Текст книги "Гонки на выживание"
Автор книги: Хилари Норман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
– Знаю. Я очень старалась, честное слово. Но он ждал слишком многого.
– Понимаю.
– Правда? Ты правда понимаешь, мам?
– Начинаю понимать.
Бобби присела на корточки и обняла собаку за шею, крепко прижимая ее к себе.
– Я с самого начала поняла, что шести дней ему будет мало. Но я надеялась, что все будет развиваться постепенно, естественным путем… что мы узнаем друг друга получше, а потом, может, он пригласит меня еще раз.
Лицо Бобби потемнело.
– С самого первого вечера он требовал все или ничего. Я ужасно устала после полета и разволновалась… потому что вернулась в Нью-Йорк и опять его увидела… Но мне хотелось остаться с ним дома, пообщаться, а потом лечь спать пораньше, чтобы с утра быть в форме.
– Но у него были другие планы? – без труда догадалась Александра.
– Он подготовил для меня грандиозную вечеринку в ресторане: целая толпа друзей, украшенный зал, только фейерверка не хватало.
– Бедная девочка, – посочувствовала ей Александра, присаживаясь на поваленное бревно. – Разве ты не сказала ему, что устала?
– Конечно, сказала, но он считал минуты. Мне кажется, он бы не стал возражать, если бы вечеринка сорвалась, но, если бы я в тот вечер ушла спать на два часа раньше, он считал бы, что я их украла.
– Разве ты не понимала, что он чувствует?
– Да, я понимала, я даже отчасти радовалась, что он так сильно переживает. И в то же время я обиделась, рассердилась на него. Ему бы следовало об этом подумать много лет назад. А потом я решила, что мне с этим не справиться. Ему все равно ничего не растолкуешь.
– И ты пошла на вечеринку?
Бобби кивнула.
– Если бы я не была такой усталой, очень может быть, мне бы понравилось. Я помню кое-кого из тех, кто там был: Дэна Стоуна, дядю Руди, и партнершу Дэна Фанни Харпер, и швейцара Джерри – он все еще там работает. Я рада была всех их повидать, и они были рады меня видеть, но…
– А потом? После первого вечера?
– Все было распланировано по минутам. Даже когда мы оставались одни, я чувствовала, что это тоже рассчитано заранее. «Три часа на взаимопонимание». – В лице у нее была горечь. – Как будто несколько часов могут заменить почти десять лет.
– Вот что я не совсем понимаю, – осторожно заметила Александра, – так это зачем ты отняла у него целых два дня. Тебе не кажется, что это было слишком жестоко, зная, как много значит для него каждая минута?
Легавый лизнул Бобби в лицо и лег. Бобби покачала головой.
– Я не хотела быть жестокой. Я просто не знала, что мне еще делать. Он хотел, чтобы я осталась на Новый год.
– Но он же знал, что ты должна вернуться сюда.
Бобби кивнула, с трудом сдерживая слезы.
– Знаю. Я пыталась ему объяснить, но он слушать ничего не хотел. Сказал, что хочет устроить для меня нечто совсем особенное. И еще, что ты праздновала со мной Новый год последние десять лет, а теперь его очередь.
– Поэтому ты попыталась улизнуть, не раня его чувства.
– Прости, что он винит в этом тебя, мамочка. Я больше ничего не могла придумать. Это было нехорошо.
– Нет, ты поступила совершенно правильно. Как бы то ни было, он это переживет. – Александра протянула руку и погладила Легавого по голове. – Ошибка в другом: напрасно мы выбрали Рождество и ограничили твое пребывание только шестью днями. В следующий раз, я думаю, мы должны…
– Следующего раза не будет, – резко перебила ее Бобби.
Александра взглянула на дочь.
– Обязательно будет, Бобби. Дай себе время успокоиться, все обдумать и…
– Я серьезно, мам. Он сам выбрал этот путь, и все мы слишком долго по нему шли. Теперь уже поздно что-то менять.
– Изменить маршрут никогда не поздно, если сильно кого-то любишь, – мягко заметила Александра.
– Может быть, – мрачно откликнулась Бобби. – Но это слишком больно.
В Нью-Йорке, в библиотеке городской квартиры Андреаса на Саттон-плейс, Даниэль пытался вразумить друга.
– Не обвиняй Али, Андреас, ты сам виноват. Ты не принял во внимание, что Бобби – самостоятельная личность. Ты считал, что у тебя в доме появится милая, послушная дочурка, готовая следовать всем твоим планам и задыхаться от радости, потому что ты подарил ей золотое сердечко на цепочке. Готовая любить тебя по заказу. Ты забыл, что сначала тебе следовало узнать ее получше.
– Все это чушь и ерунда!
– Нет, не ерунда. Где твоя чуткость, Андреас, где понимание? Ты должен был предвидеть, что она не готова обнажить перед тобой душу в первый же момент. Она проявила смелость, решившись явиться сюда одна после стольких лет. Надо было действовать не спеша, проявить понимание.
Андреас бросил на друга злобный взгляд.
– Она уехала раньше срока, потому что ее мать решила сыграть на ее сердечных струнах, а не потому, что я сделал что-то не так!
– Я в это не верю, да ты и сам знаешь, что это неправда. Прежде всего Али никогда бы так не поступила, это не в ее духе. Она не эгоистична.
– Что ты вообще знаешь об Али? Ты с ней практически не встречался, когда мы были женаты, и много лет ее не видел.
Даниэль многое мог бы на это возразить, но прикусил язык.
– Хочешь знать, что я думаю? – упрямо продолжал он. – Я думаю, ты сам все испортил. И я думаю, ты сам это понимаешь.
Еще минуту Андреас смотрел на него волком, потом бессильно поник.
– Я все так тщательно распланировал, – признался он устало.
– В том-то все и дело, неужели ты не видишь? – участливо спросил Даниэль. – Через пару лет тебе стукнет пятьдесят, Андреас, а ты так и не усвоил одно из основных жизненных правил.
– Это какое же?
– Любовь запланировать нельзя.
В камине потрескивало пламя. Даниэль взглянул на незнакомую ему картину над каминной полкой.
– Это Бобби привезла?
Андреас кивнул.
– Очень интересное полотно. – Даниэль пристально всмотрелся в дату в нижнем углу под подписью. – Но не новое: 1966 год.
Андреас рассеянно улыбнулся.
– Это всегда была ее любимая картина. Она говорила, что для нее это полотно много значит, но вешать не хотела, держала в упаковке. Бобби мне сказала, что они повесили ее в кабинете в нашей старой квартире, когда я ушел.
– И вот теперь она послала ее тебе. – Взгляд у Даниэля был загадочный. – А название у нее есть?
– Она называется «Источник жизни».
Стоя рядом, согретые пляшущим пламенем камина, два друга в сосредоточенном молчании рассматривали картину.
49
Весной 1981 года Даниэль купил дом в Ист-Хэмптоне на Лонг-Айленде. По размерам он ничем особенным не выделялся среди своих соседей: девять спален, четыре ванные комнаты наверху и две внизу, четыре гостевые, кабинет, библиотека, огромная кухня и отдельный домик для гостей со всеми удобствами. В добавление к этому имелась просторная, частично закрытая терраса, круглый бассейн с подогревом, шестью кабинками для переодевания и двумя душевыми, теннисный корт и площадка для пикника с тремя стойками для барбекю. Но самым замечательным местом были сады, разделенные на три части: розовый сад, наполненный буйным цветением, великолепными красками и нежными ароматами; расположенный на пологом склоне английский ландшафтный сад, ведущий к берегу; и, наконец, почти скрытый от глаз плакучими ивами водяной сад с кувшинками, стилизованный под картину Моне.
Крыша основного дома была покрашена в нежно-розовый цвет, поэтому прежний владелец дома, бельгиец, окрестил его «Le Chapeau Rose» – «Розовая шляпа».
Этот дом стал прибежищем для Даниэля, здесь родилось его новое, совместное вместе с Фанни и Андреасом и самое удачное начинание: школа высокой кухни. Четверть здания была отгорожена от жилой его части и превращена в школу, где Даниэль лично проводил ежегодно двухмесячные курсы, нанимая на остальное время первоклассных преподавателей и приглашая самых выдающихся и авторитетных поваров и рестораторов из Америки и Европы для проведения мастер-классов, отдельных лекций и семинаров. «Розовая шляпа» принесла Даниэлю больше душевного покоя и удовлетворения, чем все его прежние деловые начинания. Его навестили старые друзья, у него появились новые. Мадам Эдуар, хотя ей было уже за восемьдесят, приехала с визитом из Франции и задержалась гораздо дольше, чем планировала: дом и сад ее буквально очаровали.
А еще у Даниэля были студенты, не дававшие ему окончательно замкнуться в своей скорлупе. Для Кота расставание с Манхэттеном стало настоящей трагедией, но он быстро приспособился к новому месту и зажил как в раю. Не прошло и шести месяцев, как курсы были забронированы на два года вперед. Дипломы «Розовой шляпы» стали считаться высокоавторитетными и престижными сертификатами, а съемки сериала «Гурманы» на Эн-би-си, прерванные семь лет назад, возобновились в новом доме.
В феврале 1982 года у Фанни по дороге на работу случился инфаркт. Через час она очнулась в палате интенсивной терапии в больнице «Гора Синай» и почувствовала себя не столько встревоженной, сколько раздосадованной. Когда в больницу прибыл бледный от тревоги Даниэль, она рявкнула на него:
– Только не начинай квохтать надо мной, как вся здешняя публика! Я тут лежу, как новорожденный младенец: каждую минуту кто-нибудь заходит, глазеет на меня, причмокивает и уходит.
Даниэль улыбнулся.
– Слава богу, ты все еще прежняя Фанни Харпер.
– А кем же я, по-твоему, должна быть? – проворчала Фанни и указала на мониторы возле больничной кровати. – Может, они и связали меня как рождественскую индюшку, но разума, благодарение богу, пока не лишили.
Даниэль покачал головой.
– Можешь мне кое-что обещать?
– Смотря что.
– Слушайся их во всем. Я хочу, чтобы ты ко мне вернулась.
– Я вернусь к тебе. – Она закрыла глаза.
– Тебе больно? – забеспокоился Даниэль.
– Уже нет. Сначала мне показалось, что меня переехал автобус, но они так накачали меня снотворными, что я теперь поминутно засыпаю.
– Вот и хорошо, – тихо сказал он, наклонился и поцеловал ее. – Отдыхай. Я зайду к тебе позже.
– Забудь сюда дорогу, Дэн, – прошептала Фанни. – Я собираюсь в самом скором времени вернуться на работу.
– Ну конечно.
Ее глаза открылись.
– И нечего мне поддакивать! Можно подумать, будто я твоя старая тетушка!
Она пробыла в больнице две недели и еще четыре – в своей квартире на Парк-авеню. Даниэль хотел перевезти ее в «Розовую шляпу» на период выздоровления, но она отказалась. Ни один из них годами не упоминал о Натали; вскоре после смерти Барбары Фанни покинула свои апартаменты у «Пьера», стремясь оставить воспоминания позади. Даже Джо Бернарди умер от рака восемь месяцев назад. Прошлое умерло и исчезло, но чувство вины, преследовавшее Фанни, не давало ей принимать доброту Даниэля, в чем бы она ни выражалась.
Она вернулась в «Харпер и Стоун» в середине мая, на целый месяц раньше, чем рекомендовали врачи. Ей всего шестьдесят девять лет, заявила Фанни Даниэлю, испепеляя его яростным взглядом, когда он попытался робко возразить, и она больше ни секунды не потерпит, чтобы с ней обращались как со старухой.
– Если хочешь меня убить, – сказала она, – ты действуешь в правильном направлении.
Он сдался.
– Я только прошу тебя быть благоразумной. Не бросайся в работу с места в карьер.
Ему бы следовало знать, что Фанни Харпер органически не способна на благоразумие и умеренность. Через неделю после возвращения на работу у нее случился второй, гораздо более обширный инфаркт прямо в конторе. Даниэль сидел рядом с ней в машине «Скорой помощи» и держал ее за руку на протяжении всего пути в больницу «Гора Синай», но она так и не пришла в сознание. По прибытии врачи констатировали смерть.
На похоронах, когда гроб опустили в могилу, Даниэль отвернулся, не в силах смотреть, как Фанни уходит в землю, и удивленно замер. Примерно в двадцати ярдах от собравшихся проводить Фанни в последний путь остановился черный лимузин с тонированными стеклами. Двое мужчин в шоферской униформе вылезли с переднего сиденья. Один из них открыл багажник, извлек оттуда складное инвалидное кресло, разложил его и подкатил к задней дверце. Второй открыл дверцу, согнулся в три погибели и вытащил на руках женщину. Медленно и осторожно он усадил ее в кресло, аккуратно уложил ее руки на коленях и отошел в сторону.
Даниэль не мог оторвать от нее взгляда.
Она была похожа на паучка – высохшая, хрупкая, вся в черном. Кружевная вуаль почти полностью скрывала ее лицо, руки выше локтя были затянуты в длинные замшевые перчатки, ноги в толстых, лишенных элегантности черных чулках и туфлях без каблуков покоились на подножке инвалидного кресла.
Он узнал ее мгновенно.
Андреас тихонько толкнул его локтем в бок, и Даниэль вновь повернулся к раскрытой могиле, наклонился и поднял горсть влажной, сладко пахнущей земли. Он медленно выпрямился, разжал кулак, и комья с глухим стуком упали на сверкающую крышку гроба Фанни. Потом он медленным, решительным шагом направился к Натали Брессон Шихлер и остановился в нескольких шагах от ее кресла.
Немногие смогли бы узнать ее сейчас. Нижняя часть лица, едва видневшаяся из-под вуали, казалась серой и сморщенной. Она сидела, прямая и неподвижная, как восковая кукла, прислоненная к мягкой спинке кресла.
Даниэль почувствовал руку Андреаса у себя на плече и стряхнул ее.
– Я в порядке, – сказал он.
Он смотрел на живой труп, и что-то похожее на жалость всколыхнулось в его душе. Он различал ее глаза сквозь вуаль. Они потеряли свою лисью остроту, в них больше не было злобы. Веки у нее обвисли и закрывались сами собой, она даже не могла поднять на него взгляд. Она смотрела мимо него, мимо Андреаса, на могилу Фанни. Две крупных слезы медленно покатились по ее впалым щекам и упали на парализованные руки.
ЧАСТЬ VI
50
Глядя на себя в зеркало на двери своей спальни, Бобби жалела, что у нее нет никаких особых талантов. По крайней мере, таких талантов, каких от нее ждали учителя и ее мать.
Мадам Морье, учительница рисования в ее школе в Трувиле, была горько разочарована, обнаружив, что у нее нет способностей к изобразительному искусству. Поначалу учительница из провинциальной школы, которой доверили воспитание дочери прославленной художницы, чувствовала себя взволнованной и польщенной. Она предавалась мечтам о том, как она разовьет скрытые таланты юной Роберты, когда та пойдет в местную школу. Увы, ее мечтам не суждено было сбыться. Чуть ли не каждый день Роберта Алессандро приходила в школу с ободранными и исцарапанными от лазания по деревьям и игр на спортплощадке руками! Ее длинным и сильным пальцами не хватало чуткости, грифель ломался в них и безбожно пачкал не только лист бумаги, но и ее лицо и руки.
Бобби, бесспорно, была неглупа, поэтому, когда мадам Морье рассталась с надеждой, другие преподавательницы вступили в бой, стараясь выявить, чем дочь такой матери несомненно одарена от природы. В конце концов, рассуждала мадемуазель Дели, школьная директриса, Али Алессандро была не только знаменитой художницей, но и преуспевающей деловой женщиной, сумевшей заработать миллионы. Никто из учителей ни разу всерьез не задумался об отце Бобби. Автогонщик, одержимый безумной манией скорости и опасности, вряд ли мог что-то предложить своей дочери.
К 1982 году мадемуазель Дели и ее коллеги отказались от всех своих попыток. Бобби была «твердой четверочницей», она никогда не опозорила бы школу, но и прославить ее не смогла бы. Хорошо еще, вздыхали они в учительской над традиционной чашкой кофе с молоком во время большой перемены, что она перестала лазать по деревьям, как обезьянка, и наконец поняла, что с мальчиками можно не только драться.
Бобби снова взглянула на себя в зеркало. Может, ей и не хватало интеллекта или творческих талантов, но местных мальчишек это, похоже, ничуть не смущало. Их вполне устраивали простой здравый смысл и сообразительность, а кроме того, – Бобби улыбнулась, пробуя закрутить свои густые, блестящие волосы в замысловатую прическу и прикидывая, не пора ли ей, несмотря на прекрасный естественный цвет лица, начать пользоваться тональным кремом, – они находили ее привлекательной. Особенно, – она слегка покраснела, вспомнив о нем и заметив, как ее переменчивые глаза начинают светиться зеленым светом, – Люсьен Жоффрей, сын владельца конной фермы в окрестностях Довиля. Последние семь недель он уделял ей все свое внимание.
Бобби взглянула на часы и подскочила на месте. Люсьен заедет за ней меньше чем через час, а она еще даже ванны не приняла. Она бросилась в ванную, отвернула краны на полную мощность и вылила в воду мерный колпачок ароматического масла. Душистый пар наполнил комнату. На мгновение Бобби прислонилась к мраморной стене – у нее закружилась голова от чего-то, внезапно нахлынувшего… наверное, это называлось желанием.
До недавних пор, до встречи с Люсьеном, вдруг поняла Бобби, ее основной инстинкт спал – не то что у других девчонок ее возраста. Но этот красивый восемнадцатилетний юноша с аристократическими манерами и ртом искусителя заставил ее очнуться. Когда Люсьен впервые поцеловал ее, Бобби отпрянула, удивленная и слегка встревоженная, но он обхватил ладонью ее затылок и тихонько, но властно притянул обратно к себе. Ей показалось, что он нашел глубоко спрятанный переключатель глубоко у нее внутри, ловко включил его и вызвал искру, с тех пор ярко вспыхивающую всякий раз, когда она всего лишь думала о нем.
Бульканье в ванне напомнило ей о том, что вода вот-вот хлынет через край. Бобби торопливо завернула краны, сняла длинную футболку, которую предпочитала любой другой домашней одежде, заколола волосы на макушке и залезла в ванну. Намылив натуральную губку мылом «Шанель», она принялась растирать ею тело, стараясь не замочить волосы, вымытые только этим утром. Потом она встала в ванне, намылила между ног, и опять ее пронзил электрический разряд желания. Она быстро нырнула обратно в воду, напрягая всю свою волю, чтобы удержаться от искушения задержаться и заняться исследованиями. Она не должна опаздывать: Бобби не уважала людей, которые нарочно заставляли других ждать. Кроме того, сам Люсьен как-то раз сказал ей, что это глупые игры и ему нравится, что она в них не играет.
Вытираясь большим махровым полотенцем, Бобби пожалела, что не может надеть в этот вечер что-нибудь мягкое и женственное, но Люсьен собирался отвезти ее на картинг неподалеку от Гавра. Было бы нелепо появиться на спортивных состязаниях в чем-нибудь кроме джинсов. Зато никакие обстоятельства не могли ей помешать надеть что-нибудь сногсшибательное сверху, и она быстро перебрала в уме весь свой гардероб. Изумрудно-зеленую шелковую блузку, купленную матерью в Довиле? Нет. Она, может, и подходит по цвету к глазам, но с синими джинсами будет смотреться ужасно. Бобби остановила свой выбор на блузке алого шелка с подходящим по цвету поясом. К такому наряду, помимо всего прочего, очень пойдут ее новые кроссовки с ярко-алыми боковинами.
Домой в тот вечер Бобби вернулась поздно, причем в состоянии крайнего возбуждения. Ее джинсы были перепачканы машинным маслом, рукав блузки порвался по всей длине, волосы были растрепаны, но щеки горели, а глаза светились изумрудным блеском.
Ее мать сидела в своей спальне, прислушиваясь к звукам у входной двери и даже не думая о сне. Бобби вступила в опасный возраст, и хотя она всеми силами старалась не стеснять свободу дочери, заставить себя не волноваться Александра не могла.
– Мам, ты еще не спишь? – Бобби заглянула в спальню.
– Как видишь. Заходи.
Бобби вошла в комнату, и Александра в тревоге вскочила с кресла.
– Что случилось? Ты попала в аварию?
– Да нет, мам, какая авария?
Улыбка Бобби была такой широкой и счастливой, что Александра вдруг догадалась: только одно событие могло ее вызвать. Она лихорадочно попыталась настроить себя на правильный лад; весь последний год она готовилась к этому моменту, но теперь чувствовала себя растерявшейся и сбитой с толку. Она ясно видела, что Люсьен не разочаровал и не расстроил Бобби, хоть за это можно было благодарить судьбу. А Бобби пришла прямо к ней, чтобы рассказать обо всем, – это тоже хорошо.
– Так что же все-таки произошло? – спросила Александра, все еще не понимая, каким образом ухаживания воспитанного и приличного Люсьена Жоффрея могли привести к порванной блузке и перепачканным джинсам.
Бобби опустилась во второе кресло, по другую сторону от камина. В «Жаворонке» многие комнаты были оборудованы открытыми каминами, и один из самых красивых находился в спальне Александры. Дверь еще немного приоткрылась, в комнате, виляя хвостом, появился Легавый и уселся рядом с Бобби.
– Мама, – сказала она с новым вздохом, – это было замечательно.
– Что именно?
Бобби мечтательно улыбнулась.
– Мы ездили в Гавр на соревнования по картингу.
– Вот как?
Это было не то место, которое она сама выбрала бы для обольщения.
– Ты когда-нибудь ездила на карте, мам?
– Что-то не припоминаю.
– Это классно, мам! Никогда в жизни мне не было так здорово!
– Ты сидела за рулем? – нахмурилась Александра.
– Люсьен меня научил, – пожала плечами Бобби. – Он говорит, что я способная – сразу все поняла. И еще он сказал, что мало кто из девушек чувствует скорость.
– Он так и сказал? – Александра помолчала. – А потом?
– Что – потом?
– Чем вы потом занимались?
– Ничем. Провели весь вечер вместе, а потом вернулись домой.
Александра была в полной растерянности.
– Может, все-таки объяснишь мне, почему у тебя такой вид, будто тебя застиг ураган?
– Это машинное масло, мам.
– Только не на рукаве.
Бобби с сокрушенным видом ощупала блузку.
– Мне очень жаль. Я случайно зацепилась.
Александра выпрямилась в своем кресле, ее глаза прищурились.
– Поправь меня, если я ошибаюсь. Карты – это такие маленькие машинки, состоящие практически из одного каркаса.
– Точно! – кивнула Бобби.
– В таком случае я буду не слишком рада, если ты поедешь туда снова.
Лицо ее дочери вытянулось.
– Ма-ам, только профессионалам и опытным членам клуба разрешается гонять на больших скоростях. А такие, как я, катаются как на электрических машинках на ярмарке.
– С какой скоростью ты ездила?
– Не больше двадцати миль в час.
Александра неодобрительно поджала губы.
– Люди погибают на дорогах примерно на такой же скорости.
– Мам, люди погибают и на пешеходных переходах.
– Не уклоняйся от темы, Бобби.
– Я не уклоняюсь! – возмутилась Бобби. – Это ты нарочно меня путаешь. Я сегодня провела лучший вечер в своей жизни!
– Надеюсь, он не станет последним. У тебя будет еще много таких вечеров, причем вместе с Люсьеном. Но не на картинге. Это ясно?
– Нет, не ясно.
– Бобби, не заставляй меня играть роль деспотичной матери, я тебя очень прошу. Я ведь не так уж часто прибегаю к запретам, верно?
– Вот и не нужно начинать сейчас, – угрюмо проговорила Бобби.
– Но это опасное увлечение, и меня оно пугает.
– Я знаю, почему ты так говоришь! Это из-за моего отца, так?
– Что? – изумилась Александра.
– Это напоминает тебе о его гонках, – Бобби вскочила, с вызовом глядя на мать.
– Ничего подобного! Тебе всего шестнадцать, а это опасный спорт, вот в чем все дело! – Александра была потрясена несправедливостью обвинения. – И вообще, при чем тут твой отец? Ты месяцами о нем даже не упоминала, а теперь вдруг заговорила только потому, что это играет тебе на руку?
– Отец тут ни при чем! – Глаза Бобби стали наполняться слезами обиды. – Хотя я впервые в жизни нашла то, что нас с ним объединяет!
Александра встала и попыталась обнять дочь, но Бобби сердито вырвалась.
– Дорогая, прошу тебя, ты же устала. Постарайся успокоиться.
– Спасибо за совет, но я совершенно спокойна и иду спать.
Бобби направилась к двери, и Легавый пошел за ней, прижав уши, недовольный их громкой ссорой.
– Отличная мысль, – сухо заметила Александра. – Утром мы все подробно обсудим.
– Обсуждать нечего.
Дверь за Бобби со стуком захлопнулась.
Александра медленно вернулась к креслу и опустилась в него. Такого поворота событий она никак не ожидала. Взглянув на свои руки, она заметила, что они дрожат. Александра закрыла глаза, и тут же перед ней возник образ Бобби за рулем хрупкого карта. Она содрогнулась. Будь проклят Люсьен!
Она вновь устало поднялась с кресла и развязала пояс пеньюара. Сейчас уже ничего не поделаешь, надо лечь и постараться уснуть. Утро вечера мудренее. Их размолвки всегда бывали краткими, ни одна из них не умела долго дуться. Бобби разумная девочка; она скоро поймет, что мать просто беспокоится о ней.
Три недели спустя в их почтовый ящик опустили предназначенный для Бобби конверт с фирменным тиснением Гоночного клуба по картингу в правом верхнем углу. Александра всеми силами попыталась не выдать своей тревоги, она убеждала себя, что речь идет лишь о подростковом капризе. Большинство сверстников Бобби увлекались картингом: это было не более опасно, чем езда на заднем сиденье этого проклятого мотоцикла, на котором Люсьен гонял по всей округе. Она дрожала и умирала со страху всякий раз, когда Бобби напяливала ярко-синий шлем и махала ей на прощанье рукой у ворот.
– Ну ты скажешь тоже, мам! – засмеялась Бобби как-то раз воскресным утром, когда Александра спросила, почему бы Люсьену не воспользоваться для разнообразия своим «БМВ» вместо мотоцикла. – На дворе 1982 год! Детей уже не опекают на каждом шагу, чтобы с ними ничего не случилось! Ты же не хочешь, чтобы я круглые сутки сидела дома взаперти?
– У меня и в мыслях не было держать тебя дома. Мне бы просто хотелось, чтобы твой приятель гонял на мотоцикле без тебя, вот и все.
– Но Люсьен потрясающе водит: с ним на мотоцикле надежнее, чем с другими в машине.
– В таком случае в его машине будет еще безопаснее, не так ли?
Бобби скорчила рожицу.
– Ну зачем из-за пустяков поднимать шум, мам?
Александра почувствовала, что ее терпение на пределе.
– Разве я не проявила понимания, когда ты захотела вступить в клуб? Ведь я тебе разрешила, разве нет?
– Разрешила, – согласилась Бобби. – Ты же не видишь в этом ничего страшного, так? – «Момент настал, – подумала она. – Если я ей сейчас не скажу, то потом уже никогда не решусь». Бобби отвела глаза. – Я рада, что ты больше не волнуешься из-за клуба, мам, – начала она.
Встревоженная ее фальшивым тоном Александра пристально взглянула на дочь. – В чем дело?
– В клубе есть другая секция, и я хочу в нее вступить.
– Что за другая секция?
Бобби вызывающе вздернула подбородок.
– Мотокросс.
Впервые после рождения дочери Александру охватил такой неистовый гнев против нее, что она не нашла слов.
– Мам? – нервно спросила Бобби.
Александра наконец обрела голос.
– Надеюсь, это шутка. – Она смотрела на дочь, не веря своим глазам. – Это что, еще одна из гениальных идей Люсьена?
– Люсьен входит в клубную команду, это правда, – ответила Бобби со спокойствием, поразившим ее саму, – но это не его идея. Я сама решила записаться.
– На этот раз ответ – нет.
– Но мне очень хочется, мам. – Бобби сердито вспыхнула.
– Ты еще школьница, Бобби. Тебе надо заниматься, если ты еще не забыла. Люсьен и его клуб и так отнимают у тебя слишком много времени.
– Ты не поэтому мне отказываешь, – сердито буркнула Бобби. – И если на то пошло, я вовсе не обязана оставаться в школе. В шестнадцать лет я имею право оставить школу, а мне уже шестнадцать.
– А ведешь себя, как будто тебе тринадцать! Ты будешь учиться, пока не получишь аттестат зрелости, – не допускающим возражений тоном отрезала Александра.
– На кой черт он мне сдался? Я не собираюсь поступать в университет.
– Не смей ругаться.
– Дерьмо!
– Бобби!
– Когда мы приехали во Францию, я ругалась, и тебе это казалось смешным.
– Потому что ты была ребенком и не понимала, что говоришь. – Александра изо всех сил пыталась погасить ссору, пока разговор не зашел слишком далеко. – Дорогая, думаешь, мне приятно что-то тебе запрещать? Думаешь, это легко – быть сразу и матерью и отцом?
– За меня можешь не беспокоиться, – огрызнулась Бобби. – Может, ты забыла, но у меня действительно есть отец! Он пишет мне каждый месяц и уж он-то будет рад услышать, что его дочь унаследовала от него любовь к скорости!
Александра не нашлась с ответом.
Перед следующим свиданием с Люсьеном Бобби вынула из ящика комода спрятанное в самой глубине у задней стенки золотое сердечко на цепочке, подаренное ей Андреасом во время визита в Нью-Йорк, и повесила его себе на шею.
Александра ничего не сказала. Она поняла, что у нее нет выбора. Ей оставалось только наблюдать и ждать.
Ждать пришлось недолго. Наступил июль, у Бобби были каникулы. Появилась масса свободного времени. Картинга ей уже мало, заявила она. Александра прочитала свод правил Международной федерации мотоциклистов, добавила к ним дюжину своих собственных и скрепя сердце дала согласие.
Бобби была на седьмом небе.
– Ой, спасибо, мамочка! – воскликнула она, бросившись на шею Александре и обнимая ее. – Клянусь, я буду осторожной, приезжай и посмотри сама, если ты мне не веришь… И, честное слово, я больше ничего не буду просить!
Александра похолодела. Можно было не сомневаться, что слова дочери означают нечто прямо противоположное тому, что она сказала. И как долго придется ждать на этот раз?
– Надо ковать железо, пока горячо, – убеждал ее Люсьен. Он бросил взгляд на Бобби, взял вправо, остановил машину на обочине и пристально посмотрел на нее.
– Ты хочешь сесть за руль или нет?
– Прямо сейчас? Да нет, не очень.
– Не сейчас, дурочка. Ты хочешь участвовать в гонках?
– Ты же знаешь, что хочу, Люсьен, – вздохнула Бобби. – Но все не так просто.
– Да брось! Конечно, если ты хочешь стать секретаршей или домохозяйкой…
– Ты прекрасно знаешь, что есть и другие возможности.
Люсьен пожал плечами.
– Ну да, конечно. Можешь остаться в школе до получения аттестата. А потом поступить в университет и проучиться там еще пять лет. Очень благоразумно. Я обеими руками за.
– Но я против.
– Ну наконец-то!
– Придется мне поговорить с мамой, – неохотно признала Бобби. – Просто мне ужасно не хочется ее расстраивать. Она все это уже проходила с моим отцом…
– Это же не твоя вина, cherie, что в твоих жилах течет его кровь! – Люсьен придвинулся ближе, насколько позволял рычаг переключения скоростей. Последние несколько недель они перестали пользоваться мотоциклом: автомобиль оказался куда удобнее. – Малышка, – прошептал он и обнял ее за плечи.
За лето она еще больше похорошела, и он порадовался, что попал в самое удачное время, когда девичья красота только расцветает и нежные, соблазнительные округлости становятся все более заметными внимательному взгляду с каждым месяцем. Он нашел ее рот и поцеловал, причем нежный поцелуй вскоре перешел в страстный.
– Люсьен, – попыталась выговорить Бобби, отбиваясь от него.
Но он не мог расстаться с ее сочными и нежными губами. Свободной рукой он нашел верхнюю пуговицу ее блузки и расстегнул ее, потом вторую и третью. Его рука нащупала ее грудь – такую юную, такую безупречную… Слава богу, Бобби никогда не носила лифчиков…
