Текст книги "Ранчо «Неизвестность» (ЛП)"

Автор книги: Хайди Каллинан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

И не безосновательно.

Я откинулся назад и опять воззрился на потолок. Наверное, страх был бы логичен, однако, так или иначе, я не боялся. Удивился – да. Но не очень. Я подумал о том, что с некоторых пор мне претит мысль об отъезде. До такой степени претит, что даже ноги перестали чесаться от желания кочевать как раньше.

– Ну… – выдавил наконец я и покачал головой.

Он не отпускал моей руки и даже хватки не ослабил:

– Ро?

Я повернулся к нему и смерил сосредоточенным взглядом:

– Ладно, и что ты предлагаешь конкретно?

Тот опять взбеленился:

– Я ничего не предлагаю! Я просто говорю, что тебе нет нужды куда-то ехать!

– Ну а кто сказал, что я уезжаю? – Вспомнилась порка на мой день рождения и другая многообещающая угроза. – Разве мы это уже не обсудили?

Очевидно, недостаточно, потому что Трэвис был предельно серьезен:

– Ты непредсказуем. Если я отправляюсь в город, то постоянно слежу: не видно ли на дороге твоей машины. Даже в кафе выбираю столик возле окна. Мне иногда кажется, что однажды я вернусь и не найду тебя дома, ты уже скрылся в неизвестном направлении. И мне безумно хочется связать тебя, запереть в подвале и никогда, никогда не выпускать.

Я дернул рукой, желая вырваться. И молчал, так как опять не знал, что ответить. Мне и в голову не приходило, что кого-нибудь может настолько вывести из равновесия мой отъезд. Я даже не был уверен насчет того, как это воспринял. Наверное, хорошо, однако не без доли опасения. О чем Трэвис, как я полагаю, догадывался, потому и продолжал крепко сжимать мою руку.

Потому и придавил во время истерики к полу.

И очень разумно поступил, иначе я точно сбежал бы.

Я подумал о брате, категорически настаивавшем на моем возвращении. Тот утверждал, что нуждается во мне, и я страдал от того, что собрался наплевать на его просьбу. Из-за папы я чувствовал себя еще ужаснее. И совсем паршиво, потому что моей маме не от кого ждать внучек и потому что Билла это так огорчало. Но я не мог поехать туда, даже если бы брат явился на ранчо самолично и упал передо мной на колени.

Не знаю, как бы мне удалось со всем этим справиться, если бы не Трэвис и его простые слова «не уходи». Поразительно, но я решил не ехать.

Я повернулся в его объятиях и поцеловал. Потерся всем телом, а когда поцелуй углубился и у меня закружилась голова, поднял ногу и закинул ему на поясницу, в свою очередь обнимая и открываясь навстречу. Взял его руку и, проведя ею по своему бедру, направил между ягодиц. Невзирая на то что сейчас ни о каком сексе не могло быть и речи, потому что мы оба смертельно устали, мне требовалось как-то сказать ему, что я здесь, с ним, что я никуда не ушел. Напомнить, что ему позволено взять меня любым способом, каким я еще никому не позволял. Хотел чувствовать, что он тоже рядом со мной. Хотел, чтобы он это знал, пусть я сам такой тормоз и далеко не сразу понял, что мы уже давно не притворяемся, не играем. И даже несмотря на дикий страх, я держался.

Мне было необходимо показать ему, как я рад, что он поймал меня и собрал по кусочкам, когда я уже почти развалился; рад, что он не сдался, когда я сказал, что не нуждаюсь в том, чтобы меня ловили.

* * *

Ужин на следующий день прошел неплохо. Если бы не письмо, веселье бы вообще ничем не омрачилось. Хейли несколько раз спрашивала меня, что случилось, потом Трэвис велел ей не заморачиваться, и она отстала.

Индейка получилась вкусной. Всем вроде очень понравилось, и я порадовался, что не разрешил Трэвису отменить праздник. К несчастью, меня весь вечер грызло чувство опустошения, я не переставая думал о Дне благодарения в семейном кругу когда-то в Айове. Но это не портило общего настроения.

Той ночью выпал первый снег. Как только гости разошлись, а посуда была перемыта, мы с Трэвисом залезли в джакузи и, обнявшись, стали любоваться летящими снежинками.

Так или иначе, ответить на письмо придётся. Домой поехать я не мог, но просто промолчать тоже – ведь я знал, чего стоило Биллу его написать. Но только не сегодня.

Я склонил голову Трэвису на плечо, ощущая тепло его тела, оберегающее кольцо его рук. Мы неподвижно сидели в тишине, мир снова казался прекрасным.

Глава 8

Прямо перед Рождеством мы наконец взяли собак.

Я уже не раз спорил с Трэвисом по поводу того, что на ранчо никак не обойтись без псов. Доказывал, насколько они облегчат нам работу по выпасу, кроме того послужат дополнительной линией защиты против хищников. А в случае какой-нибудь непредвиденной ситуации, нам уже не понадобится так много рук. Ну и во время окота овец подспорье. Я даже навел с помощью Хейли некоторые справки у местных заводчиков, кто может продать пастушьих колли.

Трэвис, как обычно, возлагал все надежды на изгородь. Изгородь хороша, должен признать, от нее есть толк. Правда, настаивая на собаках, я думал не только о благе овец, но и отчасти о себе. У нас на ферме всегда были собаки, и я считал их больше, чем просто помощниками. Когда я уехал, одна даже убежала и попыталась меня найти. Бродяжнический образ жизни не позволял мне завести четвероного друга, а сейчас я, можно сказать, осел. Однако Трэвис не горел желанием возиться со щенками, ссылаясь на то, что бордер-колли очень трудно поддаются воспитанию – это дело долгое и хлопотное, – а специалисту за натаскивание придётся заплатить бешеные деньги. Веские аргументы. Я это понимал.

Но все равно мечтал о собаке.

У Тори по двору бегал щенок – совершенно очаровательная, хоть и беспородная шавка по кличке Полли, один из далёких предков которой, по-видимому, мог называться терьером. Коричневого с белым окраса, любвеобильная, она всегда бросалась ко мне и норовила облизать, когда я заходил в дом.

Прекрасно оборудованная кухня и наличие желающих вкусно покушать неизменно вдохновляли меня на стряпню, особенно в преддверии Рождества. Трэвис даже стал опасаться за свою фигуру и потребовал раздавать излишки. Я пытался втолковать ему, что логичнее брать Чосера и почаще растрясать жирок, а не ограничивать себя в еде, но он воспринимал это несколько неадекватно. Вот я и решил кое-что отвозить Тори. Для Полли у меня в машине всегда был припасен пакетик собачьих галет, и во время моих визитов она никогда не отказывалась похрустеть парочкой.

Как бы мне не хотелось собаку, проблему из этого я раздувать не собирался и держал свои желания при себе. Развлечений и так хватало. Мы поставили елку – совсем небольшую, которую срубили на северном пастбище. Но Трэвис, по-моему, остался доволен. Ведь рождественская ель тоже его собственная.

Такой уж он есть, Трэвис Лавинг. Пусть в основном и сидя в кабинете, но по-настоящему любит свое дело. И ему нравится управлять ранчо. К примеру, мне не удается держать в голове столько вещей сразу, а он умеет. Хейли говорит, я должен к этому стремиться. Однако в режиме реального времени Трэвис все сделать не успевал. Вот почему, как мне кажется, из нас с ним получилась неплохая команда.

Я имею в виду ранчо.

Так или иначе, к празднику мы подготовились как надо. Печенье, пироги, рагу, жаркое, крошечные мигающие фонарики на окнах. Хейли тоже внесла свою лепту, повесив над входом в каждое стойло по огромному безвкусному красному пластмассовому банту – признаю, получилось симпатично, хотя лошадям совершенно поровну. Трэвис то и дело брал меня на «романтические прогулки», как в шутку издевалась Хейли. В теории мы ездили проверять его драгоценный забор, ну а на самом деле просто катались верхом. Он – неизменно на Чосере, мне же доставался Пепис.

Черт, я только через три недели выяснил, что его зовут вовсе не Пипс. Оказывается, Пепис – это стародавний писатель, который любил задирать служанкам юбки, автор каких-то там дневников. Как я понял, порывшись в Гугле, Чосер тоже был не лыком шит – отец английской поэзии. По словам Трэвиса, великие личности тоже зачастую не отличались благопристойностью.

– Ты же вроде у нас математик, а не историк, – заметил я.

Тот пожал плечами:

– Райли специализировался на английской филологии. Он назвал своего коня Рочестером. – На губах мелькнула улыбка. – Ему нравилось находить в литературе разные «шаловливые казусы», как он их назвал.

Хоть меня это чуточку задело, я решил не обращать внимания:

– Ты все еще по нему скучаешь? По Райли.

Теперь его улыбка уже предназначалась мне, и боль, кольнувшая в сердце, отпустила.

– Последнее время нет. Теперь для разнообразия у меня куда больше возможностей «поговорить».

Ну надо же, запомнил, как я тогда в джакузи пытался выведать его тайны. Проклятье, но ведь мы сейчас действительно просто «разговаривали». Хотя речь шла о колли.

Я уже смирился с тем, что у меня не будет собаки. Даже убедил себя, что это к лучшему. Трэвис говорил, он не хочет моего отъезда, но только совсем безмозглый идиот поверит, что между нами все навсегда останется радужно. Что-нибудь да помешает. У нас ведь «отношения». А они могут в любой момент разрушиться по целому множеству причин, в конце концов какая-нибудь из них да преуспеет. От одной мысли о расставании с Трэвисом меня разбирало взяться за плетение. О щенке тоже стоило думать поменьше.

Однажды вечером, когда мы с Хейли засиделись за работой, Трэвис заглянул на кухню и сказал, что завтра нам рано вставать и велел мне укладывать мою задницу в постель.

– Куда вы собрались? – спросила Хейли, прикрывая ладонью зевок и упаковывая свой ноутбук в сумку.

– Понятия не имею. Правда. – Она зевнула еще шире. Я нахмурился. – Слушай, если тебе трудно сюда приходить и ты устаешь…

Та лишь отмахнулась и покачала головой:

– Нет, меня убивает хождение на учебу. И еще холод. По крайней мере, хотя бы завтра снег не ожидается. – Встав, она чмокнула меня в макушку. – Осторожнее на дороге, ладно?

Хейли всегда целовала меня в макушку. Забавно, но мне это нравилось.

– Хорошо, – ответил я.

* * *

Я поднялся наверх, где меня поджидал Трэвис. Хейли не могла знать о значении промелькнувшего в его голосе легкого рыка, когда тот напомнил, что пора спать, но я-то все понял. Перво-наперво наведался в ванную у лестницы, сделал свои дела, произвел необходимые приготовления и только потом направился в спальню.

Как я и предполагал, Лавинг развалился на кровати в одних боксерах. В одежде он не кажется особенно волосатым, потому что всегда чисто выбрит и носит рубашки с длинным рукавом, но вот без нее – сущий медведь. На груди кучерявятся густые каштановые с проседью заросли, руки тоже волосатые. В тусклом свете ночника это особенно бросилось в глаза, и мне тут же захотелось запрыгнуть к нему на постель и зарыться в эту роскошь лицом. Правую ладонь он небрежно подсунул под подушку, но я еще больше загорелся, потому что догадывался, что там скрывается, что на ней надето. На прошлой неделе он понял мой не угасший интерес и теперь спрятал руку, чтобы немного потомить.

Трэвис не говорил раздеться, но я начал все с себя снимать – медленно и нарочито неловко, выдавая свою крайнюю нервозность и взбудораженность, потому что знал, как это его распаляет. А сам я уже до чертиков возбудился, едва завидев на прикроватной тумбочке жестяную банку в надписью «Криско» и расстеленное поверх матраса полотенце.

Полностью обнажившись, я подошел и лег на него. Подождал секунду, всматриваясь Лавингу прямо в глаза, потом поднял ноги, широко разведя их в стороны.

Он вытащил из-под подушки руку, затянутую в перчатку, и зачерпнул густого жира из банки.

Сильнее всего я завожусь, когда мы делаем все молча, без всяких вопросов, указаний – просто взгляды и звуки, но неимоверно волнительные. То, как он смазывал мою задницу кулинарным жиром, чтобы затем засунуть туда пальцы, только добавляло процессу непристойности. Когда Лавинг ввел в меня один палец, я по-прежнему лежал смирно, изучая его глаза. Несколько первых толчков он еще наблюдал за моим лицом, но вскоре не удержался и опустил взгляд вниз. Я сделал то же самое. Твою ж мать, как это было горячо! Он подложил мне под голову несколько подушек, но я все равно норовил согнуться в три погибели, лишь бы лучше видеть погружающиеся в меня скользкие пальцы – теперь уже два.

– Мы действительно рано утром уезжаем, – обронил Трэвис будто невзначай, не отвлекаясь от своего занятия, словно проталкивание пальцев ко мне в зад – самый заурядный вечерний ритуал. От этого кровь загудела как высоковольтная линия.

– Куда? – У меня не получилось так обыденно. Голос прозвучал глухо и скрипуче. Но ему тоже понравилось.

Он добавил третий палец, и я застонал.

– На восток. – Лавинг продвинулся глубже, сгибая пальцы. – Собираюсь кое-что проверить, а потом поглядим, стоит ли овчинка выделки.

Информировать дальше тот явно не намеревался.

Рядом с другими пальцами начал протискиваться мизинец; я сдался и, откинувшись назад, воспел.

Это еще не настоящий фистинг, но мысленно я уже его предвосхитил, потому что и телом, и разумом был к нему готов. Настолько готов, что мне стало совсем не до шуток. Сегодня ночью игра дойдёт до конца. Ох, что она со мной всегда вытворяла: я краснел, чуть не лопаясь от натуги; пытаясь посмотреть на Трэвиса, нечленораздельно умолял его поскорее засунуть руку и трахнуть меня, но его лицо расплывалось в тумане. Хотел сказать, как люблю эти снующие во мне пальцы. Описать свою прямую кишку в самых пошлых и дурацких выражениях, чтобы только угодить ему. С какого перепугу я решил, что его возбудит просьба погладить мой «бархатный канал», – право, не знаю, но я еще бы попросил Господа сделать так, чтобы Трэвис больно укусил меня за губу. И, позвольте сказать, реально хотел этого, что бы кто обо мне не подумал. Безумно хотел поглядеть вниз и просто увидеть его запястье или даже предплечье у себя внутри. Я хотел знать, что он во мне. Хотел чувствовать себя одновременно и уязвимым и в безопасности. Жаждал так, как никогда в жизни ничего не жаждал.

Можете мне не верить, но он каждый раз смазывал руку жиром, работая пальцами то по одному, то соединяя их вместе, словно дразнил. Два дня назад он точно так же растягивал меня, нагнув над диваном во время просмотра порно, где два парня допрашивали заключенного, который, по их предположению, контрабандой провозил в заднем проходе кассеты с фотопленками. Трэвис использовал хирургические перчатки, но в фильме перчатка была черная. Тем вечером он чуть не заставил меня на стены лезть, копошась в моей заднице, и шепча, покусывая за ухо: «Ты что-то там спрятал? Признавайся». А я отвечал: «Да. Давай, забери это». Но искомое все никак не находилось, и он говорил, что должен проверить поглубже; довольно скоро я уже задыхался, просил и умолял, чтобы он засунул кисть целиком, что уже можно. Напрасно.

Сегодня я тоже рисковал остаться ни с чем, раз он сказал, что завтра утром нам рано вставать и ехать «на восток». Однако по сценарию мне полагалось просить, вот я и просил.

– Чего ты хочешь, Ро? – Он сложил руку чашечкой, подогнув большой палец, а остальные четыре уже вошли до первых костяшек. Я был так хорошо умаслен, что, наверное, в моё отверстие и силосная башня поместилась бы.

– Я хочу вашу руку у себя заднице, – просипел я, пытаясь насадиться на его пальцы. – Хочу почувствовать, как ваши пальцы достанут мне до горла. Хочу, чтобы вы вогнали свою руку по локоть, сэр. Чтобы вы пощекотали меня изнутри. Трахнули меня кулаком, мистер Лавинг.

Эта речь далась мне не так-то легко. Слова могут сыграть злую шутку, особенно, когда остро осознаешь, насколько растянута дырка. Я бы испытал огромное облегчение, если бы он наконец задвинул эту чертову руку. Она бы заполнила меня до отказа, и боль бы ослабла. Но тогда забава Трэвиса с пыткой быстро бы завершилась. А в мою задачу входило принимать его условия, поэтому я рассказал ему о своих желаниях, хоть и заранее приготовился к отказу.

Однако он склонился надо мной и, лукаво сверкнув глазами, произнес:

– Запомни, мальчик, я никогда не откажу тебе в том, чего ты хочешь.

И рука преодолела последний барьер.

Девчонки в таких случаях орут. А как, по-вашему, должен реагировать мужик, которому другой мужик засунул в задницу руку? Звук зародился где-то в основании позвоночника и, пронзив мозг, вылетел на свободу, наверное, прямо сквозь череп, вместо рта. Не стану лгать. В какой-то момент было действительно очень больно. Хотя у меня ничего не порвалось. Только растянулось. Просто вход в мое тело поддался, чтобы впустить Трэвиса. И вот он там.

Во мне. Я чувствовал его. Это и пугало, и возбуждало. Как вторжение врага – грозного, но в то же время прекрасного. Внутренние органы словно зажили собственной жизнью. Как будто в них попало нечто чуждое, демон, которому оставалось лишь раскрыть когтистую лапу и начать драть кишки на части. Я ждал этого момента месяцы, теперь желая одного: узреть воочию, как выглядит во мне его рука. Но теперь, когда это случилось, я лишь беспомощно уставился на Трэвиса, пойманный в ловушку его взгляда.

А он все смотрел и смотрел. Затем повернул кисть.

Я исторг нечто среднее между криком и стоном. А когда Лавинг принялся толкаться, мне показалось, что я снова в Айове, в свинарнике, потому что только и мог, что низко ворчать и ворчать как боров, опять стонать и ворчать, пока тот поворачивал руку. Ох, с каким же удовольствием он крутил своей рукой.

Меня и восторгал, и страшил тот акт, что мы с ним совершили. С одной стороны – это самый глупый эксперимент, на какой я только подписывался в своей жизни. Опасный. Безумно опасный. В тот первый раз я накачался наркотой, но точно знал, что мне не понравилось, хотя, слава богу, помнил смутно. Сейчас это совсем не походило на забаву. Сейчас я отдавал очень много, невероятно много. Гораздо больше, чем несколько дюймов прямой кишки. Он находился во мне. Это требовало огромного доверия; таким количеством я, возможно, даже не обладал.

И тогда я осознал, почему не могу отвести взгляд: потому что по его глазам видел, что тот не хуже меня все понимает. Понимает, насколько это грандиозно. Он внушал уверенность, что бояться нечего – я в надежных руках.

Трэвис погрузился настолько глубоко, что у меня выступили слезы, я облизал губы и разомкнул их, точно призывая: Войди в меня и здесь.

И он услышал.

Мы целовались как одурелые, а Лавинг таранил меня туда-сюда кулаком. Отчасти это искажало картину – сначала всегда входили пальцы, но перед моим мысленным взором возникала целая рука. Рука, исчезающая в глубине. И мое собственное разверзнутое нутро, в которое после первых нескольких толчков, она уже просто проваливалась. Мы просмотрели столько видеофильмов о фистинге, что я сбился со счета. Особенно Трэвису нравился ролик, где затянутый в черную кожу с шипами парень долбил кулаком другого парня, нагнутого над скамьей; кулак двигался быстро и мощно, в какой-то момент парень в коже вытаскивал одну руку – вот здесь я всегда начинал дергаться в конвульсиях – и запихивал другую, затем поочерёдно менял. Мужик истратил уйму лубриканта, хотя, по правде говоря, даже если все и не так круто, смазки требуется до черта больше, чем показали в фильме.

Тот парень так и стоял перед глазами: как он, не вынимая кулака, вылизывает задницу партнера; Трэвис в этот момент кружил языком по краю моего ануса, натянутого вокруг руки, которая скользила уже практически свободно. Это было по-прежнему опасно, но теперь я ощущал такую внутреннюю гармонию, что практически слышал ее мелодию. И я доверился. Доверился совершенно осознанно. Доверился буквально во всем.

Он такого еще никогда ни с кем не делал. Он сделал это со мной. Да уж, чертовски эгоистично, но я отчаянно хотел навсегда остаться для него единственным, и, что бы ни случилось, пусть только я буду тем, кто так много позволил и доверил ему.

В тот первый раз все длилось не долго. Казалось, я готов заниматься этим ночь напролет, но Трэвис благоразумно дал мне лишь несколько минут. Я взбесился. Накинулся на него, когда он вытащил руку, что-то нечленораздельно бормоча, повторяя, как он мне нужен; говорил, что я его шлюха и «пожалуйста, пожалуйста, мистер Лавинг, трахните меня». Следующая вспышка воспоминаний: его ствол у меня в горле. Трэвис запрокинул мою голову, оттянув за волосы, и трахает в рот, а я жадно заглатываю, точно последняя сучка, и дрочу что есть силы. Я чувствовал, как это грязно, низменно и великолепно, а когда он вынул член и кончил мне на лицо, я рассмеялся, широко раскрыв рот и зажмурив глаза, потому что его кончина, блядь, была буквально везде. А потом я сам излился, забрызгивая себя. И довольно бурным фонтаном.

После он проявил прямо-таки небывалую заботу и нежность. Кудахтал надо мной как квочка, вымыл с ног до головы в ванной, дотошно выспрашивая, как самочувствие и как там моя задница.

– Все хорошо, – ответил я в пятидесятый раз. – Больно, да, но прекрасно. Абсолютно-охрененно-прекрасно.

Трэвис поцеловал меня и огладил одну ягодицу:

– Ты был таким красивым. Хоть я и не планировал этого на сегодня, потому что нам надо еще успеть выспаться, но не мог больше сопротивляться искушению. – Еще один поцелуй, уже более глубокий. – Спасибо.

Мы немного поласкались, однако Трэвис быстро пресек нашу возню, уложив меня в постель. Сам устроился позади и принялся играть с сосками, что включалось уже в другую часть сценария, которую, очевидно, предварительный фистинг не отменял.

– Черт подери, ну почему нельзя делать это каждый вечер? – пожаловался я, чуть поворачиваясь и подставляя ему свою грудь. Не сомневаюсь, что он задумал хорошенько поизмываться надо мной, прежде чем сообщить, что пора баиньки. Я и сам был не против. Наоборот, предался самым разнузданным фантазиям.

Тот уткнулся носом мне в шею и так сжал сосок, что я забыл как дышать.

– Мне бы хотелось каждую ночь запирать тебя в камере со скрепленными растяжкой ляжками, выпяченной задницей и доступной дыркой; я бы заходил, когда мне на хрен приспичит, засовывал в нее пальцы и трахал.

По моему телу пробежала волна дрожи. Это что-то новенькое – он желал перевоплотиться в тюремщика и в самых жарких подробностях расписывал, как превратит меня в раба. Я знал, что он просто дурачится, что никогда такого не сделает, но тот от одних разговоров прямо реально тащился. Такой тип грубых пошлостей, в которых речь не шла непосредственно о сексе, а от собачьего ошейника отделял один шаг, был не особо в моем вкусе, но в устах Трэвиса даже подобная пахабщина звучала красочно.

– Неужели? – переспросил я.

– Ага. А выпускал бы лишь затем, чтобы нагибать над моим письменным столом. И чтоб ты разводил половинки собственными руками и держал их так долго-долго, пока я вволю не налюбуюсь зрелищем.

Ладно, на этом месте меня уже скрутило судорогой от удовольствия:

– М-м-м…

Он снова ущипнул мой сосок:

– Но лучше всего ты бы смотрелся на скамье, с высоко поднятыми раскрасневшимися полупопиями. Я бы стянул тебе лодыжки и запястья веревками и баловался бы с твоей задницей целый день. Ты просто неотразим с хвостом. Но теперь, когда мне известно, как ты любишь крупные штучки, нам, возможно, придется внести некоторые коррективы. Во всяком случае, потребуются хвостики побольше. И другие вещи. Как на тех видео. Еще толстый кляп. Не горю желанием выслушивать во время сессий твои комментарии. Хочу слышать только звук шлепков о плоть и скрип перчатки, когда буду исследовать рукой твои глубины.

Ох, твою ж мать… Я хныча скорчился у него под боком и снова затвердел.

Затвердел, как чертов кремень, даже при том, что воспаленный задний проход заклинал меня, что это невозможно.

Трэвис, разумеется, словно ни в чем ни бывало скользнул ладонью вниз и невинно приласкал мое бедро:

– А теперь давай спать.

Чтобы заснуть потребовался почти час. Мне пригрезилось, что я связан и меня окружили семеро сексуальных красавчиков, которые только и делали, что пихали в мою задницу пальцы. Утром, когда Трэвис велел вставать, эта интимная часть моего тела восхитительно ныла от воспоминаний о сне и о том, что было накануне вечером. В ду́ше я предался дрочке аж два раза.

Мы сделали это! Мы действительно сделали это! Я ощущал себя, как соплячка, которая только что потеряла девственность, хотя фактически во второй раз. Да плевать! Мне было удивительно хорошо. Просто улетно. Зачем бы Лавингу не взбрело в голову тащить меня на «восток», ничего лучше того, что случилось сегодня ночью, уже не могло произойти.

Как же я ошибался.

* * *

Мы в темпе позавтракали, допивая кофе буквально на ходу, и действительно направились на восток. Прежде чем свернуть на удобную гравийную дорожку, ведущую к небольшой ферме, мы проехали почти полштата. Это оказался приют для собак.

Бордер-колли. Трэвис разрешал выбрать двух.

Не зная, что сказать, я просто молча смотрел на него полным благодарности взглядом. Мы стояли на улице рядом с конурами, мои уши закоченели под ковбойской шляпой, подаренной мне на день рождения. Его щеки тоже разрумянились, и он улыбался:

– Только не делай такой потрясенный вид. Ты только и говорил, что о собаках.

Несмотря на холод, в лицо бросился жар:

– Но ты же сказал, что не хочешь собак.

– Я сказал, что не хочу с ними возиться. Но ты-то хочешь. Ну вот, теперь они твои. Иди, поищи, вдруг кто-то приглянется, работать с ними тебе. Можно взять щенков, если пожелаешь, но мне кажется, сначала стоит посмотреть отказных.

Я даже не ожидал, что его последние слова меня так зацепят. Конечно, лучше брать маленьких щенков прямо из корзинки, зная родителей, и воспитать из них надежных, крепких работяг. Но таких сложно найти, и они довольно дороги. А у всех приютских когда-то были хозяева, и очень немногие собаки привыкли к работе на ранчо. Владельцы думали, что бордер-колли – милые и забавные существа. Однако люди понятия не имеют, сколько те требуют внимания и труда. Очень часто в приют попадают собаки с дефектами и разными отклонениями. Короче, канители не оберёшься.

Наконец я остановил свой выбор на паре двухлеток – Эзре и Изекиле, а пока Трэвис выписывал чек, уже звал их по-свойски: Эз и Зик. Мне нравятся короткие клички, чтобы было легко подзывать во время работы. Я имею в виду, работы этих мальчиков. Когда-то их подарили двум маленьким девочкам, но потом от собак отказались, мотивировав это тем, что они слишком взбалмошные. Не в плохом смысле, просто очень суетливые, в отличие от других представителей своей породы; никак не хотели слушаться команд и успокаиваться. Теперь бедняг не брали ни на одно ранчо или ферму, так как на натаскивание ушло бы слишком много времени, да и то без особой надежды на полный успех.

Ну и хлебнули мы с ними хлопот на обратном пути. Только перевезти их на «Неизвестность» уже оказалось проблематично. Пришлось три раза останавливаться и отпускать погулять. Трэвис не сошел с ума только потому, что я сидел с ними сзади. Заметьте, это ведь его грузовик, а я там раскорячился, закинув одну ногу на переднее сиденье, обе собаки всю дорогу лазили по мне и облизывали, демонстрируя свою неуемную симпатию. Спустя примерно час они наконец унялись; один – улёгшись поперек моей груди, а другой – придавив мне пах, и задремали.

Я, должно быть, тоже, потому что очнулся уже на подъезде к ранчо, оттого что Трэвис, поглаживал мое бедро.

Минул почти месяц, прежде чем псы научились мне подчиняться, однако ни о каких победах на собачьих выставках можно было и не мечтать. Запомнили, где стоят миски с кормом – и то ладно. Эз и Зик все равно хорошие псы, кроме того, служат мне напоминанием, что работу надо заканчивать вовремя. У меня на душе теплеет, когда я возвращаюсь домой и вижу, как они несутся навстречу, спеша сообщить, что тоже рады меня видеть.

* * *

Рождественским утром Эз и Зик нетерпеливо вертелись вокруг нас и недоумевали, почему им не дают никаких заданий. Положение усугубилось присутствием «чужаков» – Тори с семьей. В итоге я был вынужден дать собакам немного побегать, а потом и вовсе отпустил кувыркаться в снегу.

Приближаясь к дому, я заметил на ступеньках Хейли – бледную, с покрасневшими глазами и поникшими плечами. Последнюю неделю девушка вообще вела себя непривычно тихо, как будто ей нездоровилось. С родителями к нам не пришла, и я подумал, что та могла зависнуть на ночь где-нибудь у друзей. Увидев ее на пороге, я сразу понял, что это не так.

И каким-то непостижимым образом обо всем догадался ещё прежде, чем она сама открыла причину. Наверное, шестое чувство – как хотите, но я просто знал, что случилось. В общем, когда Хейли сказала «я бременена» и разрыдалась, это меня не удивило. Было просто ужасно жаль, что мои подозрения оправдались.

Глава 9

В первую минуту я испугался за Хейли – она же такая добрая и мягкая, по-моему, самая милая на свете девушка. А еще у нее железная воля. Знаю, это звучит странно – милая и с железной волей, – но в ней как-то уживались обе черты. Хейли мягко соблазнит вас видимой легкостью ситуации, но в то же время не даст запутаться, с упорством помогая. Впервые в жизни у меня появился друг, и этим другом оказалась Хейли. Мне еще не приходилось работать на лучшего управляющего, чем ее отец, да и с Трэвисом я стал очень близок. Однако моим настоящим другом стала Хейли. С ней можно было шутить, заниматься чем угодно и даже разговаривать. Хотя говорила, в основном, она, временами я отвечал ей тем же.

За несколько недель до Рождества я рассказал ей о письмах из дома.

Не специально. Просто так получилось. Однажды вечером, когда Трэвис уехал верхом, мы с ней сидели на кухне и готовились к экзаменам. Хейли снова пыталась объяснить мне, как писать эссе, но я постоянно возвращался мыслями к письму, а потом, сам не знаю как, излил на бумагу всю свою подноготную. В каких-то шести предложениях я выложил о себе гораздо больше, чем когда-либо произносил вслух, и примерно на полминуты мы оба просто застыли от потрясения.

Но в конце концов она все же отважилась начать задавать вопросы, на которые получила исчерпывающие ответы. Постепенно я выложил основную часть истории. Поведал ей, как меня выгнали из дома. О тюрьме. О Кайле и болезнях моих родителей, о бесплодии Билла. И признался, что не могу к ним вернуться. Выслушав все, она просто обязана была меня возненавидеть.

Вопреки моим ожиданиям, Хейли этого не сделала. Она, конечно, здорово разозлилась. А как ругалась! Но костерила не меня, а мою семью с братом, и я подумал, что Кайле лучше никогда не попадаться ей на глаза, иначе кого-то из них двоих точно посадят за решетку. Если честно, я далеко не все понял, потому что Хейли скоро ударилась в философию, и многое из сказанного мне в одно ухо влетело, а в другое вылетело. Вкратце, её речь сводилась к тому, что мои близкие охотно жалуются мне на судьбу, в то время как моя собственная судьба их абсолютно перестала волновать, с тех пор как я открылся. Раз я гей, значит, соответственно, моя жизнь – дерьмо. Подобная мысль уже приходила ко мне в голову.