Текст книги "Пепел на сердце (СИ)"

Автор книги: Игорь Грант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Вот и хорошо, – кивнул человек, разом ставший совершенно чужим. – Сейчас иди в комнату.

В моей жизни образовалась новая проблема.

Подписать пришлось настоящую кипу бумаг. Теодор тоже замучился. Это было заметно. Но холодному гаду удалось, в отличие от меня, сохранить невозмутимость. Я же под конец начал просто стонать. Но вот адвокат убрал все бумаги обратно в папки, которых теперь на столе было три. Одну из них он вручил мне, вторую Теодору, а третью убрал в сейф. Поняв, что пытка закончилась, я немного расслабился. И через секунду понял, что зря. Потому, что отец как-то странно переглянулся с Тимуром, который всё время так и просидел истуканом, поглядывая на меня потухшими глазами. Дурное предчувствие закралось в сердце, но я отмахнулся от него. Фёдор-Теодор, сидевший рядом, вдруг сказал заметно потеплевшим голосом:

– Ну вот, а ты боялась, только юбочка помялась.

– Ты о чём? – спросил я.

– Кто мне там плакался на кухне сегодня, как всё хреново? – Фёдор подмигнул. Мои родители встали с кресел и подошли к нам. Отец широко улыбнулся и пожал руку Лобачевскому со словами:

– Спасибо вам за всё, Теодор.

– Это вам спасибо, – ответил мой брат, с которым я пока так толком и не познакомился. Мама порывисто обхватила руками мои плечи, прижалась щекой к волосам и прошептала:

– Мы тебя очень любим, сынок. Ты теперь совсем большой. Отец сказал, что ты теперь уедешь в Европу. Поэтому хочу сказать тебе кое-что, Кешка.

Я замер, вбирая тепло её дыхания. Мама вздохнула и сказала:

– Делай только то, что считаешь правильным сам. Никто другой, только ты можешь знать, что для тебя хорошо, а что – плохо.

Она оторвалась от меня и уже громко проворковала, стряхивая невидимую пылинку с костюма отца:

– Всё, Боря, пошли. Дальше мальчики сами разберутся. Вечером увидимся.

Мама твёрдой рукой увела опешившего отца из кабинета. А я переглянулся с Фёдором. Тот смотрел так же удивлённо. Впрочем, нам это было на руку. В этот момент ко мне подошёл Тимур и глухо обронил:

– Я хочу с тобой поговорить, бес.

– Давай не сейчас, а? – умоляюще посмотрел я на него. – Тим, у меня тут ещё дело есть. А потом поговорим, да?

Взгляд Гилярова не изменился ни на йоту, но почему-то показалось, что где-то внутри него что-то выключили. Тимур чуть заметно улыбнулся и ответил:

– Хорошо, Кеша. Не сейчас.

Он наклонился ко мне, коснулся губами уголка моего рта, выпрямился и ровным шагом вышел из помещения. Я облегчённо вздохнул. А Фёдор, проводив Тима странным взглядом, посмотрел уже на меня с каким-то налётом отстранённости, чего не было ещё совсем недавно.

Адвокат извлёк из стола ещё одну, теперь красную, папку, достал из неё два документа и положил перед нами:

– Я всё сделал, вам надо только расписаться на каждом экземпляре. Потом я завизирую договор. И всё. Ваша проблема будет решена наилучшим образом.

Теодор посмотрел на свою бумагу, повернул ко мне голову и спросил:

– Ты уверен, что хочешь этого? Всё-таки мы чужие друг другу.

– Более чем, братишка, – ответил я и взял ручку, чтобы расписаться.

По возвращению из аэропорта отец был странно доволен. Словно провернул хорошую сделку. Я раздражённо смотрел, как он суетится вокруг гостя, покрикивая на мать. А потом заметил, с каким выражением смотрел на происходящее Теодор, и испытал некий приступ внезапной симпатии к новоявленному брату. Похоже, ему тоже не понравился этот цирк. Словно он ожидал чего-то другого. И я решился поговорить с ним о том, что хотел предложить. Дождавшись, когда родители уйдут в зал, оставив нас «знакомиться», я без особых хождений вокруг да около, выложил этому мужчине с голубыми глазами свой план. Теодор молча выслушал меня, после чего просто кивнул и сделал один звонок. В тот же миг я понял, что проблема, объявившаяся позавчера, будет решена сегодня, сразу и бесповоротно.

Обсуждение оставшихся деталей заняло примерно полчаса. За окном начинало темнеть, что неудивительно. У адвоката мы проторчали около семи часов. Не так просто вступить в наследство, оказывается. Теодор посмотрел на свои дорогущие часы и сказал:

– Пора закругляться, Иннокентий. Твои родители заждались уже.

Я хотел было уже кивнуть, но тут словно кольнуло в сердце. Тим! Блядь, я же должен с ним обязательно поговорить! И всё рассказать! Выхватив из кармана сотовый, я набрал номер боксёра и услышал ошеломившие меня слова: «Абонент отключил телефон или находится вне зоны доступа. Пожалуйста, перезвоните позже». Тут же вспомнился странный взгляд Гилярова. Он хотел о чём-то поговорить. И, похоже, я опять облажался… Теодор безо всякого удивления спросил:

– Что? Не отвечает? Ничего удивительного. Ты же его оттолкнул, да ещё так больно. Отмахнулся, словно он муха.

Я уставился на брата, ощущая нарастающую пустоту. И тихо спросил:

– Он теперь уйдёт?

В этот момент мне показалось, что Федька – единственный в мире человек, способный ответить на мой вопрос. Голубоглазый мужчина устало пожал плечами:

– А это зависит от того, что ты к нему чувствуешь. Если любишь, то сейчас найдёшь его и всё объяснишь. Если нет, то помучаешься немного, и всё пройдёт.

Его глаза показались мне бездонными колодцами глухой боли. Которая словно надавила на кнопку в моей груди. Сдавило так, что стало невыносимо тяжело. Тим ушёл… Просто взял и ушёл. Даже не захотел выслушать. А чего я ждал? После того, как несколько дней сам избегал встреч и разговоров. И ведь мог сегодня найти время и поговорить, всё объяснить, рассказать про отца, про условие и план, составленный с Теодором. Так нет же, мы, блядь, гордые! Сами справимся! Справился, недоумок… Горло перехватило. Нет уж, просто так я тебя не отпущу, боксёр! Резко развернувшись, я схватил со стола графин с водой и залпом выпил почти половину. Потом сказал Фёдору:

– Едем. К нему домой. Пока не поздно.

Вскоре мы уже сидели в такси. Я отлично запомнил улицу и дом Тимура. Когда машина остановилась у подъезда, Фёдор стал о чём-то говорить с водителем. Слушать я не собирался, рванул дверцу и выскочил наружу. Пролетев подъезд, вызвал лифт и в нетерпении затоптался. Мимо прошёл брат, глянул на меня и ободряюще улыбнулся, двинув наверх по лестнице. Наконец, двери лифта распахнулись. И спустя минуту я был на седьмом этаже, перед знакомой дверью. Но, ни на звонок, ни на удары никто не отреагировал. Вот теперь я запаниковал. Сердце зашлось в безмолвном стоне. При одной мысли, что я его, возможно, больше не увижу, этого придурка с разбитыми руками, не почувствую его объятий, да просто не загляну ему в глаза, такие «свои», стало безмерно дурно. В голове взорвалось что-то давно сдерживаемое. Я просто рухнул у двери на колени и молча заплакал, покачиваясь. Где мне теперь тебя искать, Тим? Не бросай… Пустота отразилась от стен звуком тихих шагов. И я опять получил пощёчину. Надо мной стоял брат и с холодом смотрел сверху вниз:

– Вставай!

Он схватил меня за руку и буквально вздёрнул, вывернув локоть:

– Ты сам себе враг. Хватит ныть. Любишь?

– Больше жизни, – ответил я чистую правду ему и себе.

– Тогда думай, пацан. Включи мозги и подумай, где он может быть. Иначе ты его потеряешь. Может быть, навсегда, – сказал Теодор.

========== Глава 22. Не нервируй меня! (Тимур) ==========

Настоятельно рекомендую включить Apocalyptica. Альбом Cult. И начать с незабвенной Nothing else matters. Правда, я туда ещё добавил Nobuo Uematsu – Liberi Fatali. Это на любителя.

“– Ну что ты смотришь, что ты смотришь на меня?! Что ты зенки вылупил?! Ты что, хочешь меня на понт взять?!! Что ты смотришь, я спрашиваю?!!

– Больной! Положите зеркало, идите на укол!”. (анекдот)

Обмотанный лентой кулак врезался в спортивный мат так, что с полок, прикрученных к стене метрах в пяти от мата, посыпались боксёрские перчатки. Я почувствовал каждую косточку в руке, каждый щелчок сместившихся суставов. Но никакой трезвости уму боль не принесла. Глухой к воплям разума медведь, сотканный из стальных когтей обиды, леденящих клыков ярости и режущих в лохмотья шипов вины, ворочался в душе, ломая мозаику пошатнувшегося мира. Всё шаталось перед глазами, падая осколками прямо на сердце.

Кешка, Кешка, ты мой бес!

Ангел, рухнувший с небес!

Сердце мне порвав крылом,

Разделил ты нас стеклом.

А за этой злой преградой,

За прозрачной смертью той,

Нам не слышно ничего.

Ведь сказать нам нечего.

Я безмятежной улыбкой скривил лицо, медленно отвёл вторую руку назад и с не меньшей силой нанёс второй удар по обшитому кожей мату. Снова дрогнули полки. Наивно… Зачем сложились эти слова? Когда я смотрел на тебя, такого взъерошенного, тонкого, одетого в серый костюм, подписывающего бумаги, забравшие тебя у меня окончательно и бесповоротно… Именно тогда я понял, что действительно потерял тебя. Но просто уйти я не смог. И подошёл, хотел сказать последние слова. Нет! Нет! Нет! Нельзя было этого делать! Мальчишка, ты действительно так ничего и не понял. Просто пережил наше общение, как пережил все покушения. Возможно, ты действительно воспринял мои чувства, как ещё одно покушение в череде прочих. Но поверь, бес, я лишь хотел быть рядом, чувствовать тебя, видеть, дышать с тобой одним воздухом, бродить по весеннему парку, плескаться в летнем море, смотреть на осень из окон кафе, согревать зимой чашкой горячего чая. И просто любить. Возможно, я перестарался с заботой. Не знаю. Это всегда видно только со стороны. Ты мог бы просто сказать мне об этом. Я ничего не знаю о тебе таком, каков ты есть на самом деле. Просто мальчишка, раненый в душу, с пеплом на сердце, с горем в глазах. Мальчишка, которого я год носил на руках, прирастая к каждому вздоху, к каждой мелочи. Люблю тебя безумно. А теперь должен уйти.

Оставить в прошлом бледное чудо, согревшее мою пустоту. Я заплатил за это кровью, размазанной по коже спортивного мата, закреплённого на стене. Удары сыпались один за другим, по кистям рук безмолвно катились капли крови из раскроенных костяшек. И летели на стену.

Оставить в прошлом нож в твоей руке, когда ты смотрел на меня теми глазами во мраке квартиры, где я отчётливо услышал вместе с тобой шелест бесчисленных крыльев в ночи. Расплатился за это раскалёнными потоками боли в запястьях, уже не способных удержать кулаки прямо. Пусть их. Я бил свою память жестоко и беспощадно.

Оставить в прошлом запах моря и свет в твоих глазах, когда мы осознали, что жизнь продолжается, а рядом лежала змея окровавленной цепи, вкусившей моей крови. И за это расплата – в лохмотья содранная кожа. Никаких перчаток. Пусть память уйдёт… Господи, пожалуйста… Пусть она уйдёт. Я не хочу вспоминать каждую секунду жаркое дыхание. Помнить туман твоей страсти, юной и плавящей воск моего тела. И за эту память я тоже сейчас расплачусь. Вот только немного протру запястьями, обмотанными бойцовскими бинтами, разводы алой боли на чёрной коже мата.

Мне некуда уйти, Кеша. Вот так просто, оказывается. Только из боли настоящей в боль прошлую, которая замаскировалась под воспоминания, за которые я ведь тоже заплатил ради тебя, мой бес. Ради твоих рук, глаз, губ. Ради себя самого. И снова память терпит мои удары, не сдаваясь и не уходя. Теперь она будет со мной постоянно, бес. Сейчас, ещё немного. Я всё ещё чувствую свои руки, которые посмели прикоснуться к тебе, вдохнуть нежность бледной кожи, пройтись гребнем в твоих волосах, узнать твои сокровенные тайны.

Я просто ушёл, сбежал от тебя, Кешка Семибратов. И пламя осознания нового одиночества, больного и удушающего, вспыхнуло в сердце. Зачем я тебе, бес? Конечно, не нужен. И не был нужен. Ты лишь говорил слова, за которыми не было сути. А я поверил в эти слова, чтобы потом разбиться в кровь о стену. Не было смысла спрашивать «за что». На такие вопросы никогда нет правдивых ответов. Нигде нет. Ни в ком нет. Нет его и в тебе, мальчик мой. Просто и банально. Так получилось. Давай обсудим это потом? Если это самое «потом» когда-нибудь наступит. Острая боль пронзила левую руку. Она повисла плетью, надсадно плача кровью на вымытый пол. Но я ещё чувствовал тебя, парень. А значит, продолжил. Наше дело – правая рука. Пока что она заплакала скупыми слезами. Я же захотел потока стылых слёз, дымящихся яростью.

Никто не виноват, парень. Просто надо отпустить тебя. Вот я и разбил оковы, привязавшие меня к тебе. Память прикосновений, сладких, дрожащих, проникающих в самую суть. Пошла прочь!

Я молотил кулаком по скользкому от крови мату и слёзы стекали по лицу, капая на пол, туда, где смешивались с красным. А потом, вечность спустя, что-то каменным грузом повисло на мне, потащило прочь. На грани безумия возникло чьё-то лицо. Бледное, кричащее какие-то банальности. Ли, дурак и убийца, дай мне добить память. И я прощу тебя за всё. Потому что знал, что ты придёшь. Целых полчаса знал.

В тренировочном зале «Гладиатора» никого не было. Лишь старый неприятель Эдька Перевалов околачивался в фойе, строя из себя сторожа. Двадцатипятилетний чемпион города по муай-тай, увидев меня в дверях спортклуба полчаса назад, уже хотел буром выпереть вон, но остановился. Мы долго смотрели друг на друга, после чего Эдик молча дал ключи от зала и легонько подтолкнул в сторону заветной двери. В его взгляде шевельнулось что-то, похожее на сочувствие. Все, кто так или иначе имеют в жизни отношение к боли и крови, знают, что бывают такие моменты, когда жизненно необходимо побыть наедине с самим собой там, где боец может позволить себе сумасшедший «бой с тенью». Там, где спецназовец может выплакать на мишенях свинцовые слёзы по убитым в боях с боевиками друзьях. Там, где спасатель может помолиться окровавленными пальцами на скалолазном тренажёре за души тех, кого он так и не смог спасти… И Эдик, способный одним ударом ноги переломить бетонный фонарный столб, увидел в моей распахнутой, вскрытой невесомой чёрной болью, душе это состояние. Никаких слов благодарности ему не требовалось. А ещё, я знал это, он обязательно позвонит Ли. Китаец примчится сразу. Но что я ему скажу, Кешка? Что я пришёл сюда поломать воспоминания? Что хочу в кровь разбить руки, помнящие каждое прикосновение? Стереть память о мальчишке, способном одним движением пушистых ресниц опустить меня на колени? О том, что я рад? Рад тому, что ты сделал выбор, пусть это и ударило так обжигающе в офисе адвокатов?

Ли Хон крепко держал меня за плечи, не давая отмахнуться, а перепуганный Эдик очень осторожно лил воду на то, что недавно было моими руками. В тазик текла розовая влага, забирая с собой остатки бури. В душе царила тишина, глядящая на меня серыми глазами. А я смотрел в неё, эту плотную глухую тишину, усыпившую медведя. Очень хотелось спросить у неё, для чего жить дальше? Для кого? Разве что для себя. Кто-то скажет, что так нельзя. Я же отвечу:

– Господи, позволь мне увидеть Гоморру.

– Что он несёт? – спросил кто-то рядом голосом Эдика.

– Он бредит, – ответили голосом китайца. – Продолжай промывать. Как же я вовремя подоспел! Ещё немного, и этот сумасшедший просто искалечил бы себя!

– Шеф, я не знал, что всё настолько плохо! – оправдался Эдик.

– Никто не знал, парень, – с тоской в голосе сказал Ли. – Никто не знал.

Я повернул голову и посмотрел ему в глаза. Хон почти с ужасом ответил мне взглядом, в котором звенела боль. У тебя тоже надо попросить прощения, азиат. За всё. Я сказал:

– Сейчас уйду, Ли. Я не хотел, чтобы так получилось.

– Ты меня никогда не простишь? – прошептал бледный азиат.

– Мне нечего тебе прощать. Однажды ты сковал меня. Однажды ты разбил оковы, – я улыбнулся. Ли почему-то побледнел ещё больше.

– Но оставил ошейник, – я сам не особо понимал, что несу, но знал, что говорю правду, – который я уже сам снял с себя.

– Псих, – коротко прокомментировал Эдик и ушёл за новой порцией воды. Ли Хон вдруг отпустил мои плечи, встал передо мной и осторожно взял в ладони кисть моей левой руки, окончательно растворившейся в пустоте. Я с удивлением заметил, как блеснули влагой его глаза. Ли прошептал:

– Прости меня за всё.

Сзади раздался топот лёгких ног, и чьи-то руки поймали в кольцо. В моей груди зашлось болью сердце. Эти руки я узнал бы из всех. Голос, несомый горячим дыханием, с плачущим надрывом прошептал:

– Не отпущу, сволочь.

Зачем ты пришёл? Снова дать надежду, а потом отбросить?

– Совратил, а теперь в кусты?

Улыбка робко коснулась моих губ:

– Это ещё вопрос, кто кого совратил, бес.

Кешка, всё в том же сером костюме, расцепил руки, обошел меня и остановился перед китайцем. Эти двое были разными, как небо и земля. Бес почти прошипел, глядя в глаза Ли Хону:

– Отойди от него!

– Пришёл полюбоваться на дело своих рук, мальчик? – губы китайца сжались в белую линию. – Ну, так смотри.

Кешка медленно повернул лицо ко мне. Его взгляд скатился с моего лица вниз, на руки, лежавшие на коленях. Мой мальчишка побелел, как саван. Ли почти закричал:

– Доволен?!

Бес вздрогнул и ответил, не оборачиваясь:

– Уж кто бы говорил.

Китаец скрежетнул зубами, а потом обратился к кому-то ещё за моей спиной:

– А ты кто такой?

У него там портал, что ли? Кто ещё там? Вертеться не было ни сил, ни желания. Абсолютное бессилие придавило к стулу плитой весом в тысячу солнц. Ещё один знакомый голос холодно сказал:

– А я брат этого мальчика, господин «охранитель».

Ли подобрался, словно борзая при виде лисицы. А голос продолжил:

– Мы забираем господина Гилярова. Надеюсь, возражений нет?

Теодор? А он что тут делает? Привёз Кешку? Я всё-таки попробовал сдвинуть себя с места. Как ни странно, получилось. Но бес тут же поймал меня за плечи, останавливая. Кешка упал на колени, задев тазик. Тот со звоном встал на ребро, обрушив на его ноги воду, смешанную с моей кровью. Парень словно не заметил этого. Его руки невесомо ухватились за мою правую ладонь:

– Идиот! Кретин! Я тебя люблю! Слышишь?!

По его щекам побежали слёзы. Я не мог выдавить из себя ни звука. Просто смотрел на мальчишку. А он говорил что-то, говорил, говорил. Мне было плевать, что именно он там нёс. Достаточно того, что вот он, здесь, сейчас, со мной. И плевать на весь этот грёбаный мир со всеми его заморочками. Ты здесь, мой бес. Ты нашёл меня, ангел. А знаешь, парень, если ты снова меня оттолкнешь, я просто умру. И не буду… Просто – не буду. Кешка вздрогнул всем телом, словно я сказал это вслух. После чего замолчал и прикоснулся губами к моей разбитой руке. И боль странным образом отступила. А голос за спиной сказал с некоторой долей цинизма:

– А теперь такси, гостиница и в кроватку. Ясно, братишка? Только так.

– И никак иначе, – ответил бес, глядя горящими глазами в мою душу. А дальше… Дальше не было никакого тумана в голове. Кристальная ясность, хрустальная вечность… И ничего менее.

========== Глава 23. Великая правда вселенной. ==========

«Медсестра – больному:

– Хватит смотреть телевизор! Пора в кровать!!

– А нас не застукают?» (анекдот про любую больницу)

Гостиничный номер, куда они вошли, оказался номером для новобрачных. Когда внизу Теодор отобрал ключи у портье и передал их парням, девушка уставилась на Кешку с Тимуром огромными глазами, а потом мило покраснела и уткнулась в журнал посещений, всеми силами делая вид, что «она тут мимо крокодил». Когда Кеша поделился сравнением с Тимуром, сделав это до мурашек щекотно и шёпотом, в самое ухо, Гиляров фыркнул так, что уже выходивший из фойе на улицу Теодор оглянулся и строго погрозил пальцем.

Лобачевский вышел на парковку возле гостиничного крыльца и вздохнул. Засунув руки в карманы неизменного чёрного пальто, он натянуто улыбнулся. Зависть к этим двоим в нём была, но совсем не гнетущая. Став свидетелем сцены в спортклубе, Теодор понял, что поступил абсолютно правильно. И с договором, и с братом. Чужое счастье наполнило его странным ощущением той самой банальной правильности, которую по-другому не назовёшь. А сейчас, в ночи, при взгляде на фонари и светящиеся окна соседних с гостиницей домов, Лобачевский ощутил, что его Царь всё-таки где-то рядом и оберегает от лишних тревог. Теодор подошёл к ожидавшему его такси, расплатился с водителем и спокойно отошёл в тень. Уходить отсюда он не собирался, пока не убедится, что всё действительно в порядке. Его взгляд нашёл окна номера, заказанного им по пути в «Гладиатор». В тот же миг в них засиял свет, и Теодор снова улыбнулся. Его рука нырнула за пазуху, нащупала рифлёную рукоять пистолета и вернулась на место. Бережёного бог бережёт, так, кажется, говорят в этих краях?

Тимур остановился посреди огромной комнаты. Всё было до безобразия романтично и совсем не розово. Гиляров улыбнулся, рассмотрев узор из цветов на здоровенной кровати, застеленной чёрным шёлком. Лежбище стояло на чёрном же ковре, покрытом серебряным узором. Сзади стукнули ботинки, и его за талию обхватили кешкины руки. Чуть хриплый голос парня отозвался дрожью в позвоночнике:

– Прости меня за всё, Тим.

– Прощаю, – бодро отозвался кавказец, удивлённо поймав себя на том, что дрожит. Странное нервное tremolo охватило его тело, отозвавшись в ноющих руках горячей пульсацией. Кеша отпустил его торс и зашёл спереди. Тимур с прищуром глянул в глаза своему бесу. В них не было смятения, вины или решимости. Какой-то мягкий свет горел в глубине серых глаз. И это сияние волной проникло в сердце боксёра. Гиляров сглотнул, а Кешка подался вперёд и неожиданно требовательно впился в губы поцелуем. Страстным, тёплым, с привкусом меди. Словно парень успел искусать себе губы в кровь. Тимур откликнулся на порыв беса со всей страстью. Словно дорвался до тёплого костра в зимнем ночном лесу. Кешка оторвался от боксёра и выдохнул срывающимся голосом:

– Побереги руки, Тим. Просто позволь мне всё сделать самому.

Гиляров кивнул, разглядев их обоих в большом зеркале, оказавшемся слева от входа в номер. Картина была супер. Один – в костюме с мокрыми до колен брюками, второй – тоже ещё с утра был в костюме с барского плеча Анатольевича. Но теперь… Его, Тимуров, пиджак безнадёжно забыт в спортклубе, голубоватая рубашка забрызгана кровью, руки беспорядочно перемотаны бинтами с брендом «от Ли Хона». И оба бледные и какие-то светящиеся. Тимур снова посмотрел на притихшего Кешку. Тот тоже смотрел в зеркало. И улыбался. Гиляров требовательно положил руки ему на плечи, свесив ладони за спиной беса. Парнишка тут же повернул голову и обнял за талию своего санитара. Несколько секунд прошли в полной тишине. А потом Кешка сказал:

– Ты мне веришь?

– Конечно, бес, – голос у Тимура оказался охрипшим и почти мурлыкающим. Иннокентий немного нервно снял пиджак, растерянно осмотрелся и бросил его просто в сторону, на пол. После чего начал расстёгивать пуговицы на рубашке Тима. Он делал это так сосредоточенно, что даже высунул кончик языка наружу. Гиляров впитывал в себя прикосновения, завороженно глядя на парня. И в какой-то момент, когда Кешка добрался до пуговицы возле самого ремня брюк мужчины, кавказец не удержался. Он властно впился в губы своего беса, словно стараясь слиться с ним в единое целое – настолько всепоглощающ и горяч оказался этот поцелуй. Кешка тихо застонал, крепко сжав бока Тимура под раздраенной рубашкой. Наконец, оба отпрянули друг от друга, тяжело дыша и витая где-то друг в друге. Иннокентий выскользнул из-под рук Гилярова, вытянул его рубашку наружу полностью и расстегнул до конца.

Тимур вздрогнул, когда прохладные пальцы парня проникли под рубашку к плечам и стянули её до локтей. Бес подрагивающими пальцами расстегнул манжеты и бережно, почти невесомо, стянул с рук боксёра сначала левый рукав, а затем правый. И громко выдохнул со словами:

– Уф, получилось.

Тимур улыбнулся. Ему ещё никогда не приходилось вот так, просто и без неловкости, принимать чью-то помощь. Он ощутил прилив щекочущей горло нежности и на миг прижал к себе парнишку:

– Моё солнце. Ты такой тёплый, если не считать пальцев. Замёрз?

– Неа, – тряхнул волосами Кешка, – Стой.

Он взялся руками за ремень и медленно потянул. Освобождая из пряжки. Его серые глаза уставились на Тимура, ища что-то своё, понятное только ему. Гиляров понял, что дрожит, мелко и невнятно. Тимур закусил губу, чтобы не застонать от прикосновения прохладных ладоней Кешки к коже под поясом брюк. Ткань дёрнулась раз, другой, и брюки сами съехали по ногам к полу. Кешка наклонился, легонько провёл ладонью по раненой голени санитара и попросил:

– Переступи, Тим.

Гиляров потерял счёт секундам. Да и какая разница? Кешкины руки были словно ветерок, настырный и ласковый, убиравший с его тела одежду – один предмет за другим. В итоге Тимур остался посреди комнаты в чём мать родила. Иннокентий лукаво улыбнулся и подвёл Гилярова к двери справа. За ней оказалась большая круглая ванна, наполненная парящей водой. На широком светло-кремовом бортике, с той стороны, куда обслуга умудрилась пристроить кусок чёрного шёлка, стояли два бокала и бутылка шампанского. Кеша подвёл Тимура к ванне и молча указал на воду. Мужчина с сомнением глянул на свои руки и спросил:

– Ты уверен?

– Доверься мне, – лицо парня озарилось мягкой улыбкой, – Сегодня я буду просить у тебя прощения. А ты будешь меня прощать… Правда, будешь?

У Тимура перехватило дыхание от нахлынувших чувств. Здесь были растерянность и нежность, боязнь чего-то непонятного и ожидание солнца на утренней заре, лёгкий озноб, как от ночной прохлады, и тёплые побеги на коже, словно её коснулись лучики летнего дня, спрятавшегося за прозрачными кронами деревьев. Это было странно, непривычно и невероятно. Тимур посмотрел в глаза бесу и ступил в воду, придерживаемый под локоть неожиданно сильными руками Семибратова. Опустившись в терпимо-горячую воду, Тим положил руки на бортик и, движимый порывом, хотел позвать Кешку к себе, но тот приложил палец к губам и в полной тишине начал раздеваться.

Это был сон. Завораживающий, странный, удушающий и томящий. В полумраке ванной комнаты медленно разоблачался молодой парень, шаг за шагом поднимая единственного зрителя до облаков. Пуговка за пуговкой расставались друг с другом борта рубашки, нехотя и томясь предчувствием. Тонкая струящаяся ткань соскользнула с одного плеча, замерла на миг и мягко уступила место волшебному свету на бледной коже. Иннокентий блеснул глазами из-под чёлки и бросил рубашку себе под ноги. А сон продолжался. Тёмной змеёй скользнул ремень в брюках, щёлкнула пряжка, тонкие пальцы коснулись пуговиц ширинки. Серые брюки стаяли вниз по прекрасным ногам, столько раз безвольно висевшим на изгибе локтя Тимура. Но теперь они жили своей, неподконтрольной санитару жизнью. Бес переступил на месте. Его руки легли на бока, запустив большие пальцы под резинку чёрных боксёров. Когда и эта ткань скользнула вниз, Тимур испытал безумное желание зажмуриться, но на это не хватило бы никаких сил. Странный нереальный волшебник по имени Кеша предстал в первозданной наготе. Взгляд Тима скользнул по телу, вбирая каждую впадинку, каждый сантиметр кожи. И остановился на островке чёрных волос между небом и землёй. Гиляров застонал, разлепив пересохшие губы:

– Что же ты делаешь…

Бес улыбнулся и почти впрыгнул в ванну, вызвав бурю на поверхности воды. Усевшись напротив Тимура, он уверенно схватил того за запястья и аккуратно притопил обмотанные засохшими от крови лентами бинта руки. Тимур зашипел, когда горячая влага добралась до ранок. Но боль почти тут же истаяла, превратившись в лёгкое жжение. Розово-красно-белые полоски ткани отправились за борт ванны.

Иннокентий вдруг засмеялся, отпустил ладони Тимура и, надув щёки, нырнул. Гиляров дёрнулся от желания поймать парня. Но тут же охнул, когда его давно оживший член оказался в плену, не менее горячем, чем вода. Нахлынувшие ощущения острыми коготками взъерошили кожу так, что даже на шее волоски встали дыбом. Спустя несколько секунд Кешка вынырнул наверх, отдышался, выдавливая из волос влагу, и с улыбкой проворчал:

– Думаю, я хорошо прошу прощения. Нэ?

– Ах ты, – охнул Гиляров и засмеялся от нахлынувшего облегчения. Мальчишка уже начал пугать его своей серьёзностью. Но, похоже, он не стал себе изменять. И это было здорово. Бес положил ладони ему на грудь и сказал:

– А вот мы тебя сейчас отмочим, расчешем, потом придёт добрый доктор и…

Что «и», Тимур не услышал. Он застыл с распахнутыми глазами и ртом. Две недели назад эти же самые слова он говорил в клинике, устраивая помывку своего любимого мальчишки. Кешки, спавшего беспробудным сном придавившей боли. Тимур подался вперёд, заставив беса елозить в воде, и спросил:

– Ты меня слышал?

– Да, – Кешка тонко улыбнулся и склонил голову на бок, – слышал. Мне кажется, я всё это время тебя слышал. Только тебя. И вернулся на этот голос, рычащий, добрый, нежный и такой манящий.

Эти слова сладкой болью вонзились в сердце Тимура. Его мальчишка шёл к жизни не просто потому, что пришла пора. Его бес шёл в реальность ради него! Ради побитого жизнью мужчины, спалённого этой самой грёбаной реальностью… Гиляров вздрогнул, чувствуя невесомую влагу на глазах. Кешка подался вперёд и взял его лицо в ладони. После чего поцелуями снял с щёк покатившиеся слёзы. А затем прижался к боксёру и прошептал:

– Прости меня, прости за всё.

И звёздное небо опустилось на отдельно взятую вселенную, бросив этих двоих в хоровод искрящихся чувств. Им не было важно, что завалились мокрыми в кровать. Им не было важно, что где-то в мире есть другие люди. Безумные ласки раскалёнными и прохладными руками, пылающими губами, тлеющей кожей сплетённых тел на чёрном шёлке – они просто чувствовали себя единым целым, сливаясь, стремясь вобрать друг друга. А потом, спустя мгновенную вечность, Тимур ощутил себя внутри беса, который, бредя стонущей негой и опаляя горящим взглядом, взял инициативу на себя. Это было настолько невероятно, что взорвало реальность боксёра в клочья безумной солнечной болью, опутывая сердце грёзами…

– Люблю, – сорвалось слово с губ мужчины.

Иннокентий охнул, тряхнув мокрой головой, когда, едва сумев подготовить себя, опустился на член Тима. Это было больно. Словно горячий удар последовал спустя пару секунд, когда он сначала опустился до конца, вбирая в себя огромного Гилярова, а потом приподнялся. И боль превратилась в острое наслаждение, рысью подкрадывающееся всё ближе и ближе с каждым движением. Хищное желание уже ворвалось в низ живота, наполняя тело взрывчаткой удовольствия.

– Люблю, – ответили губы парня.

Когда рука немного пришедшего в себя Тимура накрыла горячий член Кешки, это стало той спичкой, которую поднесли к бикфордову шнуру. Короткому и беспощадному. Оргазм накрыл обоих одновременно и резко, превратив мир вокруг в дикое поле под солнцем и луной одновременно. И только двое были в этот миг на поле. Они были этим полем, безграничным и ярким, спокойным и созидающим в своей разрушительности.