Текст книги "Семейная сага"

Автор книги: Игорь Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Если хочешь, приезжай. Поговорим серьезно. Я

обещаю быть честной и искренней, какой я себя и считаю.

Мы с тобой достаточно зрелые люди, чтобы все спокойно обсудить и придти к решению, которое будет приемлемо, если и не для всех (это невозможно), то по крайней мере, для нас с тобой.

Мария.

Каунас,23/IX-54".

Михаил. 1954, 27 октября

Сегодня – самый светлый день моей жизни: мы

расписались с Марией!.. Все было сделано быстро: Мария развелась буквально на следующий день после письма мне, даже не дожидаясь какой-либо моей реакции. Ее муж недоумевал, что случилось? Она объяснила, что она просто решила уйти. На вопрос, к кому, она сказала, что это не имеет значения, потому что она просто уходит.

Как только я получил от Марии письмо в прошлом месяце, я тут же позвонил Ларисе и… застал там Марию вместе с детьми – она уже уехала со своей квартиры, бросив все. Когда я спросил ее, почему же она даже не подождала моего звонка или не позвонила сама, он сказала, что для нее вопрос был решенный: во-первых, она надеялась на серьезность моего предложения, а во-вторых, у нее есть родители, которые всегда примут ее с детьми, как бы трудно это не было. Она позвонила им и рассказала про сложившуюся ситуацию. Ее мама плакала в трубку: что же

за такая беспокойная у нее дочь – третий раз выходит замуж,

а ведь всего-то ей тридцать с небольшим!

Мы подали заявление в ЗАГС по месту моей прописки:

мне, как военнослужащему, никаких препон из-за срочности

брака, не ставили: никаких «испытательных сроков»,

никакой этой чепухи.

Когда Мария пыталась взять при переезде к Ларисе некоторые свои вещи, Аркадий повел себя не по-мужски: не разрешил ей взять из ее собственной квартиры ни коллекцию книг из серии "Всемирная литература", которую она собирала поштучно в течение многих лет, ни коллекцию картин и икон, которые оставил ей, уходя, ее первый муж…

Единственное, что он ей позволил взять, была детская стенка, но она-то как раз и не была нужна: не везти же ее с собой? Мария подарила ее своей подружке.

Когда я приехал в Каунас, чтобы забрать мою будущую новую семью, я встретился, наконец, с этой "телефонной Незнакомкой" – Ларисой и ее приятным интеллигентным мужем. Лариса с мужем устроили нам шикарный прощальный ужин. Мария сидела с Дашей на руках, Олег сидел с ней рядом. Он уже большой мальчик, ему уже около

12 лет.

Лариса, смеясь, рассказала, что в их небольшом отделе на работе произошел раскол на "тупоконечников" и

"остроконечников", имея в виду две партии, описанных Свифтом в "Путешествиях Гулливера". Одни клеймили Марию за то, что она бросила молодого, но перспективного, поменяв его на старого, но уже кандидата. А другие говорили, что Мария не тот человек, который прельстится лишней сотней, значит, дело серьезное, и никто ей не судья.

Посидели, немножко выпили, совсем мало – чисто символически, потом все вместе поехали на вокзал. Лариса с мужем помогли нам сесть на поезд, и мы поехали в Ригу.

Уложили детей спать, закрыли дверь в купе и впервые сели рядом как два человека, решившие связать свою судьбу навсегда. Мария положила мне голову на плечо, я нежно поднял ее лицо за подбородок и тихонько поцеловал ее в губы…

– Как я устала за это время, Миша… Как я рада, что все это кончилось, что мы с тобой… Мне кажется, что сбылась, наконец, мечта моей жизни…

О первая любовь весенняя!

О майских гроз до слёз смятение! Когда вся жизнь еще, как вечность. Когда бездумность и беспечность,

Когда кричишь: «Всё иль ничто!»,

В руке сжимая водки штоф.

И это не твоя вина,

Что ты уж пьян и без вина.

И постепенно как-то это Сползает тихо в буйство лета. И мы всему безумно рады:

Сверканью солнца, блеску радуг

В цветах волшебных побежалости.

И рвем, и рвем цветы без жалости…

Но я пою любовь осеннюю, Любовь, как будто осенение, Любовь, как будто озарение, Любовь, как будто одарение. Любовь не первая – последняя, Как днем осенним солнце летнее, Когда ты ценишь каждый лучик, Когда все понимаешь лучше: Цену надежды и неверия…

Когда зимы уже преддверие,

Когда не думаешь, что вечен.

… И догорают тихо свечи…

Как короток осенний вечер!

И я пою любовь осеннюю —

Мое с Голгофы вознесение!..

Сережа. 1954, 10 октября

Мама сказала, что отец женился на какой-то молодой

женщине, чуть ли не моего возраста. Конечно, никто ему, кроме его самого, не нужен. Мама права, что ему на меня наплевать. А теперь у него еще двое новых детей, которых он усыновил от этой женщины, мне и вовсе нет места!

А эта баба хороша – нашла военного, кандидата, с квартирой… Небось так окрутила моего отца, что тому и рыпнуться некуда. Бывают же такие хищницы!

Мною мой папочка совсем не интересуется, не пишет. Хотя и я ему не пишу. Не больно-то и нужно! Жаль, что дядя Павел такая размазня и амёба. Мне же хочется иногда пообщаться со взрослым мужчиной, посоветоваться или поделиться мнением. Ну, да что я! Ему и собственный-то сын до лампочки. Он ему ни читает, ни ездит с ним ни в зоопарк, ни в детское кино, а ведь Павлик уже большой, почти все говорит.

Михаил. 1954, 15 октября

Погода становится день от дня хуже. Правда, сегодня с

утра выглянуло солнышко, может, в честь выходного дня. Мы быстро собрались, взяли ребят и поехали в Дзинтари. Дашу укутали получше – всё же ветерок кусачий. Олежек в новой куртке, которую ему купили для школы, выглядит уже не мальчиком, но мужем! Ему в его двенадцать вполне можно дать все пятнадцать.

Мария шла с Дашей, та, смешно топая по плотному песку, все норовила залезть ботиночком в воду. Мария ее ловила, подхватывала, поднимала в воздух, и обе заливались заразительным смехом.

Мы с Олегом шли сзади и говорили о древнегреческих мифах, которые он сейчас читает. Пришлось мне поднапрячься! Потом Олег перешел на физику, которая ему очень нравится. Пошли вопросы, которые оказались для меня более простыми, чем греческие мифы: а откуда метр, а

почему секунда, а почему вода кипит при ста градусах, а не при девяноста семи?

Рассказал я ему про Лапласа, про парижскую Палату мер и весов, про все эти логические построения: литр воды – это килограмм, в то же время это кубик с ребром длины десять сантиметров. Вот и завязались длина, вес и объем.

С секундой, минутой и часом было посложнее, потому что пришлось объяснять, что существует не только наша обычная десятеричная система, что у древних шумеров была шестидесятеричная система. Пришлось начать объяснение с двоичной системы и удивить его, что когда ему будет шестнадцать лет, то в двоичной системе ему будет 10000 лет в двоичной записи, что его страшно развеселило.

И уж, по-моему, он был просто разочарован, что не вода кипит при ста градусах, а сто градусов выбраны для обозначения температуры, при которой кипит вода.

Но эта сухая лекция о метрической системе навела первый мостик в наших отношениях с Олегом. Парнишка он на редкость способный, очень напоминает мне Сережу…

Идем, идем… Замолчим. Впереди все также неугомонно Даша старается обмануть Марию и наступить башмаком на убегающую волну…

И у меня в голове опять сами собой складываются стихи. Наконец, это не стих-тоска, а нечто умиротворенное…

Сосны, небо голубое

И песок янтарно жёлт… Шепот тихого прибоя… Я с тобою рядом шел.

Глаз сиянье голубое

И волос твоих янтарь… Как одарен я судьбою, Что иду сейчас с тобою В голубую эту даль!

* * * * *

Вечером Мария приготовила вкуснющий чай и поставила на стол гору изумительных рижских миндальных печений, которые мы купили по пути домой. Дети – разрумянившиеся, возбужденные. Дашенька что-то безумолчно тараторит на своем звонком птичьем языке. Мы с Олегом продолжаем обсуждением всяческих интересных для него проблем. Мария сидит и с неприкрытым восторгом смотрит на эту идиллическую картину. Как она умеет устраивать праздники жизни!

Февраль… А в воздухе – весна.

И мы с тобой опять без сна,

Как после длительной разлуки.

А за окном луны блесна

На небе ловит тучу-щуку.

От солнца по утрам капель…

Последние сугробы рушит, А на асфальте лужи сушит, Как будто не февраль – апрель Уже стучится в наши души.

А днем теплынь и благодать. И птицы в звонкой перепалке О счастье начали гадать,

Как древнеримские весталки.

Сережа. 1955, 15 февраля

Сегодня произошел один из самых трагикомических

дней в моей жизни: меня должны были исключить из комсомола, а в результате предложили вступить в партию… Но расскажу обо всем по порядку.

У нас в МАИ существует система шефства над младшекурсниками: наиболее активных комсомальчиков и комсодевочек курса назначают как бы "поводырями" над

группами первокурсников. Я, правда, не очень понимаю, куда слепой поводырь может привести толпу слепых, но таков уж новаторский почин!

Вот и я был назначен таким "дядькой" для одной из групп первого курса. Я регулярно прихожу к первокурсникам, которых у нас зовут почему-то "козерогами", мы о чем-

нибудь треплемся, иногда устраиваем нечто вроде собраний, где мне задают всякие дурацкие вопросы о жизни института, на которые я не всегда и ответить-то могу. Однажды на очередном таком собрании мне рассказывают историю, которой был возмущен весь первый курс.

Учился на курсе некто Каурый, сын Зама Председателя

Верховного Совета СССР Каурого. Иным словом, Каурый —

"самый главный после Ворошилова", который является самим

Председателем, то бишь, вроде Президента СССР.

Так вот, сын Каурого получил на первой же сессии три двойки на четырех экзаменах. По существовавшему положению, двух двоек было достаточно для отчисления за неуспеваемость. Однако сыну Каурого деканат разрешил пересдачу всех трех предметов, которые они за два дня и пересдал, причем на четверки, а один – даже на пятерку! Добро пожаловать, товарищ Каурый-младший!

Одновременно с ним такие же три двойки получил сын уборщицы нашего Радиотехнического корпуса МАИ. Того отчислили, не моргнув глазом.

Меня это тоже возмутило, и в очередном номере курсовой стенгазеты, редактором которой был, я поместил

"Открытое письмо Заместителю Председателя Верховного

Совета СССР тов. Каурому Николаю Михайловичу".

В газету я приклеил машинописную копию, а первый экземпляр у меня хватило ума послать по адресу: "Москва, Кремль, тов. Каурому Н.М. (лично)". В письме, воздав, естественно, в начале должное "одному из выдающихся деятелей нашего государства", я, взяв быка за рога, дальше написал, что деканат и партбюро радиофакультета МАИ подрывают его, Н.М. Каурого, репутацию. Потом я описал вкратце ситуацию и закончил словами, что справедливость требует, чтобы сын уборщицы и сын Зампреда Верховного

Совета имели равные права: либо оба должны были быть исключены, либо сыну уборщицы нужно разрешить пересдачу двоек, как это разрешили его сыну. Иначе, мол, в невыгодном свете ставят вас, уважаемый Николай Михайлович.

Повесил я газету утром, а уже к середине дня у нее побывали толпы студентов, включая и тех, которые учились на других факультетах в других корпусах. Не знаю, как институт, но уж наш факультет загудел. Кончилось тем, что около девяти вечера того же дня ко мне домой ввалились девчонки из группы. (А жил я рядом с институтом, минутах в десяти ходьбы.) Сказали, что меня срочно вызывают в партбюро факультета. Сознаюсь, что на душе стало мерзко и я даже был страшно перепуган, но виду я им не подал. Я сказал им, что пошли бы они куда подальше со своим партбюро, а я уже разделся и собираюсь спать.

Наутро вместо лекций я попал на экстренное заседание партбюро, где меня заклеймили за неуважительное отношение к "выдающемуся деятелю партии и советского государства". Было объявлено, что в пятницу на открытом комсомольском собрании будет рассматриваться вопрос об исключении меня из рядов комсомола. На душе было погано… И куда лез? И кому она нужна, эта справедливость? Все это один выпендреж

– сидел бы себе и молчал в тряпочку! Из комсомола исключат,

значит и из института автоматом отчислят. Жизнь сломана…

Через день на факультете появляется объявление: "В четверг состоится открытое партийное собрание. На собрании будет присутствовать тов. Каурый Н.М." Это меня окунуло в еще большее уныние, хотя я и тут старался не подавать вида и как-то глупо хорохорился. Мне все, молча, сочувствовали…

Наступил день открытого партсобрания собрания… И вот "бурными, долго несмолкающими аплодисментами", стоя, весь зал "в едином порыве" приветствовал выдающегося деятеля партии и советского государства. У меня же, сознаюсь, в жизни еще не было более мерзкой минуты…

Предоставили сразу же слово Н.М. Каурому. Вышел интеллигентный, усталый человек и начал сразу, взяв быка за рога, а меня, извините, за яйца: "Присутствует ли здесь

товарищ Макаров?" Все замерли, затаив дыхание. Я с трудом поднялся, не чувствуя под собой ватных ног…

"Огромное вам от меня спасибо, товарищ Макаров!" Все с облегчением выдохнули разом. После небольшой паузы, видно было, что и Каурый волнуется, он рассказал, что жена у него умерла во время войны, оставив его с двумя малыми пацанами. Сам он воевал, а определили в Нахимовское училище в Ленинграде.

– Я много упустил в воспитании своих детей. К сожалению, многие, стараясь мне помочь, оказывали медвежью услугу: покровительствовали моим сыновьям, портя их и ставя меня в неудобное положение.

Товарищ Макаров совершенно прав: отношение к студентам не должно зависеть от того, кто у них родители. Если мой сын заслуживает исключения, его нужно исключать, как и сына уборщицы. Если же моему сыну дали возможность пересдать экзамены, такая же возможность должна быть и у сына уборщицы. Но ясно одно, что то, что сделано – сделано неправильно.

Я хотел бы пожелать вам, чтобы все вы были такими же честными и принципиальными, как ваш товарищ.

Он посмотрел в мою сторону:

– Спасибо вам еще раз, товарищ Макаров.

Вот уж тут зал воистину взорвался шквалом оваций… А я подумал: «Уважаемый Николай Михайлович! Нет, дорогой Николай Михайлович! Как же вовремя вы отреагировали на мое письмо, зная наши советские порядки экстренного отсечения враждебных голов! Ведь завтра пятница, завтра уже свершился бы общественный суд надо мною. Спасибо вам, спасибо!» Но все это я произносил про себя. На кого я был в это время похож – не знаю.

Сразу после этого собрания меня окружили члены партбюро.

– Сергей, пиши заявление в партию! Ты честный,

принципиальный человек! Такие нам в партии нужны!

– Подождите, завтра же меня исключают из комсомола…

– Ерунда! Какое исключение? Кого? Тебя? Ха-ха!

Пиши заявление.

– Я не чувствую себя готовым к такому шагу…

Вот такие случаются метаморфозы!

Мария. 1955, 27 февраля

Я и не заметила, как Михаил смог написать

докторскую диссертацию. Защитил он ее, как говорят, с блеском. Рассказывают, что у него и кандидатская была для того времени блестящей.

Банкетик очень небольшой, всего человек на двенадцать, "отгрохали" дома. Были только самые тесные его коллег по кафедре да оппоненты. Михаил после первого тоста за него, встал и произнес очень длинную и очень трогательную речь о том, что он никогда бы не только не защитился, но и не подумал бы о защите, если бы меня не было рядом с ним. Закончил он этот тост коротким стихом в мою честь.

Я ждал тебя всю жизнь – и долгими ночами,

И днями, полными ненужной суеты.

Я ждал тебя всю жизнь… Душа жила в молчанье.

Жизнь таяла, как на морском песке следы…

Мой век перевали уже давно за полдень,

Но и на утро юности б его не променял.

Теперь я жаждой жизни переполнен.

И это ты,

Ты сделала таким меня!

Все захлопали в ладоши, смотрели на меня, будто видели впервые… Я же не знала куда деть глаза, полные слез счастья, любви, признательности и много еще чего…

После этого тоста он встал еще раз и произнес тост за всех трех оппонентов, из которых, как он сказал, он бы не смог выделить самого главного. Все поняли его деликатность, поскольку все три оппонента представляли три различных научных группировки, претендовавшие на звание истинной научной школы.

Михаил. 1954, 27 февраля

Сегодня у меня была защита очередной диссертации.

Если бы не Мария, я бы никогда на это не пошел: зачем? Кому это нужно? Но она, само ее присутствие рядом просто вдохновляют меня. Я не знаю, как мне благодарить ее за ту жизнь, которую она вдохнула в меня!

Потом собрали у нас дома небольшой банкетик, на котором была единственная женщина – Мария. Она была не только хозяйкой, но и признанной всеми королевой вечера. Она умело развлекала всех, переходила от одного к другому, одним словом, очаровала всех. Я был счастлив и горд.

Собрались все довольно быстро, практически все пришли прямо с заседания Ученого Совета. Мария, как только пришел последний гость, позвала всех к столу. Она у меня отличная хозяйка: всегда все убрано, в квартире красивый интерьер, а уж готовит так, что все искренне поражаются, насколько все вкусно.

Только все сели за стол, как кто-то не дожидаясь даже момента, пока все утихомирятся, предложил тост за соискателя, как и полагается по негласному ритуалу. Практически сразу же, по армейскому принципу: "Интервал между первой и второй рюмками не должен превышать сорока секунд", я встал со вторым тостом. Уж я-то нарушил все правила приличия: вместо того, чтобы выпить за оппонентов, я предложил тост за Марию и закончил его заранее написанными для этой оказии стихами.

Поскольку все открыто восхищались Марией, то мне отступление от правил было прощено. Более того, все по очереди подходили к Марии и либо прикладывались к руке, либо даже целовали в щечку.

Ей вечером я написал экспромтом стих-благодарность:

ну, что бы я без нее сделал?

Февраль… А в воздухе – весна.

И мы с тобой опять без сна,

Как после длительной разлуки.

А за окном луны блесна

На небе ловит тучу-щуку.

От солнца по утрам капель

Последние сугробы сушит,

Как будто не февраль – апрель

Уже стучится в наши души.

А днем теплынь и благодать. И птицы в звонкой перепалке О счастье начали гадать,

Как древнеримские весталки…

Сережа. 1955, 23 мая

Сразу после первомайских праздников мы с Людмилой

расписались. После ЗАГСа с ребятами из группы ходили в кафе, отметили этот день вскладчину: договорились, что это нам вместо свадебного подарка. Но все же кто-то вопреки уговору насобирал денег на "столовое серебро": симпатичный набор ложек, вилок и ножей из нержавейки.

Мама была категорически против моего брака: а где вы будете жить? Мне всегда казалось, что такой проблемы нет: жили же мы вшестером в двухкомнатной квартире! Но, как сказала мама, дядя Павел считает это ненормальным. В результате родители Люды приняли нас, а ведь сами жили в одной комнате в коммуналке, где обитали еще три семьи! Так и жили мы впятером в одной комнате: Людкины родители, ее сестра, которая была всего на четыре года моложе Люды, да мы с Людой.

Жизнь началась напряженная: не дай Бог, кровать подозрительно скрипнет, или дышать начнешь неровно – тут же кто-то начинает ворочаться или вздыхать, будто молчаливо намекая: нельзя ли не заниматься любовью в общей комнате?

Ну, конечно, мы по молодости находим выход и из этого трудного положения!

Михаил. 1955, 23 августа

После защиты докторской, дождавшись

сорокапятилетия, я подал в отставку. К тому времени я уже имел приглашение в Ногинский Академгородок, куда меня пригласили заведовать лабораторией.

Мне очень хорошо! Я почувствовал себя настоящим мужчиной: сильным, нужным и щедрым. Моя любовь к Марии становится с каждым днем все сильнее и сильнее. Все мои чувства к ней разрастаются в страстную и ненасытную любовь. Она отвечает мне тем же. Наверное, более счастливыми, чем мы с ней, уже быть просто невозможно. Я никогда даже не представлял, что любовь к женщине может быть одновременно и столь возвышенна и чиста, и в то же время столь опьяняюща и безудержна!

В кружках глиняных налито

Терпкое вино…

Наше чувство в жаркий слиток

Нежно сплетено.

В третьей кружке свечка тает

В дымке голубой…

Тени по стенам витают,

Вторя нам с тобой… Завтра будет снова вечер, Вместе будем вновь. Зажигать мы будем свечи, Будем пить вино.

Снова нам с тобою тени

Будут отвечать.

И, как будто бы в смятеньи,

Задрожит свеча…

Мария. 1955, 12 сентября

Михаил такой нежный и заботливый. Даша сразу стала

называть его "папа". Олег называет его по имени-отчеству, Михаил Платонович, а не "дядя Миша". Мне Миша объяснил, что его сын, Сергей, называл его брата "дядя Павел", и после той ужасной истории, про которую он мне рассказал, его коробит подобное словосочетание.

Михаил очень переживает, что его сын почему-то не поддерживает с ним никаких связей. Поэтому мы с ним сразу же решили, Олег с Дашей будут избавлены от такой судьбы. Олег должен иметь возможность всегда видеться со своим отцом, когда бы кто из них не пожелал того. Если Олег полюбит Михаила и сблизится с ним – это хорошо, но ни в коем случае нельзя ограждать его от Владимира, не причиняя боли ни тому, ни другому. Вот Владимир зовет Олега на зимние каникулы, и мы с Мишей всячески поддерживаем эту идею. Мы с Михаилом все время говорим Сереже о Владимире только хорошее, хотя Михаил-то еще и в глаза Владимира не видел.

То же мы решили и в отношении Даши. Захочет Аркадий с ней повидаться – милости просим! Захочет ее в гости к себе пригласить – пожалуйста, правда, это только когда чуть-чуть подрастет, хотя бы лет до восьми.

Миша без ума от Дашки! Она не идет с его рук, что-то все время щебечет. Говорит она очень чудно, Миша даже стал записывать, говорит, что Даше самой будет очень интересно это прочитать лет через пятнадцать.

– А писиму ворона так громко кукушкает?

– А писиму сабака лужу кушает?

– А писиму желтые листочки спать легли, а зеленые

нет?

А недавно начали происходить странные вещи. Даша

почему-то стала просыпаться и просить есть. Я лежу с края, чтобы легче было вставать, если Даша проснется. Она часа в три каждую ночь будит меня и просит: «Идем на кухню. Я хочу позавтракать». Я, конечно, по своей слабохарактерности

послушно брела с ней, открывала холодильник и спрашивала, чего она хочет. Поевши и разгулявшись, она иногда еще и чай просила, а потом долго не могла угомониться. После этого ночного «завтрака» следующий день у меня был полностью сломан…

Михаил узнав про это, лег сам с краю, и когда Даша пришла будить меня, она разбудила Михаила. Тот встал, объяснил, что мама очень устала и ей надо поспать, а он сделает все, что Даша просит. Я в это время лежала лицом к стенке и с ужасом ждала, что же будет дальше. Михаил взял Дашу на руки и понес ее в кухню. Предварительно с вечера он все убрал из холодильника в ящики стола, поэтому там было – хоть шаром покати.

Даша просит есть, а Миша показывает, что ничего нет. Она начала капризничать, но он стал ее баюкать и вскоре – о чудо! – Даша засопела, и он переложил ее в кроватку. Так продолжалось, наверное, с неделю. Михаил ходил невыспанный, но довольный. Потом Даша перестала просыпаться: мы победили! Собственно, не мы – Михаил, я сама никогда бы не смогла.

Михаил совсем душой оттаял… Сколько в нем накопилось теплоты и добра за эти годы одиночества! Одно только его гнетет: он очень страдает, что Сережа не хочет с ним общаться…

Ксения. 1955, 18 сентября

Мне все время хотелось повидать Михаила, я ведь так

ему благодарна за все, что он для меня сделал. Тут я от сослуживцев Виктора в каком-то случайном разговоре услышала, что Михаил переехал и живет где-то под Москвой. Я сделала запрос через Справочный стол и узнала его адрес: живет он оказывается в Ногинском Академгородке, телефона у него нет.

И вот в один из воскресных дней мы с Виктором отправились по адресу, надеясь, что застанем Михаила и его семью дома. Приехали, нашли дом, квартира оказалась на

первом этаже. Звоним в дверь. Открывает дверь относительно молодая симпатичная женщина с приветливым взглядом.

– Здравствуйте, здесь живет Михаил Платонович

Макаров?

– Да… Проходите, пожалуйста… – Сказала она, даже не спросив, кто мы.

Мы вошли, я представилась:

– Я Ксения… Не знаю, как уж представиться, кто я Мише… Кажется, это называется невесткой… Ну, я сестра его первой жены. А это мой муж Виктор…

– Да, да! Миша много о вас рассказывал. А меня зовут Мария, я Мишина жена. Миша вот-вот придет, он пошел погулять с детьми, а я вот готовлю обед.

Мария провела нас на кухню, где продолжала готовить:

– Вы уж извините, что я вас на кухню затащила. Это ведь лучше, чем сидеть одним, правда? А так мы хоть немного поговорим, а я скоро закончу и мы пойдем в столовую. Учтите, что без обеда я вас никуда не отпущу, да и Миша с ребятами скоро уже придет.

Освободившись, Мария повела нас в общую комнату, где усадила нас на диван, дала семейный альбом с фотографиями, а сама, сев на стул рядышком делала комментарии. Вскоре раздался звонок в дверь, Мария побежала открывать.

– Мишенька, а у меня для тебя сюрприз! Угадай, кто к нам пришел?

– Неужели Валерий смог вырваться и приехал из

Ленинграда?

– Нет…

– Ну, кто же? – Спросил он еще раз и вошел в комнату.

Он увидел нас с Виктором, раскрыл руки, и я с каким– то детским писком бросилась ему в объятия. Он покружил меня по комнате, потом поставил на пол и пожал руку Виктору.

– Вот радость, вот уж не ожидал!

Появились и дети, которых я сначала не заметила.

– А это Олег и Дарья, прошу любить и жаловать! С Машенькой, я вижу, вы уже и сами познакомились… Ну, что, Маша, зовешь к столу?

После обеда Миша предложил мне «прогуляться». Я поняла, что у него есть разговор, который он не хотел бы вести при всех.

– Ксеничка, ты видишь, что живу я хорошо, жена у меня умница и красавица, ее детей я люблю, как своих… Но меня угнетает, что у меня нет никаких контактов с моим собственным сыном… Я много ему писал, но ни разу не получил ответа. Я понимаю, что Сережа оказался в очень сложном положении. Он может не понимать до конца ситуации и, во всем происшедшим у нас с Катериной обвинять меня. Может, его против меня как-то восстановили, не знаю.

Он замолчал. Было видно, что он говорит о давно наболевшем, но тем не менее не может найти слов.

– Ксеня! Скажи ему, что я очень его люблю, что я вовсе не обижаюсь на его молчание. Я очень хочу его видеть. Дай ему мой адрес. Если он захочет меня повидать, я буду безмерно рад. Он же взрослый. Если у него и были в детстве какие-то необоснованные обиды на меня, пусть простит мне и забудет… Я его очень люблю… Сделаешь? Поговоришь с ним?

Я едва сдерживала слезы, только кивнула головой. Я сразу поняла, что Катерина каким-то образом мешала контактам сына с отцом.

Мы вернулись. Потом мы посидели с Виктором еще часа полтора и заторопились домой, объяснив, что обратный путь у нас не близок. Ждать автобуса, который не так уж регулярно ходит, потом ехать на метро с двумя пересадками на Ярославский вокзал, да и оттуда – не ближний свет!

Михаил извинившись, убежал куда-то, вскоре вернулся и сказал:

– Наш институтский шофер добросит вас прямо до Ярославского вокзала. Не беспокойтесь, я с ним обо всем договорился. Он даже рад, что ему подвернулся такой случай.

Виктор в смущении пытался дать какие-то деньги для шофера, но Михаил с улыбкой похлопал его по спине и сказал, что вот приедут они к нам в гости в Чкаловскую, тогда распоряжаться всем будет Виктор.

Мы сели в машину и поехали. На душе у меня было празднично: наконец-то я повидалась с Мишей! Теперь мы будем видеться с ним часто, я уверена.

Михаил. 1955, 7 октября

У нас сегодня с Марией юбилей: два года со дня нашей

свадьбы. Мы погоревали немного, что до "серебряной" ждать долго, а уж про "золотую" и мечтать нечего. Но тут я вспомнил своего отца и рассказал, как они с моей мамой отмечали день свадьбы ежемесячно. Марии эта идея ужасно понравилась. А я тут же ей сообщил, что, кстати, седьмого ноября этого года, т. е. ровно через месяц по нашему "новому календарю" будет как раз наша "серебряная" свадьба – двадцать пять месяцев! Прочитал я ей стихотворение, которое я написал к годовщине нашей свадьбы:

Синь озёр в твоих глазах…

И копна волос – пшеницей…

Лет семнадцать так назад

На тебе бы мне жениться!

Сколько тел промчалось зря

В полумраке без тебя! Но в конце концов, заря В грань оконного стекла Жаркой радугой втекла,

Осветила всё и вся,

Закрутила коромыслом… В душу, где огонь иссяк, Ты, тепло своё внеся,

Поселила жизнь со смыслом…

Ей понравилось, но она очень уместно заметила, что

"лет семнадцать назад" как раз ничего бы и не вышло: было ей тогда всего шестнадцать лет!

Сережа. 1955, 8 ноября

Недавно, когда мы с Людкой ходили в гости к моей

маме, мы встретились там с Ксенией. Я ее очень люблю и хотя она мне формально "тетя", я зову ее по имени: да и старше меня она всего на одиннадцать лет: я воспринимаю ее, как свою старшую сестру. Она отозвала меня в сторонку, дала мне свернутую записочку и сказала, чтобы я ее развернул, когда мы с Людой поедем домой. Я так и сделал.

В записке было написано:

"Сережа!

Я виделась с твоим отцом. Он очень по тебе скучает и очень хочет тебя видеть. Он сказал мне, что очень расстроен, что ты ни разу за последние годы не ответил ни на одно его письмо. Он боится, что его письма до тебя не доходили.

Ты должен навестить его и наладить нормальные отношения. Твой отец – замечательный человек. Мы все ему обязаны по гроб жизни. Он тебя очень любит.

Его жену зовут Мария. У нее сын Олег, которому уже двенадцать лет, и двухлетняя дочка Даша.

Его адрес: Ногинский Академгородок, Березовая аллея, дом 11, кв. 7. Городского телефона у него нет. Сначала напиши письмо и сговорись с ним о дне визита. Но можешь приехать и без звонка, как сделали мы с Виктором: у них всегда кто-нибудь дома, а твой папа может быть только на работе, откуда он может придти сразу же.

Кс."

Она почему-то всегда подписывается «Кс.», хотя имя не такое уж и длинное. Бабушка рассказывала, кто мой дед, Арсений, называл ее маленькую «котенок» и звал ее к себе:

"Кс-кс!". Может, поэтому?

И вот сегодня, в праздничный день, я часа в три приехал к отцу – без звонка, без писем, просто так, как мне и посоветовала Ксения. Когда я позвонил, дверь мне открыла молодая красивая женщина, которая вполне подходила под мамино определение "хищницы". Она довольно приветливо пригласила меня пройти в квартиру, представившись

"Мария". Я сказал, что я Сергей, сын Михаила Платоновича. Мне показалось, что она то ли смутилась, то ли обрадовалась, но на лице ее появилась приветливая улыбка: "Вот досада! Михаила Платоновича срочно вызвали на работу: там какие-то нелады с экспериментом… Но он очень скоро придет!"

Я аккуратно, уголком глаза изучал новую жену отца. Ей нельзя было отказать в определенной красоте. Возраста она была примерно такого же, что и наша Ксеня. Но предубеждение мое по отношению к ней было настолько сильно, что я почти злобно подумал про отца: женился на женщине, которая ему в дочери годится!