Текст книги "Считанные дни, или Диалоги обреченных"

Автор книги: Хуан Мадрид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10

У выхода толкались люди, пытаясь выбраться наружу.

– Там драка! – крикнул кто-то.

Антонио крепко зажал в руке бутылку с пивом и, пошатываясь, пошел вслед за остальными.

Площадь Второго Мая была залита молочным светом фонарей. Перед входом в бар «Арко» собралась толпа: она стояла полукругом и колыхалась, как море. Все что-то беспорядочно кричали, слышалась брань, а жители квартала, облепив окна и балконы – некоторые в одних пижамах, – с любопытством наблюдали за потасовкой.

Антонио не осмелился подойти ближе и остановился неподалеку. Послышался крик: «Убей его! Убей его!» – после чего раздался пронзительный девчачий визг.

От толпы отделилась молодая пара. У парня – бритые виски и длинная косичка волос. Его подружке, с бледным лицом и синеватыми кругами под глазами, на вид едва исполнилось восемнадцать.

– Эй, послушайте! – обратился к ним Антонио. – Что там происходит? Драка?

Девушка показалась ему хорошенькой. Она улыбнулась, кивнула головой в знак согласия, потом, словно стесняясь своего веселья, прикрыла рот рукой.

Парень объяснил:

– Абделькадер дает прикурить Лорену. Охаживает его ногами по ребрам, голове и филейным частям без разбору. Дело идет к тому, что он его таки прикончит. – Он обратился к девушке за подтверждением своей правоты: – Как ты думаешь?

Та снова ограничилась кивком головы, не переставая улыбаться и не отрывая ото рта ладони. Антонио глотнул пива. Почему-то оно казалось холоднее, чем раньше, когда он пил его в баре. И как только его угораздило не прихватить с собой камеру – могли бы получиться чудесные снимки. Но слишком болела голова и слишком сильно бил озноб, чтобы сосредоточиться на этой мысли.

– Абделькадер уже несколько дней грозится убить Лорена. Мне рассказывали… – Парень стоял лицом к толпе, и Антонио успел хорошенько рассмотреть его косицу. Девушка смотрела туда же.

– Грандиозно! – проговорила она наконец.

Оба, как по команде, повернулись к Антонио и принялись его разглядывать. Вероятно, они ждали от него продолжения разговора, а может, и нет, поскольку каждый думал о своем.

Антонио скосил глаза в сторону бара и увидел Розу. Она постояла на пороге, растирая натруженные руки, а потом скрылась за дверью.

Голоса и крики то стихали, то нарастали вновь. Насытившись зрелищем, публика постепенно покидала место происшествия и возвращалась к своей выпивке, но на смену прибывали новые зрители, присоединяясь к поредевшему кольцу вокруг дерущихся.

Антонио померещилось, будто он узнал одного тощего типа с высокой нескладной фигурой, державшего за руку какую-то женщину. Тот напоминал ему известного фотографа, с которым ему приходилось иногда сталкиваться по работе, но полной уверенности не было.

Парочка зевак продолжала стоять на том же месте, где их оставил Антонио. Парень и девчонка, не шелохнувшись, уставились куда-то вдаль, словно не сознавая, где находятся и каким ветром их сюда занесло.

Угарте растер донышком бутылки две таблетки ноготила и три аспирина. Антонио запил порошок пивом. Угарте заверил его в том, что ему сразу полегчает, поскольку такая смесь действует без осечки. Рот наполнился соленой слюной с медным привкусом, сначала появилось ощущение, будто глазницы смыкают железные тиски, однако уже через несколько секунд головная боль стала утихать.

Угарте сидел, набычившись, и мрачно смотрел по сторонам. Он искал глазами Барбару и не находил. Наверняка она ушла в другой бар. Меж тем люди потихоньку расходились, растворяясь в мареве сизого сигаретного дыма и потных испарений человеческих тел.

Кто-то споткнулся и упал. Пьяная парочка истерично хохотала, заглушая грохот музыки. Наверное, это были «Принсепс», а может, и другая рок-группа. Разве угадаешь в таком тарараме?

Патлатый парень или девчонка – сзади сразу не сообразишь – рассказывал какую-то путаную историю, произошедшую непонятно с кем и непонятно где.

– …жаль, ты не видел, как мы понеслись против движения на скорости эдак километров сто восемьдесят, не меньше. Жмем, значит, на полную катушку, а навстречу мелькают деревья и рожи в машинах. Видел бы ты рожи этих вонючек – от страха только рты пораскрывали. Вцепились в баранку мертвой хваткой, крутят направо, налево и сигналят. Вот это был кайф, кореш! Прямо скачки с препятствиями. Таким макаром гнали мы не меньше получаса, и ни одного полицейского патруля на дороге, представляешь? К тому же у меня в кармане брюк – двадцать пять кусков. Не поверишь, целых двадцать пять кусков, которые отвалил нам этот субъект, двадцать пять – мне, да еще двадцать пять – Чеме. Не перевелись еще лохи с бабками на белом свете. Подходит, значит, к нам, встревает в разговор и интересуется, а не слабо ли нам прокатиться по Кастельяне против движения? Сбрендить можно! А Чема ему: у него, мол, не задержится, но сначала пусть гонит бабки. А тот в ответ: сколько? Ну, я сдуру ума и ляпнул: двадцать пять кусков, а он: вот они, бери. Маху дал, представляешь? Попроси я тридцать или все пятьдесят, он бы их выложил, как миленький, не задумываясь. Мужик прямо лопался от бабок, видать, легко достаются! А с ним шикарная гачи, девица из этих… сам понимаешь. Все хихикала. Ладно. Значит, мы с Чемой влезли в тачки и дунули против движения до площади Кастилия, клянусь матерью! Прокатились с ветерком, доложу я вам. А потом рванули в бар «О, Мадрид» забрать Альваро, но его там не оказалось.

– Черт подери! Жаль, что меня не было с вами, – посетовал один из слушателей.

– Показали класс, ничего не скажешь! – сказал другой.

Угарте сидел за стойкой.

– …хороши все-таки японские машины. Самые лучшие, из тех, что теперь производят, хотя сделаны с американских. Итальянские тоже неплохи… да, сеньоры, очень неплохи. – Он покрутил головой и поскреб ногтями о стойку бара. – Чего бы мне хотелось больше всего на свете – так это стать гонщиком на машинах двести пятьдесят. Я тебе уже говорил, Антонио?

– Похоже, говорил.

Из уборной вышли две тоненькие девушки с разноцветными прядями волос.

Живот у Антонио вспух от пива, но чувствовал он себя вполне сносно. Мир снова наполнился реальными вещами и звуками.

Он подумал: надо бы угостить Угарте, поскольку тот наотрез отказался взять деньги за таблетки.

– У нас в деревне была корова, – начал Угарте.

– Хочешь пива? – перебил его Антонио.

Он сделал знак Розе, покачав в воздухе полупустой бутылкой и подняв вверх два пальца правой руки. Но вдруг покачнулся и облокотился о стойку.

– …ее звали Бланка. Красивая корова, очень красивая, и, сдается, она ко мне сильно привязалась, можно сказать, полюбила меня. Я с матерью каждое утро ходил ее доить, как сейчас помню. Было так тихо, спокойно и вкусно пахло парным молоком. Мать садилась и дергала за сосцы, а я гладил Бланку; она все время на меня смотрела, просто глаз не отрывала. Я любил ходить в хлев затемно, перед самым рассветом, а потом смотреть на восход солнца. – Угарте придвинулся к Антонио и до боли сжал ему руку, дыша в лицо кислым перегаром. – А петухи уже горланили вовсю, понимаешь? Я часто вспоминаю то время, когда мы с матерью ходили доить корову, потом она умерла… и я…

Худой парень с жирными волосами, по виду студент, прижался к стене и двигался в такт музыки. Девчонки с разноцветными прядями – те, что вышли из туалета, – стали напротив и начали перед ним дергаться, широко размахивая руками.

«Наверное, приятели», – подумал Антонио. Они единственные в баре танцевали – каждый сам по себе, отдавшись на волю музыке.

Угарте бубнил свое и все скреб ногтем о стойку. Его невидящий, потерянный взгляд блуждал где-то очень далеко. Из рассказа Антонио так и не понял, кто же умер на самом деле: корова или мать? И отметил про себя: надо бы потом уточнить, но тут же забыл об этом, скосив глаза на две бутылки пива, которые принесла Роза.

Он протянул одну Угарте и сделал глоток из своей. Озноб унялся, головная боль прошла окончательно, и он ясно различал назойливое бормотание Угарте, не обратившего на пиво никакого внимания. Он продолжал рассказывать, но в шуме голосов и грохоте музыки Антонио его едва слышал.

– …я упал в колодец. Кажись, это было… погоди… лет пять или шесть назад. А может, и семь или больше, сейчас уже не помню… А колодец, мать моя!.. Я хочу сказать, такой глубокий и темный колодец, что я страшно испугался… У меня была любимая игра: всовывать голову в сруб и кричать что есть мочи. А когда я кричал, оттуда выходило эхо. Я-то думал, там кто-то живет, огромные чудовища, какие обычно снятся детям. Ты меня понимаешь? Так вот, я вообразил, будто ночью эти чудовища выползают на поверхность – гадкие, покрытые скользкой кожей, точно слизняки или улитки. Жуть! Я тогда был совсем еще пацаненком. И сейчас хорошенько не помню, почему я упал: может, голова закружилась, а может, что другое; значит, упал и полетел вниз… Помню только ледяную воду, и я ее вдоволь наглотался. Такая темная холодная вода! Будто вчера случилось. Стоит об этом подумать – и мороз по коже. Представь, тебя вдруг накрывают черным, мокрым одеялом, и ты поймешь мои ощущения… Вокруг темным-темно, и я не отдавал себе отчета, где нахожусь: то ли внизу, то ли вверху, то ли я жив, то ли мертв. Знаю одно: вокруг меня чудовища, и они тянут меня за ноги, чтобы утопить. Самое смешное, колодец был почти пуст, – это мне уже потом рассказали. В нем воды-то оставалось на вершок, поэтому я и не утонул. А ведь запросто мог бы! Там было так мало воды, что она не покрыла меня с головой, несмотря на мой малый рост… Но я ничего такого не знал. В голове сидели одни только чудовища, которые собирались меня сожрать… Совсем не боялся утонуть, мне это даже в голову не приходило. Рыхлое от глины дно засосало мне ноги, а от холода нашел колотун. Я прямо околел весь. Никогда потом не чувствовал такого холода, как в том колодце… Это случилось днем. Мать, наверное, находилась на кухне или где-то в доме. Я заорал: «Мама! Мама!» Все кричал и размахивал руками, отгоняя чудовищ, а они обвивали мне ноги, ползали по всему телу и хотели меня сожрать… я их видел, Антонио, могу побожиться, что видел. По меньшей мере чувствовал… Ты не подумай, это не бред какой-то, они действительно там жили, а я продолжал кричать и плакать. Но никто не приходил мне на помощь. Мать занималась домашними делами, отец работал в поле, а я сидел на дне колодца. Ори не ори – хоть надорвись, никто не услышит… Видишь, какой ужас я пережил в детстве. Никто и никогда такого не испытывал, уверен. И хотя с тех пор прошло много лет… погоди… лет десять-двенадцать, я помню каждую деталь. И буду помнить до конца жизни. Никому не удастся выбить у меня это из головы никогда… О чем я? Сижу там и кричу, кричу до отупения, пока с поля не воротился отец и не спросил мать, где я. Наверное, так оно и было. А может, мать заметила, что меня долго нет, поскольку я всегда вертелся около дверей, ожидая возвращения отца. Как мне потом сказали, я провел в колодце около четырех часов. Представляешь, четыре часа, и кричал не переставая… Нет, постой, не все время, я быстро охрип, а потом у меня и вовсе пропал голос, и я только открывал рот. А из него не выходило ни словечка, ни звука, хотя я-то воображал, будто кричу во весь голос, отпихивая ногами чудовищ, которые хотели меня сожрать. Такие вещи накладывают отпечаток на всю жизнь, ломают человека, уничтожают в нем личность и все такое – так говорит Ванесса. После падения в колодец я всю неделю провалялся в койке больной… Ванесса говорит: именно поэтому я сплю, укрывшись одеялом с головой и… Должно быть, так и есть, откуда мне знать? Это похоже на страшную сказку или на бред. Уверен, такого еще ни с кем не случалось. Ванесса говорит: произойди с ней нечто похожее, она бы умерла или поседела от страха. Говорит, что многие в таких случаях седеют, а я – нет. Наверное, был слишком мал. Как ты думаешь, Антонио?

Голос Угарте дрожал, рот исказила плаксивая гримаса, ноготь продолжал царапать стойку, на которой обозначились сходящиеся и расходящиеся черточки.

Антонио спросил:

– Будешь ты, наконец, пить пиво или нет? За него уплачено – я угощаю в счет твоих таблеток.

Угарте отхлебнул глоток и поставил бутылку на мокрую стойку. Щеки у него тоже были мокрые, то ли от пота, то ли от слез, Антонио не разглядел.

– Я часто вспоминаю нашу корову. Не издохни наша Бланка, со мной бы ничего не случилось. Понимаешь, я возился с ней с утра до ночи, разговаривал, гладил. А когда она сдохла, стал искать себе другое занятие – вот и доискался. С тех пор у меня все наперекосяк пошло. Когда я обзаведусь мотоциклом, Антонио… Когда я куплю себе мотоцикл, клянусь, моя жизнь изменится.

– Ты давно видел Чаро? – спросил Антонио, вглядываясь в темноту зала.

– Она с Ванессой и Лисардо. Я их видел, когда вышел за таблетками. Этот паскуда Лисардо раздобыл где-то тачку, и они сидели в ней втроем и занимались свинством… Я сказал Ванессе… А Ванесса ответила, что пойдет к какому-то типу, которого нашел ей Лисардо. Кажись, к владельцу магазина готового платья, около Кеведо, – у него, дескать, водятся деньги. Так мне сказала Ванесса. А потом, потом этот мразь Лисардо завел мотор, и они укатили. Ты только подумай, Антонио, занимались свинством, все трое, Ванесса и Чаро на заднем сиденье, а Лисардо – на переднем.

До Антонио наконец дошло: влажные следы на лице Угарте оставили слезы. Ничего другого и быть не могло.

Глава 11

Раньше, я имею в виду шестидесятые годы, в Германии, Швейцарии – да где угодно, зарабатывали такие деньги, какие нам тут, в Испании, и не снились, а теперь ничего подобного. Обедаем мы как-то в одном занюханном ресторане Гамбурга – кстати, нет ничего отвратительней немецкой кухни, – и Руперт, наш сопровождающий, подходит к нам и спрашивает, сколько я получаю. А я ему: десять тысяч в переводе на марки, чистыми, то есть уже с вычетами. Он прямо окаменел от удивления, поскольку ему набегало всего тысяч семь в месяц. Представляете?

Одна из женщин отозвалась:

– А я о чем говорю? Просто в последнее время вокруг Европы поднимают много шума, но в действительности люди там нуждаются не меньше нашего. За примером не надо далеко ходить: сейчас я занимаю должность главного редактора и получаю четыреста двадцать[37]37
  Имеется в виду четыреста двадцать тысяч песет.


[Закрыть], а Надин, невеста моего брата, – только двадцать восемь тысяч франков, хотя она работает в «Экспрессе» и тоже главным редактором. В пересчете это составляет…

– Около трехсот семидесяти, если разделить на двадцать по курсу, – перебил ее мужчина. – Считай, ничего – слезы.

– Так эта самая Надин ушам своим не поверила, услышав, что я зарабатываю больше. Они там все до сих пор уверены, будто Испания застряла в семнадцатом веке и способна производить лишь плетеные кошелки. Попробуйте-ка теперь убедить их в обратном. У нас любой журналист, даже середнячок, если не сказать посредственность, может заколачивать до двухсот тысяч песет.

– Плюс около пятнадцати разных дополнительных выплат – не забывай об этом, – добавила вторая женщина. – За границей нет такого количества надбавок.

– И такого количества праздников. Там не транжирят деньги на выпивку и развлечения, – пояснила третья женщина, которая курила тонкие длинные сигареты, вытаскивая их одну за другой из портсигара. – Знали бы вы, сколько денег мне приходится выплачивать моим служащим по страховкам.

– Ты владелица, детка, – возразил ей мужчина. – Так сказать, эксплуататорша, с чем тебя и поздравляю.

– Можешь не поздравлять: цена всему – дерьмо, – ответила та, кого назвали экплуататоршей. – У меня трое продавцов, и я плачу им восемьдесят тысяч каждому, не считая страховки и всей этой канители с дополнительными льготами. Как вам это нравится? Восемьдесят тысяч – за стояние в торговом зале! Хорошо устроились; им, конечно, не на что жаловаться. А я, эксплуататорша, имею с этого шиш с маслом. Не веришь – пойди спроси у них сам. Но в одном я с тобой согласна, Луис. Там, в Европе, по сей день уверены, что испанки расхаживают по улицам с мантильей на голове и гвоздикой в зубах.

– И все-таки, черт подери, мы зарабатываем больше, – гнул свое мужчина. – Тут не о чем спорить. Кроме того, нам выдают чек на две тысячи песет, если приходится обедать вне офиса, чего, например, не принято у немцев. И нам отваливают пятнадцать кусков в сутки командировочных, если мы выезжаем за границу, плюс проживание в гостинице плюс завтрак, плюс такси из аэропорта в гостиницу и обратно.

– Дайте-ка я расскажу вам одну сплетню, – вызвалась женщина, которая до сих пор молчала.

Чаро нежно улыбалась, всячески демонстрируя радость от возможности видеть его вновь. Ее лицо излучало полное удовлетворение жизнью. Рядом стоял Лисардо и обнимал Ванессу за бедра.

– Пятнадцать кусков, братцы. Такие бабки – просто не верится! Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – удивлялась Ванесса.

Антонио тяжело облокотился о стойку, не выпуская из рук бутылки с пивом. «Что это за группа? – подумал он про себя. – Похожа на “Джипси Кингс”».

Ванесса скривила пухлые губы и продолжила:

– Слышь, ты, фотяра! – Она засмеялась. – Эти деньги мы не просадим на пиво, и не надейся. Прибережем их для коки.

– Ты сегодня скучный, Антонио. Хандра напала? Или плохо себя чувствуешь? – спросила его Чаро.

– Ни то, ни другое, – ответил Антонио. – Все в порядке, да, сеньоры, все обстоит как нельзя лучше. У меня получится прекрасная книга. Надо попросить, чтобы комментарии под моими фотографиями сделал кто-нибудь другой… Нет, подождите…

– Что? – переспросила Чаро. – Не поняла, хочешь угостить нас пивом?

– Конечно, хочет. В счет тех фоток, которые он с тебя сделал, – распорядилась Ванесса. – Хоть пивом расплатится. А то прямо достал нас всех!

– Да, пиво, – послушно повторил Антонио. – Угощаю… О чем это я? Нет, комментарии под фотографиями лучше сделать самому… Да, самому… именно так. Думаете, мне не по силам их придумать? Напрасно. Я отлично справлюсь: текст и фотографии – Антонио Сантос… Или лучше так: автор текста и фотографий – Антонио Сантос. Нет, все-таки: Антонио Сантос – текст и фотографии… А может, просто – Тони Сантос. Звучит, а? Тони Сантос, Национальная премия по фотографии!

– Заказывай пиво и кончай вешать нам лапшу на уши. – Ванесса подала Розе знак, но та или не заметила, или сделала вид, что не заметила.

– Поди возьми сама, – сказал Лисардо. – Мне одну бутылку. – Он повернулся к Антонио. – Ты меня снимал, да? Теперь плати, приятель.

– «Лейка» – лучшая из камер. Самая надежная в мире, со световым объективом, и никаких автоматических заморочек. Ею в свое время пользовались Роберт Капа и Мэн Рей, – бормотал Антонио. – Пятьдесят в объективе и без отражателя… Надо быть ближе к жизни… К черту телеобъективы, к черту съемки на расстоянии! И совершенно бесшумная. Ее придумал Оскар Барнак[38]38
  Барнак – создатель первой миниатюрной фотокамеры «Лейка» (Leica). Барнак в качестве механика и изобретателя начал работать в оптической фирме Ernst Leitz в 1911 г. и закончил опытный образец камеры Leica в 1913 г. Он же принимал участие в создании объектива этой камеры.


[Закрыть], один немец.

– Хочешь еще пива? – спросила его Чаро.

Ванесса теребила молнию на брюках Лисардо, в то время как тот разговаривал с каким-то парнем элегантного вида, одетым в фирменные джинсы. Парень расхохотался и обнял Лисардо за плечи. Потом стал рассказывать что-то про ужин с одной из ведущих телевидения.

Пластинка с «Джипси Кингс» кончилась, и ей на смену поставили новую. Ванесса подошла к стойке и громко, пытаясь перекричать музыку, попросила пива. Розы на месте не оказалось, вместо нее стоял какой-то незнакомый официант с длинными баками… Получив пиво, Ванесса раздала бутылки всей честной компании.

Официант, приблизительно одного возраста с Антонио, стоял перед ним и тряс его за плечо.

– Эй, парень! – говорил он. – Гони бабки! С тебя тысяча двести.

Антонио отсчитал деньги.

– Тусовочка нарисовалась, – восхищался Лисардо, – я тебе задам!

Ванесса, потягивая из бутылки, обвилась вокруг него, словно плющ.

– Мы чуть не ухандокали этого хмыря, – простонала она. – Ну и слабак, прости Господи!

– Если бы ты видел наших девчонок, фотяра! Нечего сказать, показали высший класс! Они прошли в офис, а меня не пустили… Расскажи ему про офис.

– Шикарный, – начала Чаро. – Стол из красного дерева или из чего-то наподобие, и ковер – ступить страшно, и… и…

– А софа! Расскажи ему про софу!

– Этот хмырь развалился на софе и вытащил свой хрен. Но перед этим мы все ширнулись… И как еще ширнулись! Ладно, проехали. Вытаскивает он, значит, свою штуковину и давай ее дрочить. Я верно рассказываю, Ванесса? Ничего не пропустила?

– Чарито задрала юбку и кое-что ему показала, – добавила Ванесса. – И этот тип…

– Этот тип увидел мою зверушку, – перебила ее Чаро. – Я показала ему зверушку, понимаешь? А ему чем пушистей, тем лучше. Он друг семьи Лисардо. Похотливый кобель! Бесится с жиру и не знает, куда деньги девать. Так вот, когда он увидел мою зверушку, то аж заскулил и давай пускать слюни; распалился, как перегретый мотор в жаркий день. Обалдеть! Он спустил два раза.

Ванесса захлебывалась смехом.

– Расскажи ему все. Не томи, а то я сейчас описаюсь!

– Ничего особенного. – Чаро оперлась о стойку и заглянула Антонио в лицо. – Я стала потихоньку пританцовывать, придвигаясь к нему все ближе и ближе, чтобы он смог нюхнуть, понимаешь? Поворачиваюсь то передом, то задом… А эта, – она показала на Ванессу, – присосалась к нему, ровно пиявка. Первый заход длился какие-нибудь полминуты.

Ванесса закашлялась. Одной рукой она сжимала бутылку пива, а другую сунула себе в промежность.

– Ой! Сейчас обмочусь! Не могу больше!

– Клевый дядька! – заметил Лисардо. – Приятель моего отца. У него бутик, и он из тех, кто всегда платит вперед… Отвалил этим двум за здорово живешь пятнадцать кусков! Не говоря уж о том, сколько он дал мне! Благодетель, ублажил по самое не хочу.

Ванесса похлопала себя по животу.

– Неприкосновенный фонд. Я спрятала деньги в трусы – целее будут.

– Вы должны увеличить мои комиссионные. Слышали, цыпочки! Разве я вам не друг? Для кого я, по-вашему, так старался?

– Салют! – поднял бутылку с пивом Антонио. – Мне очень хорошо с вами, вы истинные друзья. И я сделаю лучшую книгу в мире… Надо только придумать стоящее название.

– Ни песеты. Из этих денег мы не потратим ни песеты, – объявила Чаро. – Знаешь, что нам сказал этот хмырь? Мы, мол, пришлись ему по сердцу, и он позовет нас еще. Важный такой, да еще с роскошным магазином… Другой раз попросим подарить нам что-нибудь из одежды, юбку или блузку какую… Правда, Ванесса?

Ванесса ей не ответила. Она и не могла ей ответить, потому что вложила язык в рот Лисардо, и оба, пуская слюни по подбородку, целовались взасос.

– Книга будет крутая. В следующем году мне обеспечена Национальная премия по фотографии. Я… И никаких трудностей с изданием. – Антонио повернулся к Чаро, которая двигалась в такт музыки, и схватил ее за плечо. – Я рассказывал тебе о моем брате, о Паскуале? Он поможет мне издать книгу.

– Книгу? – спросила Чаро, зажмурив глаза. – Ты хочешь написать книгу?

– Не написать. Это будет фотоальбом. Теперь дело на мази, я знаю. В ней поместят городские зарисовки из жизни квартала Маласанья, то есть фотографии его жителей и всех вас, а к ним добавят немного текста с пояснениями, совсем немного. Потом увидишь.

– Так ты снимал меня нагишом для своей книги? Просто использовал? Но запомни, я не твоя собственность, другим тоже нравится смотреть на мою лохматку. – Чаро провела рукой по паху. – Все вы свиньи! Грязные, отвратительные свиньи!

– Как только получу за книгу, тут же отдам тебе деньги, Чаро. Слово! Не хватает только одного сюжета: мне позарез нужен умирающий от передозировки наркоман, однако… Ладно, молчу, ты ведь не любишь, когда говорят на подобную тему.

– Знаешь, мне сообщили, что Альфредо выпустили из тюрьмы на свободный режим и что его видели в нашем квартале несколько дней назад, но он почему-то не зашел ко мне. А может, и приходил, да не застал дома? Как ты думаешь? Или просто не сумел отвязаться от легавых – ведь они наверняка не спускают с него глаз. Я ему писала в Карабанчель… Хочешь, прочитаю письмо? – Чаро вытащила сложенную вдвое бумажку и показала ее Антонио. – Копия, пришлось переписывать два раза, чтобы буквы получились ровнее.

Чаро принялась читать письмо, усиленно шевеля губами и четко выговаривая каждое слово, будто пережевывала их вновь и вновь. Антонио, услышал: «Я тебя люблю, очень сильно» и далее в том же духе, поэтому быстро потерял интерес и погрузился в размышления о будущей книге. Он заканчивает свою работу на подъеме, явно попав в полосу везения. Надо ковать железо, пока горячо. Да, вот еще! Фотографии будут черно-белыми. Именно такими: черно-белыми, контрастными, с крупнозернистой фактурой.

Вдруг Антонио затосковал по Эмме. Вспомнил, какие ощущения вызывало в нем одно лишь прикосновение ее юбки, вспомнил звук ее голоса и шагов по дому. Следовало бы заставить Эмму поверить в него, убедить ее в том, что он способен выпустить замечательную книгу, с которой не сравнится ни одна в мире, что он в состоянии заработать много денег и стать знаменитым. Он представлял себе критические заметки в прессе, интервью на телевидении, репортажи, рекламные поездки и приглашения выступить на конференциях. Книга компенсирует ему потерянный шанс с девушкой, покончившей жизнь самоубийством в прошлом году. Да что говорить – она будет куда как круче: «Этой книгой Антонио Сантос показал себя зрелым мастером, поэтичным и в то же время не утратившим простоту и чистоту восприятия, которые всегда ему были свойственны. Антонио Сантос – лучший из фотографов на сегодняшний день; его верный глаз художника подметил то, чего не смогли увидеть другие…»

Роза стояла за стойкой и мыла стаканы, подкрутив до локтей рукава блузки. Антонио тронул ее за руку и сказал:

– Роза, эй, Роза… Мне надо позвонить, я хочу позвонить Эмме, сказать ей, что приду завтра. За книгой… Где у вас тут телефон? Мне обязательно надо позвонить.

Роза подняла бледное усталое лицо с темными кругами под глазами.

– Да, телефон есть, вон там, – ответила она, не прерывая работы.

Неожиданно за спиной Антонио послышался шум, какая-то возня. Он обернулся и увидел, как Угарте, схватив Ванессу за локоть, тащил ее за собой. Ванесса отбивалась руками и ногами.

– Оставь меня в покое, придурок, идиот, дерьмо собачье. Слышишь, пусти меня! – кричала она. – Козел, отпусти мою руку. Сейчас же отпусти!

Однако Угарте вцепился в нее мертвой хваткой. Глаза у него вылезли из орбит и стали белыми, рот открылся, будто ему не хватало воздуха.

– Мы должны поговорить. Я только хочу поговорить, Ванесса! Выйдем на минуту.

– Никуда я с тобой не пойду, отпусти!

– А я говорю – пойдешь! – Угарте влепил ей увесистую пощечину.

Ванесса на секунду остолбенела, но тут же истошно завопила:

– Выблядок. – Она бросилась на него, словно кошка, царапая лицо и шею. – Не смей меня трогать своими погаными лапами, сукин сын!

Угарте не делал никаких попыток защититься, только сунул руку в карман и достал нож. В полумраке зала длинное лезвие сверкнуло, как зигзаг молнии.

– Я убью тебя, шлюха! – закричал он, сорвавшись на фальцет.

Ванесса испуганно отступила, а Угарте быстро полоснул себя по левому запястью – показалась кровь.

Все притихли. Те, кто был рядом, подались назад, а Угарте остервенело пилил руку, не спуская с Ванессы глаз.

– Смотри, что я делаю, и запоминай, – проговорил он и кивком головы указал на лившуюся ручьем кровь. – Смотри внимательно!

Роза раздвинула толпу и в один прыжок оказалась рядом.

– Отдай нож, – приказала она, протягивая руку. – Сейчас же отдай.

Угарте уронил нож на пол и застонал от боли.

Роза обняла его за шею, а Угарте поднял руку, показывая ей рану: кровь била фонтаном и стекала на пол.

– Смотри, смотри! – кричал Угарте, меж тем как Роза тянула его за собой, пытаясь увести. – Смотри, Ванесса! Смотри!

Они исчезли за дверью туалета. Одна из девушек наклонилась, намереваясь поднять нож. Кто-то посоветовал ей ни к чему не прикасаться, чтобы не заразиться СПИДом.

Девушка отшатнулась.