Текст книги "Семейная сага"

Автор книги: Игорь Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Я захлопнула перед Варварой дверь. Боялась только одного: вдруг она не успеет уйти, и ей встретится Павел… Я прислонилась ухом к фанерной двери и с облегчением услышала, удаляющиеся шаги. Я быстренько оделась и побежала к госпиталю, чтобы задержать там Павла, а потом повести его домой какой-нибудь окружной дорогой, чтобы, не дай Бог, не встретился бы он с Варварой! Главное успеть до Сережиного прихода из школы, а то у него ключа нет, а мама стоит в длиннющей очереди в каптерку отовариваться по карточкам, когда она придет, неизвестно.

Павел. 1943, 22 марта

Скучаю я по Варе. Уже почти четыре месяца от нее ни

слуха, ни духа… Катя со мной такая ласковая добрая, ластится ко мне, а я ей ответить ничем не могу: пропало у меня желание… Все про Варю думаю, разные ей ласковые имена придумываю. Думаю, вот приедет, как обещала ко мне, я всем скажу, что уезжаю с ней в Сибирь, куда-то под Красноярск. Варя рассказывала, что там в долине, где их деревня, какой-то необыкновенный для Сибири климат: помидоры и огурцы за лето вырастают. А помидоры такие здоровенные и сочные, что их даже в народе зовут "бычье сердце". Такие больше нигде в России не встречаются. Но что там помидоры! Даже арбузы растут, правда, не дозревают, но их солят, и Варя говорила, что вкусноты необыкновенной: мужики такими солеными арбузами "водочку закушивают", как она выразилась.

А вчера сон цветной видел. Видел себя, будто со стороны: иду я босой за бороной, землю отваливаю, борозду веду ровную, глубокую. Лошадка каурая только пофыркивает. Я иду почему-то с длинной седой бородой, в длинной русской рубахе, не подпоясанной. А рядышком на завалинке хорошего большого сруба сидит Варя с кучей детишек мал– мала меньше, мне улыбается. А за мной грачи идут по борозде, червячков выискивают. Вдруг один из них – тяп! – меня за пятку!

Проснулся я от этого, а жаль сон бросать, уж больно мне хорошо там, в нем было, хочу опять заснуть, Варечку увидеть. Но сон прошел, как рукой сняло. Да и понял я, что не себя я видел, а Льва Толстого, прямо как у нас в школьном учебнике по литературе был! Да и впрямь, с чего бы сейчас боронить-то бороной, когда советская власть столько тракторов понаделала!

Как там она, Варенька? Жива ли? Все-таки фронт, что ни говори… Нет, наверное, жива, письма мои назад не возвращаются, значит получает их. А вот что молчит? Может, завелся кто у нее? Она ведь девушка и видная, и характером привлекательная. Такую любой полюбит! А она, вон, меня выбрала… Неужто забыла или изменила мне?..

Сережа. 1943, 5 апреля

Не помню, кто из нас придумал испытывать себя на

храбрость. Мол, сейчас война, поэтому нам нужно вырасти храбрыми. Началось все это еще в прошлом году. Сначала мы лазили на трубу котельной. Она высоченная, выше нашего пятиэтажного дома. Нужно было залезть на самый верх, а потом еще заглянуть внутрь. Ужас, какой страх!

А прошлой осенью с наступлением сумерек ходили на кладбище – тут неподалеку – собирать малину. Малина-то вкусная, но страшно: все время мерещится, что мертвяки из могил вылезают.

А вот теперь новое испытание кто-то придумал, кажется, Кирька-Конопатый. Живем мы в бывшем студенческом общежитии около сортировочной станции. Постоянно по путям курсирует маневровый паровозик и перетаскивает вагоны с места на место. Так вот, каждый должен был в свой черед лечь между рельсами и ждать, когда над тобой проедет паровоз обычно с двумя-тремя прицепленными товарными вагонами. Хотя это очень страшно, некоторые смельчаки делали это по два-три раза. Сам Кирька, я видел, ложился под паровоз три раза.

Мне было так страшно, что я оттягивал свою очередь и вообще надеялся, что это всем наскучит, а до меня так очередь и не дойдет. Но не вышло. Сегодня и мне пришлось…

Лег я на живот на шпалы между рельсами, весь к земле приник, руки по швам протянул, как по стойке "смирно", жду с замиранием сердца, когда же этот проклятый паровоз надо мною проедет. Лежу-лежу… Начал считать про себя, но от страха сбился со счета. Прошел, наверное, час… Сердце стучит аж в пятках…

Вдруг что-то касается моего плеча. Я замираю совсем… Но оказывается, это подошел все тот же Кирька и сказал: "Вставай, Серега, паровоз пошел не по той ветке. Но ты молодец, не сдрейфил!"

Катерина. 1943, 19 апреля

Жизнь идет размеренно-однобразная. Я продолжаю

учиться в мединституте, куда я поступила еще до перевода Павла в Приуральский госпиталь. Времени свободного остается довольно много, так как дается много часов на домашние задания: зубрим по-латыни названия всяких органов вплоть до каких-то ничего не значащих костных бугорков на черепе. Мне все это дается легко, благодаря моей памяти, про которую многие говорят, что она у меня феноменальная.

Обычно я беру с собой Павла и мы идем на улицу, садимся там на бортик детской песочницы, он дышит свежим воздухом – это необходимо для его легких, а я долблю ненавистную латынь.

Вот и сегодня мы вышли на улицу. Теплынь! Настоящая весна. Я предложила Павлу пройтись. Пошли потихонечку. У нас рядом кладбище – ну просто тебе Парк культуры и отдыха: по краям все заросшее, кусты малины, а внутри аккуратные тропиночки, деревья.

Павел идет какой-то печально-виноватый. Я решила взять быка за рога:

– Что всё свою фронтовую потаскуху вспоминаешь?

– Не надо, Катя, это ты зря!.. Варя очень хорошая девушка. Она не похожа на других. Она чистая и невинная, ну, как… как…

– Как Святая Богородица! Одному только Господу-Богу отдалась да и то непорочно, ха-ха!

– Нет мы с ней очень дружили, но у нас ничего такого не было… Мы ждали, вот война кончится…

– Павлик, дорогой мой! Выбрось ты ее из головы, тебе жить легче будет. Ведь если бы любила, небось за столько времени хоть разочек написала бы! Ну, кто ты? Старший сержант в отставке, а там вокруг нее в медсанбате капитанов да майоров – пруд пруди! Свято место пусто не бывает, а уж не свято – тем более.

– Может, ты и права, Катя… Вообще, кроме тебя нет у меня настоящих друзей… Я тебе очень благодарен за это.

– Ну, вот и ладно. Вспомни, как нам с тобой было хорошо! Я ведь тебя и по сию пору люблю больше всех на свете.

Обняла я его за плечи, поцеловала в щечку. Верну я его, верну! Но на сегодня, решила я, хватит. Главное не перегнуть палку. Все опять наладится. Все опять будет хорошо.

Михаил. 1943, 12 июля

Война далеко еще не кончилась, но принято решение

"наверху" нашу академию передислоцировать обратно в Москву. Меня опять назначили начальником эшелона. Видимо, мой первый опыт, когда мы ехали в эвакуацию в Приуральск из Москвы, показался удачным – я был тогда замом начальника эшелона. Кроме того, многие избегают и лишней ответственности, и лишних хлопот. Но ведь кто-то должен это делать! Я не привык отказываться.

Едем всей нашей прежней семьей, включая Павла. Он было собрался, когда совсем поправится ехать куда-то под Красноярск, там живут родители девушки, с которой он познакомился на фронте. Это он мне по секрету сказал. Хотел

устроиться там работать и дожидаться ее возвращения с войны. Но почему-то его планы поменялись, я не расспрашивал, а он сам мне ничего больше не говорил. Ну, да он человек взрослый, сам во всем разберется. Я вот думаю, что ему нужно в мою академию поступать: фронтовик, тяжелораненый, медаль «За боевые заслуги» после ранения получил. Прямой путь в военную академию, да и я смогу помогать ему в учебе – ведь как никак, а большой был перерыв после школы.

Сейчас я весь в заботах об эшелоне: составляю план размещения сотрудников и их семей, слежу за переоборудованием "телячьих вагонов" под перевозку людей, планирую дорожный рацион, договариваюсь с железнодорожным начальством о графике движения… Дел по горло.

Мне самому предложили с Катей и Сережей занять половину купе в одном из двух плацкартных вагонов "для командования", но я отказался. Во-первых, я не могу бросить Елену Степановну с Ксеней одних, а во-вторых, мне сподручнее ехать в середине эшелона и быть с остальными людьми, чтобы лучше понимать их нужды. В результате мы все, включая Павла, разместились в уголке "теплушки", а всего в нем едет четыре семьи, тоже по четыре-пять человек. В тесноте, да не в обиде!

Главное, что возвращаемся в Москву! У всех приподнятое настроение. Хотя ожидается, что еще возможны фашистские бомбардировки, но этого никто не боится. Все говорят о том, что даже в тяжелое время боев под Москвой в городе продолжали строить новые станции метро. И потом ведь Сталин никуда не уезжал из Москвы, продолжая командовать из Кремля, хотя все правительство эвакуировалось в Куйбышев.

Да, трудное время! Но у России вся история такая, не легкая. Все время враги, то татары, то шведы, то ляхи, то французы, то немцы!.. А стоит, Матушка-Русь, держится, хоть и поистрепана вся…

Ты и радость моя, ты и грусть,

Бесшабашная, нищая Русь!..

Капли слёз – твои купола.

Крест, как меч, небеса раскроил пополам,

И колотят уныло колокола…

Тьма и мрак… И монгольского ига мгла…

Жар пожарищ от края до края пылал…

Всё ты сдюжила и перемогла!

И надув парусами церквей купола, Вопреки и назло, ты, как вечность, плыла. И звонили во здравие колокола:

Ты смогла даже то, что и смочь не могла!

Только всё же, как слёзы, церквей купола…

И какая-то на сердце тихая грусть…

И, как вечность, плывет неизменная Русь.

Сережа. 1943, 25 августа

Со мной произошло чудо: я увидел настоящую

сказочную фею! Мы только приехали из Приуральска, из эвакуации в Москву. Папе дали отличную двухкомнатную квартиру даже со своим умывальником. Это в семейном общежитии военной академии. В Приуральске мы все жили в одной комнате – папа с мамой, бабушка, Ксенька и дядя Павел, когда его выписали из госпиталя. А здесь – две комнаты на пятом этаже!

И вот спускаюсь я однажды по лестнице вниз. Лестница у нас такая: в середине дыра для лифта, а самого лифта нет. А навстречу мне поднимается удивительная девочка: красивая, ужас! Глаза голубые, ресницы длинные, светлые косички с белыми бантиками, матросочка с белой юбочкой, носочки беленькие… Я посмотрел на нее и обмер. И она посмотрела на меня и улыбнулась. Что со мной случилось, не понимаю. Я как будто одурел! Я остановился и смотрел ей вслед, пока она не скрылась на четвертом этаже.

Я разузнал, что зовут ее Алла Бойко, что живет она почти под нашей квартирой.

Теперь мы часто встречаемся на улице, но я с ней ни разу не заговорил. Как-то не получается. Правда, иногда по вечерам сидим мы, мальчишки и девчонки, на длинной скамеечке около входа в дом. Девчонки с одной стороны, мальчишки с другой. На этой скамейке днем старушки сидят, отдыхают и о чем-то говорят. А мы вечером сидим, всякую чепуху друг другу рассказываем. Но ни разу не получилось, чтобы я и она оказались рядышком.

Я очень люблю играть в футбол. Играю я вратарем. Меня все зовут "тигром", как Алексея Хомича. Я бросаюсь за мячом тоже, как Хомич. И даже ходить начал немного вперевалочку, как он. По-честному, он больше похож на орангутанга, а не на тигра, но вратарь потрясающий! Меня принимают играть даже старшие ребята, все знают, какой я вратарь.

И вот, когда Алла проходит мимо, то я могу вытворять такие чудеса! Я смело бросаюсь под ноги этим здоровым парням и выхватываю у них мяч из-под самых ног. А недавно я взял пеналь, когда играли двор на двор.

По-моему, Алла замечает меня, когда я играю в футбол. Мне кажется, что между нами натягивается тоненькая ниточка. А может, мне только кажется. Или хочется, чтобы так было…

Иногда она идет по улице, я иду следом за ней и смотрю ей в спину. И она вдруг оборачивается, а я тогда нарочно смотрю в сторону, а сердце мое стучит быстрее, чем всегда. А если вдруг наши глаза встречаются, то у меня начинает сладко сосать под ложечкой…

Михаил. 1943, 12 сентября

Вот мы уже в Москве, вернулись из эвакуации. Наши

перешли в наступление, по крайней мере, отогнали немцев от Москвы. Пока еще оконные стекла заклеены крест-накрест полосками из газетной бумаги, но надеемся и их скоро снять.

А вообще война идет пока с переменным успехом. Враг оказался сильнее и организованнее, чем нам говорилось по радио в начале войны. Конечно, в нашей победе никто не

сомневается, но понятно, что достанется она нам огромной кровью…

Сережка совсем большой, пошел во второй класс, хотя там ему делать нечего – он бегло читает, знает наизусть массу стихов, благодаря Елене Степановне, умеет считать даже в уме, знает латинский алфавит – это он у Кати с Ксенией научился: обе учатся в медицинском институте.

Павла, как участника и инвалида войны удалось без конкурса устроить в Военно-воздушную академию. Его приняли без всяких разговоров, хотя сдал он слабенько, но он

– участник войны. Хоть наград он особых и не заслужил, но желтая "лычка" тяжелораненого у него всем видна. Ну, и я замолвил словечко, хотя его бы, почти уверен, и без моего вмешательства приняли.

Он немного странный парень, но возможно сказалось сильное ранение – он ведь чудом выжил! Он очень привязан к нам, Катерина его любит, как младшего брата, переживает за него. Правда, иногда мне кажется, что она чересчур с ним как– то по-женски ласкова. Да и он в ее присутствии млеет, уши горят, как флаги… Надо бы Кате сказать, что не стоит парня испытывать – влюбится еще, чего доброго! Это ей все просто забава – она еще в школе любила парнями крутить-вертеть, а потом над ними же надсмехалась.

А вообще мне повезло с семьей, не могу нарадоваться: Елена Степановна – просто золото! Ксеничка – воистину мне, как младшая сестричка: ласковая, добрая, благодарная. Павел тоже хорошо вписался: Ксеня относится к нему, как к родному брату.

С Катей какие-то нелады у меня продолжаются. Я невольно вспоминаю все время Наташу Семиглазову, думаю, как могла бы сложиться моя жизнь с нею. А тут еще эта Оля– Оленёнок!.. За ней все вьются как мухи над медом, а она приклеилась ко мне. В столовую – со мной, я на лестницу покурить – и она, как хвост. С одной стороны приятно, лестно, а с другой… Я уж ей говорю: "Оленька, неудобно, я же женатый человек, у меня сыну десять лет". А она на это отвечает: "Вот и хорошо, я тебя и не боюсь, а мне защита нужна от этих "ухажеров"!" И взяла теперь моду у других

спрашивать: «Вы не видели моего женатика?» Сначала все хихикали, а потом привыкли: ну, что, право, она мне в дочери годится! И мне с ней хорошо, какое-то тепло от нее исходит. Но все это не то… Мне нужна любимая женщина рядом, все время…

А моя семейная жизнь? А какая нормальная семейная жизнь в таких условиях может получиться: на шесть человек всего две комнаты. Да и Сережа совсем взрослый парень, ему с нами в одной комнате спать нельзя. Как мы ни комбинировали, ничего лучшего не придумали: Елена Степановна с Ксенией на одной кровати в маленькой комнате, там же и Сережа, а мы с Катей в столовой, где за шкафом в другом углу спит Павел. Хотя это тоже ужасно… Ну, а что еще можно придумать? Ведь все мы, кроме Елены Степановны и Сережи, по вечерам сидим, занимаемся – все учатся, а я диссертацию решил писать, пока готовлюсь.

В таких условиях не до исполнения "супружеского долга". Может, поэтому Катя со мной и такая бесстрастная. Да, поневоле вспомнишь Наташу, ее жаркое тело, ее неистовые поцелуи…

Катерина. 1944, 8 июля

Кажется, Павел капитулировал! На Варвару он в

глубокой обиде, она не отвечает на его письма. Он, оказывается, даже ей в Сибирь в деревню писал, но и оттуда нет ответа. Конечно, не говорить, же ему, что я трижды письма от Варвары находила в нашей ячеечке в общем почтовом ящике, что на первом этаже… Письма ни о чем – я их все прочитала, прежде, чем разорвать, но все равно от нее. Впрочем, там были такие за душу берущие слова, что не дай Бог, попались бы они на глаза Павлу!

Как-то Павел решил мне душу излить, опять стонал, что мы с ним грешим, а у него, мол, был свет в окошке да погас. Я его, чтобы выбить дурь из его башки, сказала, что иного и ожидать было нечего: молодая, красивая баба, мужиков вокруг полно вьется… Как ей устоять?

Да, здорово мне повезло, что тогда мне удалось перехватить Варвару! Иначе Павел бы точно пропал из моей жизни.

По-моему, я его все еще сильно люблю. Но иногда возникает мысль, что это просто играет во мне чувство собственницы: даже если он мне и не очень-то нужен, все равно он – мой! Да нет, нужен он мне, нужен! Никого другого у меня ведь и нет.

Недавно, когда остались одни, я вспомнили свои

"уроки". Опять завела Павла так, что он голову потерял. Ну, я же знала, что молодость свое возьмет – нужна я ему! Но происходило все в спешке, он все время боялся, что кто– нибудь придет. Может, из-за этого у него все плохо получалось. Он даже расстроился, но я его успокоила, сказала, что после сильной контузии половые потенции восстанавливаются медленно. Он, вроде, моим аргументам поверил. А я-то сама боюсь, что у него это связано с переживаниями из-за Варвары.

Ну, ничего, буду постепенно "лечить" его.

Сережа. 1 сентября, 1944

К началу нового учебного года папа подарил мне

несколько кляссерных альбомов для марок и большую карту Мира, которую повесил на стену над моей кроватью. Я не понял зачем мне так много пустых альбомов, но вечером, когда папа пришел с работы, он достал из ящика своего письменного стола огромную коробку из-под монпансье, полную марок!

Мы сели с ним за наш огромный обеденный стол и разложили на нем все это богатство. Я уже копил марки, и папа знал об этом, поэтому такой подарок для меня был бесценным. Я увидел такие марки! Там были даже марки таких стран, о которых я даже никогда не слышал, а некоторые из государств даже уже и не существовали вовсе. Как это звучало: Шлезвиг-Гольштейн, Вюртемберг, Ньяса, Германская Зюйд-Африка, Королевство Сардиния… Маркам Королевства Сардинии было уже почти сто лет, если не

больше, они были рельефные, тисненые с профилем тогдашнего короля. На них еще даже и клей тогда не наносили.

Папа сказал, что он советует мне все марки стран, которых уже нет, поместить в один самый маленький кляссер и никогда никому их ни на что не обменивать, потому что эти марки ценности страшной!

Потом он объяснил, что карта мне для того, чтобы я маленькими булавочками с флажками отмечал, какие страны у меня в коллекции есть. Он мне сказал, что коллекционировать марки просто так, не имеет смысла – их сотни тысяч, не хватит ни времени, ни денег, ни терпения. А вот собрать хотя бы по одной марочке каждой страны – это уже достижимая цель. К тому же заодно и географию выучу!

Потом мы с ним вместе сделали одну страничку моих будущих альбомов. Папа взял энциклопедию, нашел

"Лихтенштейн" и на отдельном маленьком листочке размером с большую марку папа написал: Княжество Лихтенштейн. Столица – Вадуц. Площадь – 157 кв. км. Население – 24 тыс. чел.

Он вставил этот ярлычок в кармашек кляссера, а под ним разместил несколько марок Лихтенштейна. Он сказал, что место справа от ярлычка стоит оставить, чтобы потом найти и нарисовать маленький флаг страны и вставить туда.

Потом он сказал мне, что мы поедем в выходной на

Кузнецкий мост к филателистическому магазину, где

"барыги" продают и обменивают марки, и купим несколько марок экзотических стран, например, Фиджи, Святой Маврикий, Бутан, Гоа – что удастся. Он подвел меня к карте, показал эти и некоторые другие крохотные государства и колонии и кое-что рассказал мне о них…

Эх, скорее бы настало воскресенье!

Ксения. 3 сентября, 1944

Сегодня выходной, к нам приезжал в гости Костя

Рыбаков. Он сильно возмужал, стал еще красивее. Все такой

же скромный и добродушный парень. Его у нас дома все любят, Сережка от него просто без ума. Костя привез Сережке настоящий футбольный мяч и пошел на несколько минут поиграть с ним футбол. Сережа был вратарем и уж такие вытворял чудеса, чтобы понравиться Константину! Потом во дворе собрались мальчишки и начали играть разбившись на две команды, а Костя вернулся к нам.

Мы посидели вместе со всеми, выпили воскресного чайку, а потом пошли в кинотеатр "Динамо" на какой-то трофейный фильм. В кино он нежненько взял мою руку, наши пальцы сплелись, и мы просидели так до конца фильма… О чем был фильм я и не помню.

Я так люблю Костю! Он такой нежный, внимательный. Сейчас он заканчивает летное училище, станет летчиком. Я думаю, что когда он кончит училище и получит направление, то я поеду с ним.

Он живет по-прежнему со своими родителями в Мытищах. Его брат, Михаил, женился, у него уже маленький сынишка.

Я тоже очень хочу поскорее уехать и начать свою собственную жизнь. Неудобно на Мишиной шее сидеть – я ведь совсем взрослая. Да и трудно Мише – экую семью один на своих плечах тащит! Хоть и семижильный он, но и его пожалеть надо. А ведь кроме него, никто не работает. Правда, Павел получает что-то как слушатель академии.

Живем мы довольно тесно, все в двух небольших комнатах. Я с мамой сплю на одной кровати в маленькой комнате. В той же комнате спит и Сережа на детской еще кровати, у которой сделали дырку в задней стенке, куда он протягивает ноги и кладет их на табуретку

Посреди большой комнаты стоит большой дубовый стол, который путешествует всюду с нами. Он громоздкий, с толстыми резными ножищами, но очень удобен для нашей семьи: мы все одновременно можем за ним обедать, а по вечерам все сидим за тем же столом со своими занятиями. Мы с Катей зубрим наши медицинские учебники, Миша пишет свою диссертацию, Павел готовится к завтрашним занятиям в академии, а Сережка обычно сидит и читает: он все уроки

быстро делает сразу после школы. Мама сидит тут же и что– нибудь шьет или строчит на своем «Зингере» у окна, выходящего на балкон. Машинка хоть и очень старенькая, но очень надежная и удобная, на колесиках, ее куда хочешь можно легко передвинуть. А Миша ей еще сварганил что-то вроде настольной лампы – прямо такая рука с локтем– шарниром: можно так согнуть, что освещает, что надо.

Из "тарелки", которая висит на стене, все время льется какая-нибудь музыка или говорят последние известия. Иногда и интересные спектакли передают. Тогда невольно отрываешься от своих дел и слушаешь. Но нужно сказать, что этот постоянный шум никому не мешает, мы к нему привыкли. Даже трудно представить себе жизнь без радио: мы с ним просыпаемся и с ним же ложимся спать.

За вечер мы несколько раз пьем чай, устраивая перерыв. Миша наловчился колоть сахар на мелкие-мелкие кусочки. Получается, что мы пьем чай почти "вприглядку". Но иначе на скудный карточный паек не проживешь: на всем приходится экономить.

Но зато как дружно мы живем! Когда у меня будет своя семья, я обязательно нашу жизнь устрою вот так же: всегда все вместе, всегда каждый готов помочь другому. Правда, у нас-то сейчас только Миша может помочь каждому из нас, даже нам с Катей: он иногда объясняет нам значения некоторых иностранных слов, включая медицинскую латынь. Но не мудрено, он самоучкой освоил немецкий, французский и английский: говорит, что ему очень это нужно для написания диссертации.

А какой это праздник, когда мы все вместе садимся за этот наш стол делать пельмени! Пельмени – это наше семейное блюдо. Мама раскатывает тонюсенькие листы из теста. Миша нарезает коньячной рюмкой махонькие кружочки, Катя накладывает в заготовки пельменей мясной фарш – буквально с горошину на каждый пельмень, а остальные – Павел, Сережа и я заняты менее ответственной работой: мы лепим сами пельмени. Пельмешки получаются маленькие, размером с вишню, но зато этих пельменей мы иногда делаем штук пятьсот!

А штук в пять закладываются вместо мяса либо катышки черного хлеба, либо просто смятая бумажка. Сколько бывает бурного веселья, когда кому-нибудь достается

"пустой" пельмень! Однажды все пять таких фальшивых пельменей достались Павлу. Все мы хохотали до слёз, особенно Катя. Но потом все поняли, что она, раскладывая пельмени по тарелкам, умудрилась рассмотреть все фальшивки и положить их Павлу. Когда он это понял, то надулся, вышел из-за стола и ушел в маленькую комнату, откуда его с уговорами привела обратно мама, отругав предварительно Катю.

Вот так мы живем. Дружно, весело. Сегодня у нас тоже были пельмени. Костя вместе с нами лепил пельмени. Потом мы всей семьей сидели за нашим огромным столом. Косте очень понравилось у нас. Он потом сказал, что хотел бы жить в такой семье. Ну, что ж, вот будем жить отдельно, кто нам мешает наладить такую же семью? Может, и маму с собой возьмем – поможет нам по первоначалу. А потом я малыша хочу… Как тут без маминой помощи?

Катерина. 1944, 7 сентября

Мне постепенно удается опять вернуть Павла к

обычным нашим взаимоотношениям. Когда мы остаемся одни, он уже смелее и раскрепощеннее, но все же что-то не то, что– то не то… Видать, сломала в нем что-то Варвара. Но признаться, и во мне что-то хрупнуло. Еще не сломалось, но трещинка какая-то появилась.

Самое неприятное во всей этой ситуации, что мы все время находимся под неусыпным оком мамы. Да и Михаил ведет себя так, будто он обо всем знает или, по крайней мере, догадывается.

Да… Что-то такое я закрутила, что ниточку и не распутать и не оборвать… Все мечтаю о жизни, о перемене. А разве это жизнь?

Сережа. 1944, 17 сентября

Мне очень нравится Алла. Мне хочется видеть ее

каждый день, хочется заговорить с ней, но на это у меня не хватает смелости. Каждый день, когда у нас мало уроков, я выхожу на балкон с биноклем и начинаю смотреть в сторону Масловки, где расположена женская школа, в которой учится Алла. Девчонки обычно идут стайкой, о чем-то болтают, размахивая портфелями. Бинокль у меня слабенький, театральный но я и в маленьких фигурках сразу же угадываю Аллу. Когда они подходят к дому, я уже могу разглядеть ее лицо. А лицо нее удивительное: она почти всё время улыбается, а глаза ее будто светятся.

Когда девчонки входят в подъезд, я выхожу на нашу лестницу и дожидаюсь пока Алла появится на первом этаже. Тогда я начинаю медленно спускаться вниз и встречаю ее где– нибудь на полпути. Я даже не всегда смотрю при этом в ее сторону, но сердце все равно выскакивает из груди!

Иногда она заходит к своей подруге Галке Бутковской, которая живет на втором этаже. Тогда я ее не встречаю на лестнице, и у меня на весь день испорчено настроение.

А сегодня… Что было сегодня! Мы иногда играем в довольно нелепую детскую игру – "ручеек". Это, конечно, игра для первоклашек, но у нас это получается почти как приглашение на танец на балу. Игра простецкая. Все строятся парами друг за другом, держась за руки и подняв их в виде арки. Кто-то один остается без пары – нужно, чтобы было нечетное число – проходит нагнувшись и, выбрав кого-то, берет его за руку и ведет за собой в хвост очереди. Делается все в быстром темпе, так что со стороны похоже будто кто-то чулок выворачивает наизнанку!

Играем чаще всего так, чтобы мальчишек и девчонок было поровну, причем выбирать можно мальчику только девочку, а девочке – только мальчика. Начинается этакое

"немое объяснение в симпатиях". Ну, в общем-то это не так, поскольку если будешь выбирать одну и ту же девочку, то тебя потом задразнят.

Я обычно в эту игру не играю, как-то стесняюсь. Да и кого я могу выбрать, кроме Аллы, а до нее мне и дотронуться

страшно! Но сегодня я встал вместе со всеми, и Алла была тоже. Когда у меня уводили партнершу, наступала моя очередь выбирать. Я выбирал кого попало. И вдруг, когда была очередь Аллы выбирать, она выбрала меня! Она тянула меня за собой за руку в хвост «ручейка», и я, согнувшись, бежал за ней. «Ручеек» был довольно длинный, и когда мы бежали, ее юбка несколько раз скользнула по моему лицу, отчего меня каждый раз как будто электрической искрой долбало… Когда мы встали в самом конце, я посмотрел на нее. Она была разгоряченная, щеки у нее горели, и она, оттопырив нижнюю губу, несколько раз сдувала волосы, падавшие ей на лоб. Ее горячая, немного потная рука крепко сжимала мою…

И так повторилось еще два раза. Я не находил себе места от нахлынувшего на меня восторга! Мне хотелось, чтобы эта игра продолжалась бы вечно. Но вскоре кто-то принес волейбольный мяч, и началась игра в кружок.

Елена Степановна. 1944, 20 сентября

Опять я в глубоком расстройстве… Опять Катерина

начала свои "игры" с Павлом. Опять я их застала во время того, как они занимались любовью. Я ничего не видела, но когда открыла входную дверь, то вдруг услышала, что Катя крикнула: "Мама! Сюда не входи!" и прикрыла дверь в нашу с Сережей и Ксеней спальню. Я поняла, что что-то неладно, прошла в большую комнату.

Я села за стол, стоящий посреди комнаты, но никак не находила себе места. Через некоторое время из маленькой комнаты быстро выскочил Павел и вышел из квартиры. Спустя буквально минуту, за ним вышла немного смущенная, как мне показалось, и раскрасневшаяся Катерина. Она вошла в большую комнату, где я сидела и спросила меня: "Ну, что?"

Я, конечно, опять выложила ей всё, что я о ней думаю. Она молчала, опустив глаза, а потом промолвила: "Мама, я всё знаю… Я всё понимаю…"

Я стала говорить, что все это не просто грязно, а подло: Миша в командировке, значит, его и обманывать не грех?! А если бы Сережа застал их в такой ситуации?

Катерина молчала, как воды в рот набрала… Да и что скажешь?

Я не знаю, что мне с Катериной делать… Как я переживаю за Мишу!..

Михаил. 1944, 22 сентября

Что-то стало мне казаться, что у Павла с Катериной не

совсем нормальные отношения: не такие, как у брата с сестрой. Да и смущается Павел как-то, когда я его что-нибудь про Катерину спрашиваю, да и сам с ней старается при мне с ней не разговаривать.

Да и с Катериной продолжается что-то неладное. Она и никогда-то особенно пылкой со мной не была, а теперь и вовсе. Отношения наши начали ломаться давно, пожалуй, еще до Сережкиного рождения. Потом после родов она год, если не больше, ссылалась на недомогания. Но дело даже не в постели. Что-то треснуло в наших взаимоотношениях, и трещина эта все шире и все глубже…

Но я и подумать не могу, что все это из-за Павла. Может, спросить ее все же, что происходит? А что сказать? Начнешь говорить с ней, скажет, что я с ума сошел. И правильно скажет: разве это мыслимое дело – подозревать собственного брата и ее?

Впрочем, у Кати и раньше были "взбрыки", еще до нашей женитьбы: то всё хорошо, а то вдруг она от меня устает и бросается в сторону. Может, это сущность женской натуры? Кто знает, как другие-то живут? Ведь "на миру" у всех всё прекрасно, никто сор из избы не выносит. А как на самом деле? И ведь ни с кем на эту тему не поговоришь, не посоветуешься.

Жаль Валерия Савицкого рядом нет. Сели бы, выпили, поговорили. Он единственный, кому я бы мог открыть свои сомнения. И он единственный, кто бы правильно меня понял.