Текст книги "Семейная сага"

Автор книги: Игорь Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Это было так неожиданно! Втайне я мечтала, конечно, о том, как мы с Арсением поженимся, но все это было для меня далекой и сладкой сказкой, не более. Выбора у меня не было, вернее, выбирать мне было не нужно: жизнь с Арсением

– можно ли мечтать о большем счастии?

Мы поженились. Об Италии речь уже и не шла. Началась моя счастливая жизнь. Я любила моего Сеничку, как кошка. Может, в том и была немного моя ошибка: те, кто беззаветно любят, рискуют получить обидное разочарование в верности супруга.

Так случалось несколько раз и со мной. Арсений был яркой личностью, красивым мужчиной, женщины висли на нем гроздями. Нетрудно и искушению поддаться! Несколько

раз так и случалось, но он после этого буквально приползал на коленях, молил прощения, каялся, клялся, что это больше никогда не повторится… Наступали блаженные дни примирения, Сеня был идеален – внимателен, нежен, предупредителен… Прямо-таки медовый месяц наступал вновь!

А потом, где-нибудь через полгода-год – очередная пассия, очередное падение и очередные его слезы раскаяния в мои колени. Я его каждый раз прощала. И не по этой обычной бабьей расчетливости, что, мол, другого такого не сыщешь. Нет, я просто не мыслила себя без него, да и знала, к тому же, что и он меня любит беспредельно и сам же страдает от своей ветрености.

Потом началась Германская война… Но не она оказалась опасной для нас, а революция и все, что начало твориться по всей стране. Ведь Сеня был "попович", то есть сын священнослужителя, да еще царский офицер к тому же с фамилией – Белый! Офицер Белый – ясно, что белый офицер! А для таких не было ни суда, ни следствия.

Ему его армейские друзья посоветовали на время исчезнуть с глаз власть предержащих. Прятала его я в подполе. Как кто к дому приближается – я его тут же посылаю в подпол, а крышку закрываю половичком, будто и нет ничего. Соседи обо всем знали, но никто властям не выдал нашего секрета. Оставались таки порядочные люди! Арсений страсть как не любит вспоминать это время…

Но вот однажды пришли солдаты, которые были в его подчинении в царской армии, сказали, что они, мол, выбрали

"Николаича" себе в красные командиры, хотят его видеть и просить стать ними, а за него они готовы головы свои положить, но в обиду его не дадут. Я сказала им, приходите завтра в это же время, я Арсения вам сыщу и приведу. Ведь не могла же я его при них из подпола вызволять!

Ну, так вот всё и утряслось. Стал он снова на легальном положении. Как-то обошлось все: ведь против красных он никогда не выступал, солдаты все были за него горой, да и репутация его как офицера была высокая.

И зажили мы трудной, но уже спокойной жизнью. Кончились наши страхи да опасения. Ведь власть страшней врага: враг виден, да с ним и биться можно, а супротив власти не попрешь, как говорится. Помотало нас немало: направили его с его частью в Узбекистан. Трудно было: Катюшка совсем малая была, но было нам вместе хорошо. Потом не без приключений вернулись домой, в Заволжск…

А тут теперь эта напасть – болезнь легких. Не зря чахоткой называют – вон как, родимый, чахнет. Я все, что могу, делаю: сало с рынка, молоко с медом, молоко с маслом. Иной раз так и кажется, что вот-вот и на поправку дело пойдет. Надеюсь, надеюсь… А что же еще и делать-то? Только что и остается, что надеяться да молить Господа о милосердии…

ВРЕМЕНА ГОДА: Юность

Какое еще время года воспето поэтами больше, чем весна? Весна – это начало жизни. Весна – это первые зеленые побеги. Весна – это время первой любви.

Начало жизни… А помните, эту печальную мысль, высказанную, видимо, чересчур уж пессимистически настроенным человеком: первый шаг ребенка – это шаг к могиле…

Впрочем, постойте, г-н Пессимист! Что же по-вашему получается, что лучше этому ребеночку и вовсе не делать первого шага? Лучше так и оставаться "Вечным Ничем"? Да вы спросите любую тварь Божью, хотела бы она не появиться на свет только потому, что когда-то ей суждено сгинуть навеки? Нет, нет и нет! Каждый, появившийся на этом свете, цепляется за эту подаренную судьбою жизнь и ни за что добровольно ее не отдаст! Только люди, с их слишком уж развитой психикой, способны на акт самоуничтожения, да и то лишь в истерическом припадке или под гнетом непомерной душевной депрессии. А уж возьмите даже ничтожную букашку какую, либо птичку малую или рыбешку незаметную – все они рвутся в любых обстоятельствах хоть на миг еще, а продлить тот самый путь, начатый с первого шага, с первого шевеления крыла или плавника…

Так что – да здравствует весна! Да последует за ней и лето и осень и зима… Но ведь сейчас-то это весна! Вот и живите, вот и наслаждайтесь!

Конечно, у людей чувственных весна может вызвать некоторые грустные ощущения. Но вовсе не из-за страха какой-то там эфемерной смерти. Это просто состояния ожидания чего-то большого, теплого, что вот-вот наступит…

Но вот на улице становится теплее, солнце светит увереннее и ярче, с крыш по сосулькам стекают слезы, из-под снега по краешкам тротуаров несмело появляются первые, еще не окрепшие, ручейки, на деревьях уже заметно набухают почки… Снег сходит довольно быстро. И вот уже пробивается первая травка, распускаются первые листочки, даже воробьи начинают чирикать как-то иначе, и теплый весенний ветерок шевелит на голове волосы, либо – у кого оных не наблюдается вовсе – просто ласково поглаживает лысины…

Говорят, что где-то есть страны, где не бывает весны вовсе: там просто круглый год весна. А хорошо ли это? А где же чудо бабьего лета? А что же это за осень без свинцового, затянутого тучами неба из которого льет, как из ведра? А что же это за время Крещенских морозов, когда ты можешь ходить в рубахе без рукавов? Не кажется ли жителям сих стран, что время остановилось? А каково жить в остановившемся времени? Не скучно ли?

А вот русская весна, особенно в средней полосе, очаровательна! Дети радостно шлепают по лужам своими галошами, все еще надетыми на валеночки. Да-да, вот так стоят посреди лужи и топают ногой, заливаясь смехом и заливая окружающих прохожих брызгами серовато– коричневатой весенней воды. Другие, постарше, наклонившись стайками над бурными ручейками, пускают спичечки-"кораблики" по весенним потокам, наблюдая, чей же фрегат достигнет первым водосточной решетки. А из водосточных труб вода хлыщет с позднего утра до раннего вечера, пока легкий морозец опять не схватит на крышах не дотаявший снег.

На лицах прохожих невольно расцветают улыбки, люди готовы, как в старину селяне, говорить каждому прохожему "Бог в помощь" и желать добра. Правда, лишь готовы, но не говорят, то ли потому, что не верят в то, что Бог может помочь, то ли уже по городской привычке не лезть к незнакомцу с распахнутой душой.

А потом, когда снег сойдет совсем, оставшись иногда до середины мая только лишь в лесных овражках, начинается пора зеленого буйства природы. Деревья покрываются листвой буквально за считанные деньки. Все звенит, благоухает, ослепляет глаз…

Как хороши, как чарующи эти быстрые весенние перемены! Разве не в этом смысл всей жизни, чтобы моменты нашего пребывания на этой грешной, но вечной Земле отличались бы один от другого: чтобы день сменял утро, а вечер сменял день, а потом наступала бы ночь, а потом пять утро; чтобы за весной следовало лето со своими прелестями, чтобы оно сменялось осенью, которая, умирая, переходила бы в зиму со своими радостями и, конечно же, с ожиданием новой весны… Разве не в этом? Разве не в этом?..

Но все же весна имеет свой особый знак – знак надежды. Если ты юн, то тебе кажется, что ты все смеешь, всего можешь достичь. Если ты стар, то тебе кажется, что впереди еще о-го-го сколько всего интересного предстоит.

И даже если ты очень-очень болен, весной в тебе просыпается радость оттого, что удалось дожить еще до одной весны…

Да, весна – это начало года. И как во всяком начале, в ней же заложен и будущий конец года. Но ушедший навсегда год продолжается новым, впервые появившимся годом… И так

всегда… И конца в этом мире вовсе нет – один день сменяется другим днем, один год сменяется другим годом, одна жизнь сменяется другой жизнью.

Зацвела весна с рассветом!

Но пройдет, пройдет и это…

В этом мире все не вечно.

Только время бесконечно.

Михаил. 1928, 13 марта

Это такое удивительное чувство – постоянная мысль об

одном человеке, постоянное восхищение им, постоянное желание его видеть. Наконец-то мы с Катей видимся почти каждый день, мы проводим довольно много вечеров вместе, гуляем, я рассказываю ей то, что я прочитал, о чем думаю, а еще читаю ей свои новые стихи. Мне хочется писать стихи про нее, про мою любовь к ней, но для этого нужны какие-то особенные слова. Пока я пишу про свои внутренние настроения, описывая только природу.

Я люблю весну, но именно самая ранняя весна, март порождают у меня какое-то тревожное чувство. Я заметил это свое состояние уже давно, еще когда был совершенно неспособен анализировать свои мысли и чувства. Вот и сейчас, казалось бы, все у меня хорошо, просто чудесно! Вот уж правда – моя Катерина это "луч света в темном царстве"! Но даже и сейчас у меня психика подспудно чем-то угнетена… Но я знаю, вот увижу Катю, и все развеется, все пройдет.

А стихи… А стихи они почти всегда грустные получаются. Ведь это же не в барабан стучать на демонстрации!

Вчера опять что-то грустное пелось внутри:

Серый март. Серое небо. Серый снег…

Мне почему-то плохо бывает именно по весне.

И я боюсь, боюсь заранее

Весны такой предтечно ранней.

Как такие грустные стихи Кате показать, и не знаю… Но скоро, скоро, – я знаю, – пройдет эта моя меланхолия. Вот зазеленеет все, зацветет, и у меня на душе все развеется!.. Вот даже уже сегодня все видится светлее и радостнее, чем вчера:

Весна сегодня очень ранняя – Февраль морозами не пожил. И получаем мы заранее

То, что могли бы много позже. Уже и в марте солнце греет, Все крыши изошли слезами.

И оттого еще скорее

С дороги талый снег слезает.

Наклюнулись на ветках почки, Не веря в мстительную вьюгу. Того гляди, по небу точки Далеких птиц потянет с юга…

Это уже можно и Кате показать, да вот увижу я ее, к сожалению, только послезавтра…

Катерина. 1928, 15 марта

"Мой" пришел сегодня какой-то особенно грустный. Я

уж даже спросила, ты чего? Он стал что-то говорить про сезонную депрессию, про то, что весной многим бывает плохо.

Мы уж с ним почти полгода гуляем, а он все будто боится меня. Идем рядом, так даже под руку меня не возьмет, будто я заразная какая. Конечно, с ним интересно, он много знает. А читает столько, сколько у нас, наверное, мальчишки

в классе и вместе взятые не читают. Стихов много знает и даже сам их пишет. Читает мне иногда свои стихи, хотя и волнуется очень, как будто в любви признается.

За все это время ни разу меня не обнял, а уж чтобы поцеловать!.. Он, по-моему, даже не знает, что это такое. Правда, я и сама-то только с Анатолием целовалась по– настоящему. Ведь с этими сопляками-одноклассниками, когда в фанты играли, это же не в счет.

Вспоминаю я иногда Анатолия, и что-то под ложечкой посасывает… А ведь вроде твердо для себя решила – разбитые горшки не склеишь! И чего дурень спешил? Чего дров наломал? Но руки его под коленками моими, когда он меня с лодки подхватил, до сих пор ощущаю с каким-то трепетным волнением…

Ну, да ладно, и этого замороженного Мишу разморожу!

Он мне сегодня свой стих про раннюю весну читал. Мне кажется, что стих хороший. Но мне, честно говоря, и школьные-то стихи поперек горла… Совсем замучили своими:

"Мороз и солнце, день чудесный!.." или "Гляжу, поднимается медленно в гору…" Ну, и что об этом писать? Я никому не признаюсь, но стихи я не люблю.

Вот Флобер, Стендаль, Мопассан!.. Вот это да, это – жизнь! Тут и любовь, и страдания – все такое, от чего сердце замирает. Да и читается взахлеб!

Нет, Миша, конечно, очень парень хороший: деликатный, образованный, но уж чересчур недотёпа! Иногда ведь и обнять меня можно, и поцеловаться можно… Что же, мне и тут верховодить надо?

Но он мне нравится все больше и больше! Может, он и есть моя судьба?

Михаил. 1928, 20 апреля

Ну, вот, весна в разгаре! Солнце! Солнце! Вся хандра,

как испарилась! День сегодня был просто изумительный!

Катя сказала мне, что очень уж я грустные стихи пишу.

Но вот весна в разгаре, и на душе становится легче, дышится

вольготнее, и грустные мысли отлетают прочь. Сегодня я ей прочел вот это стихотворение.

Кончается апреля прелесть,

Весна шагнула за порог.

И по полям, от солнца прелым,

Дымится струйками парок.

Грачи по пашне гордо бродят, Себя неся, как франты фраки. И будто холод с гор доходит, Когда спускаешься в овраги.

Там рыхлый снег лежит устало. Лишь он – непрошен и заброшен, Весенней пылью запорошен…

Кругом уже весна настала!

Мы с ней сидели на моей любимой скамейке в парке, откуда далеко-далеко видна Волга. Когда я кончил читать стихи, она, поглядев на меня какими-то необычными глазами, произнесла:

– Мишенька, голубчик! Как здорово! Я прямо картинку вижу… И про грачей во фраках – здорово! Мишуня, прочитай это еще раз!

Я никак не могу привыкнуть, к тому, что она меня ласковыми именами называет. Иногда она произносит их без особого смысла – ну, идем мы разговариваем о чем-то, и эти ласковые имена как бы ничего особенного и не значат. А сегодня она еще так на меня посмотрела!

Она положила свой локоть мне на плечо, и я почувствовал тепло ее упругой груди. Я прочел стихотворение еще раз… И тут!.. Она развернула меня к себе и поцеловала меня в губы… Я крепко ее обнял, прижал к себе и ответил ей долгим-долгим поцелуем…

Я понял, что у любви есть и другая сторона – не только слияние душ, но и слияние тел. Она положила мне голову на

грудь, и мы долго-долго сидели так. Я сидел тихонько, не шевелясь, будто боялся ее спугнуть. Только держал ее крепко-крепко, как если бы кто-то хотел ее у меня отнять.

Я не знаю, сколько мы так просидели. Уже начало смеркаться. Катя опять посмотрела на меня своими светящимися глазами, улыбнулась, потянулась ко мне, и мы еще раз поцеловались. Потом мы поднялись и тихо побрели в сторону дома. Она держала меня под локоть и склонила голову мне на плечо. Такого я никогда не испытывал! Это были мгновения, ради которых стоило жить…

Я понял, что такое любовь. Это именно то состояние души, когда ты готов отдать за любимого человека все на свете. Мое сердце, моя душа ликуют оттого, что моя любимая рядом. Что может быть лучше единения помыслов, настроений и устремлений! Я люблю Катеньку, люблю ее безмерной любовью! Я счастлив…

Катерина. 1928, 20 апреля

Сегодня я решила растопить лед между нами с

Михаилом. Я уже так не могу: разговоры, разговоры, разговоры… Он специально что ли меня доводит до какого-то безумия? Сегодня опять сказал мне, что у него есть новые стихи для меня. Конечно, это приятно, что тебе пишут стихи. Вон Наташке ее Анатоль небось стихов не пишет – кишка тонка! Эх, коли можно было б Анатолия с Михаилом перемешать вместе и разлить по двум разным сосудам… Вот, наверное, вкусный напиток получился бы!

Мы с Мишей пошли вечером на его любимую скамейку в парке. Место, действительно, очень красивое. С высоты обрыва простирается вправо и влево Волга. Далеко внизу видна пристань и тот причал, где мы брали лодку с Анатолием. Люди едва видны, как муравьишки – маленькие, ничтожные…

Мы сели, я положила руку на спинку скамьи, а Миша,

будто боясь меня коснуться, сидел как статуя. Он начал читать

стихи. Голос у него красивый, читает он хорошо. Не подвывает, как волк на луну, что делают наши школьные

"поэты" на вечерах самодеятельности. Да и стихи у него несравненно лучше, на мой взгляд, – настоящие.

Прочитал мне Миша свой стих, я ему положила руку на плечо, прильнувши к его спине. Чувствую, что он весь прямо дрожит! Я попросила его прочесть стих еще раз. Он прочитал сильно волнуясь, и я поняла, что он уже мой. Я за плечи повернула его лицом к себе и поцеловала в губы. Тут он уже не смог удержаться, какой-то мешавший ему и сдерживающий его барьер в нем сломался. Он обнял меня и поцеловал меня долгим и нежным поцелуем.

О, это было нечто! Таким поцелуем меня еще никто не одаривал! Тут было все – и страсть, и нежность, и восторг!

Одним словом, растаял мой девственник! Я расслабилась и положила ему на грудь свою голову. Его грудь была, как одно большое сердце, гулко колотившееся в мое ухо. Мне было очень приятно.

Он обнял меня и держал крепко-крепко, не меняя позы.

Так мы долго сидели, молча. Мне с ним было так спокойно!..

Стало темнеть. Я подняла свою голову, посмотрела на него снизу верх, улыбнулась ему… Он нагнулся ко мне и порывисто поцеловал. Потом мы встали и побрели домой. От неподвижного сидения у меня затекли руки и ноги, поэтому теперь их приятно покалывало, когда кровь возвращалась на место.

Я, кажется, начинаю понимать, что такое любовь. Тело мое наливается каким-то неодолимым желанием, истомой. И все это рвется наружу, навстречу любимому человеку… А Мишу я начинаю любить… Он такой хороший!

ПРИТЧА О ПРОРОКЕ: Встреча с Магдалиной

… Оставив Назарет, пришел Пророк в Капернаум приморский, что на берегу моря Галилейского, и

поселился в нем. Городишко небольшой, зеленый,

проживали в нем в основном рыбаки да торговцы.

Проходя однажды близ моря, увидел Пророк двух братьев Симона и Андрея, закидывающих сети в море, ибо были они рыболовы.

– И много ли рыб выловили вы? – спросил их Пророк.

– Да не скажем, что много, но и что мало сказать не можем: по способностям нашим…

– Идите за мною и сделаю я, что вы будете ловцами

человеков.

Поразили братьев слова те, Симон уверовал незнакомцу сразу же, а Андрей последовал безгласно за

братом старшим, хотя и невдомек ему было, что значило

ловить человеков и зачем их ловить. И, оставив сети свои,

пошли они за Пророком. И нарек Пророк Симона Петром,

что значит "камень", ибо вера его была тверда.

Идя далее, увидел Пророк других двух братьев, Иакова и Иоанна, брата его, в лодке с отцом их, Зеведеем, починивающих сети свои. Призвал Пророк и этих братьев, и они тотчас, оставив лодку и отца своего, последовали за ним.

И ходили они по всей Галилее, и учил Пророк в синагогах, а также исцелял он всякую болезнь и немощь в людях. И пошел о нем слух по всем окрестным царствам, и приводили к нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и он исцелял их.

Исходила от Пророка сила необыкновенная, слова его душу пронзали, оставляя след вечный. И увидевши, его с

первого же раза люди верили ему и шли за ним безропотно и без колебаний душевных. И следовало за

ним множество народа из Галилеи, и Десятиградия, и

Иерусалима, и Иудеи, и даже из-за Иордана.

И взяв учеников своих, взошед Пророк на гору, сел на камень, и когда сел, приступили к нему ученики его, и он отверзши уста свои, учил их заповедям, исполнение которых приведет их в Царствие Небесное: не убий; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; люби ближнего твоего, как самого себя…

И слушали его ученики и дивились, откуда в нем сила такая и убежденность берутся и сколь разумны речи его.

И поставил из них двенадцать, чтобы с ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов. Двенадцати же учеников имена суть сии: первый Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его; Иаков и Иоанн Зеведеевы, коим Пророк нарек имена Воанергес, то есть

"сыны громовы"; Филипп и Варфоломей; Фома и Матфей-

мытарь; Иаков Алфеев и Леввей, прозванный Фаддеем; Симон Кананит, прозываемый Зилотом, и Иуда Искариот, который – по преданию – и предал Пророка.

И более всех лелеял Пророк совсем юного еще

Иоанна, поскольку светел тот был и чист душою. И Иоанн любил Пророка, как брата своего старшего, и разрешал

ему Пророк возлежать рядом с собой и преклонять голову

курчавую его на грудь свою. Но и все остальные ученики были для Пророка, как братья, хотя видел он и

греховность некоторых помыслов их, и дела не всегда

праведные, но прощал им все за ту веру, которую они имели в него и в его учение.

И так шествовал Пророк вместе с мытарями и грешниками по всей земле Галилейской, а фарисеям и книжникам, вопрошавшим, хорошо ли, что он ест и пьет с

такими людьми, отвечал: "Не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Пришел я призвать к покаянию не

праведников, но грешников".

Многих калек поставил Пророк на ноги, многих от падучей исцелил, слепых прозревал, плюнув им в очи,

даже умершего воскресил, сказавши: "Не почил он, а заснул сном глубоким. Велю тебе, человек, встань и иди!"

И встал тот человек и пошел, ибо велика была в Пророке сила творить добро.

А до кого не спускалась милость Пророка, тот

прикасался сам к краю одежды его и исцелялся этим.

И вот остановились Пророк с учениками в доме одном на отдых и на ночлег, а в доме том проживали сестры

Лазаря, оживленного Пророком после смерти. Одна из них

– старшая, которую звали Марфой, тут же начала трапезу готовить для странников, а младшая, звали которую

Магдалина, подошла к Пророку и, разбив алавастровый

сосуд с миррой из нарда чистого, возлила ему на голову, а потом, разув ноги его, стала их мазать маслами благовонными да миррой, втирая их в иссохшую кожу ног

его и отирая ноги его своими волосами. И дом наполнился благоуханием от мирра. Разомлел Пророк, прикрыл глаза, а Магдалина продолжала нежно втирать масла ему в ноги от пальцев до щиколоток, от щиколоток до колена, от колена и выше…

Пророк речи ласковые стал говорить Магдалине, а та,

сидя у ног его, ловила каждое его слово. Марфа же,

подошед, спросила Пророка:

– Пророк! Или тебе нужды нет, что сестра моя праздно внемлет словам твоим, а я одна забочусь об угощении

вам, странникам? Скажи ей, чтобы помогла она мне!

Ответил ей Пророк:

– Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, Магдалина же, сестра твоя, ублажает душу

мою. Не хлебом единым…

– Да и не тебе одному она ублажает и душу, и тело своими ласками… Да поди, едва ли не каждый Божий

день! Да и не кается никогда перед Богом…

Тут отвечает сестре Магдалина:

– А что мне каяться, ведь не ворованным – своим торгую. А коли Господь сотворил меня женщиной, то мне на роду написано с мужчиной быть. Не греховным содомством занимаюсь я, нечего меня и корить.

И сказал Пророк:

– Не тронь ее, Марфа. Искупила она грех свой добротой своей, отпускаю ей…

И сказала Марфа на то:

– А ты кто такой, коли грехи отпущаешь? Не тот ли

Богов сын, которого пришествия ждут все?

И ответил Пророк:

– Ты сказала, не я сказал…

И тут опять Магдалина не удержалась, добавила:

– А коли Господь хочет, чтобы продолжался род людской, который бы его прославлял да молился на

него, то благословить он должен сами грехи

детозачатия и деторождения. Без оных изойдет род человеческий до полного исчезновения, а то ли воля

Господня?..

Посмотрел на нее Пророк, поглаживая свою бороду, и сказал Магдалине, чтобы шла она с ним и с его учениками вместе, но держалась бы чуть в стороне, поскольку не

пристало женщине быть мужчинами окруженной у всех на виду.

Потрапезничал Пророк с учениками своими, и стал на ночь укладываться.

И прошла ночь, и настало утро. Пророк с учениками

встали и пошли. И Магдалина встала за ними и пошла,

скромно потупив очи долу.

И пошли они дальше ловить человеков в сети Божии. И Магдалина ходила с ними.

Михаил. 1928, 28 апреля

Вчера произошло страшное: у Кати умер папа… Она

прибежала к нам часов в шесть вечера, вся в слезах, неспособная произнести ни слова. Моя мама как-то сразу все поняла, обняла ее и стала успокаивать, говоря какие-то добрые, ничего не значащие слова и гладя ее по спине. Я конечно тоже сразу же понял, что произошло. Спазм перехватил мое горло, а глаза сами собой налились невольными глазами.

Я принес стакан холодной воды, Катя выпила его, стуча зубами по краю стакана будто ей было смертельно холодно. Потом она рассказала, что она услышала звук упавшего тела, и вбежавши в комнату, где лежал отец, увидела свою маму, лежавшую на полу в беспамятстве. Она метнулась к маме, подтащила ее к кровати и уложила на нее. Потом она подошла к отцу, чтобы поправить одеяло и только тогда поняла, что он умер… Она не знала, что делать, к кому обратиться, а потому прибежала к нам, самым близким для нее знакомым соседям…

Моя мама быстро распорядилась, приказав нам с Катей бежать к сестрам Елены Степановны – а было их четыре, все младшие – и сообщить им обо всем. Сама она пошла на квартиру Белых, чтобы быть с Еленой Степановной. Павла она послала за врачом, чтобы тот пришел засвидетельствовать смерть Арсения Николаевича.

Мы с Катей помчались по сестрам Елены Степановны.

Ближе всех жила Прасковья, тетя Пана. Она, как только

узнала о смерти Арсения Николаевича, запричитала по-бабьи, но очень делово собралась и почти бегом направилась к Белым. Потом мы нашли остальных сестер – Нюру, Клаву и Глашу. С последней, самой младшей из сестер, мы побежали вместе к Белым домой. Когда мы прибежали, все уже были в сборе, врач уже побывал. Моя мама и Прасковья, как самые старшие, занимались подготовкой похорон. Тело покойного уже обмыли, одели в самый хороший костюм.

С Еленой Степановной, по обе стороны от нее, сидели Нюра и Клава и как-то пытались ее утешить. Елена Степановна сидела отрешенная, с лицом без всякого выражения и только тихонько покачивала головой, будто поддакивая кому-то.

До Кати опять дошел ужас всего произошедшего: она беззвучно зарыдала и ткнулась лицом своим в мою грудь, обвив меня своими руками. Я обнял ее, гладил ее по плечам, по волосам. У меня самого готовы были вырваться рыдания, но я знал, что должен держаться.

Это странное ощущение чужой смерти… Кажется, что твое сопереживание даже чрезмерно: вроде бы умер чужой человек, ну, не такой уж чужой, но все же чей-то отец, а не твой. Но глядя на чужие страдания, сам начинаешь ощущать почти что свою вину: вот кто-то дорогой и близкий собравшимся людям умер, а ты живешь. Я знаю, что многих этот страх чужой смерти даже отдаляет от друзей и близких. Многие после чьей-то смерти боятся ходить в дом, где жил этот человек, навещать его близких: не знают, что сказать, как себя вести. Так проходят первые дни, недели… А потом, чувствуя, что что-то безвозвратно потеряно в отношениях, люди боятся переступить ими же самими созданный порог.

Я помню это по себе. Мой близкий друг и одноклассник, Вадим Опекунов, в доме которого я бывал и где меня всегда привечали, утонул в заволжских озерах, попав, как говорили, на холодный родник, отчего случился спазм сердца. Я был на похоронах, видел безутешную мать и сгорбленного от горя отца Вадима. Я побоялся подойти к ним с соболезнованием, которое казалось мне неуместным и даже безжалостным… И потом я не ходил к ним, боясь собой,

живым, напомнить им о погибшем сыне и снова всколыхнуть боль их утраты. Но однажды кто-то из друзей моих, посещавших изредка родителей Вадима, сказал мне, что они спрашивали про меня, почему я пропал и не показываюсь у них… Я смалодушничал и опять не пошел к ним. Так и жил я с чувством вины перед родителями Вадима и страха встречи с ними, пока не встретил однажды на улице отца Вадима, который позвал меня зайти к ним ненадолго.

Это был удивительный визит, мне его не забыть никогда. Мать Вадима, открывшая дверь, обняла и поцеловала меня, как родного сына, ввела в гостиную, как все называли еще по старой памяти общую комнату, не имевшую с настоящей гостиной ничего общего: там стояла и кровать, и платяной шкаф. Меня усадили за стол, на который вскоре мать Вадима подала роскошный по тем временам чай: с куском черного хлеба с маслом да несколькими кусочками колотого сахара.

Начался разговор, вернее, рассказ отца и матери Вадима о своем сыне. Они взахлеб вспоминали какие-то трогательные и смешные истории, которые приключались с их сыном, перебивали друг друга. Говорилось это так легко и непринужденно, будто Вадим просто куда-то отлучился и вот– вот вернется, а мы сидим и просто ждем его.

Помню, как мать его сказала:

– Я счастлива, что Вадим был, что он порадовался жизни, хоть и недолго. И нам с мужем он принес столько радости, что без этого его краткого пребывания на грешной нашей Земле мы бы чувствовали себя пустыми и никчемными людьми… А так, он у нас был. И память о нем согревает нас, она всегда с нами. Она источник нашей гордости и даже радости: у нас был такой сын… – И помолчав, она добавила. – Жаль, очень жаль, что слишком рано его Бог прибрал… Правда, Бог редко думает о родителях тех, кого он забирает к себе, а зря! И вообще это как-то не по-божески, когда дети уходят из жизни прежде родителей…

Я, в Бога не верующий, и не понял – всерьез или же с сарказмом это было сказано. Но я понял глубокую мудрость родителей Вадима: их любовь к сыну победила мрак темных воспоминаний о его смерти. Вадим остался жить в них, в их сердцах, в их памяти… Может, это и есть жизнь после смерти?

После этого я часто заходил к родителям Вадима. А на его день рождения нас – его бывших одноклассников – приходило несколько человек. Это были незабываемые вечера, на которых царил дух жизни, вечной жизни, жизни, несмотря ни на что…

Но вернусь я к нашим печальным событиям. Разошлись все довольно поздно. Младшая из сестер Елены Степановны, Глаша, осталась с ночевкой, чтобы не бросать сестру и свою племянницу одних в эти скорбные часы.

Сегодня рано поутру все сестры Елены Степановны собрались опять. Пришли и мы с моей мамой. Катина мама была все такой же отрешенной, пыталась что-то делать, кому– то помогать. Ее оберегали, кто-нибудь постоянно был с ней.

Когда кто-то сказал, что надо бы сходить уладить все похоронные дела, я с какой-то даже радостью вызвался помочь. Катя тоже решила пойти со мной, хотя я ее и отговаривал, зная, что процедуры предстоят не очень-то приятные. Но ей, видимо, тоже было тягостно оставаться дома среди снующих туда-сюда тетушек.

Мы сходили оформить по медицинскому заключению и по паспорту Арсения Николаевича свидетельство о его смерти, потом пошли на кладбище. Благо там работал в конторе все тот же знавший еще моего отца старикан, звали которого Филиппыч. Тот вспомнил меня, узнав, в чем дело, приласкал добрым словом Катеньку и принялся за оформление похоронных бумаг.

Как ни странно это выглядит для работника похоронных дел, Филиппыч совсем не пил. К тому же он и не мздоимствовал, что делало его белой вороной среди остальных кладбищенских хищников. Все остальные же только и думали, как бы урвать побольше за любую кладбищенскую услугу, заломить невероятную цену, понимая,

что человек в несчастье не сочтет возможным торговаться и сбивать назначенную сумму.