Текст книги "Считанные дни, или Диалоги обреченных"
Автор книги: Хуан Мадрид
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Посвящается Хуанхо Мильясу (он заявился на испытание по латинскому языку под именем Тино Бертоло, попутно сдал экзамен и за меня, благодаря чему мы все трое благополучно перекочевали на третий курс), Толстяку Риверо – «Блестящему», Луису Мари Броксу – «Эрролу Флину», Феликсу Мурьелу, Рафе Рода, Хуаните Мартинес – «Красавице», Рафе Чирбесу, Елене Кабесали, Габриэлю Альбиасу… всему выпуску 1967/68 г., а также историческому факультету, который нас сформировал как личности и нас же сломал.
Таким образом, к нам приходит четкое осознание того, что человек воплощает в себе образ города, а город, в свою очередь, походит на вывернутого наизнанку человека; город дает нам не только возможность самоутвердиться и понять, зачем мы существуем, но и возводит многочисленные и непреодолимые препятствия, которые мешают нам состояться.
Я не умею выдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе ничего не смогу написать. На моем щите вырезан девиз – «подлинность»!
Исаак Бабель
Глава 1
Уже через несколько секунд пришло ощущение теплоты и покоя. Знакомое чувство, – словно при встрече со старым добрым другом, внушавшим ему силу и уверенность в себе. И хотя укол, который он только что сделал, оказал не совсем обычное действие, это его не удивило: героин был отменного качества.
Он натянул носок, за ним белую кроссовку и улыбнулся своему отражению в заляпанном зеркале с черными ртутными проплешинами по краям.
Потом вынул из кармана кожаной куртки шариковую ручку и, отыскав на стене уборной, сплошь разрисованной граффити, свободное место, старательно вывел: «Клянусь, я разбогатею!»
Ибрагим сидел в кафе «Ориенталь». Он давно облюбовал себе столик у окна, выходившего на улицу: таким образом можно незаметно наблюдать за тем, что происходило на Пласе[2]2
Пласа (исп.) – площадь. Здесь и далее сохраняется испанская транскрипция.
[Закрыть].
– Отлично, Ибрагим. Просто здорово! Все прошло как по маслу. Не представляешь, насколько я изголодался по коняшке[3]3
Коняшка (сленг) – здесь и далее: героин.
[Закрыть], – тараторил парень, захлебываясь от восторга. – А этот – высшей пробы: я так сразу и поплыл. Знал бы ты, чем приходится пробавляться в тюряге… Ширяешься всяким дерьмом… И надзиратели достают. Глаз не спускают, козлы вонючие.
Он зевнул, сладко потянулся и закинул руки за голову.
– Ладно. А как тебе работенка? – спросил Ибрагим. – Ты хоть понял, о чем речь?
– Неужели?! Считай, уже приступил. Только скажи, что делать – и полный порядок. Но с условием: вечером я должен быть в мешке[4]4
Мешок (сленг) – здесь: тюрьма.
[Закрыть]. В десять ноль-ноль отбой и будь любезен – полезай в койку. Мать их так.
Ибрагим молча кивнул и посмотрел в окно. Пласа постепенно заполнялась народом. Тяжело ступая, шли женщины, нагруженные кошелками со снедью, вертелись под ногами ребятишки, решившие, что в такой денек грешно сидеть в колледже и корпеть над книгами, из угла в угол слонялись безработные и просто зеваки.
– Эдак даже лучше. По вечерам я сам рву когти из этого квартала. Значит, так: встречаемся утром, и я указываю тебе, где спрятан марафет[5]5
Марафет (сленг) – здесь и далее: наркотики.
[Закрыть]. Приходится каждый раз искать новое место. Понятно?
– Яснее ясного. – Парень придвинулся к Ибрагиму вплотную и понизил голос до шепота. – Слышь, браток, а сколько причитается мне? Я в смысле бабок.
Ибрагим замотал головой.
– Никаких денег. С десяти проданных граммов один забираешь себе. На круг выходит грамма три-четыре в день. А сплавишь больше – больше и получишь.
– Коняшки?
Ибрагим опять замотал головой и окинул Пласу внимательным взглядом.
– Коняшка годится лишь для доходяг. Я работаю с кокаином. Кока, много коки – вот что нужно богатеям. А с коняшкой одна возня и никакого навара. Он – для бедных. Богатые берут не торгуясь, да и легавые их не трогают. Но предупреждаю: в нашем деле надо держать ухо востро. – Ибрагим заглянул парню в лицо, но тот наклонился и принялся растирать себе ступню. Укол нестерпимо жег ему кожу. – Я требую крайней осмотрительности, – настойчиво повторил Ибрагим. – Один неверный шаг – и хана. Да что с тобой такое?!
– Ничего. Понимаешь, не могу я колоться в руку. Есть там у нас в тюряге один психодрал[6]6
Психодрал – имеется в виду психолог, наблюдающий за поведением арестантов.
[Закрыть], который… Короче, нельзя мне в руку – только в ступню, иначе не видать мне увольнительных, как своих ушей. Опять запрут. И без того этот гребаный воспитатель, похоже, уже что-то про меня разнюхал. Гад ползучий!
– Тут ты прав. В тюрьме всем заправляет воспитатель. Если с ним поладить, то могут запросто поменять статью. Пускаются в ход всякие байки про трудное детство, про нищету, и готово – твое дело уже у судьи по надзору.
– Знаешь, до отсидки я думал, что в тюряге все иначе, чем на воле. А на поверку выходит то же самое: одни командуют, другие лижут им зад и молчат в тряпочку. Словом, если в кармане пусто, то всю жизнь проходишь в шестерках. При деньгах сам себе господин: хочешь смолку[7]7
Смолка (сленг) – здесь и далее: гашиш.
[Закрыть] – пожалуйте, хочешь коняшку – нет проблем. Крепко спишь, сладко жрешь, при тебе лучшие адвокаты… А без денег – так загибайся на улице. Что в тюрьме, что на воле – все едино!
– Я еще ни разу ни на чем не попался и не попадусь – будь уверен! Хватают одних бедолаг, доходяг разных. А надо мной не капает, у меня все шито-крыто. Держись за меня крепче и не пропадешь. Будем работать по договоренности и только с надежными клиентами.
– И то верно. Попадаются одни доходяги.
– Однажды меня сцапали, но не смогли ничего доказать. – Ибрагим усмехнулся. – Придурки! Мурыжили в участке битых три дня – и ни хрена. Мой адвокат все равно меня вытащил.
– Поэтому я намерен работать только с тобой. Ты – мужик дельный. Видишь, какая штука? Надоело мне потрошить квартиры – будь они неладны! Хочется чего-нибудь посолиднее… не знаю.
– Зато я знаю. Ты, как любой из нас, желаешь подняться: подзаработать, открыть свое дело, купить квартиру, машину, иметь хороший харч, добиться, наконец, уважения. Этого хочешь ты, и этого хочу я, все этого хотят, приятель.
– Верно подмечено. Я и сам ломаю над этим голову весь последний год. Можно сказать, всю плешь себе проел. Правда, Ибрагим.
– Говорю, держись за меня – и через пару-тройку месяцев обзаведешься собственным заведением: кафе, там, либо баром. А потом… что же, потом очередь дойдет и до машины, и до квартиры. Делай, как говорю, и будешь в полном порядке.
– С тобой не пропадешь, Ибрагим.
– А теперь – самое главное: товар не вскрывать и ничего к нему не подмешивать. Там и без нас крепко поработали. Твое дело доставлять его заказчикам и получать свою долю. Но запомни, не вздумай чего-нибудь подсыпать. Договорились?
– Не кипятись, приятель. Я в законе, понял? Коли на что решаюсь, то иду до конца. Доставлять так доставлять. И само собой, себя не обделить. Заметано.
– Слушай меня внимательно. Иной день выпадает по килограмму, а то – бери выше. Поэтому я требую осторожности. И чтоб без дураков, усвоил?
Ибрагим хищно ощерился, сверкнув крупными белыми зубами из-под убористой шкиперской бородки и тихо проговорил:
– А не то – перо в живот, и с концами.
– Спокойно, браток, спокойно!
– Я абсолютно спокоен. Просто так будет вернее, и никакого промеж нас обмана.
– Твою мать! Говорю тебе, я не трепло какое-нибудь. Коли да – так да! И не надо мне талдычить одно и то же сто раз.
– Я только хочу, чтобы ты знал, на что идешь.
– Ладно, ладно.
– А теперь можешь выпить кофе – я угощаю. Заодно и мне прихвати чашечку.
Парень молча кивнул, но не сдвинулся с места, застыв у окна, выходившего на угол улицы Святого Антонио и площади Второго Мая[8]8
Площадь Второго Мая – названа в честь событий, развернувшихся в ходе борьбы против наполеоновского нашествия. 20 марта 1808 г. войска Наполеона вступили в Мадрид, а 2 мая начавшееся здесь восстание переросло в Испанскую революцию 1808–1814 гг.
[Закрыть]. Он будто собирался с силами, чтобы подняться и пройти к стойке, где несколько посетителей мирно прихлебывали кофе, заедая его пирожными.
По улице быстрым шагом шла девушка в черных лосинах. Остановившись на углу, она вдруг закричала:
– Вода! Кому холодной воды!
Пласа быстро пустела. Народ, как по команде, стал расходиться, кто куда. Со скамейки напротив поднялись трое парней и одна девушка и почти бегом устремились в сторону улицы Веларде. Откуда ни возьмись появился мотоцикл, взревел и рванул к площади Бильбао, сразу исчезнув из виду.
– В чем дело? При тебе что-нибудь есть?
– Нет, полный чистяк.
– Тогда, марш к стойке. Не надо, чтобы нас видели вместе. И спокойно, приятель, не дрейфь!
В кафе, ни на кого не глядя, вошла давешняя девушка в черных лосинах. Она сделала круг у столика Ибрагима и настойчиво повторила:
– Вода!
У стойки парень спросил себе кофе с молоком и пирожное. Он нервно потирал руки, но люди, стоявшие рядом, не обращали на него никакого внимания.
Ибрагим вытащил из кармана пиджака газету и разложил ее на столе. В это время с улицы Святого Антонио появился Рафа. Он вышагивал не спеша, руки в карманах. Прошел мимо кафе «Ориенталь» и, не взглянув в его сторону, направился к бару Пако.
Ибрагим как ни в чем не бывало читал газету.
Глава 2
У двери, свернувшись калачиком, лежала девушка; она казалась спящей. Короткая джинсовая юбка задралась на ляжках, оголяя круглые, гладкие, как бильярдные шары, ягодицы, между которыми роились черные завитки волос. На девушке не было трусиков.
Затаив дыхание, Антонио уставился на занимательное зрелище. Ягодицы поразили его упругой белизной. Волоски между ними поднимались к ложбинке на пояснице и походили на цепочку муравьев, взбирающихся на сахарную голову.
Он легонько потряс девушку за плечо, и она одним прыжком вскочила на ноги. Ее лицо раскрылось в приветливой улыбке.
– Я задремала, – проговорила девушка. – Ты кто? Живешь тут, что ли?
– Вообще-то это моя квартира.
– Тогда мы соседи. Мы с моей подружкой Ванессой снимаем студию рядом. Меня зовут Чаро. А тебя?
– Антонио.
– Ванесса у меня такая растяпа. Представь, утащила с собой ключ, и из головы вон, что мне приходится ждать. Который теперь час? Я тут торчу с самого утра и чуть не заснула. Ты умеешь открывать замки? Наш наверняка самый простой.
– Уже почти двенадцать, и я понятия не имею, как открывать замки, особенно чужие. Никогда этим не занимался. Почему бы тебе не позвать слесаря?
– Слесарь стоит уйму денег и времени. А я должна срочно вымыться. Мне позарез нужна горячая ванна.
Она вся дрожала, крепко прижимая к груди коричневую сумочку. Волосы у нее были темные, стриженные под мальчика.
В памяти Антонио непроизвольно ожили кадры из множества фильмов, где всегда отыскивался ловкач, который пускал в ход удостоверение личности и с его помощью легко открывал замок любой сложности.
Пока Антонио старательно проталкивал свое удостоверение в дверную щель, девушка без умолку болтала:
– Мой муж открывал замки кусочком проволоки. Вставит ее и жмет снизу вверх, туда-сюда. Ему ничего не стоило проникнуть куда угодно.
– Сожалею, но у меня нет проволоки. Видишь, я только учусь и стараюсь, как могу.
– Мой считался лучшим домушником в округе. По этой части ему не было равных. Он ничего не ломал, упаси Боже, но для него открыть замок, что тебе задвижку в сортире. А ломать – нет. Боялся влипнуть в историю. Понимаешь, это уже тянет на грабеж, а так – просто мелкая кража. Делов-то!
– Взяла да и позвала бы своего мужа (он все тыкал удостоверением в щель), если он у тебя такой умелец…
– Не могу. Он в тюрьме, в Нанкларесе-де-Ока. Но скоро его переведут в Карабанчель, на свободный режим, и тогда… – Она покусала губы, все заметнее трясясь от возбуждения. – Тогда он будет с нами. Правда, только днем, потому что на ночь придется возвращаться в тюрьму.
– Жаль. Я тебе сочувствую.
– Слушай, ты ничего такого не подумай. Он не то, что другие, – вламываются в чужую квартиру и давай крушить все подряд. Мой брал только побрякушки, диски, ну там аппаратуру какую прихватит: видики и все эти штучки. Но больше – ни-ни. Клянусь. А однажды забрался к одному толстосуму, что живет на улице Гойя. Знаешь, где это? И стибрил у него десять граммов коняшки. Вот смеху-то! Он красивый, мой муж. Да ты сам скоро увидишь. Его зовут Альфредо.
– Не могу я открыть ваш чертов замок. Моими руками только в заднице ковыряться!
– Как хочешь, но я должна помыться. На меня что-то колотун нашел.
– Что с тобой?
– Ерунда, просто нужна горячая ванна. Правда, очень нужна.
Удостоверение вконец измялось и чуть не треснуло пополам. Ему ничего не оставалось, как пригласить девушку к себе в студию подождать возвращения подруги.
Чаро быстро скинула маечку и бросила ее на крышку унитаза. Груди у нее были большие, чуть вислые, с чернильными цилиндрами сосков, торчавшими словно финики из блюдца с заварным кремом.
– У тебя есть гель для ванны? Ну, такой, от которого много пены? – спросила она.
Антонио ответил, что есть, и, открыв краны, опрокинул в ванну с полфлакона жидкого мыла. Полилась вода, заволакивая кафель густым паром.
Между тем Чаро вынула из сумочки шприц в стерильной упаковке, пакетик с порошком, ложечку с кривой ручкой, зажигалку, маленькую бутылку с водой и ломтик лимона, деловито разложив свое хозяйство поверх снятой одежды.
Ее тело дрожало все заметнее.
Она насыпала порошок в ложечку, выдавила туда несколько капель лимона, разбавила все это водой из бутылки и подставила под ложку горящую зажигалку. Смесь закипела.
Затем нащупала на тыльной стороне ладони вену, подождала, покуда не остынет героин, и ввела иглу.
– Не подумай, я не наркоманка. Просто в последнее время немного ломит суставы, но это от нервов. Я знаю. Мне ничего не стоит бросить. Раз плюнуть! А ведь многие из тех, кого я знаю, не могут остановиться. Точно, не могут. Поскольку сидят на игле. Они сидят, а я – нет. В этом вся разница. Хочу – колюсь, хочу – так гуляю.
Антонио добавил в воду ароматической соли, и над ванной, в густом пару, поплыл запах сирени. Чаро закрыла глаза и, блаженно улыбаясь, стала медленно вводить героин. Он заметил, как у нее понемногу спадает напряжение и исчезает дрожь.
– Люблю проделывать это не спеша. Потихоньку. Так лучше. Хочешь ширнуться? Я чистая, не бойся. СПИДом не обзавелась. Могу одолжить иглу, только вот коняшки больше нет. А у тебя есть?
– Нет, милая, героина у меня нет. Я этим не занимаюсь. Было дело, но очень давно. Сейчас мне все это по фигу.
Чаро пожала плечами, не вынимая иглы из вены. Потом откинула голову назад и застонала от наслаждения, точно в любовной истоме.
– О! О-о-о! Пошел. Забирает. Ой, не могу!
Наконец она вытащила окровавленную иглу и положила ее на майку. Затем растерла слегка припухшую руку.
– После укола мочи нет, как хочется забить косячок. Он здорово расслабляет. У тебя, случаем, не найдется смолки?
Антонио пошел посмотреть. Гашиш завалялся в одном из ящиков письменного стола, в пустом пакете из-под Винстона – все, что осталось от недавнего вечера, когда он обмывал с компанией новую работу. Собралось человека три-четыре из числа старых приятелей и несколько девчонок. Кто-то из них, видимо, и принес гашиш. Немного вина и много непритязательной болтовни, приправленной парой-другой выкуренных планов. Не больно-то весело!
Он измельчил брикет на тарелке, чиркнул зажигалкой и, подогрев содержимое, смешал гашиш со светлым табаком. Потом набил трубку из китового уса – прошлогодний подарок жены на родительский день – и вернулся в ванную. Девушка, покрытая с головы до ног хлопьями пены, с удовольствием плескалась в воде.
– Эй! Что принес? Трубку? А косячки не умеешь крутить?
– Косяки? Нет. Предпочитаю трубку. В Марокко все курят только трубки.
Они стали по очереди затягиваться, с наслаждением глотая дым: он, примостившись на краю ванны, она, медленно переваливаясь с боку на бок в пенистой воде.
Некоторое время прошло в молчании. Когда трубка угасала, они раскуривали ее вновь.
– Тебе приходилось бывать в Марокко?
– Довольно часто. В Альхусемасе, Танжере, Рабате, Фесе, Марракеше… Бывал и в пустыне. Эти места я бы не променял ни на какие другие на свете.
– А Кетама? Ты был в Кетаме? Наверное, прекрасный город. У меня есть еще одна подружка, Роза. Так вот, она однажды провела в Кетаме целое лето.
– И в Кетаме тоже. Но давно. Тогда еще разрешалось курить травку прямо на улице или в кафе. Где угодно и без проблем. Сейчас уже нельзя, могут посадить.
– Какая жалость! Должно быть, нет ничего слаще, чем балдеть целый день от марихуаны. Она не в пример лучше смолки.
– Согласен.
– Моя подруга Ванесса тоже мечтает о Марокко. Спит и видит. Мы копим, чтобы уехать туда насовсем.
Чаро повернулась, и поверх пенистой воды показались темные соски.
– Люблю понежиться в ванной. Жить без нее не могу. Уф! Как хорошо!
Он в последний раз раскурил трубку и, сделав глубокую затяжку, положил ее на унитаз, туда, где уже лежала одежда девушки.
Гашиш стал оказывать действие, и Антонио охватило возбуждение:
– А ты хорошенькая, знаешь? И очень мне нравишься. Я рад, что мы соседи. У меня сколько хочешь горячей воды – хоть залейся. И я люблю смотреть на купающихся девушек, особенно если они такие красивые, как ты.
Чаро довольно улыбнулась.
– Чем ты занимаешься?
– Фотографией.
– Да ну! А меня не сфотографируешь? Разве тебе не хочется меня щелкнуть?
– Ты серьезно?!
– Конечно. Неужели я тебе не по вкусу? Смотри, какая грудь. – Она приподнялась. Груди с торчащими сосками мягко всплыли на поверхность. – Я знаю, что у меня потрясающая грудь. Муж – так прямо с ума сходил. Он мне всегда твердил об этом.
– У тебя прелестные сисечки… большие, пухленькие. Так бы и съел! Твой муж знает, о чем говорит.
– Тогда сфотографируй меня поскорее. Давай шевелись! Чего же ты ждешь?
Он принес «Лейку». Сделал несколько снимков с верхнего плана: клик, клик, клик. С переднего: клик, клик, клик. Потом с края ванны: клик, клик, клик Она беспрестанно улыбалась и со смаком позировала, бултыхаясь в воде.
– Обожаю, когда на меня смотрят.
– А мне нравится смотреть на тебя.
– А так? Глянь-ка сюда!
Она уперлась ногами в стенку ванны и выгнула спину. Из-под воды показались кудрявые заросли темных волос, которые полностью покрывали пах и густой косицей ползли к самому пупку.
Антонио отложил «Лейку» на умывальник, рывком содрал с себя одежду и, оставшись нагишом, полез в ванну.
– Эй! – закричала девушка. – Остынь! Терпеть не могу, когда меня лапают. Смотреть – смотри на здоровье, но руки не распускай.
– Подожди! Разве мы не…? – Он неуверенно вытащил ногу из воды.
– Ишь, чего захотел?! К твоему сведению, я вообще не люблю чувствовать эту штуковину внутри. Поэтому никакого траханья не предвидится. Ой, держите меня, – захихикала она. – Глянь-ка на свой хвостик, что это с ним? Растет прямо на глазах.
Антонио зажал член в руке и отчаянно затряс им.
– Видишь, до чего ты меня довела! Давай трахнемся, ну хоть разок!
– Дудки! Сказала, нет, значит, нет, – и баста. Лучше стань так, чтобы твой хвостик был у меня на виду. Теперь потрогай его. Вот так, умница.
Она несколько раз провела рукой по паху: вверх, вниз. Потом, не спуская глаз с его члена, который все увеличивался в размерах, засунула палец во влагалище.
– Как тебе моя лохматка? Скажи мне, а? Тебе ведь нравится все, что я сейчас делаю? Да?
– Мне… Нравится, очень. Давай, погладь еще разок. Сунь туда палец.
Он яростно мастурбировал, опершись рукой о край ванны, а она любовно поглаживала груди, теребя пальцами соски. Время от времени ее рука опускалась под воду, нащупывая клитор.
– Обожаю, когда на меня смотрят. Понимаешь? Настоящий кайф! Часами бы этим занималась.
– Повернись-ка на живот, ладно?
– Хочешь полюбоваться на мою попку?
– Да… да, хочу. Давай же, поворачивайся… Покажи мне ее.
Она медленно повернулась на живот, и в пене замаячил ее упругий зад. Покрытый мыльными пузырями, он блестел и переливался всеми цветами радуги.
В дверь позвонили, и Антонио пошел открывать. На пороге стояла крашеная блондинка в сопровождении высокого полного парня, одетого в форму посыльного.
– Чаро здесь? – поинтересовалась блондинка. – Я Ванесса.
– Давай сюда! Мы смотрим телек, – позвала ее Чаро.
– Телек?! Надо же, у тебя есть телек?! Классно!
Девушка прошла в комнату и подсела к Чаро на кровать, а ее спутник, остановившись в дверях, протянул Антонио руку. Тот принял ее в свою, и после пожатия выяснилось, что парня зовут Угарте и что Ванесса его невеста. Лицо у него было гладким и нежным, словно у ребенка, без малейших признаков растительности.
– Слушай, хорошо, что у тебя есть телек, – крикнула с постели Ванесса. – А у нас нет. – Она повернулась к Чаро. – Ты видела нашу студию? Жуть! Похожа на эту, но поменьше и не обставлена. Без мебели. Ну, ничего, и так сойдет.
– Без мебели? Не может быть! А где же тогда?..
– Не то, чтобы совсем. Есть кровать, большая… Кажется, еще шкаф да кое-что на кухне. И как будто пара стульев.
Антонио закрыл дверь и пригласил Угарте в комнату.
– Могу одолжить вам простыни и одеяла, – вызвался он. – И если надо, тарелки и стаканы. Мне они ни к чему. Я все равно здесь не обедаю.
– Он фотограф, – представила его Чаро. – Его зовут Антонио, и он сделал с меня несколько потрясающих снимков.
– Правда? – поинтересовался Угарте. – Ты действительно фотограф? Вот это да!
– А ко мне лучше не суйся со своей камерой, понял? – объявила вдруг Ванесса. – С меня не получишь ни одной фотки – ни с заду, ни с переду! Терпеть не могу, когда меня снимают.
– Что у тебя за камера? – деловито осведомился Угарте.
– Да их, собственно, много: «Никон», «Лейка»… Но я предпочитаю работать с «Лейкой». Бесшумная, простая в обращении, со световым объективом и без отражателя. И потом – никаких поломок, очень надежная. А ты разве увлекаешься фотографией?
– Хотел бы, да не могу: ведь камера стоит прорву денег. Сейчас я коплю на «Ямаху 6000». Слышал про такой мотоцикл? Розничная цена миллиона на полтора потянет[9]9
Имеется в виду старая денежная единица Испании – песета (100 сентимо).
[Закрыть]. Зверь машина!
– Нет. Не слышал. Однако иная аппаратура стоит столько же, если не больше. Например, микрокамера или камера для подводных съемок.
По телевизору шел повтор вчерашней программы, что-то вроде викторины на лучшее знание провинции. Вопросы касались Андалусии.
Ванесса совсем заскучала и от нечего делать принялась изучать студию. Одна стена была сплошь заклеена разноцветными полосками холста, на которых вперемежку висели рекламные плакаты зарубежных фотовыставок и несколько давнишних портретов Мэна Рея[10]10
Мэн Рей – фотограф, художник, скульптор из Филадельфии. Пытался соединить фотографию с другими видами изобразительного искусства, в частности с живописью.
[Закрыть], Роберта Капы[11]11
Роберт Капа – легендарный американский фотограф. Венгерский эмигрант Андре Фридман был мало кому известен под этим именем, разве что близким друзьям: Эрнесту Хемингуэю, Пабло Пикассо, Ирвингу Шоу, Джону Стейнбеку, Анри Картье Брессону.
[Закрыть] и Джона Копланса[12]12
Джон Копланс – американский фотожурналист, выпустивший книгу о жизни морально опустившихся деклассированных элементов.
[Закрыть].
Ее внимание привлекла увеличенная фотография, приколотая сбоку от телевизора маленькими кнопками. Камера запечатлела два тела, распростертых посреди улицы в луже крови. Одно принадлежало молодой женщине, с широко раскинутыми ногами, другое – маленькому ребенку.
– Что это? – Ванесса показала на снимок.
– Антонио, расскажи Ванессе о той девушке, что бросилась с моста вместе со своей дочуркой. Ну, пожалуйста, расскажи! – жалобно попросила Чаро.
– Это случилось в прошлом году. Выхожу из кафе «Толдериас», знаете, где это? Там еще крутят латиноамериканские диски… Так вот, иду, вдруг вижу, как на парапет взбирается какая-то девчонка. В одной руке держит ребенка, а в другой – свитер. Потом натягивает его себе на голову и бросается вниз. Я как раз стоял внизу, под виадуком. Не понимаю, что на меня нашло, словно оцепенел. Стою и смотрю, как она летит, а сам не могу сдвинуться с места. Прямо оторопь взяла! Так и не сделал ни одной фотографии. Пришлось снимать ее уже потом, когда она лежала на земле. Мои снимки обошли все газеты, но толку-то. Не повезло! Щелкни я ее в полете… Премия была бы у меня в кармане.
На столе лежала куча газетных вырезок, среди них – альбом с видами Мадрида и фотографиями знаменитостей, у которых Антонио удалось заполучить интервью.
– Мне бы хотелось стать журналистом, – мечтательно произнес Угарте. – Сколько себя помню, все время думаю об этом. Журналистом либо гонщиком и обязательно на машинах с двигателем 250 куб. см, как Анхель Ньето[13]13
Анхель Ньето – испанский мотогонщик. За период с 1969 по 1983 г. два раза завоевывал титул чемпиона мира.
[Закрыть].
– Ты каждой бочке затычка, – фыркнула Ванесса. – Подавай тебе то одно, то другое. Недавно целился в механики, потом в доктора… Трепло, вот ты кто!
– Я-то трепло?! Сама ты трынделка. А еще оскорбляет… Я сызмальства мечтал стать журналистом. – Он покосился на Антонио. – Клянусь жизнью! Правда!
Чаро указала на репродукцию.
– Бедняжка! И с ребенком на руках. Только посмотри, Ванесса, как она разбилась!
– Всмятку, – констатировала та. – Вроде бы хорошенькая, хотя тут не разглядеть, все смазано. Сколько девочке?
– Восемь месяцев, – ответил Антонио.
– Руку даю на отсечение, что тут не обошлось без несчастной любви, – заметила Чаро.
– Если бы мне удалось заснять ее в воздухе, мне бы присудили… Уж я бы тогда упаковался, будь здоров! Но ничего не попишешь! Говорю, оторопь нашла.
– А я разделаюсь с собой по-другому. Для этого существуют таблетки, они надежней. Пару флакончиков валиума – и приветик с того света, – сказала Ванесса.
– Никогда так не говори, милая! Не смей произносить таких слов даже в шутку! – Чаро обернулась к Антонио. – Ты узнал, почему она с собой покончила? Наверное, ее бросил парень. Большинство из нас, девушек, расстаются с жизнью из-за несчастной любви.
– Не знаю, не спрашивал. На другой день в газетах опубликовали только ее инициалы. Похоже, она была матерью-одиночкой. И молоденькая, лет девятнадцати.
– Когда я был маленьким, в нашей деревне тоже один такой повесился, – вмешался Угарте. – Местный дурачок. И прозвище ему было Бокапьедра[14]14
Бокапьедра – здесь: твердолобый, тупоголовый.
[Закрыть]. Помню, мы, пацаны, побежали посмотреть. Он висел на дубе, язык вывалился и почернел, сам весь обделался. Жуть что такое! Меня до сих пор мутит.
– Разбившаяся девушка не выходит у меня из головы, – произнес Антонио. – Уму непостижимо! Видеть, как она сидит на парапете, видеть, как прыгает, – и не заснять! Это был мой единственный шанс, и я его упустил. Другого такого не будет.
– Расшиблась так, что костей не соберешь, – подытожил Угарте.
