Текст книги "Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы"

Автор книги: И. Лугин

Соавторы: Федор Черон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

10. Приход американцев

На следующий день, 7 марта, рано утром, мы с Игнатом отправились на разведку в селение. По устоявшейся привычке, шли скрытыми тропинками. Предосторожность, как оказалось впоследствии, вовсе не лишняя. Подойдя к скале, мы глянули вниз. Открывшаяся картина поразила нас. Поселок был полон грузовых и легковых машин с большими белыми пятиконечными звездами на кузовах. Не меньше удивил нас несолдатский вид людей внизу, их странная, зеленая, свободно висящая форма, расхристанный вид и небрежная походка. На минуту мы даже усомнились – американцы ли это?

Вернувшись, мы доложили о виденном. Все, кроме меня, сразу же загорелись выходить из леса. Но я запротестовал: как же так, надо приготовиться, привести себя в человеческий вид, наконец, напечь коржей на дорогу. Благодаря мне, мы еще два дня сидели в лесу и собирались.

Я тянул время и откладывал окончательное решение. Желание остаться в лесу охватило меня, когда мы с Игнатом возвращались из разведки. Идет весна. Скоро появятся грибы и ягоды. Жизнь станет легче. А в лесу хорошо, тихо, задумчиво, и никакой над тобой власти, ни хорошей, ни плохой. Но, с другой стороны, как же жить в лесу, где достать ту необходимую горсть муки для похлебки? В военное время и красть не грех, совсем иное в мирное.

Скажу, что решение присоединиться к товарищам далось мне нелегко. В лесу мы прошли большую школу совместной жизни в трудных условиях. Не всегда у нас был мир. Бывали споры и конфликты на бытовой и политической почве. Но хорошо это или плохо, наши политические разногласия не отражались на личных отношениях. Все наши помыслы были направлены на спасение наших жизней. А это можно было сделать только таясь и скрываясь от немцев. Скрываться нам помогала гористая и безлюдная местность авиационного стрельбища. Большую помощь нам оказал московский полужулик Василий, не забывавший о нас во все время пребывания рабочей команды в селении Ден.

Были ли мы партизанами? Нет! Мы не занимались умышленной диверсией, за исключением, конечно, грабежа военных складов. Но по советским масштабам, где партизаном называется всякий, ушедший в лес и грабящий местных жителей, – мы полностью и с правом могли именовать себя партизанами или бойцами сопротивления. Благо и оружие у нас было. В случае поимки, если бы немцы узнали даже о части наших похождений, – нам грозила неминуемая смерть.

Как мы узнали позже, из соседней деревни Кисселинг, примерно в одно с нами время, бежали двое французов-военнопленных, работавших у крестьян. Они хотели пробраться во Францию. Но, как и мы, застряли в лесу. Спрятались они в одной из покинутых и полуразрушенных деревень. Не выдержав голода и холода, через две недели французы вернулись к старым хозяевам. О побеге было сообщено властям. Но после возвращения французов за них хлопотали жители деревни и сам бургомистр. Наказания они не получили еще и потому, что за ними не числилось никаких хищений.

9 марта утром мы были готовы к выходу. Я последний раз побрился своим драгоценным ножом. Мы все надели старую одежду и обувь и запаслись на дорогу коржами. Возле старой землянки я спрятал все оружие и одежду. Как чувствовал, что еще вернусь сюда…

Мы все еще считали себя солдатами и хотели появиться в селении, как подобает военной части, – строем и с рапортом начальству. Вести строй было предложено мне, но я отказался от этой чести: покидал я лес с большой печалью. Повел нас Игнат, хорошо знавший немецкий язык, на котором мы и собирались вести разговоры с американцами.

Шли знакомой тропинкой. Постепенно привыкали к тому, что уже нет надобности прятаться. Мы, конечно, не предполагали, что американцы стреляют по всему живому в лесу. При выходе из леса отряд подтянулся и с командиром во главе вышел на открытую поляну. Немного в стороне от дорожки стоял джип, а под ним на разостланном брезенте лежал на спине солдат и ковырялся в моторе. Мы выстроились перед джипом. Солдат, услышав шаги и увидев наши ноги, вылез из-под машины и уставился на нас. Игнат бодро, строевым шагом подошел к солдату, отдал честь и отрапортовал по-немецки: «Отряд из шести человек бежавших советских военнопленных прибыл в ваше распоряжение!» Солдат, не двигаясь, с минуту смотрел на нас. Затем махнул рукой в направлении селения и снова полез под машину.

Мы были разочарованы. Ожидали большего внимания к своим особам. Но, с другой стороны, солдат ведь ничего не понял из рапорта Игната. Все другие встречные солдаты показывали то же направление. Следуя ему, мы прибыли на солдатскую кухню.

Повар, на наше счастье, оказался сербского происхождения, и мы, с грехом пополам, смогли с ним вести беседы. Но прежде всего повар сбегал к хозяйке дома, у которого стояла походная кухня, принес большую алюминиевую миску и доверху наполнил ее борщом! Я никогда не предполагал, что американцы едят борщ. Все же нас встречали по-королевски.

Съев огромную миску борща с двумя буханками белого хлеба, мы на радостях выбросили наши пресные коржи.

По словам повара, расположившаяся в деревне часть была транспортной. Мы пробудем на месте день или два, пока не соберут большую группу иностранцев. После – нас отправят в лагерь в Бельгию. Повар рассказал, что в лесу прячутся немецкие солдаты и что он и другие американцы ходят охотиться на них. Только вчера убили одного немца. По всем находящимся в лесу людям разрешается стрелять без предупреждения. Позже мы действительно видели у леса такое объявление на немецком и английском языках.

Поболтав с поваром, мы отправились посмотреть наш прежний барак. Вывеска над входом была прострелена и болталась на одном гвозде. Сам барак мало пострадал – была повреждена только крыша. В бараке жили солдаты.

Находясь в приподнято-радостном настроении, мы решили заодно уж проведать наших стражников в Кисселинге. Но при выходе из селения нас задержал молодой солдат-часовой, вероятно принявший нас за немцев. Он направил на нас автомат, и по его испуганным глазам было видно, что он начнет стрелять при малейшем подозрительном движении. Приехал джип и отвез нас к коменданту. Нас обыскали, но ничего подозрительного не нашли. Офицер заинтересовался только кольцами Григория. Григорий через переводчика-повара объяснил, что он ювелир, и в доказательство указал на свой нехитрый инструмент. Мы сообщили офицеру о летчиках, похороненных нами в лесу. Сейчас же снарядили машину. Игнат вызвался показать место катастрофы. В Кисселинг офицер все же не разрешил нам пойти.

Повар позаботился о нас. Нам выдали кое-что из одежды и обуви. Я получил почти новые брюки и ботинки.

Вечером к нам пришли совсем молодые солдаты с просьбой найти для них «фройляйн». Мы были в затруднении. Здешние немцы в общем ничего плохого нам не сделали и не хотелось никого подводить. Для отвода глаз мы указали на соседнюю деревню. Еще американцы интересовались немецкими пистолетами. Но и этого добра у нас не было.

Спали мы первую ночь на свободе на полу в пустой комнате, спокойно и крепко.

Повар не ошибся: на второй день нашего выхода из леса нас на грузовой машине повезли на север, на главную дорогу, соединяющую Кельн с Ахеном. В пути подсаживали небольшие группки соотечественников. Скоро мы подъехали к совершенно разрушенному Дюрену. Высадили нас возле станции, где за проволокой уже находились тысячи немецких солдат. Нас загнали к ним. Это было ненужное оскорбление. Распоряжались всем молодые энергичные американцы в новеньком обмундировании. Они с нескрываемой ненавистью смотрели на нас. Эти-то были хорошо информированы о нашем статусе «изменников родины» и действовали соответственно… Мы ходили жаловаться, но солдаты-чиновники только переглядывались и пересмеивались, делая вид, что не понимают ни по-немецки, ни по-русски.

В этом лагере, к нашей радости, мы встретили Василия и еще нескольких из нашей команды Согласно Василию, мы не освобождены, а просто перешли из немецкого плена в американский. Отчасти он оказался прав. Распоряжаться своей судьбой нам не было дано…

Мы присели возле группы наших девушек – бывших остовок. Внимание привлекала интеллигентного вида брюнетка в платье из белого парашютного шелка, которое было ей очень велико. Такие же самодельные платья были и на некоторых других девушках. Как оказалось позже, брюнетка была врачом. Она стала работать в лагерной больнице, а в последние дни ликвидации лагеря ее увез во Францию коллега доктор – француз.

Погода была на редкость теплая. Вдоль лагеря паровоз медленно тащил десятки груженых вагонов. На открытой платформе стоял высокий солдат и бросал в гущу немецких пленных консервные банки. Вот она разница между немцем и американцем! Немец себе такой вольности никогда бы не позволил. Пленные, толкая друг друга, старались поймать банку. Знакомая картина.

Мы также проголодались. Я ругал себя за выброшенные коржи.

Появились двое молодых солдат. Они направились прямо к девушкам. Подойдя к брюнетке, сидевшей на своем деревянном чемоданчике, солдаты стали по обе стороны и так и застыли, глядя в пространство и жуя резину. Солдатам явно было приятно побыть в женском обществе. Но что девушки могут быть голодными – солдаты не догадывались. Так они и простояли часа три до нашего отъезда.

В этот день нас еще раз загоняли в лагерь немецких военнопленных, да такой грязный, что всем пришлось стоять несколько часов по щиколотку в жидкой грязи. Под вечер нас погрузили в товарные вагоны и повезли на запад. В нашем вагоне оказались русские, французы и итальянцы. Когда поезд тронулся, наши затянули «Катюшу». После нас французы начали петь задумчиво-печальную песню, в которой мы улавливали только слово «Пари». Затем пели итальянцы известную, также печальную песню «Прощай, Рим». Кончив петь, все заулыбались, начали пожимать друг другу руки и похлопывать по плечам. Песня сближает людей.

Ночью нас выгрузили в каком-то пакгаузе с цементным полом. До рассвета мы не могли сомкнуть глаз от холода. Рано утром нас, советских, отделили от других иностранцев, погрузили на машину и повезли в Бельгию. Но с полпути вернули. Солдат, говоривший немного по-немецки, сообщил, что Бельгия отказалась впредь принимать desplaced persons (перемещенных лиц) – таково стало наше официальное наименование.

11. Американский лагерь перемещенных лиц в Ахене

Вместо Бельгии нашу группу направили в г. Ахен, стоящий на границе Бельгии и Голландии. Выгрузили нас в больших военных казармах в пригороде Ахена Брандте. Военный городок был обнесен проволокой. От ворот под прямым углом к дороге шли два ряда трехэтажных каменных казарм, разделенных большим плацем для строевых упражнений. Возле ворот, вдоль дороги, помещалась комендатура и госпиталь. На дальнем конце – кухня и склады. В каждом ряду было по шести жилых корпусов.

Встретивший нас американский офицер отделил семейных от холостяков. Первых направил в ближайший корпус с левой стороны, нас же в дальний корпус под номером четыре. Наша партия была первыми русскими поселенцами бывших Лютсовских казарм. В первом корпусе на нашей стороне находилось несколько десятков поляков, охранявших лагерь. Но впоследствии поляков убрали. Наша публика не ужилась с ними. Конфликты нередко переходили в драку. Поселились мы в уже меблированной комнате на третьем этаже. В комнате было десять кроватей с матрасами и двумя прекрасными шерстяными желтыми одеялами на каждой. Между кроватями стояли тумбочки, рассчитанные на двух человек.

Лагерь от военных действий пострадал мало. Во время боев за город здесь помещался лазарет. Еще и сейчас кое-где валялись бинты, пахло карболкой и иодом. Всю старую мебель американцы выбросили на свалку за складами и долго жгли. У нас руки чесались спасти хорошие шкафы и стулья.

Как только американцы заняли город, в этот лагерь согнали поначалу всех жителей. Американцы очень опасались немецкой партизанщины и при занятии населенного пункта производили тщательные поиски оружия. Кстати, первое выступление «вервольфов» (оборотней) произошло именно в Ахене. Уже при нас сброшенная с самолета группа из шести человек убила первого бургомистра города Франца Оппенгоффа.

Из нашей партии Григорий и Василий сразу же определились на кухню. Остальные, включая меня, попали в охрану четвертого корпуса, комендантом которого стал наш капитан, как старший по чину. Работа в охране была необременительная. Дежурство по четыре часа припадало на вторые сутки. За это мы получали некоторую добавку на кухне и, главное, не стояли в очередях три раза в сутки. Не забывали нас вниманием и наши повара.

Кормили нас первое время довольно скудно, что объяснялось транспортными затруднениями американцев. Война ведь продолжалась. Но постепенно питание улучшилось, особенно в качестве. Больные и дети получали молоко в порошке, а иногда и шоколад.

Советская миссия в Париже, возглавляемая ген. Голиковым, требовала для военнопленных пайка американского солдата (3600 калорий), гражданским – 2000. Но американцы на дискриминацию не пошли и всем выдавали 2000 калорий. На практике, конечно, меньше – они забыли, что Василий работает на кухне! Вот примерное меню с мая месяца. Утром: настоящий кофе или какао с сухим молоком и два ломтя белого хлеба с кусочком маргарина или сыра. В обед – поллитра густого макаронного супа со следами мясных консервов, черпачок пюре и кусочек мяса с подливкой. Вечером черный кофе и несколько галет.

Каждый день, а иногда и несколько раз в день, в лагерь прибывали партии бывших остовцев и военнопленных. К концу мая в лагере насчитывалось около 16 тысяч перемещенных лиц и все корпуса были заполнены.

В лагере находились следующие категории лиц: бывшие военнопленные; бывшие остовцы – мужчины, женщины и дети; участники Русского Освободительного Движения; лица, служившие в немецкой армии, и другие мелкие группы.

Остовцы составляли наиболее многочисленную группу. Как и военнопленные, это были в основном молодые люди, примерно до 35 лет.

Вопрос о лицах, задержанных в немецкой форме, имел свою историю. Еще до высадки союзников в Нормандии, американцы поставили в известность Москву о том, что в немецких частях во Франции есть советские граждане. Москва ответила, что советских граждан в немецких частях нет, о них не может быть и речи. Только в октябре 1944 советская миссия признала факт и одновременно потребовала, чтобы советские граждане, попавшие в плен в немецкой форме, были лишены статуса немецкого военнопленного и рассматривались бы как «освобожденные граждане Советского Союза». Вместе с бывшими советскими военнопленными и восточными рабочими они подлежали скорейшей отправке в Советский Союз. У американцев были сомнения в законности этого требования. Согласно Женевской конвенции, Америка не имела права передавать эту категорию людей Советскому Союзу. Статус военнопленного определялся не национальной принадлежностью, а формой. Вдобавок, американцы опасались германских репрессий по отношению к американским пленным, пока война еще не кончилась. Но после Ялты, 11 февраля 1945, американцы подписали все требования Сталина и обязались выдать всех советских граждан. Для оправдания выдачи еще и сейчас указывают на то, что если бы американцы поступили иначе, то Советы не возвратили бы небольшое число американцев, попавших в советские руки в восточной части Германии. В действительности же Советы в течение первых месяцев после конца войны репатриировали всех американцев. Насильственная же репатриация советских граждан продолжалась до 1947 года.

Число тех в лагере, кто имел отношение к Русскому Освободительному Движению, установить трудно. Они, естественно, скрывали свое прошлое и были неотделимы от военнопленных. Позже, в Германии, мне пришлось встретить нескольких из этой группы, ушедших из лагеря еще до его ликвидации. По их словам, в лагере существовала активная группа, дававшая советы своим товарищам.

К числу мелких групп принадлежат бывшие военнопленные (10–15 человек), каким-то образом поступившие в американскую армию после высадки десанта во Франции. Форма у этих добровольцев была американская, но с большими красными лампасами на брюках. Служили они в транспортных частях.

После энергичного протеста советской миссии этих добровольцев отправили к нам в лагерь. Из их среды был назначен комендант лагеря – бывший советский полковник. Остальные составили как бы внутрилагерную полицию. Вряд ли судьба этих людей, при возвращении домой, сложилась иначе, чем добровольцев в немецкой армии. И те и другие были, по советским законам, двойными изменниками родины.

Примерно такой же численности была группа так называемых «кельнских партизан». Эти бывшие военнопленные, как и мы, сбежали и прятались среди развалин города. Как долго, мне неизвестно. «Партизаны» редко находились в трезвом состоянии, чтобы толково, без бахвальства, рассказать свою историю. Выглядели они настоящими бандитами. Афишировали свои «заслуги» и требовали привилегий, сводившихся в конечном итоге к добыче спиртного. Настроены были остро просоветски.

Мы, в отличие от «кельнских партизан», не считали себя заслуженными борцами с фашизмом. Однако Мамедов, предвидя будущее, составил список диверсионных актов, будто бы совершенных нами. Я его не подписал.

Все категории лагерников находились в удивительно хорошем состоянии здоровья и поражали американцев, как раньше немцев, своей выносливостью. У меня после плена и пребывания в лесу значительно улучшилось здоровье, но ослабела память, до того, что я позабыл свой домашний адрес. Только со временем наступило улучшение.

В лагере быстро возникла баптистская община. Ее организатором был высокий, худой, очень смуглый человек, лет уже за сорок. У немцев он сидел в концлагере. Горел проповедничеством. Откликались на его проповеди главным образом молодые девушки. Молящиеся собирались вечером на бывшей свалке и пели религиозные песни. Вначале некоторые присутствующие свистели и смеялись. Но поющие не обращали на это внимания, и вскоре слушатели стали вести себя приличнее и даже собирались заранее послушать песнопения.

Я познакомился с одним молодым баптистом – украинским колхозником. Он был мал ростом, с нечистым серым лицом и короткими ручками. Но светлая, несгибаемая вера выделяла его из толпы репатриантов и отражалась на лице и в глазах. От предложенных мною добавок к питанию он решительно отказался. Рассказывал евангельские притчи, смысл которых с трудом доходил до меня. Я как-то заметил, что ему лучше было бы не возвращаться домой. Не секрет, как там относятся к верующим. Но он просто, без позерства, ответил: «Да, мы все это знаем, мы едем домой, чтобы пострадать за веру!» Через несколько месяцев он уехал с первой же партией возвращенцев. Я провожал его. Глядя на невзрачную фигурку в пиджаке не по росту и с маленьким кулечком в руках, думал: «Вот она, соль земли русской!»

Город Ахен, в предместье которого был расположен наш лагерь, – один из древнейших в Германии. Основание города относится ко времени римского владычества. Здесь, у горячих источников, были построены лечебницы для больных и раненых легионеров. Источники и дали имя городу. В корне названия города лежит древнегерманское слово «вода». Расположен Ахен на стыке трех границ: Германии, Бельгии и Голландии. Местность вокруг города так и называется – «Трехпограничье». Ахен имеет славную историю. Город был столицей Франкской империи. Здесь похоронен основатель империи Карл Великий. После того в Ахене короновались 27 кайзеров.

Когда фронт в сентябре 1944 приблизился к границам города, Геббельс писал, что Ахен станет вторым Сталинградом и город Карла Великого никогда не будет сдан. С другой стороны, союзники, быстро изгнавшие немцев из Франции, были уверены в скором падении города.

Обе стороны ошиблись. Ахен не стал поворотным пунктом войны. Разве что после девяти больших налетов авиации профиль города действительно стал напоминать сталинградский. Но и не достался дешево американцам. После шестинедельных кровавых боев, 21 октября, горстка защитников, израсходовав амуницию, сдалась. Около половины всех зданий города были разрушены, другая половина частично повреждена. Чудом уцелел Ахенский собор. Из 160 тысяч населения осталось только около 5 тысяч. Большинство было эвакуировано по приказу Гитлера. Несчитанные тысячи остались погребенными под развалинами зданий или же погибли во время уличных боев.

Несмотря на строгие приказы, не покинул остатков паствы католический епископ Ван дер Вельден, сыгравший впоследствии большую роль в восстановлении нормальной жизни в городе при американцах. Он предложил кандидатуру первого бургомистра города Франца Оппенгоффа. В истории города в это тяжелое время также записано имя американского майора Свободы – энергичного и неутомимого военного чиновника. Как я уже писал, бургомистр был убит группой эсэсовской команды, когда мы уже были в лагере. Убийство вызвало отклик мировой прессы и отразилось на последующей оккупационной политике американцев. История убийства была раскрыта уже после войны немецким следствием. Суд над участниками вызвал горячие страсти. Он происходил во время моего пребывания в деревне, недалеко от Ахена. Часть подсудимых была из окружающих деревень. Двое из группы при бегстве подорвались на минах.

После убийства в нашем лагере распространились слухи о том, что в лесах около города прячутся эсэсовцы. Они только и ждут подходящего момента, чтобы напасть на лагерь и расправиться с нами. Однажды во время получения обеда кто-то крикнул: «Эсэсовцы!» Тысячная толпа бросилась в сторону и чуть не растоптала меня.

В первые дни по приезде в лагерь лагерники начали отправляться по два-три человека в разбитый город. Возвращались тяжело нагруженные одеждой всякого рода. Слухи о богатствах покинутого жителями города быстро достигали ушей новоприбывших. Начались массовые походы в город. Но не только мы грабили покинутые квартиры. Голландцы и бельгийцы приезжали с большими возами и уезжали домой, тяжело нагрузив их мебелью и посудой. Идущие на фронт американские войска также сворачивали в город пограбить, но брали они только ценные вещи.

Наибольшую нужду испытывали мы. В лагерь люди приезжали полуодетыми или в изодранной одежде военнопленного. Американцы по какой-то причине не откликались на острые нужды в одежде и обуви лагерников. Вероятно, это была политика местной администрации, не подготовленной к встрече с людьми из другого мира. Даже больше, американцы вскоре стали ограничивать походы в город, отбирать и тут же сжигать добычу. Конфискацию принесенной одежды можно объяснить стремлением предупредить распространение возможных эпидемий. Но каково было колхознику, впервые в жизни заполучившему приличный костюм, видеть, как он горит у него на глазах? Или же матери, доставшей простыню на пеленки? Конечно, брать чужое добро – дело не похвальное, но для освобожденного голого раба это был минимальный грех.

Я был несколько раз в городе. Во многих местах из-под развалин уже торчали трубы и шел дымок. Но зайти в дом мне было совестно, казалось, что осуждающие глаза смотрят мне в спину. В результате, я еще долго щеголял в пленном пиджаке, пока не выменял на поллитра спирта зеленый пиджак, который носят в Германии лесники. Этот пиджак служил мне несколько лет и прошел со мной многие сотни километров.

Американцы, гордые своими материальными достатками и демократическими свободами, видели себя в роли арбитра, пришедшего в Европу разнимать местных драчунов и наводить порядок. Отсюда их полупрезрительное отношение ко всему европейскому. От нас они ожидали того же. Но беда в том, что мы пришли из другого мира, стоящего на противоположном полюсе. Наша страсть к стяжательству жалкого барахла была им непонятна. Наши пьянки, драки, грабежи – пугали американцев. Неудивительны отрицательные характеристики административного персонала, сохранившиеся в архивах. Эти отзывы, в руках не особенно объективных историков недавнего прошлого, превращаются в антирусские выпады.

Трудно отрицать и эксцессы по отношению к немцам. Кроме грабежей покинутых квартир, было, если не ошибаюсь, два убийства лагерниками городских жителей. Но и вспомним, что вытворяли на просторах России в гражданскую войну бывшие военнопленные немцы и австрийцы, пошедшие к большевикам в карательные отряды. А ведь их жизнь в плену была раем по сравнению с нашей!

С самого основания первый лагерь для перемещенных лиц на территории Германии был под пристальным оком советской репатриационной миссии. Нередки были наезды офицеров. Однажды прибыл и сам глава ее – ген. Голиков. Типичный чекист, бритоголовый, с тусклыми глазами. Он молча обошел лагерь, нигде не задерживаясь и ни с кем не здороваясь. Утвердил русского коменданта и уехал. Комендант и некоторые другие командиры после посещения пришили картонные погоны с нарисованными химическим карандашом звездочками и полосками. Была введена строевая подготовка, продержавшаяся, впрочем, недолго.

Приезжие советские офицеры устраивали митинги. Упирали на то, что «Родина простила вас! Родина вас ждет!» Хотелось ответить: нет нашей вины перед родиной или народом! Все мы, погибшие и живые, стали жертвой двух злых сил – коричневой чумы и красной чумы, сражавшихся за порабощение нашего народа. В этот критический момент все сатанинские силы земного шара объединились, чтобы не дать встать на ноги русскому народу! Лозунги советских офицеров мы переиначили так: «Родина вас ждет, сволочи!»

Не многие лагерники были настроены просоветски. Основная масса, как и раньше, не верила «родной» власти. Но откровенные разговоры прекратились. Ура-патриотами были знаменитые «кельнские партизаны». Они остригли несколько девушек, якобы за связь в прошлом с немцами. Появились доносы. Как далеко они шли по инстанциям – трудно сказать. В общем, лагерная жизнь приближалась к уровню нормального советского общества.

Я познакомился с группой украинцев – молодых учителей из Каменец-Подольска – и даже пробовал ухаживать за хорошенькой «учителькой» Полиной, но безуспешно. В лагере расцвели романы. Из нашей команды «женились» и перебрались в женатые бараки Василий, Иван К. – тот самый, которого я соблазнял бежать. Из лесной компании – капитан и Мамедов. Мамедову удалось среди остовок обнаружить татарку и он был на вершине счастья! В скоропалительной любви было желание хоть немного прикоснуться к счастью, так скупо отмеренному нам в прошлом.

Как и весь мир, лагерники с нетерпением ждали окончания войны. 8 мая встретили с восторгом. Люди поздравляли друг друга и ликовали вместе с американскими солдатами. О будущем не хотелось думать. Радость была о том, что перестала литься кровь! Но прошли дни радости и перед нами встала неумолимая реальность – репатриация на родину – событие желанное, но и страшное. У подавляющего большинства лагерников не было и тени сомнения, что у нас есть только один выход – возвращаться домой. А если уж так, то пускай скорее. Многие утешали себя слухами о переменах на родине. О том, что советская власть уже не та, стала человечней, церкви уже открыли, вот-вот распустят колхозы! Ко всем этим мыслям были же и личные: у меня остались дома мать и сестра – что будет с ними без моей помощи?

В июле я решил проведать лес и землянку. Нашел двух попутчиков. Один – Григорий – не тот, что был в лесу, но также из нашей рабочей команды (везет мне на Григориев!). Это был высокий парень со слегка побитым оспой лицом и подчеркнуто военной выправкой. Очень смелый и наделенный многими талантами. Происходил он из украинской крестьянской семьи. До войны кончил пехотное училище и служил в береговой обороне Очакова. Там и в плен попал. Во время эвакуации нашей рабочей команды, воспользовавшись общим хаосом и разложением, бежал. Как и другие, вернулся назад и разыскивал нас. Не найдя, пошел дальше на запад через долину реки Ар. Был задержан часовыми эсэсовцами. Григорий не растерялся. Он хорошо говорил по-немецки и сказал на допросе, что работает рядом в деревне. Трудно поверить, но его отпустили. В первой же деревне он устроился на работу у крестьянина. Познакомился в соседней деревне с девушкой Марией, Григорий прозвал ее «Кнопкой». Завязался мимолетный роман. Приход американцев их разделил. Девушку увезли раньше, по-видимому, в Бельгию, а Григорий попал в наш лагерь. Теперь Григорий шел со мной, чтобы разыскать следы Кнопки, полагая, что крестьянин, у которого она работала, может указать, где ее искать.

Вторым попутчиком был Алексей, также из нашей команды. Он был среднего роста, ладного сложения и интеллигентного вида. Был очень осторожен. Никогда не ввязывался в политические споры и не говорил о своем прошлом, кроме того что работал учителем в Каменец-Подольске. Отлично знал немецкий язык. Алексея иногда брал на работу к себе в дом главный лесничий-австриец, живший в Арбрюке. Лесничий ненавидел нацистов и вообще немцев и благоволил к русским. У лесничего была дочь. Если существуют ангелы, то она была их воплощением. Конечно, в немецком краснощеком варианте. Молодые люди часто переглядывались. Дальше этого не шло, но и взгляды могут оставить глубокий след в душе… После домашней работы, обычно колки дров, Алексея приглашали к столу, у которого велись длинные беседы на политические темы. О чем там говорил Алексей и какой политической линии придерживался, для меня осталось загадкой. И вот теперь Алексей, бросив лагерную подругу, шел на поиски предмета своих тайных мечтаний.

Вышли мы 19 июля, утром, получив пропуск в город на несколько часов. Пошли прямо на юг, в сторону красивейшего городка Моншау, входящего теперь в известное туристическое кольцо. Перед городком нас задержали английские военные полицейские, но, проверив наши лагерные карточки, на которых было написано «не паспорт», отпустили. В городке мы открыли, что сделали крюк. Пришлось идти назад. Свернули направо возле деревни Симмерат. Не думал я, что все попутные деревни станут в будущем хорошо знакомыми и близкими… От границы километров на 20 вглубь Германии расположена линия Зигфрида, защищавшая западные границы. Везде были следы недавних тяжелых боев. В направлении нашего пути американцы прорывались к Рейну. Все встречавшиеся деревни страшно пострадали. Бункеры взорваны. Разминирована была только дорога. О минах вокруг предупреждали многочисленные вывески. В лесу же было брошено много имущества, и соблазн был велик. Мы, однако, устояли.

К концу дня мы изрядно проголодались и устали. Продуктов у нас было немного, и мы с ними справились быстро. Но завтра, если поднажмем, надеемся быть в Аремберге – деревне, где работал Григорий. Первую ночь мы спали на сеновале разбитого сарая.