Текст книги "Четвертый под подозрением"

Автор книги: Хьелль Ола Даль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Об этом я знал!

Гунарстранна кашлянул:

– Только что Сёрли перезвонил мне. Должно быть, мои вопросы задели его за живое и он не переставал думать о Нарвесене. Так вот, банки обязаны сообщать в их отдел обо всех крупных операциях с наличными. Недавно Нарвесен снял со своего счета в «Нордеа банке» большую сумму.

– Много он снял?

– Пять миллионов.

– Почему сведения такого рода попадают в отдел по борьбе с экономическими преступлениями?

– Обычное дело. Банки обязаны сообщать обо всех серьезных операциях с наличными, чтобы предотвратить возможное отмывание денег.

– Нарвесен объяснил, зачем ему понадобилось пять миллионов?

– До сих пор никто ничего у него не спрашивал. Меня заинтересовал день, в который были сняты деньги.

– И какой же это день?

– Тот самый, когда освободили Юнни Фаремо, а его сестрица подалась в бега.

Фрёлик смотрел в окно. В нескольких метрах внизу на перекрестке с круговым односторонним движением едва не столкнулись две машины.

– И что ты думаешь? – спросил он. – Ты бы не позвонил, если бы у тебя не было версии.

– Возможно, операция Нарвесена никак не связана с нашими делами, но ведь ты знаешь мое мнение. Не люблю я так называемых совпадений.

– Теорема совпадений Гунарстранны, – невольно улыбнувшись, сказал Фрёлик. – Нет такого понятия, как совпадение. Словом «совпадение» обычно подменяют логические доводы.

– Фрёлик, ты явно выздоравливаешь. Когда я умру, можешь написать мой некролог. Итак, если моя версия верна, Нарвесен снял деньги неслучайно. Лично я подозреваю шантаж.

– Почему?

– Нарвесена уже шантажировали прежде.

– Что-о?!

– Дело связано с круизами. Его фамилию я нашел в архиве. В девяносто первом с ним произошла такая история. Нарвесен был одним из крупных акционеров компании, которая отправляла американских туристов в круизы вокруг Карибских островов. Если помнишь, незадолго до того произошел пожар на пароме «Скандинавиан стар», погибло больше ста пятидесяти человек. Все тогда только и говорили что о безопасности, а пассажирские лайнеры называли смертельными ловушками… Так вот, один человек потребовал у Нарвесена десять миллионов. В противном случае шантажист угрожал сообщить в прессу о ненадлежащем уровне безопасности на круизных лайнерах его компании. Шантажистом оказался норвежец, бывший капитан одного из лайнеров, уволенный за пьянство. Очевидно, он хотел отомстить.

– И что же дальше?

– Его поймали. И осудили на три года.

Две машины на круговом перекрестке создали затор. Кто-то нажал на клаксон. Наконец пробка начала рассасываться. Водитель одной машины погрозил другому кулаком. Вскоре перекресток опустел.

Фрёлик сказал:

– Раз тогда шантажиста арестовали, значит, Нарвесен обратился за помощью в полицию. Почему же сейчас он так не поступил?

– Не знаю. И зачем ему понадобилось снимать со своего счета пять миллионов?

– Понятия не имею. Но, если Нарвесен такой умник и его дела на бирже идут так хорошо, как ты говоришь, он наверняка отлично осведомлен о разных способах отмывания денег. Например, он мог воспользоваться для своих целей другим счетом, – скажем, счетом какого-нибудь доверенного адвоката… А пять миллионов снял с самыми честными намерениями… или очень торопился.

– Последняя версия мне нравится больше, – заметил Гунарстранна. – Особенно если учесть, в какой день Нарвесен снял деньги.

– Что думает Сёрли?

– Сёрли считает Нарвесена белым и пушистым, безгрешным, как новорожденный младенец. По-моему, он говорит искренне. Но я еще не встречал ни одного совершенно безгрешного богача. Мне кажется, возможно все. Может быть, Нарвесен когда-нибудь позировал для порнографических снимков в одних плавках и с яблоком во рту.

– Такие вещи в наше время никого уже не шокируют.

– Может, он любит маленьких мальчиков и его засек частный детектив, нанятый его бывшей женой?

– В то время, когда я имел с ним дело, он не был женат, – возразил Фрёлик. – По-моему, он интересуется женщинами. Независимо от того, женат он или нет, в наши дни нет недостатка в одиночках, которые все свободное время трахаются друг с другом и пьют шампанское. В «Дагенс Нериннслив» полно объявлений о знакомстве «без обязательств»… Нет, секс – слишком старомодно. Я бы предположил какую-нибудь финансовую махинацию.

– Трудность в том, – сказал Гунарстранна, – что Нарвесен выдает себя за честного человека. Насколько мне известно, многие считают его образцовым бизнесменом. В том числе и на фондовой бирже Осло.

– Что касается честности на фондовой бирже Осло, о ней и речи быть не может! И кому об этом знать, как не Сёрли!

– Да, но в данном случае имеется в виду лишь то, что Нарвесен не выходит за рамки закона. И даже не приближается к этим рамкам. С другой стороны, когда человек снимает со счета такую крупную сумму, предположить можно все что угодно.

– А может, похищение? – спросил Фрёлик.

– У него нет ни детей, ни ценных скаковых лошадей, ни призовых охотничьих собак. И все-таки я рассчитываю на то, что Сёрли пошлет Нарвесену официальный запрос. Посмотрим, что он ответит!

Закончив разговор, Франк Фрёлик уставился в пространство. Он думал о Нарвесене и о должностных инструкциях. О Сёрли и об официальных запросах. «Идут минуты… – с раздражением думал он. – Tempus fugit… Время летит… Все вроде как действуют, но ничего не происходит!» Он посмотрел на настенные часы. Скоро час дня. У офисных служащих начинается обеденный перерыв. Хотя дело о краже со взломом было давно, в 1998 году, он хорошо запомнил кое-что. Один раз он беседовал с потерпевшим именно в обеденный перерыв, в кафе «Театр», где за биржевым маклером был зарезервирован постоянный столик.

Обед. Кафе «Театр». И время как раз совпадает!

Фрёлик действовал наугад. Но что еще мог он предпринять? Он доехал на метро до станции «Национальный театр». Поднялся наверх, перешел Стортингсгата и бросил взгляд на окна кафе «Театр». Там обедали завсегдатаи, поглощенные друг другом или самими собой. Повернув на Клингенберггата, он снова посмотрел в окно и увидел Нарвесена за тем же столиком, где они беседовали много лет назад. Он, как всегда, сидел один и пил кофе – значит, скоро выйдет.

Фрёлик снова посмотрел на часы. Без четверти два. Он обошел квартал и встал в очередь на трамвайной остановке у Национального театра, напротив входа в кафе «Театр». Пахло снегом. Ветер разносил по улицам крошечные сухие снежинки; падая, они, как пыль, оседали на плечах и на рукавах прохожих. Вскоре Фрёлик заметил за стеклами кафе каштановую шевелюру Нарвесена. Ровно в два часа Нарвесен поднялся и, улыбнувшись официантке, вышел из-за стола. «Старый клиент, хорошие чаевые…» Франк Фрёлик дождался, пока Нарвесен вышел из зала и направился в гардероб. Он быстро перебежал площадь и, когда Нарвесен в зимнем пальто вышел на улицу, шагнул ему навстречу со словами:

– Подумать только! Здравствуйте! Рад новой встрече! Давненько мы с вами не виделись!

Он с энтузиазмом потряс руку, которую машинально протянул ему Нарвесен.

– Мы знакомы? – Нарвесен был изумлен. Он стоял в зимнем пальто, чуть наклонившись вперед, сжимая в левой руке перчатки, и напоминал Джона Кеннеди на фотографии. Его шевелюра покрылась крошечными снежинками.

– Я полицейский. Мы с вами встречались несколько лет назад по поводу ограбления вашего дома. Тогда у вас вынесли сейф.

Недоумение на лице Нарвесена сменилось раздражением:

– Деньги так и не нашли!

– Полмиллиона ерунда, – с улыбкой заметил Фрёлик. – По сравнению с пятью миллионами полмиллиона – ничто.

Нарвесен прищурился в ожидании.

– Неделю тому назад вы сняли со счета в «Нордеа банке» пять миллионов крон мелкими купюрами.

– Позвольте спросить, какое это имеет отношение к вам?

– Ко мне, может быть, и никакого, зато вашими операциями заинтересовался отдел по борьбе с экономическими преступлениями.

Нарвесен смотрел на него в упор. Рука, державшая перчатки, сжалась в кулак. Потом он начал сбивать перчатками снежинки с плеча.

– Вы полицейский, – буркнул он. – Как ваша фамилия?

– Фрёлик.

– Верно, теперь припоминаю. Правда, в девяносто восьмом вы выглядели немного по-другому.

– У меня была борода.

– Вот именно, борода. Так вот, известно ли вам, что я человек состоятельный?

Озадаченный, Фрёлик кивнул и подумал: «Человек видит полицейского, который когда-то пытался найти полмиллиона крон, украденных из его дома, и говорит: „Так или иначе, я не пострадал“».

Инге Нарвесен шагнул вперед. Фрёлик последовал за ним. Нарвесен спросил:

– Скажите, что вы могли бы купить, скажем, на миллион восемьсот тысяч?

– Симпатичную квартирку в одном из пригородов – таком, где, к примеру, сейчас живу я.

– А что бы вы купили на восемь миллионов крон?

– Тут уже придется поломать голову…

Нарвесен покосился на Фрёлика и криво улыбнулся. Они свернули на улицу Руальда Амундсена и зашагали в сторону Клингенберггата и улицы Хокона Седьмого.

– Вот и я тоже ломаю голову, – признался Нарвесен. – Ровно год и два месяца назад содержимое моего портфеля выросло в цене на сто пятьдесят миллионов крон. Завтра, в это же время, тот же самый портфель будет стоить триста миллионов крон. Тут, в общем, все зависит не от меня, а от целого ряда факторов: текущего уровня процентных ставок, моих долгосрочных капиталовложений, объема инвестиций и, не в последней степени, от общего состояния экономики. Такое случается не впервые. Фондовый рынок представляет собой настоящие «американские горки». Я несколько раз переживал стремительные взлеты. Но за взлетами всегда следовали кризисы, падения. Мне удавалось выходить из них с честью, потому что я обеими ногами стоял на земле и всегда оставлял небольшой задел. Кстати, открою вам маленький секрет. – Нарвесен остановился на углу Клингенберггата и улицы Хокона Седьмого.

– Какой еще секрет? – нетерпеливо спросил Фрёлик.

– Я изобрел отличное противоядие от неразумного оптимизма по отношению к акциям и ценным бумагам. Время от времени я прихожу в банк и снимаю со счета крупную сумму мелкими купюрами. Складываю эти купюры в пластиковый пакет из супермаркета и ставлю его в сейф в своем кабинете. Последний раз я проделал такую штуку меньше недели назад. Да, совершенно верно, я снял со счета пять миллионов наличными. Сейчас деньги в моем кабинете. В пакете из супермаркета. Всякий раз, как я совершаю такую операцию, я подхожу к шкафу, заглядываю в пакет и говорю себе: «Инге Нарвесен! Вот ради чего ты стараешься. Вот они, деньги. На содержимое этого пакета ты можешь купить себе приличный особняк, машину представительского класса и большой загородный дом, и у тебя еще останется. Остаток можно вернуть в банк и жить на проценты».

– Сейчас в вашем кабинете хранятся пять миллионов?

Нарвесен кивнул:

– Мне пора возвращаться к себе, чтобы заработать еще больше. Приятно было поговорить с вами, Фрёлик. Счастливо оставаться!

Фрёлик смотрел ему вслед. Двухминутный разговор о деньгах и «Какое это имеет отношение к вам?» сменилось добродушным пожеланием: «Счастливо оставаться».

Но… пять миллионов в сейфе в кабинете? Ха-ха, как смешно! Фрёлик произвел мысленные подсчеты: пять миллионов крон – пятьдесят тысяч стокроновых купюр. Уместится ли столько в обычном магазинном пакете? А может, он снял деньги тысячекроновыми купюрами, и тогда их всего пять тысяч? Сколько ему нужно пакетов? Ну хорошо, допустим, Инге Нарвесену нравится просто смотреть на деньги, щупать, нюхать их. Так почему не ограничиться суммой в сто тысяч? Или двумястами тысячами? Тогда его поступок казался бы более логичным. Приятно посмотреть, как выглядят сто тысяч. Но… пять миллионов?!

Фрёлик снова вспомнил события шестилетней давности. Обстановку в доме Нарвесена. Там царило уныние. Он помнил беспокойные глаза его матери – тогда за дом отвечала она. Ведь самого Нарвесена не было, когда к нему вломились грабители. Он уехал в отпуск куда-то в жаркие страны – на Багамы, на остров Питкэрн или еще куда-то в таком же роде, и о краже со взломом заявила его мать. Преступление совершилось в доме ее сына. Должно быть, грабители вломились туда ночью или рано утром. Мать Нарвесена жалась в углу дивана, похожая на маленькую птичку, и воображала себе всякие ужасы, а Нарвесен слал из теплых краев инструкции по телефону.

Мысли Франка Фрёлика переключились на Ильяза Зупака. Сейчас он сидит за убийство; отсидел уже больше пяти лет. Похоже, настало время побеседовать с Ильязом Зупаком.

Глава 24

Утро выдалось морозным и холодным. Над дальними горами занимался рассвет. Франк Фрёлик ехал на север по трассе Е6. Впереди начиналась утренняя пробка; на востоке всходило солнце. Он вынул из бардачка солнечные очки. Проезжая над горным хребтом, он смотрел на исторические области Карихауген и Северный Румерике. Поля, поля, похожие на огромные лоскутные одеяла. Три полосы в одном направлении, лимит скорости сто двадцать километров в час и только попутный транспорт. Почти американский пейзаж. Он поставил в проигрыватель диск Дилана Slow Train Coming и щелкнул по заглавной песне. Она была длинная; гитарные аккорды вполне соответствовали его настроению. Особенно хорош был припев. Фрёлик и сам казался себе поездом, который едет медленно, но все же движется вперед. Когда песня кончилась, он поставил ее еще раз и слушал Дилана до самых ворот тюрьмы Уллерсмо.

Его встретил молодой блондин с копной курчавых волос.

– Это вы приехали к Ильязу? – спросил он.

Фрёлик кивнул.

– Я Фредди Рамнес, тюремный врач. – Рукопожатие у парня оказалось крепким, он уверенно посмотрел Фрёлику в глаза и задал еще один вопрос: – Вы знали Ильяза Зупака раньше?

Фрёлик немного удивился, но, чуть подумав, честно ответил:

– Я арестовал Зупака осенью девяносто восьмого. Допрашивал его несколько раз в тот же самый день, а потом давал показания в суде. Больше мы с ним не виделись.

Рамнес с удивлением посмотрел на него.

– Значит, вы приехали к нему по делу?

– Сейчас я в отпуске.

– Можно спросить, какое дело привело вас сюда?

– Личное.

Они обменялись оценивающими взглядами. Фрёлик ждал неприятного вопроса: «Что за личное дело?» Но Рамнес его так и не задал. Франк Фрёлик спросил:

– А что, какие-нибудь трудности? Он не хочет со мной разговаривать?

Врач ответил не сразу.

– Поймите, я тут ни при чем, – сказал он наконец, засовывая руки в карманы, как будто пытался найти там нужные слова. – Дело в его общем состоянии. Ильяз тяжело болен. На самом деле его место в психиатрической лечебнице, потому что здесь мы не в состоянии предложить ему адекватную терапию… – Он снова замолчал.

– Ну и что? – Фрёлик ждал продолжения.

– Его состояние очень тяжелое, по-настоящему тяжелое. Поэтому я решил подготовить вас заранее… – Рамнес хмыкнул. – Ну что, пойдем?

Эхо их шагов отдавалось от бетонных стен. «Очень необычно. Тюремный врач сопровождает полицейского на встречу с заключенным. Правда, он еще молод, наверное, идеалист», – подумал Фрёлик.

Они пришли в одно из помещений для свиданий, где заключенным позволяется проводить время со своими партнерами, а в шкафу заботливо приготовлены презервативы. Однако обстановка в комнате не слишком располагала к интиму: дешевый диван, стол, кресло. Голые стены. Перед радиатором на полу на корточках сидел человек. Сначала Франк Фрёлик его не узнал. Кожа, которая раньше была золотисто-смуглой, посерела. Волосы превратились в жирную спутанную массу, похожую на воронье гнездо; худую сгорбленную спину обтягивала дырявая футболка. Он сидел на корточках, закрыв голову руками, и покачивался, словно медитирующий индус на берегах Ганга. Фрёлик и Фредди Рамнес переглянулись.

– Ильяз! – позвал Фредди Рамнес.

Никакого ответа.

– Ильяз!

Зупак пошевелился, запустил в волосы грязную руку с узкими пальцами и длинными ногтями.

– Ильяз, хочешь колы?

Чувствуя себя полным идиотом, Фрёлик покосился на врача. Фредди Рамнес смотрел на заключенного серьезно и сочувственно.

– Ильяз, к тебе пришли.

На миг Зупак бросил на врача затравленный взгляд, как у испуганного кота; потом снова закрыл голову руками.

– Ильяз, ты не хочешь поздороваться с Франком?

Зупак не шелохнулся.

Фрёлик откашлялся.

– Ильяз, ты помнишь меня?

Никакого ответа.

– Я арестовал тебя шесть лет назад на бензозаправке. Я – тот полицейский, который говорил с тобой потом.

Никакого ответа.

– У тебя была подружка-норвежка по имени Элизабет. Я хотел поговорить с тобой о…

Он замолчал, потому что сидящая на корточках фигура пошевелилась. Зупак забился в угол.

Фрёлик и врач снова переглянулись. Фрёлик сказал:

– Элизабет Фаремо, Юнни Фаремо, Видар Балло, Йим Ройнстад… – Он помолчал, откашлялся и продолжил: – У меня есть фотография Элизабет Фаремо. Хочешь на нее взглянуть?

Никакого ответа.

Фрёлик и врач снова переглянулись.

– М-да, наверное, не слишком удачная затея, – проговорил Фрёлик.

Фредди Рамнес покачал головой. Достал из кармана своей объемной куртки пластиковую пол-литровую бутылку кока-колы и поставил на стол.

– Пока, Ильяз! – сказал он, направляясь к двери.

Они молча шли назад по тому же самому коридору.

– Если мне суждено умереть, пока я работаю здесь, – произнес Фредди Рамнес голосом, дрожащим от гнева, – я бы хотел, чтобы на моем надгробном камне написали, что меня убила норвежская пенитенциарная система. Те, кто наделен правом решать, предоставили мне счастливую возможность выбора: либо привязывать его ремнями, либо каждый вечер накачивать лекарствами, чтобы он не покончил с собой.

– Перед моим приходом вы накачали его лекарствами?

– Естественно.

– Значит, он ничего не помнит?

– Нет. После лекарств он спокоен, но совершенно равнодушен ко всему, что ему говорят. По словам специалистов, примерно такое же действие оказывает лоботомия.

– Что с ним такое?

Фредди Рамнес прошел вперед еще несколько метров. Выпустив пар, он постепенно успокаивался и старался вернуть утраченное хладнокровие.

– Будь я специалистом по психиатрии, я бы, может, вам и ответил. Сейчас я могу помочь ему только одним: подать заявление на его перевод в психиатрическую клинику. Я без конца подаю такие заявления, но мне отвечают отказами. В конце концов, у нас ведь тоже специфическое заведение, верно? – Рамнес поморщился.

Фрёлик не нашелся с ответом.

– Насчет его диагноза я не уверен, – чуть мягче продолжал Рамнес. – В любом случае название болезней – всего лишь ярлыки. Расстройство личности, маниакально-депрессивный психоз, шизофрения – у него может оказаться все что угодно, целый букет. Циники называют то, что с ним происходит, тюремным психозом.

– Как я уже говорил, я общался с Ильязом шесть лет назад. Тогда он был совсем другим.

Рамнес глубоко вздохнул:

– Мне известно только одно: сама болезнь и ее симптомы появились уже здесь, когда он начал отбывать наказание. Как раз тогда, когда я только попал сюда. Страх, постоянные ломки, паранойя… Со временем симптомы усиливаются.

– Его кто-нибудь навещает?

Рамнес остановился и недоверчиво посмотрел на Фрёлика:

– Фрёлик, вы производите впечатление порядочного человека. Однако мы сейчас переходим в ту область, где я связан профессиональной обязанностью хранить тайну, а вы не имеете права меня допрашивать.

Глава 25

Впервые за восемнадцать лет инспектор Гунарстранна взял отгул. Накануне вечером он обнаружил, что Калфатрус не плавает, как обычно. Налив себе виски, он подсел к аквариуму и стал следить, как мечется его рыбка. Калфатрус двигался как-то рывками.

Он заснул в кресле, а когда проснулся, ему уже не захотелось ложиться спать. Он снова стал наблюдать за золотой рыбкой, подсвеченной светом уличного фонаря. Он понимал: что-то не так. На крошечную долю секунды он представил, как идет по улице, неся в целлофановом пакете рыбку, как сидит в очереди в ветеринарной клинике.

«Ну и что с вашим любимцем»? – «Да понимаете, он разучился плавать по прямой».

Что и говорить, положение не самое приятное. И все же ему все больше делалось не по себе. До сих пор он был уверен, что Калфатрус его переживет. Когда он заподозрил, что все будет наоборот, его охватил страх. Он пробовал убедить себя, что его подозрения беспочвенны. Кого он жалеет – рыбку или себя? Почему он беспокоится? Может, его терзает страх одиночества? Ему непривычно будет жить без Калфатруса? А может, он не такой эгоист и его просто заботит здоровье рыбки? Интересно, чувствует ли рыбка боль?

Накануне вечером он перепробовал все: сменил воду, почистил аквариум, промыл песок на дне, добавил положенные добавки и еду. Несмотря ни на что, его любимец плавал все хуже и все реже разевал рот.

Гунарстранна внушал себе: если Калфатрус умирает, то, скорее всего, от старости. Сколько живут такие рыбки? Когда он его купил? Он не мог вспомнить. В голове крутилась только одна мысль: Калфатрус стоит семнадцать крон. В следующий миг он представил, как стоит у телефона, набирает номер и задает следующий вопрос: «Извините, не могли бы вы сказать, сколько живут вуалехвосты стоимостью примерно семнадцать крон?»

Гунарстранна закурил и задумался, выпуская дым кольцами в сторону аквариума. Впервые за много лет он понял, что интерес к работе пропадает. И все из-за золотисто-оранжевой рыбки, которая плавает как-то боком. «Черт тебя побери, черт тебя побери, если ты сдохнешь раньше меня!»