Текст книги "Ранчо «Неизвестность» (ЛП)"

Автор книги: Хайди Каллинан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Я оплакивал все упущенные годы. Свою несостоявшуюся помощь на ферме – я ведь никогда не навещал родителей. Свою неспособность рассказать папе об успехах на ранчо. Он так и не узнал, каким хорошим человеком я в конце концов стал.

Но больше всего я оплакивал себя самого. Потому что столько лет таился и молчал, потому что слишком долго не понимал того, что Хейли увидела с первого взгляда: я никогда не был дьяволом, и ненависть не имеет ничего общего с любовью, чем бы ее не оправдывали. Я оплакивал часть своей жизни, которая промелькнула в одиночестве, без друзей, потому что я не считал себя достойным чьей-то дружбы. Я так боялся любви, что, едва почувствовав нечто похожее на нее, тут же бросался наутек.

Я оплакивал все это, рыдал, пока не захлебнулся слезами, а затем неизбежно затих.

И когда слезы иссякли и Трэвис держал меня за волосы над унитазом, а я не мог исторгнуть из себя ничего, кроме сухих спазмов, когда он заключил меня в темноте в свои объятия, все стихло, и он начал покрывать мой висок нежными поцелуями, я снова заплакал. Не так горько, как до этого – просто спокойными слезами, благодаря бога за милосердие, за то, что он послал мне такого заботливого человека, несмотря на все мои усилия и усилия моей семьи.

Утром я проснулся в тишине.

Тишина царила внутри и вокруг меня. Я слышал шум кондиционера с противоположной стороны комнаты и звуки случайных шагов в коридоре, но в воздухе висела тишина. Мягкая, прозрачная тишина. Не то чтобы печальная. Может, с налетом небольшой грусти. Но не тоски. Было просто тихо.

Во мне тоже. Я не чувствовал особой внутренней пустоты, она на меня не давила, но и заполнить её было нечем. По-прежнему. Я некоторым образом восстановил свое душевное равновесие и словно застыл в одном состоянии. Вероятно, от осознания, что я похоронил отца и плакал, пока мне не стало плохо. И, тем не менее, я все еще существовал. Моя семья выставила меня за дверь и причинила мне боль, я попал в тюрьму, потом прошел весь Средний Запад – но я все равно существовал. Я бежал от одних людей, встречал других – и существовал.

Мой отец мертв. Но я сам жив.

Во мне что-то медленно шевельнулось, будто потревоженное животное. Но кроме него, еще кто-то. Наверное, ангел, который раньше шептал оставаться на ранчо. Тем утром после отцовских похорон этот ангел окончательно пробудился и обрел конкретные очертания. Я с удивлением понял, что это вовсе не ангел.

Это я сам.

Я повернулся в объятиях Трэвиса; теперь во мне тихо гудела энергия. Я обнял его с такой любовью, на какую только был способен, и поцеловал в грудь. Мне стало почти хорошо. Может, это и не совсем прилично, потому что тело папы только вчера предали земле, но я действительно чувствовал себя прекрасно. Так прекрасно, что захотелось смеяться. Выбежать на улицу и танцевать голышом в парке напротив. Я существую. Мне хорошо. Я жив.

В парк я не побежал. Даже с кровати не встал. Просто прижался губами к волосатой груди моего любимого.

Не прошло и пяти минут, как полностью проснувшийся Трэвис подтянул меня выше и соединил наши рты. Мы оба были возбуждены, оба готовы, но продолжали целоваться, точно это единственное занятие в мире. Целовались, наверное, минут пятнадцать. Или полчаса. Я только еще больше распалился и окреп, и в итоге уложил его сверху на себя, приглашающе задрав ноги. Он потянулся к тумбочке.

В руке появилась смазка.

Неделю назад мы сдали анализы и уже получили результаты, но с этим ягнением находили время лишь на то, чтобы коротко передернуть друг другу перед сном. И хотя никто из нас не произносил этого вслух, я знал, что мы оба просто ждали подходящего момента.

Кажется, момент наступил. Это было настолько правильно, когда Трэвис смазал нас обоих, а затем вошел в меня – только он, ничего больше, только кожа к коже. Не один я чувствовал, что да, так и надо; Трэвис, должно быть, тоже испытывал нечто подобное, потому что совсем скоро бурно кончил во мне.

Я ощущал его. Ощущал сперму, оросившую мои внутренности. Ощущал её в себе, прямо в себе. Я думал, что теперь частичка Трэвиса навсегда там останется, впитавшись в мою кожу. Почувствовав, как потекла влага, когда он стал выходить, я попытался не дать ему выскользнуть наружу.

Но его рука опередила мою; он с улыбкой прижал пальцы к моему анусу:

– Я же говорил, – грубовато, но добродушно сказал Трэвис. – Я всегда знаю, чего ты хочешь, и ни в чем не откажу.

И он принялся мне дрочить, удерживая свою сперму твердыми пальцами. Я взорвался как гейзер, согретый внутри теплом его соков. Он припал ртом к моим губам, все еще не отнимая руки от моего отверстия, и я стал целовать его, ласкать, благодарить. Моего возлюбленного. Моего партнера.

Моего Трэвиса.

* * *

Мы выехали на следующий день довольно поздно, на сей раз за рулем сидела Хейли. Вскоре Трэвис захрапел на заднем сиденье, и я тоже прикорнул на плече подруги. Положил ладонь ей на живот и ждал, когда младенец начнет пинаться.

– Я все-таки не разродилась на похоронах, – констатировала она.

– Цыц, – отозвался я. – Впереди целых девять часов, мы еще не дома.

– Сегодня это точно не случится.

И она оказалась права. В тот день ребенок не родился. Он появился на свет пятнадцать минут третьего двадцать пятого мая.

Глава 13

На сей раз у нас была стрижка. Я только что с трудом поймал барана, скрутил его как надо, и тут показался Трэвис:

– Хейли пора в больницу.

Мы с Тори одновременно вскочили, баран воспользовался моментом, вырвался и с блеянием удрал. Я даже внимания не обратил. Выронил ножницы, перепрыгнул через загородку и бросился к двери; взбудораженные Эз и Зик, громко лая, неслись за мной следом.

– У нас в запасе еще несколько часов, наверное, – успокоил меня Трэвис, но я проигнорировал его и побежал в душ.

До больницы мы добрались к полудню. Матка у Хейли уже приоткрылась на пять сантиметров.

Родильным инструктором Хейли назначили ее маму, но та попросила, чтобы я тоже присутствовал. Думал, не выдержу – это же муки адовы, лучше бы меня выгнали. Так нет же, нас туда впустили в полном составе. Трэвис отнекивался, мотивируя тем, что в палате и без него протолкнуться негде, но Хейли прикрикнула:

– Нет! Я хочу, чтобы вы оба были здесь. – Пришлось всем остаться.

Пока она тужилась, мы держали ее за руки: я за одну, Трэвис – за другую. Он выглядел до чертиков перепуганным и рта почти не раскрывал. Поэтому разговорами Хейли подбадривал я. Повторял, что у нее все получится, говорил, какая она красивая, сильная и удивительная, чтобы потерпела еще чуть-чуть, все хорошо, скоро у нее будет чудесная малышка, которая всем в Небраске даст жару, не хуже, чем ее мама. Наконец вдруг появилась головка, затем с хлюпом выскочил целиком весь младенец. Честно говоря, сначала это показалось мне просто каким-то уродливым комком. Но, после того как миссис Пэрриш обрезала пуповину, новорожденную обмыли, завернули в пеленку и вручили молодой мамочке, господь свидетель – она превратилась в самого прелестного ребенка на свете.

Хейли расплакалась. Поцеловала свою дочку, потом опять заплакала, потом поцеловала по очереди меня и Трэвиса, потом еще немного поплакала.

А после сказала:

– Я вручаю ее вам. – Сначала я подумал, что это под влиянием лекарств. Поглядел на Трэвиса – тот уставился на нее со странной смесью удивления и страха. Но Хейли выпрямилась в постели, насколько это возможно, и произнесла еще более твёрдым голосом: – Я хочу, чтобы вы взяли мою дочь себе. Чтобы вы удочерили ее, и хочу, чтобы вы оба были ее родителями.

Я ошарашенно вытаращил глаза. Секунду мы просто смотрели друг на друга.

Сползая на стоявший сзади стул, я схватился за поручень кровати.

Хейли так и не сказала нам, как собирается поступить с ребенком. Я знал, что ее не устроило ни одно предложение агентств по усыновлению, и миссис Пэрриш уже собирала предродильную вечеринку, вот я и предположил, наравне с другими, что Хейли передумала отдавать малышку. У меня и в мыслях никогда не возникало, что она выбрала нас с Трэвисом.

Но этот взгляд был мне знаком, и тон тоже. Она уже все решила. Когда я оглянулся на Трэвиса и заметил, как выжидающе смотрит её мать, то понял, что Хейли только нас с ним не посвятила в свои планы.

– Если вы откажетесь, я оставлю ее себе. – Это прозвучало вроде бы непринужденно, но я чувствовал, что она сильно волнуется. – Я хочу иметь возможность наблюдать, как моя девочка растет. Пусть лучше она живет в доме с двумя родителями, да и я смогу продолжить образование, стать учителем, встретить кого-нибудь достойного, а не лузера, выйти замуж, устроить свою жизнь и завести ребенка. Но чтобы все это воплотилось, я должна знать, что она с по-настоящему хорошими людьми. И более достойных, чем вы двое, я никого не знаю. Но если вы этого не хотите, если я прошу слишком много, вы можете просто быть ее крестными. – Она перехватила спелёнатого ребенка и опустила глаза. – Я специально не стала ничего говорить, пока она не родится. Решила, может, когда вы её увидите, то согласитесь. Ясное дело, вам надо сначала подумать. Обговорить. Но я очень хотела бы этого. Хотела бы отдать своего ребенка вам. Вам обоим. – Хейли с трудом сглотнула и улыбнулась. – Конечно, было бы здорово, если бы вы поженились. Но сами понимаете. Не все же сразу.

Я обменялся с Трэвисом взглядами.

Мы это не обсуждали. Вообще. Если честно, я даже не представлял себя отцом. Во всяком случае, не после того как понял, что никогда не буду с женщиной в том смысле, который требуется природой для таких вещей. Сама идея казалась мне дикой. Отец? Я?

Я и Трэвис?

И ребенок Хейли.

Мое внимание привлекло тихое воркование, и я поглядел на сверток в руках Хейли. Маленькое сморщенное старушечье личико. Но вот глаза – темно-темно-синие. Знаю, что у новорожденных детей зрение не фокусируется, но клянусь, она смотрела на меня. Крошечный носик, смешная конусообразная голова, пятнистая кожа, но глаза казались проникающими в самую душу. Она точно смотрела на меня. Пятнадцати минут от роду, живая, настоящая. Девочка Хейли, которую никто не планировал, но, тем не менее, вот она, здесь. Ребенок Хейли, ее маленькая дочка, у которой, как и у меня, нет отца.

Я невольно протянул руку и прикоснулся пальцем к ее кулачку, чуть нажав. Ладошка раскрылась, пальчики вмиг ухватились за мой, а глаза были направлены на меня.

Я повернулся к Трэвису.

Он взирал на ребенка по-прежнему с испугом, но страх потихоньку отступал, оставляя лишь любопытство и легкое недоумение.

И, как ни странно, оттенок тоски.

В тот момент я понял, что мы скажем «да».

Разумеется, не обойдется без споров. Мы будем бесконечно терзаться вопросом, правильно ли сделали. Топтаться на месте, ходить по кругу, сомневаясь, готовы ли на такой шаг. Наверняка не раз поднимем мать Хейли с постели среди ночи своими звонками. У нас впереди достаточно времени, чтобы научиться.

Но, когда Трэвис тоже потянулся пальцем к детской ручонке, я уверился окончательно: малышка останется с нами.

* * *

Мы назвали ее Грейс Мэй Дэвис-Лавинг.

Первые три месяца Хейли жила с нами. Мы наскоро переоборудовали в детскую одну спальню наверху, куда поселили и Хейли. Большую часть времени с ребенком нянчилась она, но осенью возобновились занятия, и мы в основном перешли на молочную смесь, потому что Хейли стало нелегко кормить девочку самой. А как только началась полная учебная нагрузка, мы решили, что для всех будет лучше, если мы полностью перейдем на искусственное питание. Хейли вернулась к родителям, и ее переезд всем дался тяжело. Она каждый день нас навещала, но это совсем другое.

Так что я с некоторых пор обзавелся хроническим недосыпом.

Тем летом закончилось мое онлайн образование. Экзамены я сдал с первой попытки, а это уже достижение. Мои эссе похвалили и сказали, что они чуть ли не самые лучшие.

К осени пришлось нанять больше работников, потому что Трэвис расширил хозяйство, и, хотя я все еще был «палочкой-выручалочкой» в том, что касается овец, забота о Грейс легла на меня. Мы с Трэвисом менялись, но он ведь тоже не бездельничал и не пасьянс целый день раскладывал у себя в кабинете. Так что дополнительные рабочие руки – суровая необходимость. Я обычно следил за стрижкой, повязав на груди слинг с Грэйс, но зачастую вообще выпадал из дел на ранчо.

Порой было очень тяжело. По крайней мере, один раз в неделю я задавался вопросом: во что, черт возьми, я ввязался? Но малышку любил. Любил всем сердцем и душой и ни за что не бросил бы. Иногда просто стоял у кроватки и смотрел, как она спит, не смея до конца осознать, что она настоящая. Я стоял и думал о том, что делал в это время год назад, и все равно не мог поверить. Но вот она, реальная. Это правда. Вся моя теперешняя жизнь – правда.

А потом наступил День благодарения.

Хейли как-то странно вела себя. Я решил, что та нервничает по поводу отъезда в университет в январе и переживает за Грейс. Но тут крылось нечто большее. Хейли явно опять что-то задумала. Я это нутром почуял, едва только услышал скрип парадной двери. В детском креслице запищала Грейс, залаяли собаки; я переложил индейку на противень и крикнул Трэвису, чтобы шел на кухню помогать.

– Это не Трэвис, – отозвался голос Хейли.

– Ну, ты все равно кстати. Иди сюда.

Та показалась в дверном проеме, я нетерпеливо оглянулся. Но увидев ее лицо, так и замер.

– Я не одна. – Хейли отступила. У нее за спиной стоял мой брат. И невестка. И мама.

Она еще больше сгорбилась, чем когда мы виделись в апреле – словно это случилось семь лет назад, а не семь месяцев. Но тут Грейс снова захныкала, мамины глаза засветились, и годы будто отступили. Она устремилась вперед, уворачиваясь от собак, как страдающая подагрой паучиха, наклонилась, отстегнула ремешок креслица и взяла мою дочь на руки.

– Хейли присылала нам фотографии. – Билл незаметно приблизился. Сунул ладони в карманы джинсов. – Раз в неделю мама получала письмо со снимками ее внучки. – Он нервно поглядел на меня. – Надеюсь, тебя не очень огорошил наш приезд. Хейли заверила, что это было бы прекрасно, но, как погляжу, ты нас не ожидал.

Нет, черт подери, вот уж чего не ожидал, так не ожидал.

Я увидел, как моя мама уткнулась носом в носик Грейс, и услышал смех, когда та потянулась к лицу бабушки. Вспомнил о коллекции розовых чепчиков и подумал, что мама наверняка привезла их все с собой – полную сумку. Дыхание перехватило, я прочистил горло:

– Да нет, все нормально. Слава богу, еды у нас полно. – Я откашлялся и отвернулся, чтобы закончить с индейкой, хотя, признаюсь, на пару секунд у меня все равно поплыло перед глазами. – Вы уже решили, где остановитесь?

– В гостинице, – ответил Билл.

– В доме достаточно места, – сказал я. – Впрочем, как хотите. Дело ваше.

В итоге они остались. Занесли вещи, я разместил гостей в свободных комнатах и дал маме бутылочку, чтобы она покормила Грейс. На той уже красовалась розовая шапочка. Появившийся вскоре Трэвис был немало озадачен, но как только удостоверился, что я в порядке, просто поцеловал меня, поздоровался и предложил им выпить.

Вечером мы все – мои мама, брат с женой, Хейли с родителями, мой будущий супруг и наша дочка – как одна семья собрались на ужин в столовой за большим обеденным столом, который как раз поставили там неделю назад. Собаки сидели у входа, надеясь, что Трэвис сжалится и впустит их в комнату, но тот даже не думал делать псам поблажки. Картонную пальму так и не убрали, а по стенам висели гирлянды.

Мы с Трэвисом поженились в марте, в Каунсил-Блафсе, штат Айова, таким образом укрепив заботу о Грейс на законных основаниях. Это была скромная гражданская церемония в здании суда. А по возвращении в «Неизвестность», мы закатили прием и шумную вечеринку. Мама с Биллом и Сарой нас тоже поддержали.

Мои родные так до конца и не избавились от некоторой неловкости. Знаю, в их глазах это выглядит слишком необычно. Но они привыкнут. Со временем. Летом мама даже собралась приехать к нам на пару месяцев. Мы с Биллом пытаемся решить вопрос, где ей жить дальше, потому что здоровье уже не позволяет управляться самостоятельно. Я не против оставить её у нас – а то вдруг она уже думает о доме престарелых? Тем не менее, мы сошлись на том, что в Небраске маме будет лучше, потому что для нее нет большое счастья, чем возиться с Грейс.

Сейчас малышке уже три. Но мне кажется, это было совсем недавно. Будто вчера мы прятались в квартире над конюшней, когда я узнал, что моя подруга беременна. С тех пор прошло целых три года. Мы подыскиваем детский садик. У Хейли есть на примете несколько хороших мест, где, по ее словам, не станут внушать нашей девчушке, что ее папочки попадут в ад. Но, признаться, мне очень хочется, чтобы она подольше побыла дома.

Сексуальная комната, как вам известно, – в подвале. Мы там по-прежнему играем, но не часто, потому что я обычно сильно устаю. Да и дочка не дает расслабиться даже с замком на двери. Думаю, все-таки негоже, если она нас застанет за таким занятием. Нет, меня нисколько не смущает, что мы оба мужчины и я люблю нестандартный секс. Но, черт возьми, предпочел бы не объяснять ребенку, что такое скамья для порки раньше, чем ему исполнится, по крайней мере, лет пятнадцать. Или восемнадцать. Или двадцать пять.

Слышу, как Грейс зовет меня из соседней комнаты. Во дворе Эз с Зиком загнали за сарай кролика и заходятся сумасшедшим лаем, но Грейс кричит громче. Ей надо срочно показать мне картинку с нашим домом. В последнее время она увлеклась рисованием. Причем называет это не просто «домиком». А именно «мой дом». И на всех её рисунках он всегда одинаков. Такая большая коробка с треугольной крышей, сбоку – коричневые и белые загогулины. Грейс говорит, что это овечки, лошадки и коровы. В небе над ними она всегда рисует еще одну коробку с флагом на верхушке и человечка с головой-кружком, четырьмя ножками и жирно заштрихованными желтыми полосками, обозначающими развевающиеся волосы. Это – мама, которая уехала учиться, чтобы самой потом учить людей.

С другой стороны дома стоят еще три человечка; двое из них похожи на маленькие кляксы. Одна – с коричневыми волосами, макушка второй раскрашена в желтый и серый цвета. Кляксы тоже наделены четырьмя конечностями; причем верхние у обоих протянуты друг к другу и держат небольшое круглое яйцо с темными волосиками и широко улыбающимся красным ртом. Впереди – два черных кружочка.

– Смотри, папочка Ро, это – мой дом, – сообщает Грейс и начинает объяснять: – Вот мой дом, и мои коровы, и мои лошадки. Это – овечки. Это – моя мама и ее школа. Это – я, а это – мои папы. Мой папочка Ро и мой папочка Трэвис, и мои собачки. Вот это – мой дом.

Присев перед ней на корточки, я киваю и спрашиваю, как всегда, следуя правилам нашей игры:

– Где мой дом, Грейси?

Раскрыв объятия, она, сияя как солнышко, отвечает:

– Тут, папочка, здесь! – и крепко-крепко прижимает меня прямо к своему сердцу.

Конец

Переводы сайта http://best-otherside.ru/

[1] Этель Мерман – американская актриса и певица, одна из самых знаменитых бродвейских исполнительниц XX века.

[2] Крейглист – электронная газета объявлений

[3] Золотой дождь – акт мочеиспускания во время или после полового акта.

[4] Dixie Chicks (: Дикси Чикс) – женское кантри-трио, которое было создано в Далласе, штат Техас, в 1989 году.