Лобачевский подался к Тамаре и вкрадчиво сказал:

– У меня есть всё, дорогая. Твоя переписка с партнёрами, переводы, счета, несколько часов видео с ваших встреч. Ты, такая умная и дальновидная, почему ты не потрудилась узнать, какие у меня возможности? Почему ты решила, что меня так легко обмануть? Собиралась вертеть мной?

Тамара резким движением отбросила от себя руку Теодора. Тот снова усмехнулся:

– Я бы всё простил. Понимаю твои желания и амбиции, признаю за тобой право на них. Но одно я тебе не прощу, девочка…

Войтех усилием воли подался вперёд со словами:

– Пан Теодор…

– Цыц, – словно выстрелил Лобачевский. – Твоя преданность похвальна, Войтех. Я понимаю, ты подневольный человек. Возможно, у нас получится найти выход для тебя.

Пан хозяин вернул своё внимание пани Тамаре:

– Ты посмела решать, кому из моей семьи жить, а кому умереть. И теперь ответишь за всё.

Девушка выслушала всё это, безвольно опустив руки. Войтех знал, что в её жизни слишком многое зависело от холдинга и некой итальянской мафиозной семьи. Весь её мир сейчас смялся под ударом, словно Помпеи под пеплом Везувия. Теодор благодарно кивнул комиссару, подобравшему лист бумаги, убрал документ в папку и передал её советнику. Взгляд Тамары обрёл сосредоточенность, и она сказала:

– Знаешь, дорогой, возможно, я и просчиталась с тобой. Но, как говорят русские, ещё не вечер.

– Прошу вас, – Теодор отступил на шаг, глянув на полицейских. Высокие следственные чины привычно встали по обе стороны от девушки, и старший комиссар вежливо протянул руку в сторону лифта:

– Прошу пани следовать с нами.

Тамара словно не услышала его. Её взгляд остановился на Войтехе, и она с кривой усмешкой проговорила:

– Так вот какова твоя преданность. Ты ведь знаешь, что ничего не остаётся без оплаты.

Помощник испуганно отвёл свой взгляд в сторону. Вместо него заговорил Лобачевский:

– Войтех предан своим интересам, Тамара. Он, в отличие от тебя, не поленился узнать, что я могу на самом деле. Когда я вышел на него с вопросом о содержимом этой папки, он сразу понял, чем всё закончится. И сделал правильный выбор. Пан советник, пан старший комиссар, пора заканчивать эту тягостную сцену.

Копы корректно подхватили девушку под локти и повели к лифту. Войтех облегчённо выдохнул, сообразив, что всё закончилось. Когда Тамаре и её сопровождению осталось всего несколько метров до лифта, Теодор вдруг стремительно развернулся к своей бывшей невесте и громко сказал:

– Я разговаривал с Леонардо Каталаром. Он пообещал, что о тебе позаботятся.

Войтех недоумённо перевёл взгляд с Лобачевского на Тамару. Девушка смертельно побледнела, уставившись большими чёрными глазами на пана хозяина. А потом просто и бесконечно буднично выхватила из кобуры стоявшего рядом полицейского штатный воронёный пистолет. В следующее мгновение Войтех услышал три выстрела. Что-то легко толкнуло его в грудь, а потом перед глазами появился потолок. Помощник низложенной хозяйки холдинга удивлённо приподнялся на локте, чувствуя в груди странное горячее жжение. Оказавшийся рядом Лобачевский холодно обронил:

– Не дёргайся. Сейчас вызовем скорую.

Зачем звать врачей? Войтех недоумённо поморгал – всё вокруг странно поплыло, словно он собрался плакать. Теодор посмотрел в сторону лифта и с мрачным удовлетворением сказал:

– Что и требовалось. В меня не попала, так решила не утруждать Каталаров. Всегда знал, что она умница… Была.

Войтех посмотрел туда же и увидел, что Тамара лежит на полу, а над ней склонились давешние копы. И в ногах у них было красно. Потом всё стало почему-то чёрным.

========== Глава 20. Иногда они пропадают. (Тимур) ==========

“У психиатра:

– Доктор, я все время боюсь. – Чего же именно?

– Например, когда я выхожу из комнаты, мой ребенок выпадет из кроватки, а я не услышу.

– Так уберите с пола ковер!” (анекдот)

Этим утром, 15 мая, я осознал, что мы, со всеми этими треволнениями, пропустили мимо себя праздник 9 мая. Точнее, мы с Кешкой его отметили. Войной на квартире у доктора. При мысли о бесе я остановился посреди парковой дорожки, прекратив бесцельное блуждание, которым занимался уже битый час. Похоже, правы те, кто утверждает, что чувства, рождённые в опасности, долго не живут. Особенно у молодых. Грудь сдавило. Возможно, я себя накрутил. Надумал всякой чепухи, но за трое с лишним суток, прошедших с того дурного вечера на видовой площадке, изменилось многое. И прежде всего, поведение мальчишки, который уже стал частью меня, частью моего мира. Первый день, проведённый в суете полицейских и медиков вокруг нас, был странным, белым и прохладным. Мы вдвоём словно просыпались от тяжёлого сна. И часами говорили о всякой чепухе, на что способны только очень близкие люди. Но уже к вечеру того дня Кешка снова посмурнел, впал в обычную свою задумчивость. Отвечал, конечно, на мои реплики, но как-то невпопад. А к ночи с бледной улыбкой дал понять, что возвращает назад ту дистанцию, на которой так часто держал меня. Он снова дёргал плечами на мои прикосновения, бурчал скабрезности и постоянно о чём-то думал. А мне становилось всё хуже и хуже. Словно по кирпичику вынимали из души то, что успели в ней возвести. И с каждым часом крепла уверенность, что я теряю своего беса.

Любые попытки как-то разговорить его упирались в нейтральную улыбку. Парню явно было не до меня. Баринцев, у которого мы по прежнему обитали, тоже видел, что происходит нечто странное. Но его это не удивило. Когда он попытался мне что-то объяснить, я лишь махнул рукой:

– Пусть. Завтра посмотрим, что да как.

А потом пришло это завтра. И всё продолжилось. Пока мы давали показания Егорову, я ещё держался. Но когда мы вышли из здания Следственного комитета…

Я остановился у входа, перекрыв выход. Бес недоумённо уставился на меня, словно увидев в первый раз. Это стало последней каплей:

– Что происходит, Кеша?

– Ты о чём? – невинно хлопнул глазами парень.

– Да всё о том же, – горячее раздражение плеснуло в горле, но вырваться я ему не дал. – Ты больше не хочешь со мной знаться?

– С чего ты взял? – бес явно оторопел. – Не сходи с ума, Тим. Просто столько всего навалилось.

– Чего – всего? – упрямо спросил я, глядя ему прямо в глаза.

– Я обязательно тебе расскажу, Тим, – Кешка поджал губы. – Но не сегодня.

– Ты мне больше не доверяешь? – растерялся я.

– Что ты! – серые глаза беса распахнулись. – Просто мне действительно надо подумать. Сейчас за мной приедут…

– Кто? – жгучая злость поднялась волной и разбилась о всё ещё крепкую дамбу самоконтроля.

– Отец приедет, – объяснил бес, задумчиво уведя взгляд в сторону, – чтобы забрать. Он хочет со мной поговорить. Да и дома надо, наконец, появиться нормально. Мама скучает.

– Понятно, – выдохнул я, соображая, что едва не перешёл некую грань. Ещё не хватало ставить мальчику ультиматумы.

– Вечером увидимся? – спросил я с надеждой.

– Извини, – улыбнулся Кешка, – но я буду ночевать дома.

Он, наконец, сдвинулся с места, легко проскользнул между мной и стеной, после чего вышел на улицу. Я последовал за ним. Внушительного вида серая «Ниссан-Тиида» разразилась сигналом, и Кешка почти бегом добрался до неё, распахнул заднюю дверцу и исчез в салоне. Автомобиль тронулся с места, помаргивая жёлтым поворотником. Я проводил взглядом машину кешкиного отца и пошёл в сторону автобусной остановки. Хотелось просто разреветься. Здоровый мужик тридцати лет от роду медленно побрёл по тротуару, с трудом сдерживая расплывающийся мир в глазах. Я с усилием расправил плечи и, здорово прихрамывая на левую ногу, зашагал вперёд.

В это время в парке всегда было малолюдно. Вот и сегодня по дорожкам гуляли всего парочка мамаш с колясками да стайка нахохленных малолетних гопников тоскливо провожала редких гуляк грустными взглядами. Я поёжился, снова почувствовав себя в салоне удивительно уютной машины. Но это было уже потом. После моих тщетных попыток поговорить с бесом хотя бы по телефону. Он отделывался дежурными фразами. Создавалось впечатление, что парень действительно погружён в решение какой-то непосильной задачи. Что это была за теорема, я понял во время разговора с кешкиным отцом, на следующий день после нашего с бесом визита к следователям.

Похоже, он просто ждал, пока я появлюсь на улице. По-другому я объяснить произошедшее не смог. Когда я вышел из подъезда, чтобы пройтись до магазина за хлебом и чем покрепче, на глаза попалась уже знакомая «тиида». Автомобиль тут же разразился сигналом. Это было очевидное приглашение. Сердце стукнуло в рёбра, словно хотело убежать. Но я подошёл к авто со стороны водителя и остановился. Гильотина стекла опустилась, открывая немного отрешённое и хмурое лицо Бориса Михайловича. Семибратов-старший был при полном параде: костюм, галстук с золотым «крокодилом» и всё такое. Я в полном спокойствии сказал:

– Здравствуйте.

– Нам надо поговорить, Тимур Олегович, – голос у кешкиного отца был какой-то тусклый, словно надломленный. – Вы не против, если я приглашу вас в машину?

– Конечно, нет, – я пожал плечами, обошёл «тииду» и открыл пассажирскую дверцу. Нормально усесться в кресло было не так-то просто. Ощущения внутри были сродни тем, что мог бы испытывать шпагоглотатель – спина до боли прямая, руки на коленях, ни вздохнуть, ни охнуть. Борис Михайлович явно уловил моё состояние и не стал мучить неопределённостью. Просто сразу припечатал:

– Вы должны оставить Иннокентия в покое.

– В смысле? – оторопел я.

– Глупый вопрос, вам не кажется? – Борис Михайлович вскинул бровь, изображая некоторое сомнение. – Кеша мне рассказал, что вы переспали. Я всё понимаю, дело молодое. Но неужели вы думаете, что мой сын так и останется в этих ваших «голубых» пенатах?

– Насколько я понимаю, – моя правая щека начала медленно неметь, – решать это может только Кеша.

– Не спорю, – мужчина протяжно вздохнул, – что это его выбор. Но мне почему-то кажется, что вы умный человек.

– И что? – поинтересовался я, услышав такую сентенцию.

– Защищать Кешу больше не надо, – Борис Михайлович неловко переложил руки на руле, – ни от кого. Теперь я могу это утверждать с гарантией. Человек, которого я нанял защищать сына, сделал свою работу на «отлично». Посредник сообщил о том, что все «проблемы» решены.

– Так этот парень в пальто, – я даже немного обомлел, – был нанят вами?

– Естественно. А вы как думали?

– Думал, что вам плевать на сына. В тот вечер, когда я вам звонил, чтобы сказать о том, что Кешка переехал ко мне, вы так холодно отреагировали и оборвали разговор, что сложно было подумать по-другому.

Возле машины, с моей стороны, проскакал футбольный мяч, а за ним галопом пронеслись двое пацанов лет десяти-одиннадцати. Невольно проводив их взглядом, я вздрогнул от прикосновения к руке. Борис Михайлович смотрел на меня тяжёлым взглядом злого ротвейлера, отчего даже мурашки побежали по телу, а внутри появилась слабость. Почему-то я знал, что он сейчас скажет. Но ошибся.

– Сегодня утром позвонил его брат, Фёдор Лобачевский, – Борис Михайлович замолчал, словно ожидая ответа, но я не издал ни звука, только снова уставился через лобовое стекло на пацанов, гонявших мяч. Кешкин отец продолжил:

– Судьба иногда играет странными путями. Спасатель в пальто и брат Иннокентия – это один человек. Фёдор упомянул несколько моментов, о которых мог знать только нанятый «исполнитель». Завтра он прилетает из Чехии, правда, через Москву. Но…

В салоне автомобиля повисла свинцовая тишина, заставив даже воздух превратиться во влажный кисель. Духота сдавила моё лицо потными лапами, заткнув на миг рот. Борис Михайлович снова заговорил, и его слова доносились словно сквозь вату:

– Кеша вступает в права наследования. Ему выпал редкий шанс начать жизнь заново, поехать учиться в западный университет, а потом войти в правление сильной компании…

Сильный мужчина слева от меня как будто споткнулся голосом, кашлянул. Нам обоим происходящее не нравилось. И от ощущения собственной беспомощности я потерянно уставился на мужика, старавшегося разрушить всё, что мне стало так дорого за эти полмесяца. Словно эти гляделки могли что-то изменить. Кешкин отец, наконец, произнёс то, ради чего затеял такое долгое вступление:

– Не ломай мальчишке жизнь, Тимур. Я тебя очень прошу. Пойми…

К горлу подкатил колючий ком. В голове возник вопрос и забился пленённой птицей… Какого чёрта? Я так устал понимать всех вокруг, быть чутким к чужим проблемам, сочувствовать и уступать. Однажды ведь уже уступил, убравшись подальше с дороги Ли Хона. Сейчас уступил бесу, позволив мальчишке удалиться в сторону. Как долго ещё предстоит понимать? Больше не хотелось ни минуты. Семибратов-старший снова заговорил, роняя капли слов в пустоту:

– Он ещё очень молод. Тебе тридцать, ведь так?

То, что он перешёл на «ты», сделало разговор легче, что ли, понятнее. Мужчине тоже было нелегко. Но это не имело значения – он пытался забрать у меня огромный кусок сердца.

– Иннокентий станет старше. Подумай о будущем. Представь, что ему тридцать. Тебе сколько будет, боксёр? За сорок?

Доля правды в его словах была. Эти же мысли иногда посещали и мою бедную голову. И червячок сомнения заглотил наживку, не подавившись. Стало горько при одной мысли, что однажды увижу беса с кем-нибудь другим. Я оскалился, прогоняя предательский образ. Ну уж нет, просто так не отступлю. Голос Бориса Михайловича не унимался:

– Ты взрослый человек, Тимур. И умеешь принимать правильные решения. Непростые решения. Я очень тебя прошу, отпусти пацана, дай ему шанс.

А кто даст этот шанс мне? Мысли бегали по кругу, катаясь стальными шариками по вбитым в голову сомнениям. Сколько раз я думал о том же самом. Разве что без наследства и кешкиной учёбы за границей. Похоже, именно об этом последние дни думал мой бес, именно этот вопрос решал – что для него важнее? Я или все эти перспективы…

– Да скажи ты хоть что-нибудь! – почти взмолился кешкин родитель. Я внезапно успокоился, повернулся к нему и ответил:

– И всё-таки решать Иннокентию. Это его жизнь.

После чего выбрался из машины, захлопнул дверцу и пошёл в сторону магазина. А в голове билась простая до безобразия истина: это и моя жизнь тоже. И я имею право решать, кому идти рядом со мной по жизни.

Солнце уже почти добралось до полудня. В парке начал скапливаться народ. Я уселся на лавочку, стоявшую в тени кучки берёзок. Достав из кармана мобильник, набрал заветный номер и стал слушать гудки. Бес снова не отвечал. Как и вчера. А потом раздался его далёкий голос, наполненный странным раздражением:

– Алло, Тим! Мне сейчас некогда! Брата встречаю в аэропорту! Давай я потом перезвоню?

И отключился. Кривая усмешка наползла на лицо. Я зажмурился, подставив лицо солнечным лучам, пробивавшимся сквозь кроны деревьев. Надо же, теперь ему некогда. До чего же кривой стала моя жизнь. А сегодня утром даже вывела к Ли Хону. Вот только этой встречи не хватало для той бури, что царила в душе.

С утра мы с доком решили позавтракать в китайской забегаловке. Баринцев заставил меня приодеться в собственные шмотки, заявив, что неприлично приезжать в такое место по-босяцки. Через какое-то время, когда его «инфинити» подкатила к большому ресторану с громким названием «Император», я понял, что забегаловка отменяется. Анатольевич привёз меня туда, где без костюма появляться себе дороже.

Через пять минут, оказавшись за столиком, я принялся вяло водить взглядом вокруг, снова ощутив пустоту где-то в области сердца. Вот бы сюда с Кешкой прийти, посидеть, просто побыть вдвоём посреди такого зала. И чтобы никто не дёргал, не решал за нас, как нам быть. Док настойчиво окликнул:

– Тимур, тебе чего заказать?

– Что хочешь, – отмахнулся я. А потом краем глаза уловил движение возле нашего столика. Оглянувшись, я увидел до боли знакомое лицо, малость опухшее и покрытое желтушными следами от синяков. Почти копия моей, что называется. Ли Хон стоял практически навытяжку и сверлил взглядом Баринцева. Док тоже заметил такое повышенное внимание к своей персоне и с интересом уставился на азиата. Тот сверкнул глазами, стремительно подлетел ко мне и наклонился к самому уху:

– Я рад тебя видеть. Даже в компании с этим старым ушлёпком.

Я дёрнулся и уже открыл рот, собираясь как можно грубее отшить китайца, но тот вдруг прижал к моим губам свою ладонь и сказал:

– Я ничего и никогда не просил для себя лично, Тим. Не просил ни у кого. Ни прощения, ни понимания, ни славы, ни денег. Но сейчас, увидев тебя здесь…

Он замолчал и убрал пальцы от моего лица:

– Люблю тебя… И всегда буду ждать. Если ты однажды вернёшься, я буду знать, что смог исправить самую большую глупость в моей жизни.

Я ничего ему не ответил. Да и вряд ли успел бы. Ли Хон порывисто наклонился, и мои губы обожгло его дыхание. Поцелуй был внезапным, острым и немного болезненным. Спустя секунду азиат оторвался от меня, развернулся и ушёл так же стремительно, как и появился. Словно привидение из прошлой жизни. Доктор задумчиво произнёс где-то на задворках сознания:

– Вот это я понимаю…

А я всё так же сидел и смотрел куда-то в пространство, ощущая на губах горький вкус полыни.

Сидя на скамейке, я смотрел на экран мобильника. Палец игрался с кнопками, прокручивая список контактов, но постоянно возвращая на глаза один и тот же номер. Кешка, бес ты мой странный. Как мне быть, парень? Я полюбил твои тёмные волосы, такие непослушные ото сна, твои глаза, в которых иногда просыпаются искры, способные поглотить жарким огнём, твои плечи, такие худые и манящие белизной тонкой кожи… Всего тебя полюбил. Но любишь ли ты меня? То говоришь, что любишь, то держишь на холодной дистанции, о чём-то думая и занимаясь неведомыми делами. Две недели всего прошло, как ты открыл глаза, а уже завязал на себя всю мою жизнь. Будешь ли ты со мной счастлив? Согласишься ли, чтобы я тебя сгрёб в охапку и уволок на край света, где не будет сомнений, отцов и прочих киллеров? Ответов на эти вопросы я не знал. Но очень хотел услышать.

Может быть, Борис Михайлович прав? Тебе надо учиться, жить, быть со сверстниками. Зачем тебе списанный боксёр, только и умеющий, что навязывать своё присутствие? Пройдёт время. И, если ты меня бросишь, уйдёшь к кому-то другому, я просто не вынесу этого. Три года назад едва хватило сил пережить разрыв с Ли. А теперь, похоже, всё идёт к новому обрыву. За которым будет пропасть. Наверное, действительно надо самому принять решение. Правильное, взвешенное, полосующее нутро, но единственное. Пока всё не зашло слишком далеко.

Я с огромным трудом выпрямился, сообразив, что ссутулился и прячу лицо в ладонях. Слёз не было. Лишь плачущий холод стыло пробуравил нутро, и странно тяжелела с каждой секундой голова. Зелёный солнечный парк постепенно потерял яркие цвета. И люди словно крались вокруг, перестав бегать.

Писк мобильника в руке впился в эту муть ржавой пилой. На экране засветилось сообщение о получении sms’ки. Нажав кнопку «ок», я прочитал: «Приезжай к адвокату через час. Адрес…» Отправителем был бес. К адвокату? Зачем? Впрочем, почему бы не съездить. Хоть посмотреть на Иннокентия ещё раз. И, может быть, сказать ему, что я всего лишь хочу уйти с дороги. Нет, ничего уже не хочу. Но съезжу. Я встал со скамейки и медленно побрёл по дорожке к одним из парковых ворот. Грустная горечь лежала на сердце, согретая майским солнцем.

========== Глава 21. Каменная поступь командора. (Иннокентий) ==========

“На приеме у психиатра:

– Доктор, вчера я окончательно понял. Я – стеклянный!

– не волнуйтесь, сейчас мы Вас осмотрим.

Медицинским молоточком врач стукнул пациента по коленке. “Дзинь!” – сказал пациент и разбился”. (анекдот)

Похоже, контора «Шелехов и Шелехов» скоро станет нашим вторым домом. Всё тот же молодой юрист по-прежнему копался в бумагах. Но теперь в зале находились не только мы с родителями и Тимур. Здесь были ещё адвокат, носивший фамилию Шелехов, и высокий брюнет с бледным лицом и отсутствующим взглядом голубых глаз. Последний с самого аэропорта вызывал во мне глухое раздражение. Брат… Это было дико, непривычно и вызывающе. Вообще, последние дни я много думал о том, что произошло за эти две недели. И в душе дрались кошки. Словно я залитый солнцем пустырь, на который претендуют два драных дворовых бойца. Один постоянно лезет с заботой и уверяет, что защитит от любого. Второй просто треплет первого. А достаётся пустырю, изрытому когтями. Тимур, он боец, каких поискать. Но такой ранимый. Мой взгляд упал на его лицо, местами ещё носившее на себе следы боя на ринге. И я знал, что его левая нога сейчас туго перебинтована из-за раны от цепи той бешеной девчонки из Венгрии. Надо было, конечно, поговорить с ним о том, что творилось на душе. Но со всеми этими заботами о приезде брата, с допросами у следователя, было не до того. Потом поговорю, позже.

Потому что в один момент мне хотелось схватить его за руку и идти куда-нибудь подальше от всего, а в другой – бежать от него сломя голову, от этой удушающей заботы, от постоянной тревоги в его глазах, от хрипловатого голоса, шепчущего пугающие слова. А я ведь отвечал на них, и даже сам говорил. Да, Тимур, я тебя люблю. И всё ещё не могу поверить в это. Я, устроивший такое изуверство полтора года назад. Я, который громогласно вещал о «пидорах» о том, как я их буду «пиздить». Тот, который на самом деле растоптал человека только за то, что он позволил себе быть тем, кем является, не прячась за маски. Как ты вообще можешь смотреть на такого придурка? Почему ты так заботился обо мне? Зачем ты испачкал свои руки в моей грязи? От таких, как я, надо держаться подальше. Я не мог позволить тебе, такому светлому, быть со мною рядом. Сначала надо разобраться в себе до конца. Твои сегодняшние звонки, особенно последний, когда мы с отцом подъезжали к аэропорту, выбили последние островки почвы из-под ног. Я даже сам не сразу понял, КАК ответил тебе. Прости меня, мы обязательно поговорим. Чуть-чуть попозже. Осталось последнее дело. Нет, два.

Адвокат нарушил повисшую тишину:

– Итак, здесь сегодня собрались все заинтересованные лица процесса наследования. Лобачевский Теодор Кшиштович?

– Разумеется, – лениво кивнул холодный пришелец из другой жизни. Я вздрогнул, поймав на секунду его холодный скользящий взгляд.

– Семибратов Иннокентий Борисович?

– Что? – вздрогнул я и тут же поправился:

– Здесь.

– Есть ли здесь те, кто может озвучить причину приостановить процесс передачи права? Нет. Согласно процедуре протокола, я обязан зачитать вам содержимое завещания Лобачевской Инессы Генриховны, в девичестве Гуревич, – адвокат ракрыл лежавшую перед ним синюю папку, взял в руки первый лист бумаги и стал зачитывать:

– Я, Лобачевская Инесса Генриховна, в девичестве Гуревич, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю…

Что там кому причиталось, мне было до лампочки. Фёдор ещё по дороге из аэропорта, занявшей около трёх часов, просветил меня по этому поводу. Говорил он таким тоном, что даже сейчас, при одном воспоминании, мурашки проступили по всему телу. Словно этот невозмутимый мужчина за что-то ненавидел меня. Адвокат читал, а я снова посмотрел на Тимура. Боксёр был одет в дорогой костюм, который был ему немного тесноват, но это в глаза не бросалось. Похоже, доктор взял над моим санитаром шефство. Доктор, доктор… Раздражение вновь окутало меня, заставив перевести взгляд на родителей. И я замер, поймав взгляд отца. Тот сидел в кресле безупречно прямо, словно учился этому несколько лет. И в холодном блеске его глаз тлели огни злости. На что я мгновенно ответил закипевшим бешенством, белой мутью хлынувшим в голову. Тот разговор, папа, я не забуду.

Голос отца был спокоен, а вот слова поразили меня до глубины души:

– Значит, он тебя изнасиловал?

Не это я ожидал услышать от него после признания в том, что мы с Тимуром переспали. И с обидой вскинулся, соскочив со стула на нашей кухне:

– Нет!

– Значит, это было по любви? – почему-то тише спросил папа.

– Какой ещё любви? – я начал заводиться.

– Если не по любви, тогда это насилие, Кеша, – сказал отец, сцепив дрожащие пальцы рук в замок. – И ничего более. Ты хочешь подать на него в суд?

– Ты чего несёшь? – вырвалось у меня прежде, чем мозги успели за языком.

– Сядь! – отец подскочил следом за мной. – Зачем тогда?!

– Что зачем? – не понял я. Жар охватил всё тело, начиная вибрировать в конечностях.

– Зачем тогда ты мне это рассказал? – тихо спросил папа. Его голос стал безмерно уставшим.

Я не знал, что ему ответить. Хотелось поделиться теплом, поселившимся внутри? Тем, что вокруг стало светло? Что птицы в голове перестали шуметь крыльями и больше не гонят меня во мрак, где висит под тусклым небом чёрный нож? Поделился, твою мать! Отец тяжело опустился на стул и спросил:

– Значит, ты хочешь, чтобы я помог тебе решить эту проблему? Он тебе неприятен?

– Да нет, что ты, пап, – тихо ответил я.

– Зачем тебе вообще всё это, сын? – взгляд отца стал каким-то… ровным, что ли.

– Не знаю, – честно сказал я. А в пальцах вдруг появилось ощущение прикосновения к тёплой плотной коже. Как она мялась под ладонями… И какая нирвана жила во взгляде Тимура. Откуда она хлынула и на меня в ту ночь. Это было упоительно и холодило жаждой повторения. Отец вдруг криво усмехнулся и покачал головой:

– А ведь ты его любишь, Кешка. Видел бы ты свой взгляд.

– Что? – не сразу понял я его слова, а потом со злостью сказал:

– Чушь! Да я… – слова закончились. Что я? Ну да, теперь я тоже из «этих».

– Вот именно, – отец снова усмехнулся, – что ты. Хорошо, я помогу. Тем более, что тебе надо подумать о будущем. Тимуру тридцать, а тебе девятнадцать. Ты же пацан ещё. Он поиграет, и бросит. Понимаешь своим куцым умом?

Я слушал его и не мог поверить своим глазам. Тимур не такой! Он никогда так не поступит. Другое дело, достоин ли такого человека я?

– Скоро приедет твой брат. И вы подпишете договор. Ты вступишь в наследство. Холдинг, деньги, престиж. Это ты понимаешь?

Гадливое чувство наступившего в дерьмо человека шевельнулось во мне. С каких это пор, папа, ты стал думать о престиже? С тех, когда купил себе новенькую «тииду»? Или раньше? Меня охватило такое разочарование, что захотелось плакать. Хорошо, хоть мама не стала свидетелем моего позора. А отец продолжал говорить:

– У тебя появился шанс получить настоящее образование. Да всю жизнь построить правильно. Тимур взрослый человек. Пока ты не увяз окончательно, я постараюсь разрулить ситуацию к твоей же пользе.

– Не смей! – крикнул я, снова вскочив и сжав кулаки. – Слышишь?!

– А то что? – прищурился отец. – Что ты сделаешь? Побежишь к нему? Такому большому, заботливому, который защитит и обогреет? А потом трахнет?

– Ублюдок! – сил сдержаться больше не было. – Не лезь, ты!

Звонкая обжигающая пощёчина была мне ответом. В глазах поплыли светящиеся круги. Впервые в жизни я испытал такое унижение от отца. И теперь уставился на него сухими от жаркого бешенства глазами. Что-то отец в них прочёл. И его взгляд стал режущей сталью. Он сказал:

– До приезда брата ты сидишь дома, Иннокентий. Общение с Тимуром сводишь на нет. Тебе всё ясно?

– Яснее не куда, – с кривой усмешкой ответил я. – Даже с таким куцым умишком, как мой. Яснее не куда.