Текст книги "Считанные дни, или Диалоги обреченных"

Автор книги: Хуан Мадрид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6

Где-то все звонит и звонит телефон. Антонио видит себя и Чаро в огромном доме с садом и бассейном. Он, вальяжно развалившись в шезлонге, наблюдает за тем, как Чаро взбирается на трамплин, держа на руках какую-то девчушку. Телефон продолжает надоедливо звонить, и она, словно устав от этого звука, бросается вниз, в голубую толщу воды. По необъяснимой причине Антонио чувствует сильную тревогу, какое-то тоскливое предчувствие.

Потом понимает, у бассейна нет дна, и Чаро провалится в пустоту. Антонио силится встать и громко ее зовет. Вокруг ни души. Грудь теснит глубокая печаль.

Неожиданно она вновь появляется на трамплине, улыбается ему черным провалом рта и что-то говорит, а что – Антонио не понимает.

Он проснулся весь в холодном поту. На ночном столике заливался будильник. Чтобы остановить его назойливый призыв, он надавил на кнопку. Было четыре часа пополудни. Сквозь закрытое окно в комнату пробивалась тусклая полоса света.

Пласа за окном шумела на разные голоса. С террасы Пако доносился звон посуды, уличные автоматы грохотали музыкой, ревели моторы машин и галдели люди.

Сильно болела рука от укола. В том месте, где вводили иглу с героином, фиолетово набухла вена.

Он быстро принял душ, оделся и вышел на улицу, прихватив с собой диктофон и «Лейку». Потом наскоро выпил чашку кофе в баре Пако.

На Пласе Антонио купил две таблетки у первой попавшейся мулатки, по виду доминиканки. Девушка понятия не имела, как они назывались, но с жаром уверяла, что таблетки американские, а значит, хорошего качества. Голубые, приятные на ощупь, они стоили немного дороже, чем обычно, – пятьсот песет, и Антонио проглотил их без воды.

– Не пожалеешь, красавчик. Хаймиточки[24]24
  Хаймиточки (сленг) – здесь и далее: колеса.


[Закрыть] отменные – вмиг разговорят кого угодно, понимаешь? Я не обманываю, клянусь матерью. Можешь потом проверить: я всегда стою тут, на Пласе.

Кафе «Луна» находилось на углу Садовой и Монтеро.

Помещение убирали два официанта. Один, толстый, молодой, с серьгой в ухе, вытряхивал пепельницы и расставлял по местам стулья. Другой, усатый дядька средних лет, мыл за стойкой стаканы.

Хозяин заведения зыркнул на Антонио маленькими голубыми глазками, юркими, словно ртутные шарики. На голове красовалась обширная лысина, а на теле – костюм а-ля Адольфо Домингес[25]25
  Адольфо Домингес – известный испанский дизайнер, создатель изысканного стиля в повседневной одежде.


[Закрыть].

– Ты от Паскуаля? Фотограф? – спросил он.

– Да. Неужели не узнаешь?

– Вроде бы похож на брата, но, честно говоря, не припоминаю. Мы знакомы?

– Я бывал здесь довольно часто… Особенно несколько лет тому назад, где-то в восьмидесятых… Наведывался к вам вместе с Белен Саррагой и Эммой. Эмма – моя жена, точнее сказать, бывшая.

– Как же, как же… Конечно, Эмма, Белен… С тобой еще заходил тот парень, с радио, кажется его звали Тена, и Карминья Мартин Таите – писательница… Но с тех пор утекло много воды, верно?

– Прошло лет десять, не меньше.

– Я слышал, Белен вышла замуж за одного из Уэте, так?

– Совершенно верно. Они поженились, и Белен стала затворницей: почти никуда не выходит.

– Сейчас все засели по домам, никто никуда не ходит. Вот и твой брат тоже… А ведь, бывало, мы такие кутежи закатывали! Кстати, Паскуаль и я вместе состояли в партии[26]26
  Имеется в виду Коммунистическая партия.


[Закрыть]. Он тебе рассказывал?

– Само собой. Говорил, что вы друзья и все такое…

– И все-таки «Луна» остается на плаву, не пустеет. Набегает кое-какой народец, главным образом по пятницам. Иной раз закрываемся только в восемь утра… Понимаешь, друзья, приятели – никуда от них не денешься. Правда, Висенте?

Мывший стаканы официант молча кивнул головой. Хозяин продолжил:

– Конечно, все уже не то. Нет того духа, какой царил тут прежде. Хотя по пятницам у нас играют музыканты, поют испанские песни. Вернулись национальные ритмы и мелодии: я имею в виду куплеты, тонадильи[27]27
  Тонадилья – веселая мелодия, сопровождающаяся действием и словами. В XVIII в. положила начало испанской национальной оперетте, так называемой «сарсуэлье».


[Закрыть] и так далее.

– Классная музыка! – ответил Антонио.

– Особенно хороши куплеты в стиле Кончи Пикер[28]28
  Конча Пикер – испанская певица и актриса, в 1927 г. снялась в первом испанском звуковом фильме.


[Закрыть]. Нынче они в моде, – добавил официант за стойкой, но никто не обратил на него внимания.

– Сколько времени займет интервью? К шести я должен освободиться, у меня назначена встреча.

Антонио открыл «Лейку», вставил в нее пленку и заверил:

– Мы мигом. Ты, если не ошибаюсь, юрист?

– Был, причем раньше занимался трудовым правом, а теперь – бизнесом… У меня, как видишь, заведение… в основном для друзей, и еще наберется парочка-другая…

– Ресторан «Вилья»?

– Именно так, на паях с приятелем. И кое-что по мелочи. Я тебе так скажу: юристы старой закалки, если они специализировались на трудовых отношениях, прямо-таки созданы для бизнеса переходного периода[29]29
  Переходный период – речь идет о периоде перехода от франкистской диктатуры к демократии.


[Закрыть]. Жаль, что ты не бываешь здесь по пятницам. Яблоку негде упасть.

– Прежде от посетителей всю неделю отбоя не было, – вмешался усатый. – Например, в восьмидесятые или еще раньше… Не протолкнуться. За стойкой работали три официанта, и те еле поспевали. Злачное было местечко, доложу я вам, злачное.

– Я помню, – ответил Антонио. – В каком году вы открылись?

– Да… Среди богемы мое заведение считалось одним из самых популярных в Мадриде, правда, вместе с барами квартала Маласанья. Точнее сказать, Маравильяс – вот правильное название. Именно так, Маравильяс, а не Маласанья. Сдается мне, что «Ла-Мануэла», «Кафе Руис», «Млечный Путь», «Пентаграмма» и «Выбери меня» появились несколько позже. А начинали мы. Я открылся незадолго до смерти Франко, летом семьдесят пятого.

– Было не протолкнуться, – бубнил свое официант за стойкой.

– Да, это уже походило на настоящие тусовки, если они вообще когда-нибудь имели место в Мадриде… Все валили на улицу и веселились до рассвета. И выпивка лилась рекой, и денежки текли, хотя по большей части – из кармана. А сейчас…

– А что происходит сейчас? Смотри, не запори мне будущую книгу. Если сейчас нет тусовок, что я в таком случае здесь делаю?

Хозяин усмехнулся сомкнутыми губами, издав звук, похожий на кудахтанье курицы. Потом бросил сигарету на пол и затоптал ее ногой.

– Франко умер шесть лет назад, дорогой ты мой. Тогда нам едва исполнилось тридцать, а у нас уже было прошлое: мы боролись против диктатуры. И чувствовали себя молодыми. А в сорок лет люди должны делать деньги. Кроме того, и здоровье поберечь совсем не лишнее. Заниматься гимнастикой, пить соки и вовремя ложиться спать. Здоровье стоит немалых денег.

– Теперь любителей погулять до рассвета сильно поубавилось, – вставил официант за стойкой. – Я сам вот уже больше месяца живу как по расписанию: рано ложусь и не шляюсь по ночам. Сильно устаю. Ничего не попишешь, старость – не радость!

– Со мной происходит то же самое. А раньше у меня день путался с ночью, – поддержал его Антонио.

– Да, заведений стало не в пример больше, чем при Франко, – вмешался в беседу официант с серьгой. Он уставился на затоптанную сигарету хозяина, но не делал попытки убрать ее. – Прежде найти место, где можно пропустить стаканчик, было большой проблемой. Когда Франко дал, что называется, дуба, мне только-только сравнялось десять лет, а в тринадцать я уже вовсю куролесил. После его смерти, что ни месяц, открывалось новое кафе или бар. Прямо вакханалия – хоть в стихах воспевай!

– Да, народ пустился во все тяжкие, и даже левые решили, что наконец-то на их улицу пришел праздник. И понеслась душа в рай! К черту вельветовые штаны, армяки, плакаты с изображением Че Гевары – туда же. Тот еще пидор! – Хозяин сплюнул и, прикурив новую сигарету, зажал ее между пальцами. – Потом пришел ваш черед. Прожигать жизнь кинулись вы, молодые, а для нас, то бишь тех, кто постарше, наступило время разводов. Так сказать, смена партнера.

– Я развелся в семьдесят восьмом, – сказал официант с серьгой.

– А я – год назад, – ответил Антонио.

– Вот видишь? А я аж в семьдесят шестом. Тогда все разводились… Нет, все-таки вы – другое поколение. Вам и представить невозможно, чем для нас стал конец диктатуры. Особенно для тех, кто в прошлом занимался политикой.

– Возможно. Что касается меня, то я не застал того времени. Зато мой брат – да. На мою долю выпали только развлечения. Какая, к черту, борьба за свободу? Я ее и не нюхал!

– Кстати, о твоем брате. Если я правильно понял, издательство принадлежит ему?

– Не совсем. Он один из совладельцев.

– Ты понятия не имеешь, как нам с ним досталось! Сколько листовок мы распространили… сколько времени убили на длиннейших и скучнейших собраниях. А манифестации! Вспоминать тошно. Правда, тогда мы свято верили в свою способность изменить мир, навсегда покончить с диктатурой. – Он тяжело вздохнул. – А на поверку вышло совсем иначе: мы ни на йоту не изменили даже самих себя.

– Насколько я понимаю, тусовки или то, что вы подразумеваете под этим словом, – дело рук людей нашего поколения, может, чуть постарше. Но не вашего, по крайней мере, мне так казалось, – усомнился Антонио.

– Положим, нам приходилось в них участвовать, но без души. В ту пору мы уже сложились как личности, вошли, так сказать, в возраст и просто воспользовались случаем, не более того. Тем, кто в свое время боролся против Франко, пришлось сначала сбросить с себя нуты эмоционального рабства, что называется, возродить себя для свободной жизни, а уже потом зарабатывать деньги. – Хозяин раскурил сигарету и тут же выпустил дым не затягиваясь. – Сейчас идет сплошная денежная тусовка, балом правят бабки. Тусовки же как таковые возникли где-то сразу после смерти Франко и дотянули лишь до восемьдесят четвертого.

– А наркотики? Я полагаю, наркотики начались именно с моего поколения: косяки, кока, таблетки. Брат рассказывал, что, когда он учился в университете, очень немногие имели смелость открыто курить травку или нюхать кокаин, не говоря уже о героине. Вы были законченными моралистами.

– Подожди секунду… В восьмидесятых на наркотики почти не обращали внимания. Чтоб ты знал, в Европе Испания считалась самой терпимой в этом смысле страной. А сейчас, в девяностые годы, все круто изменилось. Мы впали в другую крайность. Если кого видят на улице с косячком, могут задержать. А уж если полиция или это огородное чучело советник Мадрасо заподозрят, что в твоем заведении балуются травкой, то тебя закроют, как говорится, не за понюшку кокаина. Все разговоры насчет наркотиков – чушь собачья… Много шума из ничего. Один выкуренный косячок или немного коки еще никому не причиняли вреда… Хорошая баня – и все выветрится. И потом с кокой способней сношаться. Не пробовал?

Все засмеялись.

– Для этого ее и придумали, – подхватил Антонио. – Ну, а если серьезно, не думаешь ли ты, что шумиха с наркотиками наносит ущерб репутации нашего квартала?

– Без сомнения! И еще какой! Неспроста здесь целый день околачивается эта чертова полиция. Холера им в бок! Потом кампания, которую раздул советник Мадрасо, разные там собрания жителей квартала, закон Коркуэра[30]30
  Закон Коркуэра – закон об историко-культурном наследии, принятый в Испании в 1985 году.


[Закрыть] и прочее дерьмо. Правые имеют большинство в Аюнтамьенто – вот в чем дело, потому и свирепствуют. За один лишь год они послали ко мне четыре комиссии, достали… То им противопожарная безопасность не нравится, то выдумали, будто тут потребляют наркотики, то им, видите ли, шум мешает, то время закрытия не устраивает… Как тебе это нравится?

Официант за стойкой мрачно подтвердил, что все это выеденного яйца не стоит. Плохо другое: в последнее время квартал наводнили арабы и наркоманы, а это и впрямь сильно мешает бизнесу.

Хозяин помолчал, уставившись на сигарету, которая догорала у него между пальцами, потом проговорил:

– Ото всех этих доходяг выгоды ждать не приходится – они потребляют только наркоту. Надо вышибать их из квартала, чтобы здесь снова смогли обосноваться порядочные люди, именно порядочные, нормальные… хотя, должен сказать, все разговоры насчет преступности тоже сильно преувеличены. Сплошной миф! Я здесь уже пятнадцать лет и, как видишь, жив и здоров.

Антонио взглянул на часы. Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть Чаро. Он взял «Лейку» и приготовился снимать первый кадр. Хозяин тут же бросил сигарету, пригладил рукой пушок, обрамлявший по бокам лысину, и потуже затянул узел галстука, расписанного кустарным способом. Затем закурил новую сигарету и приготовился позировать.

Антонио запустил камеру: клик, клик, клик.

Официанты притихли. С улицы доносились писклявые голоса девчонок, проходивших под окнами, и пронзительные гудки машин, звучавшие словно смутное предупреждение о чем-то неведомом.

Глава 7

Ибрагим растянул рот в улыбке, походившей на гримасу. Лицо стало неприятным, почти отталкивающим.

– Значит, хотите пять граммов – прекрасно, но пять граммов обойдутся вам в семьдесят кусков. Где деньги? Что-то я их не вижу.

Ванесса, прикрытая до подбородка одеялом, отозвалась с кровати:

– Минуту, приятель! Мы тебя когда-нибудь подставляли? Нет, ты скажи? Молчишь? Тогда перестань корчить из себя делягу: много хочешь – мало получаешь!

Чаро подошла к иранцу и отчаянно вцепилась ему в руку.

– Мы всегда поступали с тобой по совести, Ибрагим. С чего ты вдруг на нас взъелся?

– Времена изменились. Никому нельзя верить на слово. Жизнь стала тяжелее. На дворе кризис. Я понятно объясняю?

Чаро возмущенно фыркнула и принялась перебирать одежду, брошенную на стуле.

– Где деньги, Ванесса? Они лежали тут… Куда ты их сунула?

– Пристала, как банный лист. Оставь меня в покое. Не видишь, мне плохо!

Чаро закричала:

– У нас оставались две пятитысячные купюры! Они лежали на этом самом месте!

– Пошла к дьяволу-у-у! Откуда мне знать, куда они подевались?

– А я тебе говорю, были… Десять тысяч песет, веришь? – Она повернулась к Ибрагиму. – Но…

Ибрагим стоял с невозмутимым, точно у истукана, лицом.

– Десять тысяч? Этого мало. Скажем, двадцать, нет, двадцать пять тысяч. – Он немного помолчал: – Мне нужен задаток.

Ванесса накрыла одеялом голову и забилась в истерике:

– Скажи ему, чтобы он ушел, я хочу спать! Пусть убирается, сейчас же! – Она высунула голову. – Найдем другого верблюда[31]31
  Верблюд (сленг) – здесь и далее: наркоторговец.


[Закрыть]. Плевать мы на тебя хотели! Вали отсюда!!!

– Хорошо, очень хорошо, – ответил Ибрагим. – Как скажешь.

Он повернулся и направился к двери, но Чаро преградила ему путь, крепко схватив за рукав.

– Подожди, Ибрагим! Так нельзя… Мы обязательно тебе заплатим, ты же нас знаешь. Завтра вечером получишь деньги… Хорошо, Ибрагим? Нам позарез нужно пять граммов. Пять граммов чистой коки. А сейчас нам нечем тебе заплатить.

– Товар стоит семьдесят кусков. Я спрашиваю: они у вас есть?

– Завтра, в крайнем случае послезавтра, мы дадим тебе задаток, хороший задаток, Ибрагим, а после субботней фиесты расплатимся полностью. Хорошо? Неужели ты нам не веришь?

– Ну, ладно. Тридцать кусков, и по рукам. Так и быть, дам вам пять граммов коки. Согласны на такую цену?

– Да, Ибрагим. Конечно, мы согласны. Вот видишь, все получилось по-справедливому, по-честному, верно?

Иранец медленно закивал головой.

– Прекрасно, – сказал он и повторил несколько раз: – Хорошо, хорошо.

– Я хочу спать, – завыла Ванесса из-под одеяла, потом задрыгала ногами, и кровать заходила под ней ходуном. – Убирайтесь к черту! К такой-то матери! Дайте мне поспать!

– Ибрагим, скажи мне правду! Ведь Альфредо перевели на свободный режим, верно? Ты говорил Ванессе, что…

Ибрагим развел руками.

– Мне ничего толком не известно.

– Но ты же сам сказал… Почему Альфредо не приходит ко мне? Ты, должно быть, знаешь, где он скрывается.

Иранец с сожалением посмотрел на Чаро и ничего не ответил.

У Ванессы заледенели ноги, ее бил озноб. Последний укол принес ей некоторое облегчение, но не настолько, чтобы снять депрессию.

Если у нее начинался приступ, она могла плакать целыми часами, а иногда не поднималась с постели несколько дней кряду, издавая сдавленные звуки, похожие на стон или рыдание, и казалось, что им не будет конца.

Чаро гладила ее по рукам и спине, крепко прижимая к себе.

– Мы уедем в Марокко, Ванесса… Вот увидишь. В субботу, после фиесты, получим деньги и уберемся отсюда куда подальше.

– Не верю… Мы никогда не уедем. – Ванесса икнула и громко всхлипнула, размазывая по щекам слезы. – Кроме того, Альфредо ни за что тебя не отпустит, будто сама не понимаешь.

– Хватит, дурочка. Перестань плакать. В субботу у нас будет кругленькая сумма. Так? В воскресенье, на худой конец в понедельник, мы уже в Альхесирасе, а оттуда до Марокко рукой подать. Там тебе и травка, и кока, и все что душе угодно.

Чаро продолжала медленно ее поглаживать, но Ванесса, не переставая плакать, лишь мотала головой и, сжавшись в мокрый комочек, прятала лицо на груди своей подруги.

– Ты правда обещаешь мне, Чаро? Поклянись, что мы уедем в Марокко.

– Клянусь! Обязательно уедем вместе.

– Даже если Альфредо не согласится?

Чаро успокоительно кивнула головой, и Ванесса прижалась к ней еще теснее.

– А как мы достанем денег на коку?

– Значит, сделаем так: почистим перышки, приоденемся – и на стоянку такси. Видишь, как просто?

– И ты пойдешь со мной?! Не может быть!

– Пойдем вместе, быстрее управимся… Дай-ка подумать… Ублажим с десяток болванов – и вперед.

Ванесса перестала хныкать и приподнялась.

– Нет, десять – это слишком. Возьмем числом поменьше, зато сдерем подороже. Четверо или пятеро будет в самый раз.

– Можно организовать квадратик, а? Они любят это проделывать с двумя девчонками.

– Все хорошо. Но где раздобыть денежных мужиков? Говорить всегда проще.

Чаро задумалась.

– Погоди, дай сообразить!

– Если бы Ибрагим захотел, я бы могла ему отсосать. Запросто, он мне вовсе не противен, даже нравится.

– Нет, эдак не годится. Ибрагим избегает женщин.

– Странно. Вроде бы не голубой. Точно не гомик.

– А я тебе говорю, Ибрагим обходит стороной таких, как мы, – слишком холоден и разборчив. Надо придумать что-нибудь другое.

– А если пойти в кафе и подцепить кого-нибудь там?

– Не забывай, времени у нас в обрез.

– Ну, тогда не знаю. Остаются одни таксисты.

Ванесса вытянулась на постели. От таблеток, выпитого вина и только что сделанного укола у нее расширились зрачки. Чаро пристроилась рядом и тоскливо глядела в потолок.

– Хочу спать, а заснуть не могу, – сказала Ванесса. – У нас остался валиум?

– После муската и пива, которые мы пили за обедом, валиум не поможет. Будет только хуже. Он нас доконает.

– Все-таки надо поспать, хоть немножко. Может, еще раз ширнуться?

Чаро не отрывала глаз от потолка.

– Мы недавно кололись.

– О чем ты думаешь?

– О матери. О том, как туго ей приходилось, когда дома не было денег. Отец почти всегда возвращался из плаванья на нуле: спускал все подчистую на пьянки с приятелями. Тогда мать плакала и кричала, что в доме нет еды, что ей не во что одеть детей и нечем расплатиться в лавке, где она брала в долг. Мы с Энкарнитой прятались на кухне и слушали их ругань. Отец начинал ее бить, а мать говорила, что если не удастся добыть денег, то она пойдет на улицу. Тогда отец бил ее еще сильнее.

– Мы с тобой не потаскухи, правда? Я не потаскуха, – проговорила Ванесса.

Чаро пристально на нее посмотрела и помолчала несколько секунд.

Потом равнодушно пожала плечами.

– А может, и потаскухи. Какая разница?

– Нет. Не говори так. Мы не потаскухи!

Ванесса уткнулась Чаро в колени и нежно погладила ей ноги.

– Помню, как однажды Энкарнита спросила мать, не проститутка ли она, а та как влепит ей пощечину, а потом заплакала. Обняла и стала ее успокаивать.

– Твоя мать была проституткой?

– Нет, конечно нет. Но могла бы ею стать. Когда она брала нас с собой в Корунью, то мужчины свистели ей вслед и говорили разные пакости.

– Ненавижу мужиков. Все они козлы, мерзкие твари. Никогда не выйду замуж. Знаешь, иной раз мне кажется, что я уже была замужем, – там, в другой жизни. Я верю в эти дела и с каждым днем все больше и больше.

– Ты у нас красотка, Ванесса… Уверена, в другой жизни тебе довелось побывать принцессой.

– Правда? Вчера мне снилось, будто я принцесса. Вот смеху-то! Представляешь, я – и принцесса! И будто бы разрушили мой замок, а отца с братьями убили на войне. По-моему, я тебе уже рассказывала этот сон. Он напомнил мне одну сказку, которую я слышала по радио в детстве, – «Синяя борода» или что-то в этом роде, сейчас точно не помню. О чем это я? Так вот, я и говорю, что сны – это воспоминания о нашей прежней жизни, как вспышки магния, когда фотографируют, ты меня понимаешь? В прежней жизни я была принцессой. Это точно. А когда умру, то стану собачкой или кошкой, а, может, и японским солдатом. Кто его знает? Но мне, конечно, очень хотелось бы опять превратиться в принцессу. Нет, лучше я стану архитектором либо доктором. Но разве угадаешь? Ведь не все зависит от твоего желания! От прошлой жизни в душе остаются только воспоминания. Что-то такое похожее на реинкарнацию… И она повторяется в снах.

– А я в детстве никем особым стать не хотела. Мне нравилось рисовать. Это да! И примерять платья матери, и смотреться в зеркало. Я мечтала о замужестве с хорошим человеком, и чтоб он на лицо был приятный. Но ведь это нормально, мне кажется, все девочки об этом мечтают.

– Я никогда не выйду замуж.

Чаро вдруг закусила губу и сморщила лицо.

– Ты не будешь плакать, ладно? Пожалуйста, не надо, – умоляла ее Ванесса.

– Почему не приходит Альфредо? Почему он не хочет меня видеть?

– Не надо, милая… Только не плачь.

– Но ведь…

– Будет, хорошая моя. Вот увидишь, он придет.

– Альфредо… Альфредо… приди… хоть на минутку…

– Хватит убиваться, перестань… Лучше расскажи-ка мне какую-нибудь из твоих историй.

– Нет настроения, Ванесса… Я… Я жду его уже больше года – все время о нем думаю. Никого к себе не подпускаю и люблю его больше жизни. А теперь… Так больше не может продолжаться. Я не выдержу!

– Расскажи мне ту историю, в которой мы с тобой на планете Осирис. Начинай!

– Это какую? Про две королевы?

– Кажется, да. Где капитан Священной Армии собирается лететь на Планету людей-птиц – найти там одного старика, чтобы тот расколдовал обеих королев. Ну, давай же, рассказывай!