Текст книги "Семейная сага"

Автор книги: Игорь Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

она назвала дурацким именем «Жорик», оторвался от стакана с пивом, поднялся и представился: «Семиногов!» Я чуть удержался, чтобы не упасть от напавшего на меня смеха: сменила Наташа Семиглазову на Семиногову! Уж хоть бы Осьминогова нашла… С трудом удержавшись, чтобы не расхохотаться, я ответил так же официально: «Макаров». Антракт подошел к концу, раздался первый звонок, я рванулся на свой третий ярус. Наташа успела мне прокричать вдогонку: «Мы тебя подождем у выхода!»

После спектакля, когда я вышел из Большого, то а ступенях меня поджидали Наташа со своим Жориком. Они, оказывается, живут совсем рядом, на углу улицы Горького и Страстного бульвара, в "Доме с балериной". Про эту скульптурную балерину на верхушке дома шутят, что Пушкин на своем пьедестале наклонил голову, чтобы не подглядывать ей под юбку. Ну, да чего не придумают столичные острословы и мастера злословия! К тому же, я думаю, что именно Пушкин в данной ситуации не потупил своего взора.

Как только я подошел, Наташа сказала: "Жорик, ты поезжай домой один, а мы с Мишей пойдем пешком и по дороге поболтаем: как никак почти двадцать лет не виделись!" Жорик со словами: "Честь имею" и козырнув как-то по– юнкерски, как в фильмах про революцию, пошел, не оборачиваясь, к ожидавшему его в отдалении черному ЗИЛу. Я так и не понял, кто он – киноактер или высокого ранга начальник. Но ведь не царский же офицер! Хотя вряд ли киноактер – при такой-то машине да еще с шофером!

Мы шли с Натальей по тихой, почти ночной Москве. Прохожих на улице Горького было мало. Она взяла меня под руку и прильнула ко мне. Мне стало, признаюсь, ужасно приятно, как в те далекие года!. Мы долго шли молча. Потом она сказала:

назад!

– Боже, как давно это было! Семнадцать лет тому

– По-моему, это было даже где-то в начале мая…

– Нет, Мишенька, это было двадцать восьмого апреля. Я тот день запомнила на всю жизнь… Какая я была тогда святая и чистая! Как и моя любовь к тебе…

– Наташа, ты для меня всегда была и навсегда останешься святой и чистой…

– И ты для меня, Миша… Ведь мы были первыми друг для друга… Впрочем, что значит "первыми", – вдруг взорвалась она. – Мы же не скаковые лошади на ипподроме! Ты для меня был единственным! И останешься навсегда единственным…

– Ну, что ты, Наташа…

– Да, да, да! Если бы ты сейчас предложил мне уйти с тобой, я бы ни на секунду не раздумывая, бросила бы все эти министерские коврижки, все эти никому не нужные лимузины, всю эту "светскую" суету… И ушла бы, ушла бы хоть на край света – в глухомань, в нужду… Лишь бы с тобой!

– Наташа… Я тоже часто вспоминаю про тебя… Видишь, даже встретились мы на Мусоргском, и это неспроста. Каждый раз – а хожу я на Мусоргского очень часто – я вспоминаю тебя.

– Мишенька, ты не понимаешь… Я брошу Жорика, я отрекусь от всего, чтобы быть с тобой…

– Наташа, ты всегда жила жизнью, как бы это правильнее сказать, аристократической, что ли, светской. Я не смогу тебя обеспечить тот уровень жизни, к которому ты привыкла… Я не неудачник, но я обычный советский военнослужащий. К тому же на мне семья, у меня растет сын…

– Нет, ты ничего не понимаешь…

Она замолчала, о чем-то глубоко задумавшись. Вдруг она неожиданно спросила:

– А ты все еще с Екатериной?..

– Да…

– Брось ты, извини за выражение, эту… эту… – подбирала Наташа уместное, но приличное слово, – эгоистичную самку, она ногтя твоего не стоит! Она никогда тебя не любила, она любит только себя!..

– Наташа, дорогая! Я всё понимаю, что ты говоришь. И

не в Кате дело… Я опустошен до предела… Я сам сейчас

ничего не стою. Я любой женщине могу принести сейчас только несчастье. Я часто думал о тебе, я жалел, что у нас все тогда оборвалось… Вернее, что я тебя так подло бросил… Мне очень жаль, но возврата к прошлому нет: ты никогда не простишь мне мое предательство тогда в далеком тридцатом году, когда я бросил тебя… А я всегда буду терзаться своим предательством…

– Может, ты и прав… Но как-то жаль, что жизнь проходит… Нам с тобой уже почти под сорок, а ощущения, что жизнь получилась, так и нет…

Мы уже подошли к ее дому. Через улицу, под старомодными фонарями стоял в своей обычной задумчивой позе Александр Сергеевич…

Наташа посмотрела на меня каким-то просветленным взором, взяла меня своими ладонями за щеки и поцеловала в губы. Потом, сказала:

– Прощай, мой единственный на всю жизнь… Дай Бог тебе счастья! Может, еще и перекрестятся наши дороги… Но помни меня, Миша! Я всегда любила только тебя да и сейчас люблю!

С этими последними словами она юркнула в свой подъезд. Я постоял немного, а потом пошел в сторону Маяковки, чтобы там сесть на метро и поехать домой.

На душе у меня скребли кошки. Я страшно жалел, что не сказал Наташе чего-то важного. Но чего? Я почти с ужасом думал, что я могу больше никогда в жизни ее не увидеть. Это приводило меня почти в паническое состояние… Ощущение почти смерти близкого человека.

Но что я мог сделать? Принять ее предложение и умчаться с ней на край света? Даже если бы я смог сделать невозможное – а я ведь не могу предать ни Сережку, ни Елену Степановну, ни, в конце концов, Катерину – даже если бы я смог это сделать, что бы это была за жизнь с Наташей? Каждый из нас жил бы не чувством, а воспоминанием о чувстве. А потом, как могут жить вместе тот, кто предал, и тот, кого предали?..

Я дошел до Маяковской, но не вошел в метро, а пошел дальше, до Белорусской. Мне нужно было побыть одному…

По пути зашел в магазин, купил бутылку массандровского портвейна. Перед самым домом сел на скамейку, где обычно вечерком сидят кумушки-старушки и перемывают косточки, и прямо из горлышка выпил всю бутылку. Домой пошел побыстрее, чтобы не опьянеть и не свалиться на улице… Я ведь совершенно не умею пить – а тут, как-никак, целая бутылка крепленого…

На душе кошки скребут. И правда, уже почти сорок… Лучшая половина прошла… И любовь моя единственная, заслонившая все в моей жизни, оказалась несостоявшейся… Катерине я не нужен. Но вот я приду и скажу ей все, что я о ней думаю! Все, что происходит между ней и Павлом – это ее штучки! Она его окрутила, а он, щенок зассанный, не удержался! Как это у Шолохова? Ах, да: "Сучка не захочет, кобель не вскочит"! Нет, сейчас же, сейчас же все ей в глаза скажу!.. Вот только в пьяном виде не стоит, пожалуй: потеряется смысл, будет вроде пьяного бреда… Нет до этого опускаться не стоит.

Эх, Наташа, Наташа!.. Может, упустил я с тобой настоящую жизнь?

Закатное небо рубили домов топоры.

Венера уже свой фонарь на небе зажгла.

И в это время внезапно, как ветра порыв,

навстречу женщина шла…

Какое-то странное всколыхнулось чувство,

будто под ногами стало пусто,

будто наткнулся на риф…

И стало уже не до рифм!

Идет женщина,

а я вижу ее такой же девчонкой,

какой знал много-много лет назад.

Нет, не такая немного —

в глазах появились грустинки, и лучики около глаз поблекли, стали морщинками.

Но я вижу девочку,

как тогда,

такую же близкую и одновременно далекую.

И сам почувствовал себя мальчишкой…

Но все же, зачем это воспоминание,

Ожившее и разбудившее какие-то утихшие чувства?

А может, это так и нужно, чтобы проверить и оценить настоящее,

прошедшее и будущее?..

Ксения. 1947, 14 мая

Что же мне делать? Что же мне делать?.. Виктор или

Константин? Один привлекает меня своей мужской силой, а второй – силой первой моей девичьей любви…

Я пыталась говорить с мамой. Она сказала мне;

"Ксеничка, в таких вопросах не советуют! Следуй велению своего сердца!"

Я и к Мише пришла с тем же вопросом, как к своему старшему брату. Он мне сказал: "Ксеничка! Ведь никто не может решить этот вопрос за тебя. Ведь, любой совет другого человека – это "если бы я был на твоем месте, то я бы выбрал"… Но ведь каждый, кто советует, он на своем месте, а на твоем месте – только ты! Только ты сама можешь принять окончательное решение. Так что не спрашивай больше никого: сколько людей, столько и мнений. Положись на свою интуицию, свои чувства, свой рассудок".

«Мудрый он человек! Сказал, по сути, то же, что и мама, но как-то все по полочкам разложил… Но что же мне делать, что же делать?» – Думала я.

Взвесив все, я решилась и поехала на Ярославский вокзал, чтобы поехать в Мытищи, к Рыбаковым и сказать Косте, что я согласна быть его женой.

Я купила билет и села в электричку. Оказалась она со всеми остановками… Я и так-то не решила твердо, что же мне делать, а тут: "Москва-третья"… "Лосиноостровская"…

"Лось"… "Перловская"… "Тайнинская"… Что ни остановка,

то новые сомнения, новые колебания!

"Следующая станция – Мытищи". – Объявил машинист по поездной радиосети. Я сорвалась со скамейки и едва успела выскочить на платформу… Я брякнулась на скамейку, у меня от нервного напряжения тряслись руки и ноги в поджилках. Я сидела на скамейке, и слезы текли по моим щекам. Мне было просто жалко саму себя: что же мне делать? Что же мне делать?..

Я посидела-посидела, а затем перешла железнодорожные пути, купила обратный билет и поехала в Москву… Я выбрала Виктора.

ВРЕМЕНА ГОДА: Зрелость

Вот и отгуляло буйное лето… Отцвели последние осенние цветочки, поморило зноем траву, пожухла она, будто пригорюнилась. Правда лес еще бушует красками: желтое, красно– оранжевое, зеленое. Осень, она как женщина в свои сорок: уже и морщинки у глаз появились, и талия не та, что раньше, и кое-где лишние складочки появились, но нет, полна она жизненной энергии, новой еще не виданной красоты, ума необычайного… А иногда и вовсе, как бес какой– то вселяется в природу: солнце, как в июне, теплынь невероятная, снова пичужки оживают и верещат на радостях. Словом – юный май опять на

дворе! Кратковременны эти вспышки, но тем и притягательны, тем и привораживают. И не зря называют эту пору «бабье лето». И правда, приходит на ум женщина того «осеннего» возраста, в которой вдруг, пусть и не надолго, просыпается задор, блестят глаза, движения ее легки, и она зачаровывает вас так, как не может того сделать юная красна девица.

Осень приносит плоды того, что долго и кропотливо выращивало для нас лето. Все, что цвело – отцвело и созрело, плоды висят сочные, маняще, зовущие к сбору урожая. А все, что даже успело перезреть, – попадало наземь, не дожидаясь ни холодных злых порывов ветра, ни жестоких обжигающих морозов зимы.

Хорошо в это время поехать за город,

побродить по лесу, пособирать случайных грибов, хороших отборных боровичков, не в корзину даже, а просто в пригоршню, или же набросать их в узелок из носового платка. Не для жарки даже и не для сушки, а так, показать домашним, порадовать их глаз. Найти позднюю ягоду, почти уже засохшую, а от того и еще более душистую и желанную…

А если есть дачка, пусть не каменные хоромы, а небольшая развалюшка с терраской и, конечно же, непременно с рассохшейся печкой, сложенной когда-то еще при царе-Горохе, то поехать туда. Сойти с обшарпанной электрички и узкой змейкой-тропинкой пойти от платформы прямиком через редкий осиновый лесок. Отпереть висячий замок на двери – замок не от воров, а от тех варваров, которые войдут, нагадят, перевернут все вверх тормашками да и уйдут, оставив на полу бутылки из-под выпитого… А потом!.. Положишь в печурку бересты, сверху прутиков сухих, а на них пару полешек, подпалишь их да и присядешь на корточки, глядя на разгорающийся огонь… И вот уже затрещали поленья. Сквозь многочисленные щели в печи поползли заметные струйки дыма, идущего не вверх, но вниз. А ты сидишь и вспоминаешь догорающее лето…

А позже, когда уже и дом натоплен к ночи, и все уже угомонились, выйдешь на не застекленную терраску, сядешь на ступеньки и, закинув голову вверх, отыскиваешь на иссиня-черном безлунном небе знакомые звездочки: вон Орион, вон Стожары, вон Волосы Вероники, вон Лебедь… Уж про Медведиц и не упоминаю, они первые в глаза лезут.

Моменты этой, начальной поры осени, незабываемы и как-то удивительно неизбывно грустны. Какое-то чувство, похожее на ожидание момента расставания с хорошим другом, уезжающим куда-то за тридевять земель, надолго, на год, на два, а может, и навсегда… И вот никак не можешь вдосталь наговориться, насмотреться на него…

Потом наступает пора нудных проливных дождей, то назойливо моросящих без перерыва, кажется, что днями, то вдруг ливень такой, что хоть потопа жди. Но такие дожди обычно коротки. Чем-то они даже похожи на летние грозы, но в летней грозе присутствует какая-то пьянящая атмосфера шаманского танца, какая-то волнующая, хотя временами и грозная радость жизни. А здесь свинцовое небо выливает на тебя неусмиримые потоки воды, как бы говоря, что лучше тот моросящий дождь, чем я, все разрушающий и все потопляющий…

Но проходит и это… Прав был Царь Соломон, сказавший "Пройдет и это". Невелика мудрость, конечно, да вот сформулирована красиво!

И вот уже у красавицы осени поутру там и

сям появляются заиндевевшие прядочки, которые, правда, легко пропадают с первыми же лучами уже не такого жаркого солнца. Но время идет, и вот уже снежная седина покрывает осеннюю землю, она не тает за день, поскольку холодный ветер сдул покров теплого воздуха, защищавшего землю. Снежные пряди эти лежат еще не везде, да и те, что легли, за два-три солнечных дня все же сходят на нет. Но дни все короче, все меньше спасительного тепла достается Земле…

Прошло и это… Прощай, осень!

Да, цвела весна рассветом,

Но прошло, прошло всё это…

Жило в пышных красках лета,

Но прошло, прошло всё это…

Лист янтарный гонит ветром.

Но пройдет, пройдет и это…

В этом мире все не вечно.

Только время бесконечно.

Михаил. 1947, 9 октября

Прямо, как в шестнадцать лет! Чувствую, что мне не

хватает любви! Правда, чисто плотская любовь, как и всегда, мне мало интересна: без истинной духовной связи эти чисто животные "случки" меня не интересуют. Утолить "половой голод"? Разве что! Но это дело нехитрое… После того, как наши отношения с Катериной сломались все мои принципы дали трещину. Я уже дважды "грешил" с молоденькими женщинами-лаборантками из нашей академии. Они как почувствовали, что у меня что-то неладно дома! Но я сразу говорю, чтобы никаких планов на мой счет не строили: я и разводиться не собираюсь, да и даже если, то уж второй раз не женюсь: спасибо!

Ведь и Олечка пыталась мною овладеть, хотя делала она все искренне, почти по-детски. Попросила она меня как– то проводить до метро "Динамо", я согласился – это недалеко. Дошли до Северного входа, почему-то пошли дальше, дошли до касс кинотеатра "Динамо". Она и говорит: "Миш, пойдем на восьмичасовой? Кино, говорят, хорошее, трофейное". – "Не могу. Мне домой надо, Оля".

Прошли мимо касс, она меня держит под руку и поворачивает в динамовский парк. Вошли, пошли по

аллейкам, потом сели под кустом сирени или акации на скамеечку. И тут она разрыдалась, говорила сбивчиво, ее лицо было близко-близко, а огромные глазищи смотрели на меня умоляюще и жалобно. Она захлебываясь скороговоркой выпалила, что она меня любит, что ей хорошо со мной, потому что я умный, сильный и справедливый…

Я ее успокоил, как ребенка, стал говорить, что я совсем не сильный, просто жизнь у меня была трудная и я привык бороться, а не хныкать. Я обнял ее за плечи и начал тихонько поглаживать ей плечо, пытаясь ее успокоить. Тут она не сдержалась, прильнула ко мне и стала безумно меня целовать. Я был не готов к такому бурному натиску… Потом и меня захлестнула эта головокружительная волна. Я обнял ее и почувствовал ее податливое и трепещущее тело…

Но здравый смысл проснулся и остановил меня. Конечно, ничего страшного не произошло бы: в парке было много гуляющих. Но я понял, что нельзя расслабляться и давать потакать Оленьке в ее иллюзорных мечтах, нельзя давать ей возможность подумать что-то не то. Я, отстранившись, быстро начал опять ее успокаивать и говорить ей, что она хорошая, добрая, красивая и ей нужен кто-то действительно сильный и красивый, что она обязательно найдет свое счастье.

Когда она успокоилась, я проводил ее до Южного вестибюля метро. Уже внутри вестибюля, она посмотрела на меня как-то, как мне показалось, виновато и сказала:

"Спасибо, Миша…" – "За что?.." Она не ответила, а только порывисто поцеловала меня в губы и, не оглядываясь, побежала на эскалатор…

А вот на платоническую любовь мне повезло. Меня просто покорила Катя Буслаева: умная, интеллигентная, выдержанная и к тому же очень красивая. Она приходится мне троюродной сестрой. Мы довольно часто встречаемся семьями, они заходят к нам, мы бываем у них. Я чувствую взаимную симпатию, перехватываю ее взгляды, понимаю, когда ее реплики говорятся вроде бы всем, а предназначены мне одному…

У нас с ней отношения, как у брата с сестрой. Как это здорово, что не нужно ничего скрывать, что не нужно играть и обманывать: ни у нее, ни у меня за душой нет никаких

"греховных" помыслов! Я и Юре, ее мужу, сказал, что мне очень нравится его жена, и что я рад, что у меня нашлась сестра да еще такая умная и красивая. Он, по-моему, все прекрасно понял и не подумал ничего плохого…

Ни я, ни она даже и не помышляем о каких-либо плотских отношениях: это ни мне, ни Кате Буслаевой не нужно. Она у меня не вызывает никаких желаний, мне просто очень хорошо с ней, приятно видеть ее, приятно слышать ее голос…

Я рад, что в этой жизни гнусной,

В толпе сплошных полулюдей,

В угаре призрачных идей

И в окруженьи правды грустной, Где только власти торжество, Где любят, вовсе не любя,

Я в жизни встретил божество —

Тебя.

Катерина. 1947, 7 ноября

Михаил, по-моему, совсем потерял голову от Кати

Буслаевой. Меня это почему-то сильно злит. Казалось бы у нас с ним все уже определенно лопнуло, по крайней мере, с моей стороны, но что же происходит? Какая-то ревность к нелюбимому человеку. Опять же "собственность"? Но эту Катьку я ненавижу! Эти ее томные глаза, загадочные улыбки… Знает, как можно мужика охмурить!

Как-то на днях зашла я к Буслаевым в воскресенье. Встретил меня Юрий в дверях: "Проходи, проходи! Вот не ждал! А я тут один сижу: Катька укатила в Загорск к подруге!"

Зашла я, сняла пальто, Юрий предложил чаю, я не отказалась. Он пошел на кухню ставить чайник.

Он вообще-то кобель порядочный, все об этом знают. Да и я сама а себе чувствую его масляный, липкий взгляд… И тут я подумала: отомщу-ка я всем за мою «поруганную честь»

– и Катьке, и Мише, и Павлу. Почему я одна из всех страдаю?

Я вышла на балкон, было свежо, почти прохладно. Юрий вышел за мной, "Зябко!" – сказала я. Он вышел в комнату и принес мне Катину пуховую шаль, накрыв мне плечи.

Странные эти мужики! Прямо тебе рыцари: была бы я не Михаилова жена, давно бы меня уже в постель уволок! Я поежилась под шалью, он обнял меня легонечко, я прислонилась к нему… Ну, а дальше все пошло по известному сценарию…

Месть моя удалась! Я еще его напоследок кобелём обругала. Он весь был какой-то потерянный, жалкий. Ничего, дружок, чтобы месть была полной, я еще и Кате твоей расскажу, как ты без нее на жену друга набросился!

А вообще-то, месть местью, а кому и за что я отомстила? У Мишки с Катей, я уверена, ничего нет и не будет – оба блаженные. Павлу? Так он никогда и не узнает. Кому же? Так вот и получается, что только себе самой! Вот так месть!

Михаил. 1948, 23 февраля

Сегодня опять были с Катериной в гостях у Буслаевых,

отмечали День Красной Армии. Катерина начала свой обычный флирт с Юрием. Остальные гости все были чем-то заняты. Мы с Катей Буслаевой оказались одни, без какой– либо компании. Катя предложила мне выйти, проветриться, я согласился. Она нашла Юрия, заигрывающего с моей Катериной, и сказала ему, что мы выйдем прогуляться.

Мы оделись и вышли. Падал мягкий, ласковый снег, который звонко скрипел под ногами. Мы шли долгое время молча, Катя взяла меня под руку и держалась за меня крепко– крепко, будто ища какой-то защиты от кого-то.

Потом она заговорила:

– Со мной недавно говорила твоя Екатерина…

– О чем она могла с тобой говорить? Вы ведь такие разные люди!

– Она сказала мне, что Юрий подонок и бабник, что он меня не любит…

– Ну, Катенька, не принимай это близко к сердцу. Я думаю, что Юрий нормальный мужик, ну, заигрывает с женщинами, но я думаю, дальше этого не идет.

– Но твоя Екатерина рассказала мне, как он соблазнил

ее…

– Ну, что тебе сказать…

– Знаю, знаю, Екатерина твоя – тоже тот еще подарок!

Тут она замолчала, потом остановилась, повернулась

ко мне лицом и вдруг разрыдалась:

– Миша!.. Спаси меня! Мне надоела вся эта грязь, все эти измены. Хочешь, я брошу к чёрту Юрия, заберем Сережу и будем жить с тобой? Я Юрия не люблю, да и он меня не любит. Он за любой юбкой готов приударить. В этом твоя Екатерина права. Я ему просто удобна: скандалов за его похождения ему не устраиваю, да вдобавок еще "на безрыбье" он просто использует меня… Пойми, что для меня это каждый раз просто-напросто насилие!

Я знаю, что у тебя, может, нет ко мне настоящей любви, той которая все сжигает в своем пламени. Но тебе со мной будет все равно лучше, чем с твоей Екатериной… Она тебя совсем не любит. Да ты и сам это знаешь…

– Успокойся, успокойся, Катя… Ты все преувеличиваешь. Юрий такой же, как и другие. А Катя… Ну, что с ней поделать?

– Нет, нет, я больше так не могу… И детей у нас с ним нет. Он панически боится потерять свою свободу и удобства этакой холостяцкой жизни женатого мужчины. Смешно, да? – Сказала она, продолжая заливаться слезами и всхлипывая. – У меня в жизни нет никакой отдушины. Вся моя жизнь – пустота…

– Катенька, Катюша, ну, успокойся! Ты добрая, светлая, чистая. Все будет хорошо. Не может быть, чтобы у такого человека, как ты, все было плохо. А нам вместе, eсли мы даже и решились бы на совместную жизнь, не было бы хорошо так,

как ты думаешь: нельзя любовь заменить состраданием и чувством благодарности. Давай мы и дальше будем любить друг друга, как брат и сестра. Мне большего и не надо, да большего я и не заслуживаю…

Мы вернулись вскоре. Остаток вечера мы провели вместе. Я старался делать все, чтобы Катеньке было легче справиться со своим ужасным настроением.

Не печаль глаза, не надо! Время лечит всё и вся… Только сердца канонаду Вот никак унять нельзя!

Мы с тобою – вне пространства. Мы с тобою вне времён. Остальное, как ни странно,

И без лиц, и без имён…

ПРИТЧА О ПРОРОКЕ: Тайная вечеря

Настал же день опресноков, в который надлежало заклать пасхального агнца, и послал Пророк Петра и Иоанна, сказав:

– Пойдите, приготовьте нам есть пасху.

Они же сказали ему:

– Где велишь нам приготовить?

Он сказал им:

– Идите в город, и при входе вашем в городские ворота,

попадется вам навстречу человек, несущий кувшин воды. Последуйте за ним в дом, в который войдет он, и скажите хозяину дома: Пророк вопрошает тебя, где комната, в которой бы он мог есть пасху с учениками своими? И покажет тот человек вам горницу большую и уже устланную, где вы и приготовьте.

И пошли ученики Его, и пришли в город, и нашли того,

про которого Пророк сказал им, и приготовили пасху.

И собрались ученики с Пророком своим в саду

Гефсиманском, и принялись за трапезу пасхальную.

Пророк долго оставался в неведении касательно отношений между Магдалиной и юным Иоанном, поскольку они тщательно скрывали все от глаз его и глаз учеников его. Однако тайное рано или поздно становится явным. Первым заметил сие Иуда и заболел душою за Учителя. Опечалился он, что грешная земная жизнь

неотвратно уводила Пророка прочь от его же собственного учения, погружая его в суету мирскую.

Прозрел в конце концов и Пророк, заметив взгляды

вязкие и неотвязные, коими обмениваются Магдалина с

Иоанном. И решил он испытать Иоанна, сказав:

– Брат мой наилюбимейший, приди, возляг на грудь мою, как раньше ты это делал.

Смутился Иоанн, но отказать Пророку не смог, пришел и

возлег на грудь его.

– Какой недуг тебя мучит, брат мой? Ты весь, как в огне… Дай налью тебе кубок вина холодного, от коего

полегчает.

Взял Иоанн кубок серебряный в руку правую, а рука дрожит, едва вино не выплескивается на белый хитон Пророка. Пьет Иоанн, а зубы по кубку стучат, будто холод его пронзает, а не жар. Не выдержал Иоанн пытки такой, вскочил и убежал.

И тут подошел к Пророку Иуда и сказал ему шепотом:

– Есть у меня слово к тебе, Пророк. Выйдем в сад, где нет ни лишних глаз, ни ушей лишних…

Вышли они в сад, и тут Иуда, склонив голову, говорил:

– Ты Учитель наш, твое учение нам, твоим ученикам,

всем в души проникло, да и среди людей распространяется оно, как по сухой степи огонь, подгоняемый ветром. Скоро не останется и уголка на земле, где бы не нашло учение твое своих последователей.

Но сам ты, того не ведая, отходишь от самого себя, от учения своего, погружаешься в суету житейскую. А ведь кто, как не ты, учил нас, говоря: "Никто не может

служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть".

Завяз ты, как конь с повозкой в топи болотной, в своих отношениях с блудницею Магдалиной. А теперь

узнал ты и то, что Магдалина предала тебя с младшим

твоим братом, Иоанном. Мирские невзгоды заслоняют для тебя учение твое, и не в силах ты совладать с собой.

Гибнет, гибнет идея, ради которой все мы готовы пожертвовать всем, даже жизнию своей. Что же делать

нам? Что делать тебе? Только великая жертва с твоей стороны, со стороны Учителя нашего, может спасти наше общее дело. Только смерть мученическая твоя

может возвеличить твое учение и позволит сохранить имя и образ твой светлыми и незапятнанными в веках.

И у меня есть план, который ты должен принять ради бессмертия учения твоего, которое уже стало и учением нашим. Ты должен стать святым, ты должен

стать знаменем для своего собственного учения… А

что нужно, чтобы стать святым? Ты и сам знаешь:

нужно чтобы тебя убили твои враги и чтобы кто-нибудь из твоих самых близких людей предал бы тебя в руки врагов твоих. Люди своекорыстны, но они не могут не любить тех, кто жертвует собой ради них. Стань жертвою, Пророк!

И чтоб ты не думал, что я отправляю тебя на заклание одного, ради спасения нашего учения, я – как твой самый верный ученик – тоже жертвую собой. И делаю я это потому, что вера в твою невинную мученическую смерть будет сильнее, если будет известен и злодей, который тебя предал. Вот им-то в глазах людских и стану я. Именно я предам тебя за деньги римским стражникам, которые схватят тебя и предадут тебя казни. И чтобы убедить толпу в моем предательстве, я после того, как распнут тебя, пойду и повешусь, будто в раскаянии, выбросив при этом деньги на дороге под древом, на котором я прилажу свою петлю.

Вот и будет красивая притча для последователей твоего прекрасного учения: жертва – Учитель и

предатель – Ученик. Так и войдем мы с тобой в

историю навеки, хотя и по разные стороны от линии,

разделяющей Добро и Зло…

Ну, готов ли ты отдать жизнь свою за светлую идею, Пророк?..

– Да… Прав ты, Иуда, нет у меня выхода иного…

– Так что мужайся, Пророк! Готовься к подвигу жизни своей! Сейчас я

уйду и приведу стражников. Они уже ждут меня за вратами сада, ибо решил я все сделать ради нашей общей теперь веры, в которую обратил ты нас, даже если ты откажешься

в последнюю минуту. Чтобы указать стражникам на тебя, я подойду к тебе и поцелую тебя, это будет им знак. А

заодно, Пророк, это еще усилит будущую притчу о моем предательстве – это войдет в историю как "поцелуй Иуды"…

Выслушав Иуду, Пророк, не отпуская руки его, вернулся вместе с ним за трапезный стол и говорил он своим ученикам:

– Наступил, братья мои, срок расстаться мне с вами: призывает меня Отец мой к себе. Не далее этого вечера, попаду я в руки злодеев, вершащих неправду. И предаст меня целующий меня.

– Уж не я ли? – спросил Иуда, еще не отошед от

Пророка.

– Ты сказал, не я сказал, – молвил Пророк.

– Да и вы, остальные, меня предадите…

Тут Петр вскочил и вскричал:

– Я, я не предам тебя!

– Прежде нежели пропоет петух, трижды ты отречешься от меня!

При разговоре этом Иуда Искариот незамечен вышел вон. Но уже вскоре он вернулся и, подойдя к Пророку, поцеловал его. Тут же из-за кустов на Пророка набросились стражники возложили на него руки свои, взяли его, связав веревками, и потащили прочь…

И только у Иоанна мелькнула неправедная мысль. Да, он нарушил одну из заповедей Пророка: "Не возжелай жены ближнего…". Но ведь если же не станет того ближнего, то и жена ближнего станет уже не женой, а

лишь одной из женщин, желать которую и владеть которой не есть грех…

Павел. 1948, 8 марта

Опять у нас с Катей началась бурная жизнь… После

какого-то затишья она опять обрушила на меня свои безудержные ласки. А я по слабоволию не противлюсь, хотя внутри все время сидит какое-то нехорошее чувство: неправильно все это!

Но если признаться, то хорошо, что она есть. Без женщины не проживешь, а найти кого-то мне психологически трудно: мешает воспоминание о Варе и страх перед ревностью Катерины…

Ну, да недолго осталось ждать: вот скоро уже окончу академию, получу назначение и уеду. Даже если будут оставлять в Москве – все равно уеду! Постараюсь начать новую жизнь. Ведь мне уже тридцать лет, пора подумать о семье, о детях. Да и жизни нормальной хочется, чтобы любить не украдкой, не по-воровски, а честно. Да и это предательство по отношению к Михаилу нужно прекратить…

Катерина. 1948, 9 апреля

Михаил защитил кандидатскую. Меня удивило, что на

титульном листе он сделал надпись от руки: "Моей Катюше". У меня сразу же мелькнула мысль о Кате Буслаевой! Меня он давно уже, кроме как "Катя" или "Катерина", по другому не называет, а тут, видите ли, "Катюша"!

Сегодня дома устроили небольшой праздничный ужин, на который пригласили несколько человек из академии, включая научного руководителя Михаила и оппонентов. Все домашние, кроме мамы были отпущены "погулять", чтобы под ногами не болтались. Мама была главной по хозяйству – без нее я, конечно, не справилась бы.

Говорили много приятных тостов о Михаиле. Он, видимо, действительно очень одаренный человек. Но вот пил он слишком много, вскоре был совсем пьян. Слава Богу, гости рано разошлись, потому что к концу вечера Михаила совсем «развезло».

Я стала расспрашивать его про его отношения с Катей Буслаевой, хотя вижу, что она от него, вроде бы, отвязалась. Он что-то начал бормотать, потом расплакался. Говорил, что она святая, что у них ничего не было и быть не может. Потом он начал упрекать меня, говорить, что я сломала ему жизнь. Из его слов я поняла, что он все знает про нас с Павлом. Все знает и молчит! Ну хоть бы врезал мне когда, пощечину дал, а то все святого из себя корчит! Устала я, устала…

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

Часть 3

Михаил. 1948, 15 июня

Вот уже две недели, как я на новом месте: в Рижском