Текст книги "Гонки на выживание"
Автор книги: Хилари Норман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)
38
Весной 1966 года Даниэль не был счастлив.
Когда дела не требовали его присутствия в «Харпер и Стоун«, он возвращался домой и садился писать очередную книгу или статью. Периодически ему приходилось ездить в телестудию для съемок очередной серии «Гурманов». Стоило ему устроить перерыв в общении с режиссерами, операторами и гостями, приглашенными на шоу, как его звали отобедать в каком-нибудь из самых престижных ресторанов города. Его открыто обхаживали лучшие рестораторы, а когда удавалось от них отбиться, его столь же открыто начинали преследовать их жены.
Когда Даниэль не работал, он чувствовал себя бесконечно одиноким. С Фанни он виделся довольно редко – только когда она бывала в городе, с Роли встречался всякий раз, когда бывал в конторе, но, хотя он был искренне привязан к Роли, Даниэль всегда утверждал, что «можно вынести лишь определенную дозу Роли за один сеанс». Сара и Леон, занятые делами в своем ресторане, могли лишь изредка уделить ему пару часов. Даниэль, конечно, продолжал встречаться с Андреасом, но Андреас в последнее время был целиком поглощен умиленным созерцанием своей маленькой дочурки. С Али Даниэль виделся после встречи в Сент-Поле только раз, на крестинах Роберты, да и то издали.
Только Кот готов был уделять ему все свое время.
Даниэль чувствовал себя несчастным.
В начале мая он съездил в Калифорнию взглянуть на конторское помещение для вновь образованной компании «Харпер и Стоун» по обслуживанию банкетов. Он прилетел в Лос-Анджелес в пятницу, и в тот же вечер в одном из особняков Беверли-Хиллз был дан прием в его честь – одно из тех мероприятий, которые Даниэль научился тихо ненавидеть. Женщины были ослепительны, но слишком уж самовлюбленно демонстрировали свои эксклюзивные наряды от Сен-Лорана и великолепный загар. Мужчины были либо телепродюсерами, либо кинодеятелями; в большинстве своем они носили белые свитера, туфли от Гуччи и курили толстые сигары. Все либо орали во все горло, стараясь перекричать друг друга, либо шептали на ухо. Все поминутно хохотали. Утонченности не было ни в чем, кроме еды. Очевидно, решил Даниэль, хороший вкус умер и отправился в рай.
Опасаясь утонуть в «Дом Периньоне» или задохнуться в ароматах «Эсти Лаудер», он отправился на поиски кухни: ему хотелось увидеть, чьим талантом создан сервированный ужин. В кухне Даниэль застал кризис в самом разгаре. Шеф-повар, толстый коротышка француз, с почти совершенно лысой головой и обезумевшим взглядом, только что порезал себе указательный палец на правой руке разделочным ножом почти до самой кости. Кровь заливала его белый поварской халат, но ни боль, ни кровотечение его не смущали. Как выяснилось, он впал в истерику оттого, что Gateau aux Fraises des Bois [28]28
Печенье с лесной земляникой (фр.).
[Закрыть] и шоколадный мусс уже готовы к подаче на стол, а вот к Omelette Norvegienne [29]29
Омлет по-норвежски (фр.).
[Закрыть] никто еще и не приступал.
– Это любимый десерт месье Стоуна! – разорялся француз. – Но если я начну взбивать яйца, я все залью кровью!
Молодой американец, видимо, его помощник, попытался его успокоить, но темпераментный француз и слушать ничего не желал.
Во всей этой кутерьме никто не обращал ни малейшего внимания на Даниэля, а он застыл, как человек, гулявший по берегу и вдруг увидевший в реке утопающего. Он мог бы уйти, а мог и протянуть руку помощи. С одной стороны, рассудил Даниэль, его все это не касается. А с другой… этот несчастный страдает и рвет на себе последние волосы из-за его десерта.
Он решительным жестом сбросил смокинг, ослабил галстук, закатал рукава рубашки и снял часы.
– Кто-нибудь, отведите этого человека к врачу! – громко приказал Даниэль и, подойдя к раковине, принялся тщательно мыть руки, как хирург перед операцией. – И найдите для меня халат или хотя бы фартук.
Вся кипучая деятельность в кухне замерла. Все уставились на него.
– Да кто ты такой, черт побери? – Шеф-повар побагровел от негодования.
– Я повар, – отчеканил Даниэль.
– Откуда ты взялся?
– Спустился по трубе, как Санта-Клаус. А теперь скажите: у вас есть какие-то особые причины стоять тут, истекая кровью? Между прочим, – тут Даниэль внимательнее присмотрелся к пораненному пальцу, – такой исход вполне вероятен, дайте только срок.
– Может, ты еще и врач? – огрызнулся француз.
– Нет, всего лишь повар.
– Но Omelette Norvegienne!
– Вам повезло, – мягко пояснил Даниэль. – Мне не раз приходилось готовить этот десерт для мистера Стоуна. – Он круто повернулся на каблуках. – Надеюсь, яйца не в холодильнике? Прекрасно. А где ликер? Мистер Стоун предпочитает двойную дозу в своем омлете!
На полчаса Даниэль перенесся в далекое прошлое, и на душе у него потеплело.
– Сэр? – вежливо окликнул его помощник повара. – По-моему, уже готово.
Даниэль заглянул в духовку. Десерт был испечен безупречно, остроконечные пики, образованные яичными белками, приобрели легкий золотистый оттенок.
– Хорошо, – изрек он, снимая фартук. – Можете подавать.
– А вы куда? – удивился молодой человек.
– Обратно в печную трубу, – улыбнулся Даниэль.
Он покинул кухню, перебросив смокинг через плечо и на ходу застегивая браслет своих «Картье». В эту самую минуту какой-то подвыпивший гость выскочил из дверей, отчаянно сражаясь с пробкой огромной подарочной бутылки «Дом Периньона». Даниэль понял, что должно произойти, и попытался уклониться, но было уже поздно. Пробка с оглушительным хлопком вырвалась из горлышка бутылки, и Даниэля окатило шампанским с головы до ног. Вместе с ним пострадала и стена, затянутая шелковыми обоями. Пьяница с досадой взглянул на бутылку, поднес горлышко к губам и пошатываясь удалился.
– Вот пьяная скотина!
Даниэль оглянулся на голос. В дверях кухни, подбоченившись и возмущенно сверкая глазами, стояла официантка.
– Только из-за того, что вы работаете по найму, он считает, что может окатить вас шампанским и спокойно уйти, даже не извинившись!
Губы Даниэля невольно дрогнули в улыбке.
– Не знаю, чему вы улыбаетесь! – продолжала девушка. – Вид у вас нелепый, костюм погублен! Идемте.
– Куда?
– У нас в задней комнате что-то вроде раздевалки. – Она ободряюще потянула его за руку. – Пошли, не надо стесняться.
В узкой, плохо освещенной комнате, больше похожей на кладовую, она велела ему снять костюм.
– Не беспокойтесь, – усмехнулась она, – я не буду подглядывать. И вообще у меня трое братьев. – Она осмотрела промокшую ткань. – Классная штука, выглядит почти как шелк. Но я мало что могу сделать: разве что отжать и повесить сушиться.
– А я тем временем что надену?
Девушка открыла шкафчик.
– Это одежда Джо, помощника месье Жерара.
Она протянула Даниэлю джинсы и ковбойку в красную и синюю клеточку.
– Месье Жерар – это шеф-повар?
– Конечно! – Она посмотрела на него с удивлением. – Вы же повар! И вы не знаете, кто он такой?
– Я с Восточного побережья, – с улыбкой пояснил Даниэль. – Я здесь с визитом.
– Правда?
Они с интересом посмотрели друг на друга. Она была очень молода, не старше двадцати, с волосами цвета меда и удивительно синими глазами. Ноги у нее были длинные, как у жеребенка, и даже в служебном костюме нельзя было не заметить высокую округлую грудь и тонкую талию. Даниэль почувствовал, что глазеет на нее и не может отвернуться.
– Ну? Чего вы ждете? – поторопила она его. – В мокрой одежде и простуду подхватить недолго.
Он снял свою белую рубашку и брюки, радуясь, что, несмотря на годы дегустации вкусной пищи, все еще сохранил приличную физическую форму.
– Неплохо, – одобрила она, глядя, как он безо всякого труда застегивает «молнию» на джинсах. – Джо всего двадцать восемь лет, они сидят на нем как влитые.
Даниэль спросил себя, кем ей приходится этот Джо. Неужели дружком? Почему-то эта мысль ему очень не понравилась.
– Как вас зовут? – вдруг спросила она.
Ему не хотелось ее смущать.
– Даниэль, – ответил он после небольшого раздумья.
– Даниэль, а дальше?
– Зильберштейн.
Она склонила голову набок, и ее мягкие, кудрявые волосы упали на левое плечо.
– Вы еврей? – спросила она, отжимая его мокрые брюки.
Он оторопел.
– Да. А почему вы спрашиваете?
– Просто так. Как увидела эти ваши глубокие темные глаза, так и подумала, что, наверное, вы еврей. Или итальянец.
Он застегнул рубашку.
– А вас как зовут?
– Барбара Забриски. Это польское имя, – добавила она. – А как вы попали на эту вечеринку? Вы знаете этого парня… Стоуна?
– Я пришел с друзьями, – небрежно ответил он.
– Хотите, я найду их и расскажу, что случилось?
Он покачал головой.
– Нет, спасибо, не нужно. Хватит с меня этой вечеринки.
Она взяла его за запястье и взглянула на часы.
– Мне пора на работу.
– Как вы думаете, Джо не будет возражать, если я воспользуюсь его вещами?
– Ну конечно! – с легкостью согласилась она. – Мы все тут застряли до поздней ночи. Ваш смокинг к тому времени уже высохнет.
– Я оставлю его здесь в залог за джинсы и ковбойку, – усмехнулся Даниэль.
Она улыбнулась в ответ, и на обеих щеках у нее появились ямочки.
– Давайте я покажу вам, как отсюда выбраться.
– Через черный ход, надеюсь.
– Конечно, через черный ход! У этих снобов будет заворот кишок, если вы появитесь в зале в таком виде.
Даниэль взял такси до отеля «Беверли-Хиллз», принял душ и переоделся. Потом он спустился на лифте в вестибюль и дал ночному портье пятьдесят долларов, чтобы тот отпер для него цветочный магазин. Там Даниэль отобрал целую охапку ярких, свежих, нежно пахнущих весенних цветов.
В два часа ночи он все еще стоял на улице, ожидая, пока последние гости разойдутся с приема. Он прекрасно знал, что уборка займет еще какое-то время, сразу по окончании вечеринки официанток домой не отпустят. Поэтому он сел на ступеньках заднего крыльца, прижимая к себе букет и одежду Джо, и стал смотреть на небо. Ночь была ясная, на черном небе, усыпанном звездами, мерцал молодой полумесяц. «Может, загадать желание?» – подумал Даниэль и загадал, одновременно скрестив пальцы на счастье.
– Даниэль?
Ее нежный и ласковый голос вывел его из полузабытья. Он все еще сжимал в руках цветы.
– Я, должно быть, задремал.
Барбара подняла со ступенек сверток с одеждой Джо.
– Да, наверное. – Она помолчала. – Я думала, вы не придете. А потом одна из девушек сказала, что какой-то парень ждет снаружи, и я решила, что это вы.
Он поднялся на ноги и протянул ей цветы.
– Это вам.
Она явно падала с ног от усталости, но при виде цветов просияла.
– Какие красивые! Где вы их раздобыли посреди ночи? – Она опустила лицо в цветы и полной грудью вдохнула их аромат.
– Это было не так уж трудно, – ответил Даниэль, любуясь ею. – Барбара?
Она подняла голову.
– Да?
– Я хотел бы пригласить вас на обед, но вы, наверное, слишком устали? Легкий обед, ничего особенного! – прибавил он торопливо.
– Я не знаю, – растерялась она. – Уже очень поздно.
– Вам не следует ложиться спать на пустой желудок.
– Да я перекусила перед приемом.
– Это не считается.
Она вдруг решилась.
– Ладно, сейчас только занесу эти вещи Джо и вернусь. – Она взбежала по ступенькам, но у дверей обернулась. – У вас есть машина? Автобусы так поздно не ходят.
– За углом ждет такси.
– Да это же вам обойдется в целое состояние! – всплеснула руками Барбара. – Давно вы тут ждете?
– Нет, я недавно приехал, – солгал он.
– Я сейчас вернусь, – и она скрылась в доме.
Они нашли ночной ресторан на шоссе неподалеку от Санта-Моники. Даниэль хотел попросить водителя подождать, но Барбара воспротивилась.
– В таких местах всегда есть телефоны ближайших таксопарков.
Она заказала похлебку из моллюсков и горячий бутерброд с индейкой на ржаном хлебе; Даниэль ограничился похлебкой. Он с удовольствием отметил, что ест она с аппетитом. Многие женщины, которых он приглашал пообедать, клевали как птички, ревностно следуя советам своих диетологов о том, что есть надо медленно, а еда не должна доставлять удовольствия. Барбара Забриски была голодна и ела не стесняясь. Когда первый голод был утолен, она перешла к расспросам:
– Вы давно в Лос-Анджелесе?
– Прилетел сегодня днем. Вернее, вчера.
– Ну и как вам тут?
– Еще не решил.
– Вам не нравится? – Ее брови поднялись, как золотистые арки.
Ему не хотелось ее разочаровывать.
– Наверное, я видел слишком мало.
– На пляже были?
– Здесь нет. Но я повидал множество пляжей.
– Это не одно и то же, – она снова впилась зубами в бутерброд с индейкой. – Я вам покажу, если хотите, – предложила она, прожевав и проглотив.
– Я с удовольствием. А вы когда-нибудь бывали на Восточном побережье?
Она покачала головой.
– Никогда. Мне, пожалуй, следует туда наведаться, пока я еще не состарилась. Работу надо искать там.
– А вы все время работаете с этим Жераром?
– Кто? Я? Господи, нет, конечно! Я танцовщица.
Даниэль посмотрел на нее. Ну конечно! Вот откуда такая прямая осанка, стройная шея, длинные и быстрые ноги.
– А вы сейчас работаете по специальности?
– Ставлю восьмилетних девочек на пуанты, но это по два-три часа в день, а по вечерам, если Жерару нужна лишняя пара рук, Джо мне звонит. А в промежутках я довожу до исступления своего агента и изучаю объявления всех театров и клубов.
– Хотите что-нибудь на десерт? – улыбнулся Даниэль.
Она от души расхохоталась.
– Вы небось думаете, что я ем как лошадь! Вы правы: я с удовольствием съем кусочек яблочного пирога. Обожаю! Стоит мне начать, как меня уже за уши не оттащишь.
– Я бы и пытаться не стал.
И опять на щеках у нее появились прелестные ямочки.
– Но вы же наверняка скажете, что ложиться спать на полный желудок вредно.
– Я пока не думал посылать вас ложиться спать.
– Прекрасно. Все равно у меня с утра никаких дел нет, кроме упражнений у станка.
Около пяти они пошли на берег, сбросили обувь и долго бродили по песку босиком. Стояла чудесная, умиротворяющая тишина, слышался только шорох волн и их тихие голоса. Даниэль написал ее имя на влажном песке.
– Барбара Забриски, – прошептал он. – Это будет прекрасно смотреться в неоновом свете, как ты думаешь?
Она ничего не ответила, только сжала его руку.
– А чего бы ты хотела добиться, Барбара?
– Ну, я не знаю… – Она вздохнула. – Я танцую, потому что больше ничего не умею. Когда я была маленькая, стоило кому-нибудь включить музыку – любую музыку, – как меня точно пружиной подбрасывало. Я вскакивала и начинала танцевать. Даже в церкви, во время воскресной службы.
– Ты родилась в Лос-Анджелесе?
– Нет, в городке под названием Нортфилд в Миннесоте.
– Для танцовщицы перспективы небогатые.
– И не говори. Мои родители погибли в автокатастрофе, и меня с братьями воспитывали тетя и дядя. Они добрые люди, простые и честные. Мне бы надо навещать их почаще, да не получается.
– Неудивительно, что ты так любишь Калифорнию, – заметил Даниэль. – О Миннесоте я знаю только одно: у них там чертовски холодно зимой.
– И чертовски жарко летом.
– Твое место в Нью-Йорке, – сказал Даниэль, пристально посмотрев на нее, и тут же тихо спросил: – Ты не потанцуешь для меня, Барбара Забриски?
– Надеюсь, мне еще выпадет такой случай. Когда-нибудь.
– А сейчас?
Даже в полумраке раннего утра он разглядел смущение в ее глазах.
– Здесь?
– А ты знаешь место получше?
Милая, лукавая улыбка изогнула ее губы.
– Это будет как в кино, да, Дэнни?
Он отрицательно покачал головой.
– Нет, это реальная жизнь.
Но когда она отошла от него на несколько шагов, и первые солнечные лучи коснулись ее волос, и Даниэль увидел грациозные линии ее тела, когда она начала без музыки плавно скользить по мокрому песку, делая на ходу легкие пируэты, словно морская нимфа, плещущаяся в волнах прибоя, он подумал, что все это слишком прекрасно для реальной жизни.
Потом они занимались любовью на перине, лежащей прямо на полу в однокомнатной квартирке Барбары, и Даниэля вновь охватило чувство нереальности. Теплота ее кожи, маленькие, но безупречные, похожие на яблочки груди, – все это казалось неправдоподобно прекрасным. Они немного поспали, крепко прижавшись друг к другу, а когда проснулись, он сказал ей правду о себе. Ему не хотелось ни в чем ее обманывать.
– Почему ты притворился поваром? – спросила она без упрека, просто с любопытством.
– Я был когда-то поваром. Я понял, что могу помочь, и подумал, что это будет даже забавно. Я был не прав?
– Нет, это был добрый поступок.
– Я как-то об этом не думал. Просто хотел вернуться в прошлое.
– Разве жизнь так печальна для Дэна Стоуна, что надо бежать от нее в прошлое?
– Да нет, я бы так не сказал. Скорее его можно назвать везучим сукиным сыном.
– А кто такой Даниэль Зильберштейн?
Он прижался лицом к ее груди. – О нем я как-нибудь в другой раз расскажу.
Она обхватила его лицо ладонями.
– Только если ты сам этого захочешь, Дэнни.
Они не расставались ни на минуту за все время его пребывания в Лос-Анджелесе. Барбара ничего не знала о путеводителях Стоуна, никогда не видела телешоу «Гурманы». Она поверить не могла, что можно так неплохо зарабатывать на жизнь, просто поедая хорошую пищу. Его роскошные апартаменты в отеле привели ее в неистовый восторг, каждый вечер он водил ее в рестораны по своему выбору.
Даниэль с удивлением обнаружил, что ему нравится ее богемная жизнь. Он привык наслаждаться комфортным существованием, которое принес ему успех, но в ее крошечной, бедной, почти пустой квартире было что-то неуловимо трогательное, напоминавшее ему первые годы, проведенные в Нью-Йорке.
Каждую ночь они с наслаждением предавались любви на ее лежащей на полу перине или на королевских размеров кровати в его номере «люкс», и каждое утро он заставал ее обнаженной у зеркала, выделывающей свои экзерсисы.
– Моя мать вела балетный класс, – сказал он ей на второй день, с восхищением следя за ее головокружительными движениями.
Барбара разогнулась и вернулась в постель, прижалась к нему всем своим гибким телом, с легкостью повторяя его позу, и он рассказал ей о своем детстве, о родителях, а она плакала, пока он говорил о расставании с матерью и о годах, проведенных с отцом в лагере для интернированных. Потом она оставила его в постели и ненадолго исчезла, а когда вернулась, в руках у нее был большой бумажный пакет с теплыми бубликами.
– Тут за углом есть еврейский магазинчик деликатесов. Я спросила, что у них самое лучшее, и они сказали: бублики, копченая лососина и сливочный сырок. Все правильно?
– Абсолютно.
После завтрака они стряхнули с постели крошки и снова легли.
– Расскажи, что было дальше, – шепотом попросила Барбара и потерлась щекой о его грудь. – Прошу тебя, Дэнни, я хочу знать.
И он рассказал ей, как сбежал из лагеря, как скитался по Швейцарии, как его спас Андреас, как Мишель дал ему приют и безопасность и как он все потерял из-за Натали.
– Почему она так сильно тебя ненавидела? – простодушно спросила Барбара. Ей такая ненависть была так же чужда и непонятна, как убийство или издевательство над детьми.
– Думаю, главным образом потому, что я еврей, – задумчиво ответил Даниэль. – И еще потому, что я ее раскусил и выставил дурой. Ну а потом, позже, и из-за денег, конечно, тоже. – Он покачал головой. – Это трудно понять. Ее ненависть кажется чистейшим помешательством. Вот потому-то она так и пугает.
Барбара поцеловала его в губы.
– Никогда ничего не бойся, Дэнни.
Он вдруг сел в постели и пристально посмотрел на нее.
– Ты бы согласилась переехать и жить со мной в Нью-Йорке, Барбара?
Темное облачко мгновенно затуманило ее лицо, и он испугался, что она откажет.
– Там все будет не так, как здесь, Дэнни, – тихо сказала она.
Он взял ее за обе руки и крепко сжал в своих.
– Верно, там все будет по-другому. Мы будем спать в большой удобной кровати, а не на полу, ты будешь упражняться в просторной студии с зеркальной стеной и позволишь мне тратить на тебя деньги. Но мы по-прежнему будем любить друг друга.
Она испустила глубокий вздох, все ее тело вздрогнуло, и Даниэль вдруг вспомнил маленького олененка, которого однажды видел в швейцарских лесах. На несколько долгих секунд грациозное животное застыло, не сводя с него огромных печальных глаз, а потом в страхе бросилось спасаться бегством. Даниэль закрыл глаза и мысленно произнес краткую молитву.
– Ладно, Дэнни, – сказала она. – Я поеду.
– Ну что? Нравится она тебе?
Фанни стряхнула пепел с сигареты в пепельницу из оникса у себя на столе.
– Ты прекрасно знаешь, что она мне нравится, Дэн.
– Почему?
– Ну, во-первых, она тебя любит. Во-вторых, она совершенно не похожа на большинство женщин, с которыми ты до сих пор встречался. Она ребячливая, непосредственная и великодушная.
– Ребячливая? – нахмурился Даниэль.
– Я не имею в виду инфантильность. Но она молода, этого ты не станешь отрицать.
– Слишком молода для меня?
Фанни покачала головой.
– Я никогда не верила в возрастные барьеры, Дэн. Несколько седых волосков ничего не значат, так что не бери в голову. – Она улыбнулась. – Твоя Барбара – типичное дитя любви, позлащенное калифорнийским солнцем. А что думает о ней Андреас?
– Мне кажется, он влюбился с первого взгляда. Только учти, – напомнил Даниэль, – в последнее время я мало его вижу. Мы часто встречаемся, но всегда ненадолго, и разговор обычно вращается вокруг его дочки.
– Говорят, маленькая Роберта – настоящая похитительница сердец, – усмехнулась Фанни.
– Вылитый портрет своей матери. – Небольшое облачко набежало на лицо Даниэля. – Правда, мы практически не встречаемся.
– Что, Андреас все еще играет в свои игры?
– Должно быть, у него есть на то свои причины, – пожал плечами Даниэль.
– Хотела бы я понять, в чем они заключаются, – сухо заметила Фанни.
Барбара совершенно преобразилась за первые месяцы пребывания на Манхэттене. Она сознательно и целенаправленно во многом изменила себя, чтобы вписаться в мир Дэна Стоуна, но воздвигла барьер вокруг оставшейся части, доступ в которую был открыт только самым близким друзьями и ее дорогому Дэнни.
Даниэль предоставил ей полную свободу в переустройстве своей квартиры: сразу по приезде Барбара нашла ее элегантной, но чересчур холодной. Она делала набеги на художественные галереи и магазинчики в Гринвич-Виллидж, приносила домой всякие мелочи – лампы, декоративные подушки, ковры, растения, постепенно преображавшие квартиру, вносившие в обстановку оживление и разнообразие.
По утрам, когда Даниэль уходил, Барбара звонила своему новому агенту, узнавала новости о прослушиваниях, а потом шла в свой танцкласс на Университетской площади, где занималась до седьмого пота всю первую половину дня. По окончании занятий она отправлялась с новыми друзьями куда-нибудь поесть и выпить кофе, потом гуляла в парке, заглядывала в магазины или снова шла заниматься в классе.
По вечерам, когда их с Даниэлем приглашали на обед, Барбара обязательно возвращалась домой пораньше, чтобы привести себя в порядок и одеться так, чтобы сразить всех наповал – больше всего на свете ей хотелось, чтобы ее Дэнни гордился ею. Но еще больше ей нравилось, когда он приходил домой, чтобы побыть с ней наедине. Тогда она готовила что-нибудь простенькое, они делили на двоих бутылку вина, потом ложились в кровать и смотрели какое-нибудь кино. Дэнни нравилось, как она готовит. Он говорил, что именно о такой простой пище мечтает любой мужчина, когда проголодается по-настоящему. К тому же раньше о нем никто никогда не заботился.
Месяцы безмятежного счастья летели незаметно. Барбара получила роль в небольшом театре и в двух рекламных роликах на телевидении. Даниэль не мог припомнить времени, когда он чувствовал себя таким счастливым.
Весной 1968 года он вернулся домой как-то вечером и застал Барбару сидящей со скрещенными ногами на ковре в холле. Одной рукой она поддерживала кота, в другой держала большой конверт.
– Это для тебя, – сказала она.
Даниэль наклонился, поцеловал ее в волосы и взял конверт. Кот спрыгнул с ее рук и с мурлыканьем потерся о его ноги.
– Что это? – спросил он.
– Открой – и узнаешь.
Внутри были два авиабилета.
– Нью-Йорк – Тель-Авив? – Он изумленно уставился на нее. – Но почему?
Она так и осталась сидеть на полу со скрещенными ногами.
– Потому что ты там ни разу не был.
– Это ты купила?
– Конечно, это я их купила. Я теперь сама зарабатываю, у меня есть деньги. – Она запрокинула лицо и взволнованно посмотрела на него. – Разве ты не хочешь съездить в Израиль, Дэнни?
Любовь вспыхнула в нем с такой силой, что он уронил билеты, опустился на колени рядом с ней и обнял ее дрожащими от волнения руками.
– Дэнни? – прошептала она. – Почему ты плачешь?
Даниэль еще крепче прижал ее к себе.
– Потому что ты для меня – все.
– И ты для меня. Но почему тебя это огорчает?
– Меня это не огорчает, Барбара. Просто мне хочется плакать. Этого словами не выразить. Это слишком много.
– Нет, – заявила она с искренней убежденностью, – это не слишком много. Это то, чего ты заслуживаешь. Ты имеешь право быть любимым, Дэнни.
– Но ты так хорошо меня понимаешь!
Она торжественно кивнула.
– Это правда.
Они остановились в отеле «Шератон», поели кошерной пищи, отдохнули, потом взяли напрокат автомобиль и поехали в Иерусалим. В Старый город они прошли пешком, оставив машину у Яффских ворот, и долго бродили по базарам, держась за руки, – темноволосый еврей с бородкой и златокудрая девушка-христианка. Старые арабы провожали их косыми и нелюбопытными взглядами, пока они, как зачарованные, любовались достопримечательностями, вдыхали экзотические запахи и впитывали звуки.
К мечети Аль-Акса Барбару не пропустили, потому что на ней была легкая блузка с короткими рукавами, а у Стены Плача она сама решила подождать в сторонке, когда Даниэль вместе с другими мужчинами подошел коснуться старинных, выбеленных солнцем камней и постоять в раздумье несколько минут.
– Ну и как это было? – опять спросила она, когда он вернулся к ней.
– Странно, – ответил он. – Я хотел бы пережить нечто большее, копнуть поглубже и обнаружить свои еврейские корни, понять их, прочувствовать… но не смог.
Барбара коснулась ладонью его щеки.
– Хотела бы я понять, чего ты ищешь, – вздохнула она. – Но, мне кажется, что бы это ни было, за ним не надо далеко ходить. Оно всегда при тебе.
– Может быть, – согласился он.
Посетив мемориальный комплекс Яд-Вашем, посвященный еврейским жертвам холокоста, Даниэль вышел с посеревшим лицом и не разжимал губ, пока они забирались в ожидавший их автомобиль.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он уже в машине.
– Я хотела узнать о тебе все, – простодушно призналась она. – Теперь, мне кажется, я все поняла.
В тот же вечер, вернувшись в Тель-Авив, в номер своего отеля, и оказавшись в постели, Барбара потерлась щекой о его щеку.
– Люби меня, Дэнни.
Он охотно пододвинулся поближе и обнял ее.
– Сделай мне ребенка, – прошептала она.
Он улыбнулся в темноте.
– Прямо сейчас?
– Да, прямо сейчас, – ее голос звучал торжественно и вместе с тем нетерпеливо. – Этой ночью. Здесь, пока мы еще в Израиле.
– Почему?
– Потому что я никогда не смогу подарить тебе еврейского ребенка, но мне кажется, что он тебе нужен, и если он будет зачат здесь, в столице еврейского государства, это будет почти то же самое.
В тысячный раз он почувствовал, как его захлестывает любовь к ней.
