Текст книги "Семейная сага"

Автор книги: Игорь Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

У меня появился братишка. Очень забавный, ему уже

скоро полгода, но он уже и сейчас, хотя и совсем крохотный,

но человечек. Очень смешно улыбается. Я с ним много вожусь, и мама не нарадуется, глядя на нас вдвоем.

А вот от отца своего я уже не помню, когда и последнее письмо получил… Я недавно написал ему коротенькое письмецо, спрашивая, почему он мне ничего не пишет. Убегая в школу, я попросил маму отправить его, поскольку дома не было марок. Она все равно собиралась на почту за чем-то и обещала все сделать. Но пока – ни ответа, ни привета.

Странно получилось, что после того, как у меня образовался второй "папа", мне взгрустнулось по родному отцу. Ведь для меня он был не так уж и плох. Ну, то, что было у них с мамой – это их личное дело. Я уже достаточно

взрослый, чтобы это понимать. Но мне с ним было хорошо: он со мной много занимался, гулял, рассказывал интересные вещи. Да и вообще, мне кажется, что он меня очень любил! Что же произошло? Вот мама говорит, что у мужчин нет сильной привязанности к детям. Может, она и права: вон дядя Павел к Павлику относится как-то холодновато: ни понянчит, ни погукается…

Но что же мне-то делать? Я должен с ним напрямую выяснить наши отношения! А может, подождать?.. Представляю себе такую картину: вот станет он старым, больным, никому ненужным, тогда я приду тогда к нему и скажу: "Папа, это сын пришел к блудному отцу. Ты меня забыл, а я тебя все это время помнил. Давай опять станем отцом и сыном!"

Кстати, это он мне и рассказывал притчу про блудного сына. Он очень странный – в Бога не верит, а Библию знает от корки до корки. Он рассказывал, что его отец, Платон Андреевич, верил в Бога и даже служил кем-то в церкви. А

сам папа перестал верить в Бога, когда дедушку Платона забрали чекисты и расстреляли.

Михаил. 1953, 12 января

Как только стало известно, что я развелся и живу один,

на меня стали буквально вешаться бабы. Мне все это даже

противно: мне никто не нужен, а уж тем более эти молоденькие хищницы. Я их даже побаиваюсь: забеременеет нарочно, куда потом деваться? Поэтому я веду себя так, как наверное ведут себя импотенты: со всеми веду себя достаточно свободно, но дальше определенной границы – ни– ни!

Но, если сознаться, то если не душа, то тело требует кого-нибудь хоть изредка… Противно это, но что делать – жизнь есть жизнь.

Сошелся я с одной женщиной примерно моих лет, даже чуть старше. Зовут ее Галина, милая такая спокойная женщина, довольно начитанная, с ней и поговорить интересно. У нее приятное лицо, живые черные глаза, хорошая спортивная фигура.

Она в таком же положении, что и я: живет одна, сын уже взрослый, учится в Москве. Работает она в том же Авиационном училище, на соседней кафедре ассистентом. Мы и познакомились и сблизились с ней на работе. Но оба мы понимаем, что лучше всего отношения наши не афишировать, а не-то такую грязь разнесут, что потом никогда и не отмоешься!

Я живу в доме, где практически нет никого из училища: по просьбе начальника московской Военно– воздушной академии мне здесь предоставили "генеральские хоромы". Это делает удобным для Гали приходить ко мне вечером, а иногда и оставаться на ночь с тем, чтобы потом пораньше уйти домой, а оттуда уже на работу. Иногда, по выходным мы встречаемся с ней на вокзале и едем куда– нибудь подальше на побережье.

Нас обоих устраивают такие отношения. Кто знает, может это и перерастет когда-нибудь во что-то большее, хотя, честно говоря, я в это не верю. Я уверен, что любовь либо вспыхивает буквально с первого взгляда, либо никогда не наступает. Все остальное – союз от ума или, что хуже, брак по расчету. Ну, пожалуй, время для функционального брака по расчету, как некоего бегства от одиночества в старости, для меня еще не настало.

Больше всего мне нравится в наших отношениях с Галей, что мы оба не рассматриваем наши отношения как своеобразный трамплин к браку. Хотя возможно, я и ошибаюсь: ведь женщины гораздо более «домашние животные», чем мужчины.

Глажу бёдра твои точеные, Обнимаю за плечи гладкие, И глаза твои вижу чёрные,

Вижу всё… Но не вижу загадки я!

Слишком стали мы все учёные,

Ну, а значит, – немного гадкие.

С сердцем собственным разлучённые,

А на тело чужое падкие…

Было светлое, стало чёрное —

Уж какие там, к чёрту, загадки!

Где ж вы, чистые, утончённые?..

Где ж вы, строгие?.. Где ж вы, сладкие?..

Катерина. 1953, 27 февраля

Относительно быстро по нынешним меркам, Павел

получил отдельную квартиру в новом доме, построенном рядом с его предприятием. Он говорит мне, что очень помогло то, что в нашей семье появился новый жилец – Павлик. Наша комната сразу же стала "перенаселенной", и Павлу, как фронтовику, дали новую двухкомнатную квартиру ко Дню Красной Армии.

Но я-то думаю, что не это было главным во всей этой истории. Просто трехкомнатная квартира, в которой мы жили с соседями, очень удобная и расположенная в чудесном месте, очень понравилась, кажется, заместителю директора по кадрам. Ведь не только нам, но и остальным двум семьям, жившим в нашей старой квартире, дали отдельные двухкомнатные квартиры, а ведь у них-то ничего не изменилось!

Вот так и нам "перепало с барского стола"!

Елена Степановна. 1953, 10 марта

Ну, слава Богу, Катерина, кажется, угомонилась!

Конечно рожать почти в сорок – дело для женщины довольно сложное, но у нее все обошлось без осложнений.

Павлику – так она назвала сынишку – уже около года. Когда Павлу с Катей дали отдельную квартиру, они позвали меня к себе. Я согласилась: у Ксении Леночка уже подросла, там и без меня можно обойтись…

Сначала я помогала Кате с малышом, но потом у меня начались болезни: недержание мочи и общая слабость с головокружением. Так я из помощницы превратилась в обузу.

Катерина нервничает из-за этого, кричит на меня, что я за собой не слежу, что от меня пахнет… Павел молчит, он Кате и слова против сказать не может. То ли это любовь такая, то ли он бесхребетный…

Один Сережа ко мне ласков и внимателен, как всегда. Мне даже показалось, что он был просто счастлив, что я появилась в их семье. Люблю я его очень… А он даже, когда мы одни, опять меня "мамой" называет. Вспомнил!

Мы с ним вместе спим в маленькой комнате с отдельным входом в коридорчик. Дверь между комнатами Катерина заставила горкой с вновь купленным хрусталем, так что получилось две изолированных комнаты. Наконец-то она дорвалась до более или менее материально обеспеченной жизни. Правда, хрусталь этот, по-моему, еще ни разу не был в употреблении. Но смотрится красиво. Сейчас у многих стала мода на огромные настенные ковры, чешский хрусталь да китайский фарфор. Понятно: люди стали лучше жить, запросы повысились. Теперь уже настенный коврик с лебедями ни у кого не увидишь – "мещанство"! Ну, а что нынешние ковры да хрусталь только для серванта – не мещанство что ли?

Мне очень интересно узнать, как живет Михаил. Вот уж был человек с тонким вкусом! Часто вспоминаю его с благодарностью… Сколько он для всех нас сделал! Катя его как-то "святым" назвала, имея в виду его постоянное самопожертвование. А он ведь и впрямь святой – такой крест на себе тащил и еще радовался, что делает добро людям…

С Сережей мы много говорим по вечерам. Он мне вверяет свои тайны и мечты, понимает, что мне все можно излить и дальше никуда не пойдет. Да и куда может пойти? И я много ему рассказываю про свою жизнь, про родственников наших. Он слушает все, буквально затаив дыхание.

Вот кто бы взялся написать про все это! Тут такая бы

"Сага о Форсайтах" получилась, что Голсуорси и не снилась!

Ну, да кому мы интересны: провинциальные простолюдины…

Но за Катерину я искренне рада: теперь всё хоть благопристойно… Хотя то, что было, не забыть и не простить. Бедный Михаил! Дай ему Бог счастья, которого заслужил этот добрый и воистину святой человек!

Сережа. 1953, 23 июня

Вот и кончились счастливые школьные годы. Что там

ждет впереди? Куда идти учиться? Почему-то мысли о том, что надо идти работать, не возникает. Ведь если не учиться, то всю жизнь будешь делать что-нибудь рутинное, неинтересное. Но куда идти? На мехмат? Не настолько я люблю чистую математику. В физтех? Чувствую, что не потяну, там такие, как Ленька Мурза нужны. На журналистику? Там конкурс двадцать три человека на место, провалюсь…

А сегодня произошло большое событие в моей жизни, которого я ждал долгие годы! Прогуливались мы с моим школьным соседом по парте, Юрой Малышевым, по Петровской аллее и вдруг встречаем идущую нам навстречу Аллу! Если б не Юрка, то и на этот раз прошли бы мы с ней мимо друг друга, может, даже не поздоровавшись. А Юрка предложил ей "прошвырнуться" с нами до "Динамо" и обратно. Она согласилась и пошла между нами, взяв нас под руки.

Я не знаю, как только мое сердце не выскочило из грудной клетки! Она шла справа от меня, ее рука лежала около моего локтя. Я нес эту руку, как нечто очень драгоценное и хрупкое, как пушинку, которую может сдуть с моей руки малейшим дуновением ветра…

Итак, за девять лет моей безответной «немой» любви к Алле я впервые почувствовал ее руку, если не считать, конечно, той давней игры в «ручеек»! До сих пор я чувствую на сгибе своего правого локтя тепло от ее пальцев…

ПРИТЧА О ПРОРОКЕ: Воскресение

На Голгофе все стихло, все трое казненных, склонив головы, как бы скорбно смотрели вниз на землю со своих крестов застывшими глазами, в коих уже не было ни выражения ужаса, ни мольбы. Толпа все еще не расходилась, и римские легионеры преграждали подходы к холму.

Еще и до вечера было далеко, но вдруг внезапно закрылось солнце черным грозовым крылом. Резко

стемнело, и вдруг огненные зигзаги раскололи твердь

небесную с ужасающим грохотом. И следом за этим хлынул ливень, которого по силе не могли припомнить и старожилы. Оставшиеся зеваки понеслись, сломя голову, в сторону городских ворот. Легионеры с большим достоинством, но все же поспешая, быстрым маршевым шагом устремились за ними.

Один, никем из легионеров не замеченный, остался около крестов с распятыми – это был Иуда Искариот,

затаившись за одним из больших валунов. Когда скрылись вдали последние фигурки легионеров, Иуда скользя по

камням, падая и подымаясь, казалось придавливаемый ливнем к земле, достиг креста, на котором был распят Пророк. Подняв лицо навстречу струям вод, Иуда

вопросил: "Пророк! Я пришел… Слышишь меня?" У него вдруг промелькнула какая-то несбыточная надежда на то,

что Пророк и взаправду сейчас воскреснет и сойдет с креста.

Но эта тщетная мысль уже через мгновение покинула

Иуду. Он достал заранее припасенный нож и, разрезав на ногах и руках Пророка веревки, которые того держали на кресте, снял тело Пророка.

Иуда хорошо продумал свой план. После того, как

Пророк заявил ученикам своим о том, что он будет распят,

но воскреснет, Иуда решил, что он выкрадет тело Пророка после распятия и похоронит в одном ему ведомом месте. Он давно уже приметил глубокую расщелину в камнях большого холма по пути от Голгофы в сторону Гефсиманского сада. Тело, брошенное в расселину и засыпанное камнями, никем и никогда найдено быть не может. А горка камней, необходимых для надежного захоронения была им уже заготовлена.

Иуда нес тело Пророка в сторону найденного им места захоронения Пророка. Гроза все никак не унималась, идти

было трудно, ноги разъезжались, спотыкаясь о камни,

Иуда несколько раз падал. Но каждый раз, бережно подняв тело Пророка, продолжал идти дальше…

Вот уже показался и тот самый холм. Последний

земной путь Пророка приближался к концу…

Подойдя к расщелине, Иуда подтащил тело Пророка к расщелине и сбросил его туда. Из глубины донесся глухой

звук упавшего тела. Иуда, сдерживая рыдания, стал

таскать камни и бросать их в жадный зев расщелины.

После первых беззвучных бросков слышны стали удары камня о камень – тело погибшего Пророка было уже погребено под слоем камней. Но Иуда неистово продолжал засыпать расщелину заранее заготовленными каменьями.

Когда последняя дань была Пророку отдана, Иуда распрямился и только тогда заметил, что гроза прошла, небо просветлело, хотя и светилось еще последними лучами умирающего заката…

Иуда быстрыми шагами, не разбирая дороги, пошел прочь. Рыдания душили его… Он выбрался, наконец, на

дорогу, ведущую к городским воротам. Вот начался и его,

Иуды, последний путь на этой земле. И тут он почувствовал, что ему хочется верить в загробную жизнь, что ему хочется верить, что он еще встретится с Пророком…

Вдали одним черным контуром на фоне уже догоревшего заката возник Иерусалим. Выбрав стоявшее

чуть поодаль от дороги крепкое дерево, Иуда направился

к нему. Он достал из-за пазухи веревки, те самые веревки, которые он срезал с ног и рук Пророка, связал их вместе в одну. Проверив, прочно ли они связаны, он затем, залезши на дерево, привязал один конец веревки к толстой ветке, а

на свободном конце веревки соорудил петлю. Делал он все спокойно и рассудительно. Потом он достал мешочек с тридцатью монетами, которые он получил от Иерусалимского Первосвященника, и бросил монеты в придорожную пыль. В голове его пронеслась мысль:

"Может, кто-то найдя меня повешенным, а деньги выброшенными догадается, что я не предавал Пророка?" Но он тут же прогнал эту мысль и даже пожалел, что бросил деньги на видное место. Но уж теперь поздно. Нет, нет! По его плану для победы учения Пророка нужно, чтобы произошло именно то, что произошло: Пророк предан и распят, ночью он вознесся с креста, а Иуда– предатель повесился в раскаянии… Вот только эти

монеты! Зачем я их сгоряча выбросил, не подумав? Ведь это так нелепо – предать ради денег, а потом выбросить

эти деньги!..

Иуда надел петлю на шею…

Сережа. 1953, 25 июня

Сегодня я увидел себя в списке принятых на

радиофакультет Московского авиационного института. Вот так нежданно-негаданно, не терзаясь, куда же пойти учиться, я оказался в МАИ!

А дело было так. После выпускного вчера в соседней женской школе мы пробазарили всю ночь, выпили, конечно, хотя и вполне в меру, сходили с девочками на Красную Площадь, а где-то около шести утра, когда мы уже вернулись домой к моему школьному другу, Славе Протопопову, он сказал, что сегодня же утром он идет на собеседование в МАИ. Были мы оба золотые медалисты, и удачного собеседования было достаточно для зачисления в институт. МАИ казался мне вполне заслуживающим внимания – буквально в двух шагах от дома да к тому же и пойти за компанию…

Спросил я Славу, на какой факультет он собирается. Оказалось, на радиотехнический. И конкурс там высокий (значит, не самый плохой факультет).

Ну, радиотехнический – так радиотехнический! «Голос Америки» и Би-Би-Си слушал, ручки крутил, значит радио люблю… Авиационный? Ну, «первым делом, первым делом, самолеты, ну, а девушки, а девушки потом!» И какая вообще разница, куда?

Пришли мы на собеседование почти раньше всех, буквально прямиком с Красной Площади. Наступила вскоре и моя очередь. Как я уже сегодня выяснил у ребят, которые толпились у той же доски со списками принятых, попал я

вчера "на зубок" к самому декану факультета.

Собеседование шло весьма гладко, по крайней мере,

мне вчера так показалось.

– Почему вы решили поступать в МАИ?

– У меня отец связан с авиацией…

– Значит, потомственная профессия?

– В некотором роде… – Соврал я, поскольку мой отец всего-навсего преподавал в Военно-воздушной академии, но к авиации, кроме этого, никакого отношения не имел.

Видимо, было естественным, поступая на что-то об этом чем-то хоть что-то знать, что и привело к дополнительным вопросам.

– Когда и кто изобрел первый самолет?

– Можайский в 1840 году…

– Так-так… А кто и когда изобрел радио?

– Попов в 1911…

– Ну, ладно, товарищ Макаров, с историей все ясно… А по какой траектории полетит бомба, сброшенная с самолета, летящего горизонтально, прямолинейно и с постоянной скоростью?!

Ожидаемый ответ был: «По параболе», но золотой медалист сказал: «Ну, это надо подумать…», чем вызвал недоуменный взгляд экзаменатора.

А дело было в том, что в десятом классе у нас вел физмат кружок выпускник нашей школы тогдашний старшекурсник Физико-технического факультета МГУ Иридий Квасников. (Наградили же Квасниковы-родители

своего сынка причудливым «менделеевским» именем!) Он дал нам основы интегро– дифференциального исчисления и одним из детальнейше разобранных примеров было именно падение бомбы (а не идеальной материальной точки!): а тут и меняющееся с приближением к Земле притяжение, и сопротивление воздуха, зависящее от скорости, и прочие никому не нужные детали. Не помню, но возможно он и пример-то этот давал, чтобы показать, сколько факторов в принципе участвует в реальной задаче, но что почти все это на практике чушь собачья, не нужны они – достаточно знать параболу…

Одним словом, когда я минут через двадцать пришел к столу с моим решением, экзаменатор взял мой листок, изучил его, взглянул потом на меня поверх очков и пошел кому-то показывать, что я написал. Вернувшись он меня отпустил.

Когда я вышел, толпа страждущих и все еще ждущих решения своей судьбы, набросилась на меня: "Что спрашивали? Что спрашивали?" Я рассказал вопросы вместе со своими ответами. Оказалось, что Можайского я заставил изобрести самолет, когда тому было всего пятнадцать лет раньше, а зато Попов изобрел радио через пять лет после своей благополучной профессорской кончины…

Я был в полном нокауте. Я и сегодня-то пришел только за компанию со Славой… И вот на тебе – приняли!

Зато я понял, что уверенность в себе очень важна в жизни. Не зря говорят: нахальство – второе счастье!

Михаил. 1953, 25 августа

Только что в Талине закончилась конференция по

теоретически вопросам электротехники. Среди делегатов была красивая молодая женщина, на которую я тут же

"положил глаз". В ней было что-то тонкое и проникновенное, вдобавок немного грустное, как в Ботичеллиевой Афродите. Только волосы ее были не рыжие, как у той, а пепельно– золотистые…

Мы как-то случайно обменивались взглядами, а однажды мне даже показалось, что она слегка мне

улыбнулась. Я это списал на свое положение – известный специалист, руководитель секции.

Женщина эта с ее добрым и спокойным взглядом как– то сразу запала мне в душу. Опять пронзила меня какая-то неизбывная тоска, тоска по жизни, тоска по любви… Может, я просто изголодался по хорошему доброму отношению к себе? Но пора иллюзий у меня прошла, я понимал, что что-то прошло безвозвратно… Сердце заныло в какой-то тоске: вот есть же такие красавицы, но все уже разобраны, все чьи-то, а тебе на них только со стороны можно смотреть!

На следующий день, когда начали работать секции, эта умопомрачительная женщина подошла ко мне и представилась: "Мария Кастальская. Я выступаю на вашей секции. Мой доклад последний по очередности". Она была элегантно одета в строгий светло-бежевый костюм, удивительно сочетающийся с ее необычными пепельными волосами, небрежно разбросанными по плечам, хотя в этой небрежности виделся определенный замысел художника. Никакой косметики, кроме, возможно, слегка подкрашенных ресниц. А глаза!.. Серо-голубые, глубокие. Немного грустные, хотя они прекрасно сочетались с ее теплой улыбкой. Возникала какая-то загадочность… Ну, прямо тебе мои любимые ленинградские Сфинксы!

Походка спокойная, с достоинством, но без этих претензий на сходство с моделью. Но она ходила так, как не смогла бы ходить ни одна модель: грациозно и с огромным достоинством!

И вот ее доклад, последний на моей секции. Не знаю,

что меня дернуло за язык, но я сказал:

– А теперь, товарищи, с докладом выступит Мария Кастальская. Доклад ее, правда, несколько не по теме, но зато вы сможете либо немного отдохнуть, либо созерцать эту воистину красивую женщину.

Не знаю, куда меня понесло! Народ в зале одобрительно зашумел. Вышла Мария и с ироничной улыбкой произнесла:

– Я чувствую, что наш председатель секции слегка утомился. Со своей стороны, я полагаю, что если он и поспит на моем докладе, я в обиде не буду.

После ее доклада, я подошел к ней и начал сбивчиво и нелепо извиняться, сказав все же при этом, что я действительно давно не встречал столь привлекательных женщин. Она достала пачку сигарет, привычно щелкнув по дну пачки, выбила пару сигарет и одну из них предложила мне. Я отказался, сказав, что не курю. Пытаясь сгладить свою бестактность на секции, я пригласил ее в бар на легкий коктейль. И она согласилась!

Дело происходило в шикарной гостинице "Выйру", бар находился почти под крышей, откуда с высоты птичьего полета открывался удивительный вид на ночной город. Мы сидели за столиком для двоих, около окна, напротив друг друга. Тусклый ночничок на столе освещал только поверхность стола, покрытую светлой салфеткой. Нежные отражения света от белой скатерти, покрывавшей столик, ложились на шею и подбородок Марии. Перед нами стояли бокалы с каким-то замысловатым напитком.

У меня вдруг буквально вспыхнули стихи, стихи об этом красивом городе, стихи для Марии. Я взял меню и на обратной стороне застрочил строчку за строчкой. Мария смотрела на меня, ничего не спрашивая, понимая, что меня сейчас прерывать нельзя… Когда я кончил писать, она протянула свою руку, положила на мою и сказала тихонько:

"Прочитайте…", будто она знала, что это написано именно для нее. Я прочел:

Талин, Талин…

Крыши рыжи,

Небо, море – цвета стали.

Хлещет дождь седьмые сутки! Правда, редко в промежутки Что-то светит вроде солнца

Между тучами в оконце.

Море – серое, как небо. Небо – серое, как сталь… И плывет вся эта небыль Тихо в сказочную даль.

Будто древние фрегаты В тихой гавани стоят: Шпили крыш зовут куда-то

В моря даль, где тонет взгляд.

Черепица, черепица – Рыбой в красной чешуе… Никуда не торопиться… Всё лишь суета сует…

Давят древние оковы, Давит купол цвета стали. Спит в дожде средневековом

Дряхлый старец – Вана Талин.

Она почти шепотом поблагодарила меня

– Спасибо, Михаил, замечательный экспромт…

– Это написано для вас.

– Спасибо еще раз… А вы где-нибудь печатались?

– Конечно нет! Хотя у меня стихов понаписано много. И честно говоря, я все их коплю, даже ранние юношеские. Я к ним отношусь не как к творчеству, а как к дневниковым записям.

– Интересно бы почитать… Я не знаю остальных стихов, но если судить по этому, то вы вполне могли бы публиковать свои стихи…

Посмотрев на меня сквозь сигаретный дым она сказала:

– Забирайте меню с вашим стихотворением и пошли ко мне. Этот шедевр вы должны для меня переписать набело. А заодно выпьем по чашечке кофе, если не возражаете.

Мы вошли в ее номер, который оказался этажом выше моего. Мария вскипятила воду в стаканах своим дорожным кипятильничком, размешала в них по чайной ложке растворимого кофе и извинилась за отсутствие сахара. Мы

сели на краешек кровати и молча пили кофе, каждый думая о своём. Когда мы выпили кофе, я попросил у Марии чистый листок бумаги и, встав на коленки около прикроватной тумбочки, начал переписывать стих, внося на ходу некоторые поправки и устраняя стилистические погрешности. Когда я переписал стихотворение, она взяла листок и долго его читала, по-моему, перечитывая некоторые строки по несколько раз.

– Михаил, я завидую вашей жене белой завистью. Как это, наверное, здорово жить с талантливым человеком!

– Да я не женат, разведен… Ну, а насчет таланта… Во– первых, по отношению ко мне это преувеличение, а во– вторых, по-моему, счастье людей определяется чем-то иным…

– Я помолчал и добавил, – А вот вы действительно очень красивая а теперь я вижу еще, и очень тонкая женщина. И это важнее любого таланта!

– "Но я другому отдана…"

– "И буду век ему верна?"

Мы оба одновременно засмеялись этой внезапной шутке. Потом мы вышли на балкон, было свежо. Я набросил на нее свой пиджак, что она приняла без всяких знаков благодарности, будучи углубленной в себя. Я начал говорить ей, что я заметил ее с первого взгляда, что мне даже было досадно, что я такой старый, а она наверняка уже принадлежит другому человеку…

– Вы очень хороший человек, Михаил… Вы ведете себя совсем не как остальные… Подарите этот вечер мне, ладно? Только не надо вопросов… Может быть, когда-нибудь я вам все расскажу. Может быть…

Она погладила меня по щеке, и мы ушли с балкона…

Я не помню, кто сделал первое движение, кто сказал первое слово. Я был, как в бреду. Потом мы долго лежали в темноте, освещаемые только тусклым уличным светом.

Мария дала мне адрес своей подруги и сказала, что я могу на этот адрес посылать ей свои стихи, если захочу. Она будет их ждать…

Придя к себе в номер, я лежал и долго не мог заснуть.

Мне стало обидно, что в моей жизни всё, что мне нужно, всё

время проходит мимо меня. Вот и сейчас молодая, умная, обаятельная, красивая женщина поигралась со мной пользуясь своей безусловной силой надо мной. Да, наверное я еще один экземпляр в ее коллекции…

Она, наверное, лет на двенадцать-пятнадцать моложе меня. Уедет и забудет все. Я у нее просто очередной мелкий эпизод в жизни… А как бы я хотел дожить свою жизнь вот с такой удивительной женщиной! Но Богу – богово, кесарю – кесарево, а Платонычу – платоническое, как говорила моя дорогая Катя Буслаева!

Сережа. 1953, 5 сентября

Узнал я недавно, что буквально через год после

окончания школы Алла вышла замуж за выпускника Военно– воздушной академии. Для меня это был удар, но я быстро оправился, задав себе вопрос: а ты пытался за эти девять долгих лет хотя бы раз с ней заговорить? А на что ты надеялся?

Меня это известие сильно изменило. Будто какие внутренние оковы спали с меня. Пропало это чувство долга, запрещавшее мне нормально общаться с девчонками.

И буквально через пару-тройку дней у меня

"закрутился роман" с Людой. Это девушка из нашей же группы. Я как увидел ее, так понял, что это моя судьба. Похоже, что у меня опять любовь с первого взгляда. И она, похоже, меня сразу же приметила. А дело было так. Пришел я первого сентября записываться в институтскую библиотеку и брать учебники, а там очередина: всем знания нужны и непременно сейчас. Вижу, почти в самом начале очереди стоит симпатичная такая девочка с косичками. Я не долго думая, сделав вид, что запыхался от бега, подскочил к ней и сказал:

– Ох, слава Богу, вы еще не прошли! А я боялся!

Народ зашумел, завозмущался, что не видели мы, мол,

тебя. А на это им девочка с косичками отвечает:

– Да нет, он стоял, стоял! Передо мной стоял. Как только я подошла и встала за ним, он побежал, сказав, что скоро придет, да вот задержался.

Получил я свои книжки и дожидаюсь девочку с косичками. Вот и она отошла, идет в моем направлении. Я к ней пристроился:

– Спасибо вам огромное! Так выручили, страсть не люблю в очереди за колбасой стоять… А как вас, если не секрет, зовут?

– Не секрет: Людмила. А вас?

– Ну, естественно, Руслан!

– Правда?!

– Да нет, нет! Шучу, шучу! Сергеем меня величают. А

на каком вы факультете и в какой группе?

– На радиотехническом, группа Р-62.

– Надо же! И я на радиотехническом и группа тоже Р-62!

– Опять шутите?

– Да вот те крест, истинная правда!

– Ну, ладно, мне туда. – Сказала она, показав в неопределенном направлении, и пошла от меня. Видно было, что она мне не поверила!

Когда она увидела меня на первом собрании группы, то вся аж вспыхнула. Я ей подмигнул и с этого момента между нами натянулась какая-то струночка, которую мы с Людой оба постоянно чувствовали.

Оказывается, могу я и говорить с девочками и даже

"кадрить" их. Главное преодолеть страх и вести себя так, будто я на собеседовании: больше решительности, смелее говорить и, конечно, больше уверенности в себе.

Мария. 1953, 17 сентября

Живу я с Аркадием Кастальским, моим вторым мужем.

С нами же и сын от моего первого брака. Брак наш с Аркадием вышел как-то сам собой, даже почти без моего участия. Но все по порядку.

Первый мой брак был с однокурсником, Владимиром Коршуновым, с которым у нас была, как и полагается в том возрасте, пылкая любовь. Сына, Олега, я родила буквально на следующий день после защиты диплома: боялась очень, что от волнения разрожусь прямо на самой защите! После окончания института нас с мужем послали в Каунас в НИИ приборостроения, или сокращенно НИИ ПС. Народ работал в основном молодой, преимущественно холостой, поэтому название института острословы расшифровывали «НИИ Половых Сношений».

Владимир был парень видный, умный, общительный. Девочки сходили от него с ума. Будучи сам человеком очень интересным, он интересовался лишь интеллектуальными женщинами. Создавалось даже впечатление, что ему до женской внешности вообще нет никакого дела.

Когда мы иногда ходили в гости, попросив кого-нибудь присмотреть за Олегом, он мог простоять в стороне от танцующих с какой-нибудь такой замухрышкой, что все диву давались этому "физиологическому мезальянсу". В основном он уделял внимание несчастным женщинам, я бы даже сказала, "социально убогим". Меня эта его моральная

"благотворительность" беспокоила мало, я его ни к кому не ревновала: кто может ревновать мужа к страшилам– крокодилицам?

И вдруг, как гром среди ясного неба – в один из дней он заявил мне, что Анечка Бурштейн очень несчастный человек, он ее очень любит, а посему решил на ней жениться, разведясь со мной. Я была поражена: действительно, Аня была убогим человеком, ну, читала она много, но говорить не умела ни на какую тему да и страшна была, как смертный грех: как говорится, ни кожи, ни рожи.

Конечно, развод я ему дала, не раздумывая. А Владимир, как человек благородный, оставил мне квартиру. Правда его отец был директором соседнего института, поэтому даже в условиях дефицита жилья получить новое не было для него смертельной проблемой.

Жить с ребенком на зарплату мэ-нэ-эс, или, как у нас говорили, "мало нужного сотрудника", было трудно.

Алименты Владимир платил мизерные с такой же, как у меня, мизерной зарплаты. Но я выжила: как только отдала Олежку в ясли, начала подрабатывать мытьем полов в институте, а иногда и на квартирах сотрудников. Меня всегда при этом выручала моя подруга, Лариса, которую Олежек полюбил и не боялся с ней оставаться.

Вся жизнь проходила в ежедневной суете, было тошно жить, но гордость не позволяла мне опускаться: я следила за собой, одевалась по мере возможности, как говорят,

"простенько, но со вкусом". Однажды ко мне подошел симпатичный парень, немного цыганистого типа, который только недавно поступил на работу в соседний отдел. Представился и спросил меня, люблю ли я езду на мотоцикле. Вопрос был странный, если даже не глупый, все равно что спросить: а вы по вечерам не летаете на метле? Я хмыкнула и с насмешкой ответила: "Просто обожаю!" Он на это ответил:

"Значит, замётано? После работы я жду в вестибюле. А в обед сбегаю и принесу второй мотоциклетный шлем". Все было так неожиданно, что пока я собиралась с мыслями, чтобы опять съехидничать, он уже ушел в свой отдел. Ну, не бежать же мне за ним, чтобы сказать, что я пошутила!