Текст книги "Считанные дни, или Диалоги обреченных"
Автор книги: Хуан Мадрид
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Глава 15
Антонио проснулся как от толчка в спину и посмотрел на часы: было пять вечера. Он застучал в стенку и позвал Чаро. На его крик никто не откликнулся.
Приподнявшись в кровати, он заметил на подушке листок бумаги с пронзенным стрелой сердцем и двумя именами посередине: своим и Чаро. Угловато выведенные буквы напоминали детские каракули. Антонио снова нырнул в постель, закрыл глаза и забылся в полудреме.
Через некоторое время с улицы донесся голос, произносивший его имя, по крайней мере ему так почудилось. Антонио снился дождливый вечер, мокрый скользкий асфальт и незнакомая женщина, которая падала с высоты, хватая руками воздух. Потом Копланс, и он сам, превратившийся вдруг в Копланса.
Чей-то настойчивый голос продолжал повторять его имя.
Еще не проснувшись окончательно, он, точно сомнамбула, подошел к окну и попытался отодвинуть задвижку, издавшую жалобный ржавый скрежет. Рассохшиеся ставни поддались с трудом, но в конце концов распахнулись. На улице было светло, хотя солнце уже ушло с площади.
Антонио высунул голову. Внизу стояла Чаро и призывно махала рукой. С неожиданной для себя прытью он скатился вниз по лестнице и сразу же очутился в объятиях девушки, ожидавшей его в подъезде. Чаро бросилась ему на шею, подставила для поцелуя широко раскрытые губы и впилась в рот, словно хотела заглотать пойманную добычу.
Потом показала на засаленный бумажный пакет с кальмарами.
– Смотри, я принесла их для тебя. Нас угостил Лисардо. Попробуй, вкуснятина!
Лакомясь на ходу кальмарами, Антонио повел ее на Пласу, затем выкинул бумажный пакет и облизал пальцы. Чаро снова наградила его смачным поцелуем и взяла под руку.
– Пойдем с нами в больницу навестить Угарте. Отнесем ему комиксы. Тебе понравились кальмары?
– Изумительные, особенно если учесть, что я не ел со вчерашнего дня. Ты сегодня потрясающе выглядишь! Тебе это известно?
– Нет, это ты у нас красавчик. Тебе идет, когда ты вот такой: небритый, с отросшей щетиной.
Он спросил, понизив голос до шепота:
– На тебе надето нижнее белье?
Чаро мотнула головой:
– Конечно же нет. Я без штанишек, как ты любишь.
Ванесса и Лисардо сидели на террасе у Пако. При виде парочки они поднялись.
– Эй, голубки! – закричала Ванесса. – Куда вы запропастились? Нам уже давно пора идти.
– Привет пижону! Знаешь, какие бабки я срубил сегодня? Ты ему рассказала, Чаро? Мне опять удалось загрести кучу деньжищ.
– Накормил нас до отвала, – сказала Чаро.
Ванесса, прильнув к Лисардо, сдавила ему низ живота и засюсюкала:
– Колокольчики-бубенчики мои! Где мои бубенчики?
– Представляешь, этот малохольный присмотрел на рынке тетку и сунул ей под ребро нож, – пояснила Чаро. – Как пить дать, тетка заявила в полицию, и его уже разыскивают.
Ванесса шарила между ног Лисардо, пытаясь ущипнуть его за мошонку. Тот защищался обеими руками.
– Разве ты сможешь заработать твоими дерьмовыми фотками столько, сколько добыл я в один присест? Нет, ты скажи! – Лисардо откинулся назад, пытаясь ускользнуть от рук Ванессы. – Да успокойся ты наконец, коза драная!
– Колокольчики! Где мои бубенчики? – не отставала Ванесса.
– Когда-нибудь ты допрыгаешься и тебя засадят, – предупредил Антонио.
Лисардо прекратил отбиваться и со всего маху пнул Ванессу в ляжку. Та упала, стукнувшись коленками об асфальт, и запричитала. Лисардо одернул брюки.
– Твою мать! Я же сказал: хватит!
Чаро бросилась к подруге и помогла ей встать.
– Грубая скотина! – возмутилась она. – Да разве так можно?!
Ванесса захныкала и, прихрамывая, поплелась вслед за остальными.
– Не вздумай ко мне подходить, козел, педрило! Смотри, что ты наделал, – у меня теперь будут синяки.
– Успокойся, пошли уже! – Лисардо попытался приласкать девушку, которая опиралась о плечо Чаро. – Хочешь, скуплю для тебя всю наркоту в округе, а, Ванессита?
Забыв обиду, Ванесса живо к нему повернулась:
– Так уж и быть, купи мне чулки. Или нет, лучше черные лосины или подвязки – я их надену в субботу, на фиесту. Ладно?
– Что твоей душе угодно. Однако мы когда-нибудь уберемся отсюда? Я провожу вас до дверей больницы, а дальше – сами, хорошо?
В вагоне метро Лисардо первым делом раскурил косячок и пустил его по кругу, потом повис на потолочных поручнях и, издавая гортанные звуки, завопил:
– Я Тарзан, я Тарзан!
Антонио вдруг развеселился: он чувствовал себя легко и уверенно, словно в ожидании подарка или каких-то приятных изменений в жизни. Дым косяка с горько-соленым привкусом поднимался вверх, расползаясь по вагону. Чаро зажала его между большим и указательным пальцами и затянулась в последний раз. Когда поезд вошел в туннель, в темноте виднелся лишь светящийся кончик догоравшей сигареты, который отражался в ее глазах двумя золотистыми искорками.
– Бесстыдники! Совсем совесть потеряли, – раздался голос женщины с другого конца вагона; у нее на коленях лежал толстый глянцевый журнал.
Вагон набирал скорость и раскачивался; один особенно сильный толчок отбросил Антонио и Чаро к двери. Антонио, почувствовав прикосновение ее груди, нагнул голову и вдохнул запах только что вымытых волос. Чтобы сохранить равновесие, Чаро цеплялась за него руками:
– Какой же ты молодец, что пошел с нами в больницу к Угарте. Мне с тобой так хорошо.
Антонио расставил ноги и притянул ее к себе. Лисардо колотил кулаками по другой двери в такт какой-то песни, Ванесса беспрерывно смеялась.
Ему было приятно чувствовать рядом с собой маленькое упругое тело Чаро, слившееся с ним воедино. Он нежно провел рукой по ее спине.
Чаро подняла голову и, заглянув ему в глаза, улыбнулась. Потом поцеловала его в шею и прижалась щекой к плечу. Антонио продолжал нежно поглаживать ей спину.
– Когда ты будешь моей?
– Опять ты за старое. Разве тебе недостаточно просто смотреть на меня?
– Смотреть на тебя – одно удовольствие, но я хочу полной близости… Гм, гм, что-то разыгрался аппетит. Я сейчас с удовольствием съел бы сэндвич из свежего хлеба с кальмаром.
– Обожаю свежий хлеб. Когда я была маленькой, мы пекли хлеб дома. Мать говорила, что так выходит дешевле. По субботам она отправляла меня и мою сестренку Энкарниту на кухню месить тесто, и для нас это было праздником, так как мать пекла еще и бисквиты, которые подавались к полднику. Всю неделю мы с нетерпением ожидали наступления выходных, чтобы вдоволь поесть свежеиспеченного хлеба и бисквитов.
– А я по воскресеньям пытался залезать к родителям в постель, но они мне не разрешали, – вспоминал Антонио.
– Малышу легко угодить: любая, самая пустяковая вещь может доставить ему радость. Правда, Антонио? Мать часто говорила: когда мы с Энкарнитой выйдем замуж, то будем печь хлеб для наших детей и мужей, и мы начинали рисовать себе нашу дальнейшую семейную жизнь. Представь, Энкарнита, совсем еще несмышленыш, а туда же – мечтала о муже и не иначе, как с машиной, и я ей вторила, хотя, признаться, мне все равно – с машиной или без нее, лишь бы он ничем не напоминал моего отца. Еще ребенок, а уже думала: если я когда-нибудь выйду замуж, то мой суженый должен стать полной противоположностью отцу: нежным, ласковым; он не будет драться и не будет со мной обращаться так же плохо, как отец с матерью. Хочешь начистоту, Антонио? Я никогда не слышала, чтобы отец сказал матери хоть одно приветливое словечко, наоборот, все время ругался и часто, когда напивался, бил ее смертным боем, бил по лицу и по всему телу, особенно после возвращения из плаванья: зальет глаза в компании собутыльников и давай ее колошматить.
– Чаро, у тебя редкий дар рассказчицы.
– Я всегда любила пофантазировать. Бывало, совсем кроха, начинала о чем-то думать, потом перескакивала на другое, и пошло-поехало! Вот и сейчас: вспомнила о хлебе и тут же переключилась на моего отца, потом на сестренку Энкарниту. Это и есть дар рассказчицы? Да, Антонио? Все-таки раньше я обладала большим воображением, размышляла обо всем, что меня окружало. Сейчас, став взрослой, я почти ни о чем не задумываюсь. Хотя нет, иной раз погружаешься в свои мысли и никак не можешь остановиться. У меня это может длиться часами. Прежде я много думала об Альфредо и о себе самой. Представляла, будто мы с Альфредо живем в доме с садом, и он работает на заводе или где-нибудь в офисе; у нас двое детей: мальчик и девочка. Альфредо возвращается с работы, а я кормлю детей ужином, он меня целует и спрашивает: «Как дела, Чарито?» – и все такое. Потом помогает мне уложить детей, мы ужинаем, болтаем о разных пустяках, смотрим телевизор.
– Маленьким я хотел только одного – повзрослеть. Сколько себя помню, всегда мечтал поскорее стать большим и сильным, – подхватил Антонио.
Чаро продолжила:
– Подумать только, я так много размышляла о своей жизни и так четко ее себе воображала, что фантазия перепуталась у меня с реальностью. Я вижу перед собой каждую деталь, каждую мелочь, и мне кажется, что дом существует на самом деле. Я знаю, какого цвета в нем стены, какая стоит мебель и какие картины висят на стенах. Даже размеры комнат и те представляю себе до сантиметра. Они стоят у меня перед глазами. Любопытно, правда, Антонио?
Антонио хотел ответить, но ход его мысли нарушил Лисардо: он изо всей силы ударился головой о вагонную дверь, потом немного отошел и ударился снова с явным намерением пробить стекло.
– Он расшибет себе башку, – заметил Антонио.
– У Лисардо ломка, – объяснила Чаро. – Ему срочно требуется укол, поэтому он психует. Ванесса влюблена в него по уши, считает его неотразимым. Ей вообще нравятся мужчины.
– А тебе?
– Мне? Как тебе сказать? Раньше я очень любила мужа, а то, что ты подразумеваешь под этим словом, так мне не нравится никто… разве только ты. Пожалуй, ты мне действительно нравишься.
Чаро прижалась к нему всем телом.
– Похоже, я начинаю в тебя влюбляться. – Она вздохнула. – У меня зуд в том самом месте: вчера я немного перестаралась и натерла себе бульбочку[48]48
Бульбочка – от испанского слова «vulva», что означает: женские наружные половые органы.
[Закрыть], хи-хи-хи!
Антонио опустил руку, нащупал под короткой юбкой твердую, упругую попку и попытался дотянуться до ложбинки между ног.
– Ну-ка, посмотрим! Ничего страшного. Все на своем месте.
– Глупый. – Чаро понизила голос и зашептала ему в ухо. – Скажи мне, что я твоя девушка. Пожалуйста!
Она подняла голову, чтобы расслышать ответ, но Антонио сунул ей в ухо язык. Чаро вскрикнула и отпрянула.
– Ты моя девушка, – шепнул он.
– Повтори.
– Ты моя девушка, и я тебя люблю.
– Ай, прекрати! Я завожусь с пол-оборота.
– Довольно, с меня хватит! – закричала женщина с другого конца вагона и обратилась к пассажиру, который сидел рядом с ней. – Животные, совершенные животные! А этот тип, посмотрите, куда он запустил свою лапу.
Пассажир ничего не ответил, только съежился на сиденье и устремил сосредоточенный взгляд на свои ботинки.
– Почему вы не реагируете? Вы же взрослый мужчина, или я ошибаюсь? Порядочному человеку теперь и в метро нельзя проехаться спокойно.
Женщина сбавила тон, бурча что-то себе под нос и вертя головой по сторонам. Очевидно, она искала поддержки среди остальных пассажиров.
Но все отводили глаза и делали вид, будто ничего не замечают. Стоявшие рядом люди повернулись спиной к нарушителям спокойствия и не обращали на них никакого внимания.
Ванесса билась головой о дверь вместе с Лисардо, и оба заливались истеричным смехом.
– Мне бы хотелось очутиться в Марокко, перенестись туда прямо сейчас, – заявила Чаро. – Интересно, там есть метро? Я хочу сказать, такая же подземка, как у нас, в Мадриде?
Антонио задумался. Женщина продолжала негодовать, булькая, как медный чайник на огне, и испепеляя Лисардо с Ванессой презрительными взглядами.
– Сейчас уже не помню, – наконец проговорил он. – В Рабате метро нет – это точно. А вот в Касабланке… нет, не помню, но, похоже, тоже нет.
– После фиесты у нас появятся деньги, – сказала Чаро. – Много-премного. – Она прильнула к Антонио. – Как мне с тобой хорошо! Словно знаю тебя всю жизнь. – Она помолчала. – Хочешь поехать с нами в Марокко?
Антонио кивнул.
– Я буду у вас гидом. Оторвемся на полную катушку. Я был в Касабланке, фотографировал там лет десять тому назад… подожди, в каком же году? Кажется в тысяча девятьсот восьмидесятом или тысяча девятьсот восемьдесят первом… что-то вроде того. Нас, нескольких журналистов и фотокорреспондентов, пригласило марокканское посольство, а вот куда именно… Наверное, на какой-нибудь конгресс? Сейчас уже забыл.
Поезд остановился на станции, и в скрежете тормозов Антонио почудились звуки далекого перезвона.
– Да замолчите же вы наконец, хулиганье, – закричала женщина, продолжая озираться по сторонам в поисках сочувствия. – Подонки, отребье, канальи!
Лисардо в один прыжок оказался рядом с женщиной.
– Я тебя трогаю? Грязная жирная свинья! – завизжал он.
Женщина подняла на него налившиеся кровью глаза и приготовилась ответить, но Лисардо плюнул ей в лицо, попав в нос. Женщина зашлась в крике.
Тут открылись двери вагона, и компания выскочила на перрон.
Ванесса смеялась как сумасшедшая.
Глава 16
Пыхтя и отдуваясь, мимо Антонио прошла толстая женщина с пластиковым чемоданчиком. С затылка на морщинистую шею текли струйки пота. Скоро она исчезла в недрах безлюдного коридора. Сидевший рядом старик вытащил из кармана пиджака сигарету.
– Кажется, тут нельзя курить, – неуверенно произнес он, скосив глаза на кончик сигареты.
– Нельзя, – подтвердил Антонио.
– Сколько мне, по-вашему?
– Лет семьдесят?
– Восемьдесят три. – Он победоносно огляделся по сторонам, блеснув из-под бровей маленькими хитрыми глазками. – Я начал курить в двенадцать лет. В те времена курево называлось «квартероном»[49]49
Квартерон – от испанского слова «cuarto», что означает: медная монета.
[Закрыть] – такой измельченный табак, смешанный с травкой, его продавали в пакетиках за четвертак, поэтому-то мы и придумали ему такое название: «квартерон», хе-хе-хе. Мне нравилась эта смесь. Да, с тех пор много воды утекло.
Они сидели на деревянной скамейке у стены. Напротив расположились женщина с неподвижным, точно замороженным лицом и одетая во все черное девочка, которая, не переставая, грызла ногти.
Старик продолжал разглагольствовать, обращаясь к Антонио.
– Вот я вам и говорю: все врачи просто шуты гороховые. Какой вред может принести табак? Я вас спрашиваю, отвечайте! Врачи строго-настрого запретили мне курить. А я дожил до восьмидесяти трех годочков. Надо быть полным придурком, чтобы не разрешать мне курить. И еще большим придурком выставляет себя мой сын, когда отбирает у меня сигареты. Я вас спрашиваю: какой вред может принести мне табак теперь, если я курю с двенадцати лет?
Старик встретился взглядом с женщиной, сидевшей напротив. Та беззвучно шевелила губами, словно разговаривала сама с собой.
– Врачи! – прошептала она.
Девочка, одетая в черное, натужно кашлянула и снова принялась за ногти.
– Скажу вам как на духу, – продолжал старик. – В двенадцать лет я уже работал в хлебопекарне и ломал хребет, таская огромные кули с мукой. Хлебопекарня называлась «Булочная Капельянес» и находилась тогда на Оперной площади. Вот я и спрашиваю: если ты в двенадцать лет вкалываешь ровно мужик, то почему нельзя курить как взрослый мужчина? Курить и заниматься всем остальным.
Старик подмигнул Антонио, сипло засмеялся и пошел рассказывать дальше:
– Никто не протестовал, когда парнишка исполнял работу, что по плечу разве только бугаю, а теперь, нате вам, пожалуйста, – оказывается, мне нельзя было курить. Дескать, от этого у меня развилась эмфизема легких. Чушь на постном масле! Почему же тогда, в двенадцать лет, мне разрешали вкалывать? Сейчас, в моем возрасте, уже не важно, сколько я курю.
Женщина, разговаривавшая сама с собой, вдруг затопала ногами и принялась выкручивать себе пальцы. В коридоре показалась медсестра, и женщина, стремительно поднявшись ей навстречу, схватила ее за локоть:
– Сеньорита, послушайте, сеньорита! Умоляю!
– Сеньора, успокойтесь. Еще ничего не известно! – воскликнула медсестра, осторожно отстраняя женщину рукой. – Он в операционной. Не надо спрашивать меня каждую минуту об одном и том же.
Женщина застыла на месте, провожая взглядом фигуру медсестры, которая удалялась по коридору, покачивая бедрами. Перед тем как исчезнуть за дверью, она повернула голову и проговорила:
– Сидите на месте и спокойно ждите.
Женщина тяжело опустилась на скамейку и крепко зажмурила глаза.
– Мой мальчик, – шептала она. – Мой малыш!
– Что? – оживился старик. – Что с вашим мальчиком?
– Моего сына оперируют. – Женщина открыла глаза и бросила тревожный взгляд в конец коридора. – Оперируют моего маленького.
– Все обойдется, – успокоительно шамкал старик. – Вот увидите. Теперь не то, что раньше, теперь в медицине много достижений. Я три раза находился на краю смерти, меня даже соборовали, а я вот он – живехонек!
– Велосипедный руль…
Антонио показалось, что женщина вот-вот заплачет, но та только закусила губу.
– …на него наехала машина, а руль от велосипеда вонзился ему в грудь… в грудь…
– Мама, – девочка в черном с осуждением на нее посмотрела, и женщина снова сомкнула губы в молчании, – хватит уже!
– Вы хотите сказать, что ваш сын… – Старик придвинулся к ней поближе, выставив вперед руку с зажатой в ней сигаретой. – Вашего сына задавила машина?
– Да, его сбила машина и скрылась, – ответила девочка в черном. – Говорят, «Мерседес»… У самого колледжа.
– Мой малыш… мой мальчик… Мы купили ему велосипед на день рождения, велосипед синего цвета. А он взял его с собой в колледж, чтобы похвастаться перед товарищами…
– Мама, мама! Опять ты за свое. – Девочка стукнула мать ладонью по коленке.
– …отец еще не знает… Машина проехала прямо по нему.
Женщина судорожно сглотнула слюну, словно у нее в горле застрял комок, и замолчала, уставившись в стенку, на которой висели старые плакаты, призывавшие профсоюзы ко всеобщей забастовке.
Появились державшиеся за руки Ванесса и Чаро.
– Ну, как? – спросил Антонио. – Достали?
– Да, – бросила Чаро на ходу. – Охранник продал, а заодно и шприц.
– Содрал двойную цену, – шепнула Ванесса. – Собачий сын.
Землисто-серое лицо Угарте лоснилось от испарины, под глазами с синеватыми ободками обозначились отечные мешки. Он трясся, стуча зубами. Левое запястье было перевязано бинтом.
Увидев девушек, он приподнялся на кровати.
– Принесли? Я вас спрашиваю, принесли? – спросил он срывавшимся от нетерпения голосом.
– Заткнись, твою мать! – осадила его Ванесса. – Не хватало, чтобы нас тут из-за тебя зацапали.
В палате стояли четыре койки. Рядом с Угарте лицом вверх лежал белый как лунь старик с пергаментной кожей и длинными жидкими волосами. Он неподвижно вытянулся на кровати и был похож на женщину. Вторую кровать никто не занимал, а на третьей находился толстый небритый мужчина, который, сдвинув брови, недовольно наблюдал за происходящим.
Чаро подошла к Угарте и показала ему шприц. Потом сказала, обращаясь к Антонио:
– Стань в дверях и смотри, чтобы не пришла медсестра. Живо!
Ванесса надавила на вену выше локтя, и Чаро ввела иглу. Угарте расслабился, закрыл глаза и согнул руку.
– Эй, что вы там делаете? – зашипел толстый мужчина. – Это не дозволено!
– Заткнись, доходяга! Не твое дело! – прикрикнула на него Ванесса.
– Спокойно, спокойно… – говорила Чаро. – Осталось немного… готово!
Антонио со своего поста у двери смотрел на них с опаской.
– Никого не видно, но поторопитесь. Сюда могут войти в любой момент, – сказал он.
Чаро вытащила из вены иглу и быстро завернула окровавленный шприц в бумажную салфетку. Угарте откинулся на подушку с блаженным выражением лица. Из глаз текли слезы, но он не плакал.
– Смотри, мы принесли тебе комиксы. «Капитан Труэно», «Герои Космоса», «Бетмэн»… – показывала ему Чаро.
Угарте схватил девушек за руки. Он казался растроганным.
– А я подумал… – Он замотал головой. – Короче, думал, вы не придете… а вы взяли и пришли… Я вас очень люблю, правда. – Он посмотрел на Ванессу. – Я тебя очень люблю, Ванесса, клянусь матерью. Очень, очень. Ты меня простила?
– Хватит, нам пора. – Ванесса посмотрела на дверь. – А не то загремим в каталажку сегодня же вечером, вот увидишь.
– Скажи, ты меня простила?
– Да, да, черт бы тебя побрал! Только отвяжись.
– И тебя тоже люблю, Антонио. Чистая правда. Спасибо, что пришел… Думал, вы не придете. И не мог больше терпеть.
Антонио подошел к кровати и положил ему руку на плечо.
– Ты уже здоров, Угарте. Все плохое позади, и завтра тебя выпишут.
– А знаешь, какая мысль мне пришла в голову? Научи меня фотографировать. Когда я буду в Севилье, то смогу сам снять свой мотоцикл и Ванессу на нем. Что скажешь?
– Я тебя научу, Угарте. Даю слово. Тут нет ничего мудреного.
– Он сегодня встретится с Сепульведой, возьмет у него интервью, – проговорила Чаро с явной гордостью.
– У Сепульведы? Не может быть. Ну и везунчик ты, парень! Я тоже хочу пойти!
– Сейчас это будет трудно. Но в следующий раз обязательно прихвачу тебя с собой. Обещаю.
– Круто! Ты покажешь мне, как фотографировать, и я смогу тебе помогать, ладно?
– Договорились.
– Нам пора, – подала голос Ванесса. – Уже поздно, пошли отсюда.
Толстый мужчина что-то пробурчал, но никто не понял его слов. Угарте все еще крепко сжимал руки Чаро и Ванессы.
– Смотри, какие классные комиксы. – Чаро поднесла стопку иллюстрированных книжиц к его лицу. – Читай и отдыхай себе на здоровье – не жизнь, а малина!
– Ванесса, ты должна позвонить Хайме в отдел доставки и предупредить, что я болен… Здесь есть телефон, но до него не добраться – большая очередь. Я не смог позвонить. Сделаешь, Ванесса?
– Хорошо, хорошо. Пойдем, Чаро. Нам пора.
Ванесса попыталась высвободить руку из цепкой хватки Угарте.
– Меня обещали взять на постоянную работу, ты же знаешь, поэтому мне надо поставить Хайме в известность. Я должен показать ему свою дисциплинированность. Не забудь позвонить, Ванесса… Они обещали зачислить меня в штат уже в этом месяце.
– Хорошо… Штат, штат! Меня тошнит от этого слова. Ты мне уже дырку в голове сделал своим штатом.
– Ванесса, пойми: если я буду в штате и вдобавок получу одно или два поручительства, то смогу взять ссуду на покупку мотоцикла. – Угарте отпустил руку Чаро и вцепился в Антонио. – Ты дашь мне поручительство, правда, Антонио?
– Обязательно. Конечно же я за тебя поручусь.
– Не могу выкинуть из головы мысли о мотоцикле, только о нем и думаю. – Угарте повернулся к Ванессе. – Увезу тебя, куда только пожелаешь, Ванесса. Ты меня простила?
Он грустно улыбнулся и добавил:
– Я вел себя отвратительно. Никогда так не буду больше делать. Не знаю, что тогда на меня нашло? Зачем полоснул себя по руке? Не иначе, как бес вселился.
– Хорошо, хорошо, – быстро ответила Ванесса и обратилась к остальным. – Двинули отсюда!
– Эй, Угарте, – позвал Антонио, – я сниму тебя за рулем, вот увидишь. Твоя мать прямо-таки остолбенеет от удивления, клянусь!
– Дьявол! Вы все такие…
– Смотри, не заплачь, парень. – Ванесса раздраженно топнула ногой. – Нам надо сматываться отсюда.
– Я сообщу о вас в полицию. – Толстый мужчина приподнялся и сделал движение в сторону двери.
Ванесса метнулась к его кровати и остановилась как вкопанная.
– Если ты не успокоишься, я всажу нож в твое потное жирное брюхо, клянусь матерью! – завизжала она. – А потом отрежу яйца, ты дождешься.
Сообразив, что девушка потеряла над собой контроль, мужчина испугался и полез назад в кровать.
– Прирежу, слышишь?
Антонио подошел к Ванессе, схватил ее за руку и потащил к выходу. Потом повернулся к толстому мужчине.
– Тсс! Это может плохо кончится, вы же понимаете, – предупредил он.
Мужчина закивал головой в знак согласия, натянул одеяло до подбородка и затих.
Антонио отвел Ванессу к двери, а Чаро поцеловала Угарте в щеку.
– Выздоравливай, – пожелала она.
– Мне сейчас хорошо, – ответил Угарте. – Коняшка отменный.
Ванесса открыла дверь и выглянула наружу, изучая коридор. Откуда-то издалека доносился глухой шум двигавшейся каталки и разговор двух женщин.
– Эй, Ванесса! – позвал Угарте. – Не забудь позвонить Хайме, ладно? Я не могу сделать этого сам. Скажи ему, мол, я болен и не в состоянии выходить на работу.
– Ладно, ладно. Смени пластинку, а то заклинило, как какашку в заднице! – ответила Ванесса.