355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Ушаков » Семейная сага » Текст книги (страница 19)
Семейная сага
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 00:22

Текст книги "Семейная сага"


Автор книги: Игорь Ушаков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Мария сказала, что ей нужно разогреть обед к приходу моего отца и, извинившись, пошла на кухню. В это время в комнату влетела маленькая девчушка с радостными криками и улыбкой до ушей:

– А я знаю, кто ты! – Сказала она мне. – Ты, навелное, мой новый бватик! А я твоя сествичка. Меня зовут Дафа. Мне папа пво тебя гоолил.

– Здравствуй, Дарья! Ну, что будем дружить?

– Давай! Я люблю двузицся. – И она шустро забралась мне на колени и обняла меня за шею.

Из кухни вернулась Мария:

– Ну, и моего участия в вашем знакомстве оказалось ненужным. – С улыбкой сказала она. – А попозже придет мой сын, Олег. За ним зашли его школьные друзья и они куда-то умчались. Я думаю, вы и с ним подружитесь.

– Боюсь, что сегодня это не удастся, – сказал я, – завтра рабочий день, и я должен быть дома пораньше. Ну, да в



следующий раз мы с ним обязательно познакомимся, если он не успеет придти до моего отъезда.

Мы говорили о каких-то пустяках, Мария держалась очень непринужденно, дружелюбно. Спустя буквально минут двадцать, в дверном замке забарахтался ключ, и вошел папа. Я вскочил и бросился к нему. Мы обнялись. У меня глаза налились невольными слезами. Мы молча простояли, обнявшись, уж не знаю и сколько времени. Потом папа сказал:

– Как же я рад, что мы снова вместе!..

Голос у него срывался. Я почувствовал, что он тоже готов разрыдаться от счастья… Такая уж у нас макаровская порода: от горя и от боли не плачем, а от радости – сразу глаза на мокром месте!

Только тогда я обратил внимание, что Мария, забрав Дашу, деликатно ушла, оставив нас одних. Во мне впервые проснулось смутное чувство благодарности к ней.

Спустя какое-то время на столе появились тарелки, и Мария разлила в них душистый, блестящий звездочками масла борщ. За обедом папа уговорил Марию принести припасенную по такому случаю бутылку коньяка. Тут я вспомнил мамины слова о том, что мой отец алкоголик…

Налили по рюмочке. Папа встал, потом сел, сказав, что в семейном кругу можно произнести тост и сидя. Было видно, что он очень волнуется. Он долго молчал, то ли выбирая слова, то ли оттого, что не мог от волнения начать говорить. Наконец, он сказал очень коротко:

– Я счастлив, что мы, наконец, вместе…

На этом «алкогольная часть» обеда была завершена. Мы продолжили обед. Папа подробно расспрашивал меня про мою семью, про работу, но ни разу не спросил о маме. После обеда папа показывал фотографии, которые он делал в Прибалтике. Кроме Риги, где я был однажды у него в гостях, я больше нигде в Прибалтике не был, поэтому с интересом рассматривал фотографии Талина и Каунаса. Я отметил:

– Пап, у тебя прекрасные художественные фотографии.

Они профессионально сделаны!



– Вы правы, Сережа… – Заметила Мария. – Я давно советую Михаилу Платоновичу начать рисовать: у него такой тонкий вкус, он так любит живопись, особенно импрессионистов. Почему бы ни попробовать? Так, для себя… А вы рисуете? – Спросила она меня.

– Когда-то папа устроил меня к учителю рисования, но я быстро бросил – глупый был. А вот теперь очень хочется попробовать!

– Я уверена, что у вас у обоих должно хорошо получиться! Сережа, почему бы вам с папой как-нибудь не порисовать на природе? У нас тут прекрасные Левитановские места. Даже вид прямо с нашей лоджии изумительный – берёзы, берёзы, берёзы…

После обеда мы посидели немного, поговорили о живописи и поэзии. Мария восхищалась стихами моего отца, как мне показалось, вполне искренне. Стало уже резко темнеть, я заторопился домой. Папа сказал, что проводит меня до автобусной остановки. Мария, держа Дарью на руках, напоследок сказала:

– Сережа, приезжайте к нам еще, и жену свою привозите. Приезжайте в любое время и с ночевкой. Но уж непременно приезжайте на Новый Год. У нас тут изумительно!

Я поблагодарил ее и обещал приехать. Когда мы уже были в дверях, Дарья вдруг разревелась, спрашивая Марию, почему я не хочу жить с ней… Папа успокоил ее, сказав, что скоро я опять приеду и буду гостить дольше.

Папа мне сказал, что он очень переживал все эти годы из-за того, что между нами не было совершенно никаких контактов. Он рассказал, как Ксения разыскала его и как он попросил ее быть "парламентером".

До меня многое стало постепенно доходить. Одно сомнение порождало другое. Я начал прозревать… Мне стало горько, что мама меня обманывала. Зачем? Ведь я ее стал бы любить еще больше, если бы она не мешала общению моему с



отцом! Эх, мама, мама!.. Что ж ты наделала? Ты лишила меня и отца радости общения в течение стольких лет…



Мария. 1955, 9 ноября

Приезжал Сережа… Славный мальчик, хотя сначала

чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Ну, да это понятно, столько лет не видеть отца!

Он так на меня недружелюбно посмотрел в первый момент, что я поняла, что он прошел через все испытания

"психологической войны". Надо будет завоевать его сердце,

размягчить, рассказать ему, какой у него замечательный отец.

А как счастлив Михаил! Он буквально светится радостью. Он ведь так ждал этой первой встречи и очень переживал. Но я уверена, что все наладится! Да что я говорю! Уже и так все прекрасно: отец обрел сына и сын обрел отца – это настоящий праздник.

Я вот только никак не могу понять, зачем Екатерине нужно было все это делать? Сохранить сына? Ну, а разве сейчас она не ставит под угрозу свои отношения с Сережей? Дай-то Бог, чтобы у него не ожесточилось против нее сердце: ведь мать есть мать, никто никогда ему ее не заменит…



Сергей. 1956, 1 января

На празднование Нового года к папе мы с Людой

приехали с утра 31-го числа. Опять дверь открыла приветливо улыбающаяся Мария:

– Проходите, проходите! Милости прошу! Михаил Платонович вот-вот придет: он побежал в институтский распределитель за полагающимся "новогодним пайком" – дефицитное шампанское, копченая колбаса, сыр и еще какая– то невидаль…

Они познакомились с Людой. Мы разделись и прошли в комнату. Скоро в дверь кто-то забарабанил ногой.

– Это мои дети пришли с гулянья! – сказала Мария и побежала открывать дверь.



В двери появился высокий симпатичный парень, а с ним снежный ком, который топал ножками и радостно верещал. Мария отряхнула Дарью, стряхнула веником снег с валеночек, раздела ее, и та, разгоряченная с малиново– красными щеками, с криком: «Селёза!» бросилась ко мне. Я подхватил и закружил ее по комнате так, что валенки разлетелись в разные стороны под ее пронзительный хохот. Потом она с любопытством подошла к Люде:

– Здваствуй! – Сказала она. – А ты кто?.

– Я жена Сергея, Люда…

– Знасит, моя новая сествитька?

Мы, засмеявшись, согласились. Тут подошел Олег и мы с ним по-мужски крепко пожали друг другу руки. Красивый, высокий для своих лет парень, с добрыми ироничными глазами.

Некоторое время спустя, появился и папа с грудой пакетов в руках. Он проскользнул на кухню, оставил там все пакеты и, не раздеваясь, подошел к нам с Людой.

– Значит, вы – Люда? А я Михаил Платонович.

Остальные все уже знакомы.

Только после этого он подошел ко мне и крепко-крепко меня обнял. У меня опять навернулись слёзы радости, но я, конечно, сдержался. Сегодня было гораздо проще это сделать, чем в первый раз.

Опять был обед, опять на столе появилась бутылка армянского коньяка, в которой я узнал ту самую, недопитую на Октябрьские праздники бутылку. "Вот так алкоголик!" – Подумал я про себя.

Налили рюмки. Опять папа произнес тост. На этот раз он встал, окинул всех нас взглядом и опять очень коротко, как всегда сказал:

– Провозглашаю этот тост за воссоединение моей семьи, нет, НАШЕЙ семьи!

У всех невольно заблестели повлажневшие глаза. А Даша, сидевшая на коленях у Марии захлопала в ладошки и громко закричала: «Ув-в-а-а-а!»



После обеда все занялись своими делами: папе, как всегда, нужно было что-то срочно напечатать, Сережа побежал к друзьям по соседству, Люда с Дарьей вешали на елку последние еще не повешенные игрушки. А мы а Марией пошли на кухню покурить, закрыв дверь, чтобы дым не шел в комнаты.

Мария очень много меня расспрашивала про мою жизнь, про Люду, про Людиных родителей, про то, как мы с Людой познакомились. Мои ответы она выслушивала внимательно, понимающе кивая головой. Сказала, что ей очень понравилась Ксения, что они почувствовали сразу же симпатию друг к другу. Но при этом не было ни одного скользкого вопроса, ни одного комментария по поводу старой жизни папы. Мне это очень понравилось. Образ "хищницы" растаял в моем сознании полностью…

Мы закурили по второй сигарете. В это время в стекле кухонной двери показался папа. Я помахал ему рукой и показал сначала пальцем на часы, а потом растопырил пятерню. Он понял, что минут через пять мы придем. Мы продолжили наш разговор. Я себя чувствовал очень комфортно. Мария вызывала у меня все больше и больше симпатий. Я начал понимать, почему ее выбрал папа.

Потом мы встретили Новый год, шепотом прокричали

"ура" после боя курантов, чтобы не разбудить Дашу, которая совсем недавно только угомонилась. Легли мы где-то коло двух. Олег уступил нам с Людой свою комнату, а сам устроился на диване в столовой. Хорошо, все-таки, иметь большую квартиру!

Когда мы легли, Люда сказала мне:

– Хороший у тебя папа! И мачеха у тебя неплохая…

– Ну, какая она мне мачеха? Она уж по возрасту скорее старшая сестра. Да и ведет она себя без всякого выпендрежа…

– А как же так вышло, что ты не получил от отца ни одного письма за все эти годы? Кто мог это сделать? И главное – зачем?

– Кто, кто… Дед Пихто! Давай спать.






Михаил. 1956, 21 января

Сегодня день рождения Марии. Даже трудно поверить,

что мы женаты всего два с небольшим года! Столько событий, столько переживаний, что кажется, что мы живем друг с другом целую жизнь. Все, что было до Марии, было будто не со мной.

Конечно, умом я не простил двойного предательства Павла и Катерины, но это теперь где-то далеко, и совсем меня не волнует. Я только иногда с ужасом представляю, а что было бы со мной, если бы не Мария? Собственно, что значит,

"что было бы"? Да ничего не было бы, меня не было бы, вот,

что было бы!

Сегодня я принес огромный букет белых роз. Я знаю, что Мария очень любит цветы, а особенно розы. И это теперь у нас традиция: каждый день ее рождения – букет белых роз, хотя среди зимы найти такое и невероятно трудно – только у заезжих кавказцев, которые и сами-то, по-моему, перекупают их в подмосковных оранжереях. А каждое седьмое число – в день "микро-юбилея" нашей свадьбы – тоже букетик, хотя и поскромнее.



Минуты высших наслаждений Ты каждый вечер даришь мне И на стене мелькают тени,

Как крылья бабочек в огне.

И мы горим и не сгораем,

Чтоб завтра снова жить, горя… Адам и Ева скучным раем Пренебрегли совсем не зря!



Павел. 1956, 18 июля

Мы втроем – Катя, Павлик и я – отдыхаем на Кавказе.

Елена Степановна не в лучшей форме, поэтому мы попросили ее сестру Прасковью приехать на время нашего отпуска из Заволжска. Сергей на все лето командирован в Ленинград: там идут испытания какой-то военной системы, которую разрабатывают в почтовом ящике, где он работает. Поэтому Люда жила летом у нас, поскольку она была в декретном отпуске: у нас телефон, так что, если понадобится всегда можно позвонить.

И вот вчера я зашел на почту, как всегда, идя с пляжа. Катя с Павликом пошли домой. Получаю срочную телеграмму от Люды: "ЕЛЕНА СТЕПАНОВНА СКОНЧАЛАСЬ СЕГОДНЯ ТЧК ПОХОРОНЫ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ ТЧК ЛЮДА".

Я долго колебался, не решаясь показать телеграмму Кате. Конечно, мать – это мать, но мы всего провели десять дней на юге. За жилье уплачено вперед.

Я решил сказать Катерине о телеграмме завтра утром. Но с утра сегодня я не решился, а опять зайдя на почту, сделал вид, что только-только получил телеграмму.

Катя заплакала, сказала, что надо ехать в Москву. Но потом вдруг сказала:

– Но чем мы можем помочь? Да и билеты поменять трудно – телеграмма-то не официальная. Да я и все равно уже не успеваю на похороны… Как-то все глупо… Я же ведь тетю Пану из Заволжска вызвала специально вызвала, да и Люда там… Может, Сережу вызовут из Ленинграда… А ты, Павел, что думаешь?

– Я не знаю… Но телеграмму мы получили. Нужно что-

то решать и сообщить в Москву, едем или нет.

– Ну, телеграмма могла и не придти, или ее могли не в тот ящик на почте положить… Не на ту букву, например…

– Значит, молчим, как будто ничего не знаем, да?

– Ну, а что ты предлагаешь?

– Катя, я не знаю. Это твоя мать, тебе и решать…

И вот опять обман… Как я устал чувствовать этот постоянный гнет неправды, как он мешает жить!




Сережа. 1956, 21 июля

Вчера после работы я получил телеграмму от Люды:

"СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ ТЧК УМЕРЛА ЕЛЕНА СТЕПАНОВНА". Я тут же помчался на Московский вокзал, купил билет на "Красную стрелу". С билетами в день отъезда было туго, пришлось впервые в жизни купить билет в

"буржуйский" СВ. А на вечер у меня был давно уже куплен билет в Ленинградскую филармонию на "Реквием" Моцарта.

После суеты с билетом на Москву, до меня только уже в зале филармонии дошло, какая трагедия произошла в моей жизни: я потерял человека, которого любил больше всех в моей жизни. Бабушка была мне самым близким человеком. Она много мне рассказывала о своей жизни, беседуя всегда, как со взрослым. От нее я узнал массу библейских притч, она воспитала во мне христианский дух, хотя я так никогда и не смог принять идею Христа как Божьего сына – это всегда казалось мне нарочито притянутым за уши. Она и сама верила в Бога своеобразно: она относилась к Богу как к высшей силе, которая творит не только добро людям, но и много зла. Она приводила примеры этой несправедливости Божьей, который забрал преждевременно ее мужа, был так несправедлив к родителям моего отца. Но при этом она говорила мне: "Но то, что творит Бог – это на его совести. А ты, несмотря ни на что, должен творить добро. Бери пример со своего отца: он хоть и неверующий, но истинный христианин". Так я и не понял зачем же нужен Бог, если ты сам решаешь, что надо творить добро и любить ближних. Разве это не есть естественный закон нормального человеческого общежития?

Одним словом, бабушка моя была человеком, который учил меня добру и любви к ближнему.

Я сидел в полумраке зала, все эти воспоминания проносились передо мной, музыка надрывно рыдала, и я беззвучно плакал вместе с ней. Слезы стекали по моим щекам. Руки были сцеплены до боли…

Из Филармонии я по Невскому пошел на вокзал.

Время еще было. Был теплый июльский вечер, который своим



ветром ласкал и пытался меня утешить… В голове продолжали звучать пронзающие душу Моцартовы звуки…

Сегодня, когда я приехал домой, дверь мне открыл Гурий Владимирович Ласточкин, единственный, которого смогла разыскать Люда по телефону. В плотно зашторенной комнате молча сидели у открытого гроба Люда и Прасковья Степановна. Откуда-то лилась тихая всепроникающая музыка. Оказывается Гурий, ожидая меня, поставил "Реквиемом". Я подумал: что за сверхъестественное совпадение?.. Не знаю…

К концу дня приехали и Ксения с Виктором. Телефона у них не было, а срочную телеграмму от Люды они получили только вчера вечером.

Гурий отозвался на Людин звонок сразу же и еще вчера вечером, бросив все, примчался. Он успокоил Люду и отослал ее на время похорон к родителям: не дай Бог переживания спровоцируют преждевременные роды. Оставив с покойницей тетю Пану, сам он окунулся с головой в похоронные дела. Когда наступила ночь, он послал тетю Пану отдыхать в

другую комнату, а сам сел около гроба и при свечах просидел всю ночь.

Вот и сегодня я едва уговорил его хоть немного отдохнуть после тяжелого дня и бессонной ночи. Он долго сопротивлялся, но как только сел в кресло – заставить его лечь было невозможно – тут же уснул глубоким сном праведника.

Наступила моя пора ночного бдения. Ксения с Виктором тоже присоединились ко мне. Ксения все время тихонько плакала, а Виктор, обняв ее за плечи, беззвучно ее успокаивал…



Катерина. 1957, 1 января

Вот и очередной Новый год наступил… Провели мы его

с Павлом вдвоем, если не считать Павлика. Друзей у Павла на работе практически нет, хотя относятся к нему сослуживцы неплохо. С соседями контакты как-то не наладились. Только Сергей с Людой забежали где-то пол-одиннадцатого на десять минут, выпили с нами по бокалу шампанского за уходящий



год и помчались справлять Новый год со своими институтскими друзьями.

Сережа с Людой после рождения дочки живут у ее родителей. Люда было заикнулась, что, может, после смерти мамы они смогут остаться у нас, но я была категорически против: ведь когда-то и нам с Павлом пожить надо одним! Я прямо так ей и сказала. На следующий же день, когда я вернулась из магазина, то нашла записочку от Сергея:

"Спасибо за все. Не смеем более мешать своим присутствием.

С."

Конечно, как-то плохо все получилось, но они молодые, им проще – у них все утрясется!

Люда тут однажды проговорилась, что они с Сережей довольно часто ездят к Михаилу. Я знаю, что у него молодая жена, говорят красивая и с хорошим характером. А чего ей быть с плохим характером? С двумя детьми, ни кола, и двора, а подцепила такого мужика! Да она на него молиться должна – вот тебе откуда и хороший характер!

И вот сидим мы с Павлом за кое-как накрытым праздничным столом, хотя стол ломится от всяческой снеди. Вот уже по телевизору показывают Спасскую башню… "С Новым годом, дорогие товарищи! С новым счастьем!"

Ну, а как насчет старого счастья? Было ли оно? Я всю жизнь металась в поиске этого счастья, думая, что вот-вот это счастье и вырастет, как гриб после дождя… Но вот уже сорок шесть… Больше того, что имею, уже больше не получу от жизни. Настала пора терять, а не находить. А много ли я имею? Счастлива ли я?

Да какой смысл задавать себе все эти вопросы? Надо жить! Я получила, наконец, к чему стремилась в молодости. То это или не то, к чему я рвалась – какая теперь разница: время вспять не повернуть…



Сережа. 1957, 30 августа

Моей дочке, Свете, исполнился годик. Мы сейчас с ней

одни: Люда загремела в туберкулёзный санаторий в Аразиндо,

в бывший царский дворец, построенный для одного из



наследников, страдавших чахоткой. Врачи сказали, что это надолго, может быть, месяца на три.

Живем мы все там же, у Людиных родителей: на тамошних восемнадцати квадратных метрах появился еще один жилец – наша дочка. Можно было бы, вроде, рассчитывать на расширение и получение маленькой квартирки, но по иронии судьбы, в очередь на улучшение жилищных условий ставят только тех, у кого меньше трех квадратных метров на человека, а у нас площадь 18,3 на шесть человек! Какие-то сотые доли мешают…

Жизнь у меня не из легких: утром надо Свету отвезти в ясли, после работы забрать, потом нянькаться, читать книжки… Конечно, без тещи я бы, наверное, не выжил: она и готовит, и стирает, и со Светкой много времени проводит…

На беду, в яслях Света подцепила стоматит: болезнь весьма неприятная. Участковая врачиха выписала "синьку" – противный кристаллический порошок ядовито ультрамаринового цвета. Дать такую гадость собственному ребенку, не испробовав его на себе, я не имел никакого морального права. Рассудив, что моя доза должна быть раз в пять выше, чем детская, я проглотил пять порошков. Губы, язык у меня стали темно синими, зубы – голубыми, но жив остался. На работе надо мной потешались, но к самому факту жертвенного эксперимента отнеслись с уважением и интересом.

Вечером в кухне меня случайно встретила соседка и попросила больше не выливать чернила в унитаз, поскольку они оставляют плохо смываемые синие следы… Я страшно смутился и объяснил, что я не выливаю чернила, а… писаю ими. Действительно, после моего эксперимента с глотанием порошка я дня два писал темно синими чернилами, которыми хоть авторучку заправляй!

Соседка безудержно хохотала аж до слёз… Вот так мы и живем: трудно, но весело!



Михаил. 1957, 23 октября

Мы живем уже почти три года в Ногинском

Академгородке. Мне нравится работа здесь: в спокойном академическом ритме мы решаем интересные и полезные для промышленности проблемы. Мне даже нравится, что мы живем не в самой Москва, а в городке-сателлите. Даже улица у нас называется "Березовая аллея"… Квартира наша на первом этаже, но это даже хорошо: перед окнами нашей квартиры Мария устроила настоящий цветник: здесь есть все

– и кусты шиповника, которые служат одновременно живой колючей оградой от незваных гостей, и многолетние и однолетние цветы, и аккуратненькая травка, как на английском газончике. Только-только сошли хризантемы, хотя и не без помощи "пиратов", вторгшихся в наши владения за соблазнительными осенними цветами. А по весне у нас расцветают и маки, и анютины глазки, и всевозможные маргаритки…

Одним словом, живем мы, как в раю, не хватает только Древа познания, но оно нам и не нужно: Адам с Евой давным– давно съели свое яблоко!

Я никогда не думал, что возможен такой необычный сплав небесной светлой любви и простой земной радости плоти. Теперь я понимаю, что одно без другого, по меньшей мере, убого!

Луна. Цветы. Мерцанье свеч.

Твои глаза… Твои ланиты… И волосы твои обвиты Вокруг твоих покатых плеч.

Мерцанье свеч. Цветы. Луна.

И рук волнующих извивы.

И в темноте едва видна

Ты вся изгибом дивной ивы…

Луна. Мерцанье свеч. Цветы.

Ланиты, волосы и плечи…

Всё в этом мире – только ты!



И пусть всю ночь пылают свечи!






Сережа. 1957, 20 октября

Сегодня я со Светланой пошел к своему школьному

другу, Лене в тот самый дом, где и я когда-то жил. Иду я по лестнице на третий этаж, несу Свету на руках, и вдруг… Навстречу мне спускается Алла!

Я, как всегда, застыл, как вкопанный, сердце мое заколотилось почти так же, как в давние детские годы! И опять я бы так и не вымолвил слова, если бы не она.

– Здравствуй, Сережа! Это твоя дочка такая большая?

– Да, Алла, ей уже годик.

– Как ее зовут?

– Светлана…

– Красивое имя… А какая симпатюшечка!

– А у тебя, я слышал, сын уже большой, ему около

пяти?

– Да, пять с половиной… Ну, я бегу! Мне нужно очень

многое успеть сделать. Очень было приятно тебя встретить,

Сережа. Пока!

– До свиданья, Алла!

Вот тут я понял, что не зря говорят «Первая любовь не ржавеет»: столько лет прошло, а в груди еще смятение живет!. А Алла – молодец! Она повела себя так, будто мы всю жизнь были самыми лучшими друзьями и не виделись каких-нибудь пару недель! А может, тогда, в далеком-далеком детстве, мне не казалось, что между нами натянута какая-то ниточка, а может, она действительно была?..



Михаил. 1959, 18 августа

Сережа со своими приехал сегодня на мой день

рождения: сегодня вторник, поэтому они с Людой ушли с полдня с работы, а на завтра взяли отгул. Мария испекла традиционный яблочный пирог – она восстановила старую



семейную традицию семьи Макаровых, за что я ей бесконечно благодарен. Собственно, она все делает так, что у меня постоянно поддерживается повышенное настроение. Я обо всем этом рассказал Сереже с Людой, что им очень понравилось: они тоже решили завести какие-нибудь свои традиции. Тогда Мария рассказала им о том, что мы с ней каждое седьмое число отмечаем «месячину» нашей свадьбы. Это вообще привело ребят в восторг.

С легкой руки Марии, мы с Сережей начали рисовать. Он, правда, когда-то еще в школе учился частным образом у учителя рисования, но дальше этого не пошло. Нужно сказать, что те уроки не прошли все же даром: у Сергея хорошая композиция рисунка, умело подобранная цветовая гамма, поставлена рука. Я же леплю все, как попало, по наитию. Спасает общая культура и любовь к импрессионистам: много насмотрелся, что-то запало в память, но вот техники явно не хватает, поэтому я обычно предпочитаю копировать, а не рисовать с натуры.

Когда Сергей приезжает, мы уходим из дома где– нибудь перед обедом часа на два порисовать, а в основном, чтобы пообщаться, поговорить по душам. Так же было и сегодня.

Мы опять рисовали "на пленэре": вдали через речку виднелась убогая подмосковная деревенька. А у меня почему– то перед глазами всплыл образ одной из картин моего любимого Мориса Вламинка, которая мне нравится больше всего: броские красные крыши под тревожным свинцовым небом… Я рисовал, а в голове слагались стихи.




Вьется дорога. В небе душно. Тревога!.. Тревога Закралась в душу…

Рвутся деревья Ветвями все выше. Вдали – деревня



С красными крышами.

Незряче, слепо Свинцовое небо. Лишь света полоска Надеждою броской…




Сережа. 1959, 18 августа

Сегодня мы втроем, Люда, Света и я, поехали к папе на

день рождения. Свете уже около трех. Они очень интересно общаются с Дашей, которой уже почти шесть лет. Света бегает за Дашей хвостом, слушается ее, как старшую, а может, даже еще лучше. Мария смотрит на них со свойственным, наверное, только женщинам, умилением. Она часто играет с ними, а Свету она покорила своим вниманием и лаской: как только та появляется в доме, Мария хватает ее на руки, кружит по комнате, целует в животик, чем вызывает приступы звонкого безудержного хихиканья Светы.

Когда Даша увидела Свету первый раз, то спросила Марию: "Это моя новая сестренка?" Мария сказала, что Света моя дочь, а поэтому она Дашина племянница. Даше долго объясняли, что это значит. Выслушав все, в конце концов, она заявила: "Не хочу, чтобы Света была племянница. Пусть будет моя сестренка!" На этом все и договорились.

Я с каждым визитом к отцу все больше и больше не понимаю, зачем мама пыталась отторгнуть меня от него. Ведь я не стал бы ее любить меньше, если бы общался все это время со своим отцом. А так, когда я понял, что она делала, у меня возникает только чувство горечи…

Как благодарен я Ксении за то, что она вернула мне

папу!

Как-то Люда по простоте душевной стала рассказывать

папе что-то про мою маму. Он при всей своей деликатности прервал ее: «Я ничего не хочу слышать об этой женщине…» Я его хорошо понимаю, хотя для меня мать есть мать! Я люблю маму и многое ей прощаю, даже то, что она сделала по отношению ко мне, пытаясь разлучить меня с моим отцом.



Она хотела заменить его на суррогатного отца в лице дяди Павла, чтобы потом счастливо жить в этом фальшивом выдуманном мире… Мне порой становится ее даже жалко: ведь все, что она делает, показывает, что она глубоко несчастный человек, хотя сама себе никогда в этом не признается. А может, это такая форма счастья? Кто знает, что такое счастье? Оно ведь у каждого свое!

Часа за три до обеда мы с папой пошли порисовать вдвоем. Мы так делаем почти каждый раз, когда я приезжаю, потому что есть вещи, о которых мы не можем говорить, не будучи одни. Спасибо Марии: это была ее идея сделать из нас

"художников". Ясно, что художники мы никакие, но порисовать для души приятно.

Обычно мы вспоминаем разные смешные эпизоды из прошлой жизни, когда я был еще маленьким. Но сегодня он заговорил о другом. Он сказал, что ему нравятся наши дружеские и очень теплые отношения между мной и Марией. А потом рассказал, что она фактически спасла его в очень трудный момент его жизни, когда он почувствовал непереносимую тяжесть одиночества и никчемность жизни:

– Я был на грани отчаяния. Жена меня предала с моим родным братом… И ты молчал, не отвечал на мои письма. Это было тройное предательство… Именно в этот трудный период своей жизни я встретил Марию и полюбил ее, хотя она была замужем. Я догадывался, что ее личная жизнь не совсем благополучна, но мы просто вели переписку, которая поддерживала во мне хоть какое-то желание жить.

Но потом я понял, что остался один на один с жизнью, которая не нужна ни мне, никому. Я ждал очередного дежурства по училищу, чтобы совершить последнее в своей жизни должностное преступление… Ты же знаешь, за что меня уволили из Военно-воздушной академии? Там я нарушил армейский устав, напившись пьяным при исполнении обязанностей. Сейчас я говорю о другом виде преступления: я хотел воспользоваться огнестрельным оружием, чтобы свести счеты с жизнью…

Я принял твердое решение, но тут на следующий день пришло письмо от Марии, в котором она написала, что



развелась с мужем… Она так и не знает об этом! Я не хочу ей об этом говорить: у нее такая тонкая, я бы даже сказал хрупкая структура психики, что я боюсь, что она будет слишком сильно переживать за прошлое! Ее начнет мучить мысль, а что могло бы произойти, напиши она письмо, скажем, на три дня позже?

Она, например, до сих пор без содрогания не может вспомнить о том, как однажды Олег чуть не попал под поезд. Это было лет десять назад, а у нее и теперь глаза наливаются слезами, когда она вспоминает этот эпизод. И мне стоит больших усилий успокоить ее.

Мы стояли с папой на берегу речушки, какого-то притока Пахры, и рисовали подмосковную деревеньку, разбросавшуюся на другом берегу. Погода была немного пасмурная, моя палитра была подстать серому небу и блеклым краскам. Когда мы кончили рисовать и собрались домой, я посмотрел на картину папы: у него было нарисовано тревожное небо, затянутое тучами, которых на самом-то деле, когда мы рисовали, и не было, а крыши домов были пунцово– красные, будто черепичные, а не унылые серые…

Я подумал: а может, так и надо рисовать? Рисовать не то, что видишь, а то, что чувствуешь в данный момент? А может, дело не только в этом: ведь мой отец пишет стихи, а это означает определенный склад души.



Михаил. 1960, 18 августа

У меня сегодня юбилей – мне пятьдесят лет. Пятьдесят

лет, а жизнь только началась! Сегодня опять собрались всей семьей: Мария с Дашенькой, Сережа с Людой и Светой. И Олег приехал из Ленинграда, где он учится в Техноложке. Приехала и Ксения с Виктором, но они рано уехали, поскольку завтра рабочий день, а им добираться – к черту на рога.

Олег приехал к нам на неделю. Он сейчас живет в Ленинграде у своего отца, который оказался очень порядочным и глубоко интеллигентным человеком. Мы



познакомились с ним, когда Олег еще жил с нами, и тот приехал навестить своего сына.

И вот сегодня опять все в сборе! И главное – Мария рядом, согревающая своей любовью мою душу.

Воистину жизнь у меня счастливая и полнокровная,

какую я бы хотел пожелать всем-всем!.

Я постепенно утопаю в счастье…

Писать стихи нет видимых причин.

Я стал к весне как будто бы причастен, Ответствен стал за то, куда бегут ручьи, Как светит солнце, набухают почки, Щебечут птицы, и цветут цветы…

За то, чтоб ты меня любила очень,

Так, как любить умеешь только ты…



Сережа. 1960, 2 сентября

Сегодня я опять поехал к Лёне и около дома встретил

Аллу, шедшую с намотанной на руку авоськой – наверное, за хлебом. Она шла глубоко задумавшись, никого и ничего не замечая вокруг. Я не стал отрывать ее от ее мыслей своим здоровканьем.

Лёню я не застал, поэтому опять вышел на улицу и стал прогуливаться вдоль дома. Вдруг я увидел Аллу опять, входящей в дом, действительно, с парой батонов в авоське.

Она быстро скрылась за дверью подъезда.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю