Текст книги "Четвертый под подозрением"

Автор книги: Хьелль Ола Даль

Хьелль Ола Даль
ЧЕТВЕРТЫЙ ПОД ПОДОЗРЕНИЕМ

 
Есть время и убить, и вновь создать,
Есть время для трудов и дней тех рук,
Что пред тобой вопрос на стол роняют,
Час – для вас, и час – для нас,
И час для тысячи шатаний…
Пока не взял я в руки чашку и печенье.
По комнатам женщины – туда и назад —
О Микеланджело говорят.
 

Т. С. Элиот. Песнь любви

Дж. Альфреда Пруфрока[1]1
  Перевод Н. Берберовой. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПА-ДЕ-ДЕ

Глава 1

Двое мужчин остановились в дверях. Скорее бы уходили! Франк Фрёлик прыжком преодолел две последние ступеньки, прошел мимо них через подворотню и вышел на улицу. Они не обратили на него внимания. Он подумал: «Они должны были среагировать. Почему они этого не сделали?» Сунув руки в карманы куртки и опустив глаза, он зашагал дальше. За витриной рыбного магазина человек наполнял льдом пластиковый контейнер. Франк быстро оглянулся через плечо. Ни один из двоих не смотрел ему вслед. Они по-прежнему перебирали четки. Один что-то сказал, и оба дружно расхохотались.

Заскрипела ржавая ячейка велостоянки. Какая-то женщина заталкивала туда свой велосипед. Пройдя мимо коробок с нарисованными овощами, она открыла дверь магазина Бадира. Звякнул колокольчик, и дверь за ней закрылась.

Франку Фрёлику показалось, будто в животе шевельнулся дикий зверь. Неужели покупательница? Только ее сейчас не хватало! Никаких покупателей здесь сейчас быть не должно.

Он выскочил на проезжую часть. Машина резко затормозила. Водитель следующей машины, который чуть не врезался в первую, нажал на клаксон. Франк Фрёлик побежал. Миновав велосипед, ящики с грибами, виноградом, салатом и перцами, он заскочил в магазин, в котором пахло как в погребе: гнилыми яблоками и прогорклым маслом.

Кроме той женщины, в торговом зале никого не было. С корзинкой на сгибе локтя она медленно шла между стеллажами с продуктами. За кассовым аппаратом тоже никого. Занавеска в проеме за кассой едва заметно колыхалась. Покупательница была небольшого роста, в джинсах и безрукавке. Ее черные волосы были собраны в хвост. На одном плече висел небольшой рюкзачок. Не сняв перчаток, она вертела в руках какую-то консервную банку, читая этикетку.

Франк Фрёлик находился в двух метрах от нее. Покосившись налево, он заметил в окне полицейскую машину. Началось!

Он прыгнул на женщину и повалил на пол. Через полсекунды завизжали тормоза. Через прилавок перескочил один из тех двоих, с четками. Только теперь у него в руках вместо четок оказался пистолет. Прогремел выстрел – зазвенело бьющееся стекло. Опрокинулась витрина с сигаретами и табаком. Раздался еще один выстрел, и затем наступил полный хаос: выли сирены, кто-то отрывисто отдавал приказы. Слышался топот многих ног. К общему шуму добавлялся звон разбиваемых дверей и окон. Женщина лежала под ним не шевелясь. Их засыпало сигаретными пачками. На вид ей можно было дать лет тридцать; от нее пахло духами. Сверкали ее синие, похожие на сапфиры глаза. Франк Фрёлик с трудом отвел от них взгляд и сразу заметил ее руки. Как зачарованный он следил за тонкими пальцами в кожаных перчатках, которые механически собирали валявшиеся вокруг сигаретные пачки и заталкивали их в рюкзачок. Вдруг он понял, что все стихло. Из-за разбитого окна и распахнутой двери в помещении возник сквозняк.

– Фрёлик! – послышался голос, усиленный мегафоном.

– Я здесь!

– Покупательница не пострадала?

– Нет.

– Так вы – полицейский… – прошептала женщина и откашлялась.

Фрёлик кивнул и медленно приподнялся, освобождая ее.

– Значит, сейчас не самое лучшее время для того, чтобы что-нибудь подтибрить?

Он помотал головой, снова зачарованно наблюдая за тем, как она своими маленькими ручками вынимает сигареты из рюкзака. Он поднялся.

Они стояли и смотрели друг на друга. Она была красива хрупкой, эфемерной красотой. И еще он не мог отвести взгляд от ее губ.

– Извините, – буркнул Фрёлик. – Вы не должны были здесь оказаться. Вас не имели права пускать в магазин. – Она продолжала молча смотреть на него. – Кто-то напортачил. Вы не пострадали?

Она покачала головой и опустила руки. Лишь теперь он оглянулся и хорошенько рассмотрел все вокруг. Он услышал звяканье наручников, которые надевали на запястья двух арестованных. Кто-то из них разразился проклятиями. «Вот до чего дошло, – подумал он, – я полагаюсь на других».

– Позвольте узнать, как вас зовут? – ровным тоном спросил он.

– Я сделала что-то плохое?

– Нет, но вы оказались на месте преступления. Теперь вы – свидетельница.

Наступила осень. Дни становились короче, а ночи – длиннее. Но за работой он ничего не замечал. Преступления следовали одно за другим: мелкие и крупные кражи, убийства, самоубийства, разбой и домашнее насилие. Вся жизнь представлялась чередой злодеяний. Одни оставляли зарубки в душе, другие быстро забывались. Долгий опыт приучил его подавлять тяжелые воспоминания. За работой страстно мечтаешь об отпуске: например, о том, как хорошо бы летом провести недельки две на каком-нибудь греческом острове. Да что там лето – хотя бы поехать на выходные в Данию. Дания совсем близко, рукой подать. Надо только купить билет на паром. В отпуске можно пить, кричать, смеяться. Можно спать с женщиной, которая смеется как надо – низким грудным смехом, у которой ласковые глаза и которая обожает остроносые туфли. Но до отпуска еще далеко, и дни проходят, как сменяющие друг друга слайды – картинки, что мерцают перед тем, как исчезнуть. Какие-то западают в душу и некоторое время вспоминаются, но в конце концов тоже забываются.

Нельзя сказать, чтобы он часто вспоминал ее. Или все-таки вспоминал? Да, время от времени перед ним маячили ее сапфировые глаза, а внутри все сжималось, когда он представлял, как она лежала под ним на полу в магазине. А еще он иногда думал о преступнике, которого сейчас медленно, но верно перемалывали жернова судебной системы. Вскоре ему предъявят обвинения и осудят за организацию контрабанды мяса и сигарет, оказание сопротивления сотрудникам полиции, поведение, угрожающее общественному порядку, нелегальное владение оружием и так далее. Скоро он отправится за решетку отбывать срок, но вначале придется дождаться, пока освободится место в камере. В одном Франк Фрёлик был абсолютно уверен: ту женщину он больше никогда не увидит.

Это случилось как-то в дождливый день в конце октября. Сгущались сумерки, холодный ветер продувал улицу Гренсен в центре Осло. Ветер хватал прохожих за одежду. Происходящее на улице напоминало картины Мунка: расплывчатые тени людей, вжимающих голову в плечи и старающихся спрятаться от проливного дождя. Люди сбивались в группки, прятались под зонтами. Те, у кого зонтов не было, засовывали руки в карманы и торопливо переходили улицу, стараясь спрятаться под каким-нибудь карнизом или навесом. Мокрый асфальт скрадывал остатки дневного света; в лужах, скопившихся между трамвайными рельсами, отражался неоновый свет рекламных объявлений. У Франка Фрёлика закончился рабочий день. Он проголодался и потому отправился в кафе «Норрёна», где пахло горячим шоколадом со сливками. Ему тут же захотелось шоколада, и он встал в очередь, но уже у кассы изменил решение и спросил, какой сегодня «суп дня».

– Итальянский. Минестроне! – Служащая кафе с как будто приклеенной к лицу кислой миной вяло махнула рукой.

Он взял горячий суп, булочку и стакан воды. Выбрал столик у окна, сел и стал смотреть в окно, на людей, спешащих по улице Гренсен с поднятыми воротниками. Какая-то женщина закрыла лицо от ветра лацканами куртки. Дождь усиливался. Свет от фар и сверкающих неоновых вывесок отражался на стенах домов. Люди на улице походили на детей, съежившихся от громкого голоса, звук которого доносился откуда-то сверху.

– Здравствуйте!

Франк Фрёлик положил ложку и обернулся. В лице женщины почудилось что-то знакомое. «Ей лет тридцать», – решил он. Черные волосы выбивались из-под шерстяной шапочки, надетой чуть набекрень, как берет. На бледном лице выделялись ярко-алые губы, а брови, резко поднятые вверх, напоминали две перевернутые буквы V.

«Какая красавица», – подумал он. Она неплохо смотрелась бы на черно-белом рекламном плакате сороковых годов. Ей очень шли длинная облегающая шерстяная юбка и короткая куртка. Одежда подчеркивала фигуру: бедра, талию, плечи.

– Торггата, – сказала она, склонив голову и как будто досадуя на его бестолковость. – Сигареты «Мальборо», «Принс»…

Тогда он вспомнил: глаза и особенно губы. Они изгибались каким-то особенным образом, придавая ей некую ранимость. Но складочки в углах рта говорили о том, что она старше, чем показалось ему вначале. Он посмотрел ей в глаза, ища в них прежний сапфировый блеск, но ничего не смог разглядеть. Должно быть, подумал он, синеву убивает свет, резкий неоновый свет. А в магазине Бадира, наверное, были обычные лампы…

– Вы отпустили меня.

Внезапно он почувствовал неловкость и попытался как-то отделаться от этого чувства. Суп он почти доел, а расплатился заранее. Неожиданная встреча выбила его из колеи; в подсознании заворочалось что-то темное. Наверное, нужно было как-то отделаться от нее, но он ничего не предпринял. Она стояла довольно близко к нему и смотрела прямо в глаза. Поворачиваться к ней спиной было бы невежливо.

– Ну и что? – ответил он. – Вы не сделали ничего предосудительного.

– Вы правда так думаете?

– А что?

– Я взяла три пачки «Мальборо» и батончик «сникерса».

Он отодвинул миску с недоеденным супом.

– Тогда, значит, вы – воровка.

– Вы ведь все видели, да?

– Что – видел? – Он надел куртку и похлопал по карманам, проверяя, на месте ли бумажник.

– Вы видели меня.

На долю секунды ее слова смутили его. Что значит «он ее видел»? Она могла бы выразиться и по-другому, но за последней фразой крылся недвусмысленный намек, который он не мог не уловить. Она пыталась представить себя не только объектом, стоящим его внимания, но и его должницей. Оказывается, он кое-что для нее сделал, и теперь у них есть общая тайна.

– Мне пора идти, – сказал Фрёлик. – Всего хорошего… – Он остановился и задумался. Как ее зовут? Она ведь, кажется, тогда представилась. Он даже запомнил… И тут как раз ее имя всплыло в памяти. – Приятного вам вечера, Элизабет, – попрощался он.

Выйдя на улицу, Франк Фрёлик немного постоял на месте, пока за спиной сходились стеклянные раздвижные двери. Ветер поутих, но все еще лило как из ведра. Застегивая куртку, он поежился, словно стряхивая неловкое положение, в которое только что попал, и быстрым шагом преодолел несколько метров, отделявших его от спуска в метро. В подземке он, как всегда, погрузился в транс. Воздух был спертый; пахло мокрой одеждой, осенью и гриппом. Пожилые дамы, не снимая кожаных перчаток, вытирали носы; мужчины возводили глаза к небу, мысленно моля Господа избавить их от очередной ангины в душной толпе, где каждому наплевать на ближнего своего.

Он забился в угол, прислонился к влажному, запотевшему стеклу и вышел из транса только на станции «Манглеруд». Когда поезд начал тормозить на подъезде к станции «Рюэн», разомкнулись двери, похожие на металлические губы, он вылез из угла и подошел поближе к дверям. Они словно выплюнули его наружу. Наверху, на улице, ливень превратился в первый осенний мокрый снег. Мокрый асфальт на Кольцевой дороге отражал свет автомобильных фар, который затем пожирала темнота. Он поднимался в гору, а мимо на скорости проносились машины.

У двери что-то неожиданно привлекло его внимание: необычная тень, шорох? Он остановился, вгляделся. Свет от уличного фонаря у заправочной станции падал точно на нее, очерчивая ее силуэт желтым. Она стояла неподвижно. Он стоял неподвижно. Оба напряженно следили друг за другом. Она засунула руки в карманы короткой куртки, ее лицо скрывалось в тени. Волосы каскадом ниспадали ей на плечи, свет уличного фонаря окружал ее шерстяную шапочку своеобразным нимбом. Он узнал короткую курточку и длинную юбку.

Они оказались в темноте одни – больше никого не было. Где-то вдали ехали машины. Жужжал уличный фонарь. Он решительно направился к ней. Она не пошевелилась, только следила за ним взглядом.

Наконец он увидел ее лицо и прочел в глазах такую силу, что не описать словами. Противостоять ей молча оказалось сложно.

– Вы преследуете меня?

– А вам этого не хочется?

От ее слов у него перехватило дыхание.

Наконец она опустила глаза и сказала:

– Вы видели меня.

Снова те же слова.

– Ну и что? – недоумевал Фрёлик.

Они стояли почти вплотную. Он чувствовал ее теплое дыхание на щеке.

Она взяла его за руку. Он понял, что не может ни о чем думать. Он словно окаменел. У нее были тяжелые веки и длинные загнутые вверх ресницы, влажные от дождя. Ее дыхание, словно туман, струилось сквозь полуоткрытые губы, лаская его щеки, прежде чем рассеяться. Когда она заговорила, ее слова тоже ласково коснулись его лица.

– Что вы сказали? – Вот и все, что он сумел выдавить из себя.

Его губы находились всего в нескольких сантиметрах от ее губ, когда она едва слышно прошептала:

– Я не забываю тех, кого целую…

Тогда он осторожно высвободил руки и обхватил ладонями ее узкое лицо.

* * *

Перед тем как уйти, она долго стояла в душе. Он лежал в постели на спине, прислушиваясь к журчанию воды.

Когда она закрыла за собой входную дверь, было четыре утра. Тогда он встал и пошел в ванную. Постоял, прижавшись лбом к кафельной плитке, нежась под водой, которая ласкала ему плечи. И все время вспоминал прошедшие часы. Как он нависал над ней. Как она не отводила взгляда, а ему не хватало воздуха – сначала на то, чтобы вдохнуть, потом, наоборот, чтобы выдохнуть. Он вспоминал переливающиеся капельки пота между ее грудями, которые ритмично поднимались и опускались. Она тоже задохнулась от желания – огромного, дикого, ненасытного. Такое желание оставляет после себя чувство вины и стыда. После такого делают аборты, или растят детей без отца, или узнают, что заразились СПИДом… Он вспоминал, как она больно обхватила его плечи, впившись ногтями. Она хотела еще и еще, но осеклась, заметив в его глазах искру, которая символизировала обратный отсчет.

Прижимаясь лбом к холодному кафелю, Франк Фрёлик размышлял… Он включил горячую воду на полную мощность, чтобы вода обжигала его. Вспомнилась странная татуировка у нее на бедре, когда она оседлала его, усевшись задом наперед. Стоило ему освежить в памяти ее позу, как он снова возбудился, почувствовал острое желание повторить: если бы она сейчас вернулась, он повалил бы ее на пол прямо здесь, в ванной, или овладел ею на столе. И его невозможно было бы остановить.

* * *

Подобные мысли напоминают вирус. Рано или поздно они проходят, но не скоро, а спустя какое-то время. Рано или поздно проходит все. Три дня, может, четыре, неделя – и жаркие воспоминания ослабляют хватку. В конце концов организм словно немеет и начинает функционировать как обычно, радуясь, что все закончилось.

Прошло шесть дней. Фрёлик вернулся в форму. Но вдруг пискнул мобильник, лежащий на столе. Пришла зсэмэска. Он прочел ее. Эсэмэска состояла из одного слова: «Приходи!»

Он механически вбил в базу номер отправителя и запросил имя. Вскоре телефон снова пискнул. Из справочной прислали сообщение с именем и адресом. Он прочел: «Элизабет Фаремо».

Франк Фрёлик выпрямился. По спине побежали мурашки. Он поднял руку. Пальцы не дрожали. А все-таки Элизабет его перехитрила. Он-то думал, что выздоровел, вышел сухим из воды, справился с общей интоксикацией. А оказывается, ничего подобного. Он снова как в лихорадке и не в состоянии соображать. Превратился в сгусток энергии. Как будто под кайфом. И все из-за одного слова!

Фрёлик долго смотрел на маленький телефон с подсвеченным дисплеем. Словно откликнувшись, телефон в его руке завибрировал. Зазвонил. На дисплее высветился уже знакомый номер.

– Здравствуй, Элизабет! – сказал он, сам удивившись четкости своего голоса.

Две секунды молчания. За это время в голове пронеслось: «Пусть знает, что я ее вычислил. Ведь ей прекрасно известно, какое действие она на меня оказывает. Ей прекрасно известно, что она без труда может завести меня. У меня поднялась температура, едва я увидел присланное от нее сообщение». Раздался нежный голос, по которому он так тосковал последние дни:

– Ты где?

– На работе.

– Где?

– В полицейском управлении, в Грёнланне.

– Вот как…

Фрёлик понял, что должен что-то сказать. Он откашлялся, но не успел набрать воздуха, как Элизабет снова подала голос:

– У тебя перерыв не скоро?

– Который сейчас час? – Он посмотрел на то место над дверью, где всегда висели часы. Несколько недель назад их сняли; из стены торчали только два проводка.

– Понятия не имею. Наверное, скоро обед.

– Куда мне за тобой заехать?

– Ты на машине?

– Да.

– Буду ждать на Лизе-Кристофферсен-пласс, у стадиона «Вольслёкка».

– Через десять минут.

Фрёлик не мог думать. В голове не осталось места ни для чего, кроме образов: она изогнулась, подставляя ему округлые бедра, черные волосы разметались по подушке… И еще он видел прямой взгляд ее сапфировых глаз.

Он накинул куртку, сбежал по лестнице, вышел на улицу. Завел машину и тронулся с места. Который час? Он понятия не имел. Сейчас ему было наплевать на все на свете. Только бы не сбить пешехода. Он прибавил газу. Когда он повернул на Ставангергата, она вдруг появилась, словно из ниоткуда, и зашагала ему навстречу по тротуару. Он затормозил. Она молча села. С ней в машину проник запах конца осени, духов и пастилок от кашля.

Фрёлик сосредоточился на боковом зеркале. Несмотря на идущий от нее сладкий аромат, дыхание у него не прерывалось. Удивляясь своему самообладанию, он сосредоточенно смотрел в зеркало. Дождавшись, пока ряд освободится, включил поворотник и тронулся с места, постоянно чувствуя на себе ее взгляд. Ему показалось, что она удивленно смотрит на его бесстрастный профиль. Элизабет повела плечами, освобождаясь от коричневой кожаной куртки на меху. Наконец, когда они проехали поворот на Нюдален, она нарушила молчание:

– Разве ты не рад меня видеть?

Фрёлик украдкой покосился на нее. Она была похожа на кошку. Огромные синие глаза с большими зрачками, кошачий взгляд… Пульс у него участился. Кровь застучала в висках. Но он не снимал маски.

– Конечно рад!

– Ты ничего не говоришь.

Она накрыла рукой его руку, лежащую на рычаге переключения передач. Он покосился на ее пальцы, потом перевел взгляд на лицо.

– Привет. Рад тебя видеть. – Слова застревали в глотке. Он повернул в сторону Хьельсоса, Брекке и Маридалена.

«Что я делаю?!»

Его щеки коснулись нежные губы. Под куртку скользнула прохладная рука. Она как будто залила в только что перебранный мотор высокооктановый бензин и нажала кнопку «Пуск». Из него словно выкачали весь воздух; в ушах тяжело билась кровь. Деревья по обе стороны дороги. Он притормозил, свернул на площадку отдыха водителей, покатил в рощицу, подальше от дороги. Остановил машину. Перевел рычаг на нейтралку, оставив мотор работать на холостых оборотах. Когда он снова повернулся к Элизабет, она накрыла его губы своими.

Прошел час, прежде чем она заговорила:

– Может, отвезешь меня в одно место?

– Куда?

– В Блиндерн.

– Что ты забыла в университете?

Он сразу понял, что допустил оплошность. Элизабет прищурилась. Прежняя близость куда-то улетучилась.

Фрёлик тяжело вздохнул и посмотрел на деревья за окном – ему не хватало духу посмотреть на нее в упор. Только что ее глаза метали молнии, а сейчас их словно подернула защитная пелена. Она как будто рассматривала его из-за прозрачной перегородки, удалившись в убежище, принадлежащее только ей. Губы растянулись в холодной улыбке. Он едва расслышал ответ:

– Я собираюсь искать там работу.

Он высадил ее на улице Мольтке Му. Она вышла, и он еще долго смотрел ей вслед. Он не сразу заметил, что ночью выпал снег. К утру он растаял, и прохожие оставляли на улице мокрые следы. Женщина, которая только что сливалась с ним в одно целое, теперь превратилась в едва заметную фигурку, которая быстро удалялась, перепрыгивая лужи. Совсем как кошка, которая боится замочить лапки. Фрёлик сам себе удивлялся. «Неужели эта маленькая сутулая фигурка, одетая в хлопок, шерсть и кожу, совсем недавно держала меня в своей полной власти? Неужели из-за нее мое сердце так бьется, что кажется: еще немного, и лопнет грудь? Уезжай! Скорее отсюда! Пройдет пара недель, и ты забудешь ее. Она навсегда сотрется из твоей памяти».

Но едва хрупкая фигурка скрылась за дверями здания математического факультета имени Нильса Хенрика Абеля, он заглушил мотор и вышел из машины. Он спрашивал себя: «Зачем я это делаю?» И сам же себе отвечал: «Затем, что хочу больше узнать о ней».

Она прошла насквозь здание математического факультета и вышла с другой стороны. Фрёлик держался от нее метрах в пятидесяти. По покрытым снегом плитам проехал мини-трактор. Он пропустил трактор. Во дворе стояли студенты. Разбившись на группки по двое-трое, они о чем-то разговаривали вполголоса. Элизабет вошла в здание гуманитарного факультета, носящего имя филолога Софуса Бугге. Фрёлик остановился поодаль, наблюдая за ней в высокие окна. Если она студентка, то что изучает? Он толкнул тяжелые двери и вошел.

В большую аудиторию вели широкие двойные двери. Фрёлик увидел расписание. Под названиями нескольких курсов значилось имя преподавателя: Рейдун Вестли. Значит, именно она читает сейчас лекции.

Фрёлик сел у стола, над которым висело расписание, и взял лежащую на столе газету. Его раздирали сомнения. Что он скажет, если она сейчас вдруг выйдет и увидит его?

Он закрыл глаза. «Я все ей скажу прямо. Скажу, что мне недостаточно заниматься с ней сексом в припаркованной машине. Я хочу знать, кто она, что творится в ее голове и почему она делает то, что делает…»

И сразу сам собой возник вопрос: «А ты-то сам понимаешь, почему делаешь то, что делаешь?»

Франк Фрёлик невидящим взглядом смотрел на первую полосу газеты. Фотография какого-то военного самолета. Погибли гражданские лица. Авиакатастрофа, приковавшая к себе внимание всего мира. «Дагсависен» посвятила происшествию большой репортаж. Неужели кто-то решил, что ему интересно читать про упавший самолет? Неужели его способна отвлечь от действительности какая-то статья?! Фрёлик понял, что ему все равно. Сейчас все на свете утратило смысл, все, кроме Элизабет, о которой он почти ничего не знал. Для него она была хрупким созданием с бледным лицом и ярко-алыми губами. А таких синих глаз, как у нее, он в жизни не видел. Ее существование кое-что значило для него. Точнее, значило очень многое. Фрёлик и сам не понимал, почему так получилось. Он знал одно: Элизабет для него очень важна. Между ними установилась не только телесная, но и духовная связь. Она возбуждает в нем такую страсть, о которой раньше он только читал в книгах, о которой слышал, но в которую сам никогда не верил. И вот теперь он шпионит за ней.

Они с Элизабет виделись всего три раза. Она прислала ему эсэмэску: «Приходи!» – и сразу голова у него сделалась легкой, из нее улетучились все мысли. Остались только образы, живые картины. Ее тело, губы, глаза… Прошло чуть меньше получаса, и вот они уже сплелись в жарких объятиях. Раньше такого с ним не случалось. «Неужели она понимает, как действует на меня? Неужели сознательно меня заводит?»

Наконец дверь открылась. Из аудитории повалила безликая толпа студентов. Почти все были одеты по-уличному. Фрёлик посмотрел на часы. Четыре. Лекция закончилась. У него засосало под ложечкой. «Что, если она увидит меня?»

Поток студентов, выходивших из аудитории, постепенно мелел. Где же Элизабет? Может, уже вышла, а он не заметил?

Франк Фрёлик медленно встал. Осторожно подошел к двери, открыл ее и очутился на самом верхнем ряду. Стулья ярусами спускались к кафедре. Там, внизу, стояли двое. Одной из двух оказалась Элизабет. Вторая женщина, в длинном черном платье, о чем-то негромко разговаривала с ней. На вид ей было лет пятьдесят, а то и больше. Черные волосы были подстрижены «под пажа».

Они стояли очень близко друг к другу. Может быть, они – близкие подруги? По возрасту та, вторая, годится Элизабет в матери… только матери так не ласкают своих дочерей.

Его заметили.

Женщины вскинули головы и посмотрели на него – хладнокровно. Обе явно ждали, когда он уйдет. Он пытался прочесть в глазах Элизабет хоть что-нибудь, но не нашел признаков узнавания, ни намека на чувство вины, на стыд – ничего.

Они постояли так несколько секунд, глядя друг на друга над рядами стульев. Потом он попятился и вышел.