Текст книги "Ранчо «Неизвестность» (ЛП)"

Автор книги: Хайди Каллинан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Однако брать уроки математики я у него отказывался. Хейли настаивала, но куда мне с моими ограниченными познаниями. Ну, я же такой тупой по сравнению с ним. Мне не хотелось, чтобы он увидел, насколько я плох в том, что он давно выучил в школе.

С сочинениями я бился особенно долго, даже думал, что сломаюсь. Но Хейли не собиралась сдаваться. У нее в компьютере был встроенный микрофон, и та заставляла меня сначала все наговаривать, перед тем как записать. Хейли обещала, что мы обязательно разберем это, но пока я работал только устно. Она дала мне ключевые фразы, которые, по ее словам, могли пригодиться не один раз. Также набросала на разноцветных карточках предложения для моих эссе, сказав, чтобы я распределил их по кухонному столу и составлял из квадратов и прямоугольников абзацы. И черт меня подери, если я понимал, в каком порядке их соединять.

А вот ключевые фразы действительно были отличной идеей. Они служили своеобразными якорями. Тут тебе и «начинающие слова», и «связующие», и «слова для перечисления». Как пазл. Оставалось соединить с помощью них карточки и все – эссе готово.

Она даже продемонстрировала это на примере с гамбургером. Ну, типа, сочинение похоже на гамбургер, то есть, булочка в начале и булочка в конце, а мясо с остальной начинкой – в середине. Булочка просто скрепляет ингредиенты. Хейли посоветовала мне планировать эссе по его подобию. Я попробовал рассказать об овцах, глядя на гамбургер. Хорошая стратегия, я даже перестал нервничать. К концу октября она потребовала записать мои самые короткие тексты. Это оказалось совсем не трудно. Я воспрянул духом и решил устроить перед Трэвисом шуточное представление.

Однажды вечером, наверняка зная, что тот уже лег, я потихоньку прокрался обратно в дом. Трэвис показался мне таким привлекательным без рубашки, в очках на носу, сидящий в постели с книгой в руке, что я чуть не позабыл, зачем явился, хоть больше часа репетировал над исполнением. Я откашлялся, развернул свою писанину и начал:

Почему Трэвис Лавинг должен меня трахать. Сочинение Монро Дэвиса.

Думаю, что Трэвис Лавинг должен раздеть меня донага, связать и трахать до умопомрачения, пока у нас обоих шарики за ролики не начнут заходить. Причина, по моему мнению, в том, что секс доставляет нам радость, потому что мы наслаждаемся друг с другом и потому что мы еще далеко не все испробовали.

Многие занимаются сексом ради удовольствия. Секс может снять напряжение и понизить кровяное давление, даже если учесть, что сначала оно немного поднимается. Секс также уменьшает нервозность. Занимаясь сексом, человек становится менее раздражительным и менее конфликтным, потому что проблемы кажутся ему не такими важными. Еще секс способствует творчеству. Существует множество разнообразных способов заняться сексом, и знакомство с ними может быть очень приятным.

Лично я получаю от секса большое удовольствие и знаю, что мистер Лавинг тоже, потому что я делал с ним это много раз. Он обязательно должен снова заняться со мной сексом, потому что нам поразительно хорошо вместе. И это чистая правда. Раньше я занимался сексом со многими мужчинами, но сейчас – с одним мистером Лавингом. И дальше хотел бы заниматься сексом только с ним, потому что он просто невероятно хорош. Кроме того, хотя возможно, я и хвастаю, если он скажет, что кто-то делал ему минет лучше меня, то думаю, это будет ложью.

И последняя причина, по которой мистер Лавинг должен заняться со мной сексом, состоит в том, что у нас еще много неизведанных территорий. Например, мне известно, что у него в подвале есть некие интересные распорки, потому что я нашел ключ от его запертой комнаты, но он еще не использовал их на мне. Кроме того, я часто желал, чтобы он трахнул меня во время просмотра порно, которое я нашел в его шкафу. В-третьих, он столько угрожал фистингом, а сам ничего так и не предпринял.

Как видите, причин, по которым Трэвис Лавинг должен меня трахнуть, много. Секс – это удовольствие, мы наслаждаемся им друг с другом, и у нас еще полно неиспробованного. Надеюсь, из моего эссе вы многое узнали, и еще надеюсь, что как только я закончу читать, Трэвис Лавинг нагнет меня и вытрахает из меня эту чушь.

Где-то на середине появилось стойкое ощущение, что все это ужасно глупо, и мое лицо начало гореть. Сначала я думал, что круто насочинял, и, честно говоря, гордился собой – таких длинных эссе я для Хейли никогда не писал. Но те же самые рассуждения, что казались мне умными на мониторе позаимствованного у Хейли ноутбука, потеряли всякий смысл, едва я попытался донести их до Трэвиса. То есть, я использовал все нужные фразы, у меня была булочка сверху и булочка внизу, и начинка, и план, но создавалось впечатление, что целиком гамбургер слепил какой-то четвероклассник. Однако я не прекратил читать, так как, по-моему, это все равно что войти в реку, поплыть и на полпути выскочить обратно. Но вместо того чтобы бросить на своего слушателя игривый взгляд и подмигнуть в финале, как планировалось, я просто стоял, с замиранием в груди ожидая его вердикта.

Трэвис мог посмеяться надо мной или улыбнуться, или сказать, что я чокнутый. Я даже надеялся на это. Но он не сделал ничего подобного и не посмотрел как на идиота. Хотя нет, смотрел как раз странно. Довольно долго. И примерно в тот момент, когда я уже приготовился убраться с глаз долой, он снял очки, положил их на тумбочку и поманил меня к себе:

– Иди сюда.

Я подошел.

Он взял мои руки в свои и потянул меня на кровать, заставив оседлать его ноги. На некоторое время опять воцарилась тишина, пришлось приложить изрядное усилие, чтобы не елозить. У Трэвиса на лице было такое выражение, будто он собирается произнести что-нибудь очень серьезное. Я забеспокоился. Это все мое тупое эссе о трахе – напрасная затея. Да уж, шутки не получилось.

Наконец к тому вернулся дар речи:

– Ты уже придумал, где встречать День благодарения? – Единственное, что он нашел мне сказать.

Я моргнул и немного отодвинулся назад, но Трэвис не дал мне встать. Я покачал головой.

Он уставился куда-то в центр моей футболки:

– Мне нужен повар. Я надеялся, что смогу тебя уговорить. Позовем Тори с семьей. – Откашлялся. – Ну, это так, просто в голову пришло.

– Хорошая мысль, – ответил я. – Хейли уже пыталась намекнуть, когда спрашивала, как я готовлю индейку. А то ее мама однажды купила замороженную, сунула в духовку и засушила до такой степени, что та в кирпич превратилась – зубами не разгрызть.

– Ты когда-нибудь готовил индейку? – Трэвис заметно оживился.

– Еще ни разу, – признался я. – Но всегда хотел попробовать.

– Составь список всего, что тебе потребуется, и мы сделаем. – Его руки плавно заскользили по моим предплечьям. Но посмотреть мне в глаза он по-прежнему не решался. – Не знал, что тебя так зацепит идея с фистингом.

Ладони начали гладить мои бока, и я стал возбуждаться:

– Ну, можно еще поиграть в пони. Раз тебе нравится.

Он кивнул:

– Верно. Просто твоя задница так мило выглядит с хвостом.

С хвостом и в полоску после порки. Лавинг с особым интересом слушал, когда я сбивчиво оправдывался перед Тори, почему не могу ехать верхом. Честно, даже спустя месяц. Мы были так заняты, что едва удавалось по-быстрому перепихнуться в перерывах между моими занятиями, участившимися визитами Тори к ужину и текущими делами на ранчо.

Я наклонился вперед, подставляясь под его ласки:

– Моя задница выглядела бы еще лучше с твоей рукой, засунутой внутрь.

Лавинг резко дернул меня на себя и крепко обнял, настолько крепко, что практически лишил кислорода. Поцеловал в шею, уткнувшись носом; я едва не рассыпался на кусочки от нежности его губ.

– Господи Иисусе, – выдохнул он, чуть заметно задрожав.

Во мне словно разом вспорхнули тысячи бабочек, но я прогнал их и, закрыв глаза, прижался лбом к его виску. Собравшись с силами, прошептал:

– Ро. Зови меня просто Ро.

Тот с облегчением рассмеялся. Расслабил руки и опрокинул меня обратно на матрас, принявшись сражаться с моей одеждой.

В ту ночь дело до фистинга не дошло. Хотя должен признаться, моей заднице здорово досталось – утром она опять болела.

Это случилось вскоре после того, как я перестал обращать внимание на то, что практически все вокруг в курсе событий. Ну, то есть, обращал, конечно, но не позволял себе зацикливаться. Просто уже не мог скрыть своего счастья, когда смотрел, как он идет по двору, останавливается, машет мне рукой. Не мог удержать улыбку, когда садился в машину, собираясь по поручению, а он выглянул из кабинета и напомнил захватить проклятую шляпу. Я устал от постоянного напряжения, устал озираться, чтобы никто не заметил, как я разговариваю с ним о том, что купить из продуктов, или прошу распечатать для Хейли мое домашнее задание. Казалось, всем уже по барабану. Незадолго до Дня благодарения Тори нанял нового работника, и я услышал, как тот допытывался у Пола, что у нас с Трэвисом за дела.

– Он – парень босса, – ответил Пол буднично, словно сообщил о погоде. Работник удивился, но промолчал. Он даже не косился в мою сторону. Или просто при мне держал язык за зубами, опасаясь, что я накапаю хозяину.

В общем, мне этот новенький понравился. И ужин в честь Дня благодарения для босса с гостями я уже готовил как его парень. Почему бы и нет, черт возьми?

Тогда я был по-настоящему счастлив. Мое счастье продолжалось вплоть до кануна Дня благодарения, я жил полной жизнью, и каждый день казался лучше предыдущего. Пока не пришло второе письмо и не напомнило, что нет у меня счастья и никогда не будет.

оставить свою "спасибу"

Глава 7

На этот раз письмо было не от Кайлы, а от Билла. Вот не ожидал – так не ожидал. Увидев обратный адрес, я прямо остолбенел.

Брат у меня только один. Мама перенесла шесть выкидышей: два перед Биллом, два передо мной и два после. В итоге доктор сказал, что она больше не сможет иметь детей. Узнав об этом, мама безутешно рыдала, потому что очень хотела девочку. До сих пор помню, как лет в семь притаился в темном коридоре и слушал тихие причитания, словно её сердце разбито навеки: «У меня никогда не будет дочери». Она сидела на краю дивана и плача покачивалась взад-вперед, а отец пытался её успокоить. Я не понял, что плачу вместе с ней, пока Билл не забрал меня оттуда и не уложил в постель.

Мы с ним делили одну комнату, и я не забуду, как долго тогда не мог заснуть и смотрел в потолок. В груди болело, в животе ощущалась странная пустота, точно я три дня голодал, хотя на ужин съел две свиные отбивные и целую тарелку картофеля. Но я будто впитал все горе матери и никак не мог его отпустить.

Наконец я произнес:

– Жаль, что я не девочка. Тогда бы мама не так убивалась.

Билл тоже еще не спал.

– С ней все будет в порядке, – отозвался он и добавил: – Спи, Ро.

Но я так и пролежал всю ночь, вознося молитвы. Просил о том, чтобы ради мамы Господь сделал меня девочкой. Я никогда в жизни так горячо не молился, стараясь объяснить ему, что с его стороны несправедливо не послать ей дочь, тогда как она её очень хочет. И я просил сотворить чудо. Просил изменить меня. Или чтобы кто-нибудь оставил на нашем пороге корзину с младенцем женского пола. Короче, испробовал все, что пришло в голову.

Когда я наконец уснул, мне приснилось, что я вознесся на небеса и встретился с самим Иисусом. Его не удавалось четко разглядеть за пеленой облаков, но я знал, что он там. Знал, что должен попросить за мою маму, однако от переполнявшего меня восхищения не мог выдавить ни звука. Но и этого хватило с лихвой. Стоя перед Христом, я понял, что все в порядке. Все непременно наладится. Это было чудесно. Удивительно.

Вдруг облака разошлись, и появился человек. Сначала я подумал, что это Иисус, но тот не походил на свои изображения в церкви. Казался красивее, что ли. Хотя, не совсем так. Просто глядя на него, мне делалось больно, душу охватывало противоречивое чувство, как от слез матери. Оно опустошало и в тоже время насыщало. Я с криком бросился вперед, стремясь к тому человеку всем сердцем, веря, что едва только дотронусь до него, все наверняка будет хорошо. Всегда-всегда. Свет засиял ярче, человек раскрыл объятия, я уже ощутил его руки и… сон развеялся. Билл тряс меня за плечо, говоря, что пора вставать и приниматься за дела.

Билла всегда ставили мне в пример. Он успешно учился в школе. Занимался спортом, встречался с правильными девочками, и после смерти отца ферма перейдет к нему. Само собой, предполагалось, что я буду работать на него до тех пор, пока он меня не выгонит, и я с этим соглашался. В довершение картины Биллу оставалось только жениться, но когда я уезжал из Айовы, это событие еще не намечалось.

И вот я получил от него письмо. На протяжении двадцати лет мы каждый день разговаривали, но за последние пять не обменялись ни словом. Теперь я держал конверт, в котором была куча слов. Слов моего брата.

Всю почту доставляли в контору Трэвиса. Обычно на мое имя не присылали ничего, кроме счетов на оплату мобильника и случайных каталогов. Так как я уже ушел готовить ужин, Трэвис забрал письмо и положил на кухонном столе, на видном месте. Я как раз собирался проверить, все ли у меня есть на завтра, и тут заметил конверт. Распечатав его прямо на кухне, сразу приступил к чтению:

Дорогой Ро,

твой адрес мне сообщила Кайла. Она писала тебе месяц назад, и я решил, что тоже обязан это сделать, чтобы мое письмо поспело ко Дню благодарения.

Говорят, ты сейчас в Небраске. Ты меня не поймешь, но мне очень важно знать, где ты. Надеюсь, это хорошее место и у тебя есть друзья. Хотелось бы верить, что ты находишься на пути к избавлению от своего порока и готов к тому, чтобы вернуться домой.

Мама чувствует себя неплохо, но ей становится все труднее передвигаться по дому – артрит в последнее время не дает ей покоя. Хотя врачи даже не могут сказать точно, артрит это или нет. У нее постоянные боли, и не исключено, что это нервы. Иногда я слышу, как она украдкой плачет. Сначала думал, у нее просто депрессия, но теперь мне кажется, что ей просто больно. Мы дважды возили ее в клинику «Майо», но они вроде так ничего и не выяснили.

Мне помогает моя жена Сара. Да ты, наверное, не знаешь, что я женился, правда? Она молодчина. Надеюсь, вы скоро с ней познакомитесь. Мы переезжаем к родителям. На прошлой неделе Сара уволилась с работы, так что проблем не будет. Но она никогда не хозяйничала на ферме, и меня немного беспокоит, уживутся ли в одном доме две женщины. Боюсь, как бы нам с отцом не пришлось бо́льшую часть времени скрываться от них в сарае.

Еще я должен рассказать тебе о папе. В прошлом году мы узнали, что у него болезнь Паркинсона. Дрожание было не очень сильным, хотя ноги он приволакивал и иногда с трудом удерживал кофейную чашку. Теперь ему стало хуже. Болезнь прогрессирует быстрее, чем мы думали. Мама корит себя, потому что не стала в свое время проводить ему исследование стволовых клеток, а теперь выяснилось, что это единственный из существующих методов лечения, которое дает результат. Но сейчас уже поздно. Тяжко видеть его таким сломленным. С каждым днем он все хуже двигается. По словам доктора, следующая стадия – слабоумие. Честно, не знаю, как это выдержу. Труднее всего в такие дни, когда приходится говорить отцу, что он уже не в состоянии с чем-то управляться сам. Просто кажется до ужаса неправильным делать все за него, но иначе он поранится или того хуже.

Если уж о плохом, то обо всем сразу. Я этого еще никому не говорил, знают только мать Сары и её сестры. Дело в том, что у нас с женой не будет детей. И проблема во мне. Думаю, я стерилен. С этим трудно смириться. И об этом трудно писать. Сара хочет рассказать родителям, но я против. Не представляю, как сообщить им о том, что не смогу дать им внуков, которых они так ждут, но никогда не получат. Мама вяжет детские розовые шапочки. У нее их скопилось уже десять штук. Ей хочется связать еще, пока руки держат спицы. Она чуть ли не через день спрашивает, когда мы подарим ей внучку. А у меня просто язык не поворачивается огорошить ее новостью, что не будет никакой внучки. Мы подумываем о приемном ребенке, но это далеко не одно и то же.

Я надеюсь, что ты ответишь на мое письмо. Черт, я надеюсь, что ты вернешься. Что уже преодолел свои проблемы и приедешь домой. Я действительно хочу, чтобы ты был с нами. Наверное, мне следовало сказать это гораздо раньше, когда ты еще не уехал из города. Я просто собирался, но не знал, как начать.

Прошу, возвращайся. Ты очень нужен своей семье. Очевидно, не обойдется без некоторых трений, но я обещаю все уладить. Надеюсь, ты полностью излечился, и время, проведенное вдали от дома, не потрачено впустую. Я надеюсь, что все еще наладится. Надеюсь, что ты отвернулся от ошибочного сексуального выбора. Я ведь сейчас особенно нуждаюсь в брате, Ро. Нуждаюсь, как никогда раньше.

Звони в любое время. Когда тебе вздумается. Или просто приезжай домой. Мы по-прежнему здесь и ждем тебя.

С любовью, Билл.

Когда я закончил читать и поднял глаза, мне показалось, что все вокруг стало другим. Я спрятал письмо в карман, но оно лежало там каменной тяжестью, и что бы я ни делал, конверт будто жег мне кожу через штаны. Я продолжил начатую работу, потому что должен был приготовить праздничный ужин – ведь на меня рассчитывали. Но руки тряслись.

Как у отца, что страдал болезнью Паркинсона. Как у больной артритом мамы, что упорно вязала чепчики для внучек, которых ей не суждено иметь.

Десять минут назад все было хорошо и вдруг пошло наперекосяк. Мне еще никогда в жизни так не хотелось бежать, только вот чертовщина – бежать-то некуда. Мои демоны засели в моей собственной голове. Дом – Бил просил меня вернуться домой. С одной стороны, меня тянуло сесть за руль и укатить прямо сейчас. Ехать ночь напролет, чтобы поскорее оказаться на месте. Брат попросил, и в груди заныло так сильно, что приходилось каждые пять минут отдыхать, роняя голову на столешницу, чтобы собраться с силами и дальше держаться на ногах. Но как бы ни было больно узнать обо всех постигших нашу семью несчастьях, которые тронули меня гораздо больше, чем я думал, и невзирая на слезные призывы Билла, над письмом точно витала темная тень. Надеюсь, ты излечился. Надеюсь, что ты отвернулся от ошибочного сексуального выбора.

Особенно удручало то, что хоть я и стремился броситься на зов, эта тень поселила во мне сомнение. Побуждала не слушать брата. И я понемногу отрезвел. Ну что он за козел, раз так играет на моих братских чувствах, не забывая задеть самолюбие? Мое самолюбие уже достаточно пострадало. Я осознавал, что чем больше буду мучиться, тем меньше вероятность, что когда-нибудь вернусь.

У меня все начало буквально из рук валиться. Я намеревался подготовить нужные продукты заранее, ополоснуть и замочить индейку в рассоле, как указано в рецепте, который мы с Хейли нашли в интернете. Теперь же с трудом различал, где право, где лево. Бежать. Будь оно все проклято! Мне словно нож в сердце вонзили. Надо бежать. Но я не мог. Не мог вернуться домой. Не мог бежать. Не мог готовить. Я стоял и истекал призрачной кровью, не в состоянии даже умереть.

Окончательно доконала меня кастрюля. Трэвис специально для индейки купил огромную пузатую кастрюлю, и когда я попытался поставить ее в раковину, та выскользнула и упала на пол. Раздался страшный грохот. Припоминаю, как наклонился за ней, подобрал и увидел на новеньком блестящем боку вмятину. Эта вещь стоила пятьдесят чертовых долларов, а теперь она испорчена. Дальше все смутно. Трэвис говорит, когда он пришел на шум, я, заунывно подвывая, молотил дном злосчастной кастрюли о кафель, словно желал разломать ее напополам – насилу удалось отобрать. До сих пор за себя неловко. Но я помню только ощущения – словно изнутри и снаружи меня снедает мерзкая гниль. Как короста, что покрывает дно давно немытой кормушки для лошадей. Я так себя и чувствовал – телом и душой. Я хотел умереть, правда хотел. Не будь никого рядом, вполне возможно, что все кончилось бы очень плохо.

Трэвис, забрав кастрюлю, отвел меня к столу и усадил на стул. Он собрался звонить врачу, но я обрушил на него поток клятвенных заверений, что не надо никакого врача. Лавинг орал, вопрошая, что, черт возьми, происходит – он чуть от страха в штаны не наложил, и если я немедленно не угомонюсь, вызовет или скорую, или полицию. На мое усмотрение.

Ну, мне совсем не хотелось иметь дело ни с больницей, ни с тюрьмой – то и другое наводило на меня панический ужас. Вот я и притих. Разумеется, это не избавило от дальнейших расспросов. И как, дьявол подери, выкручиваться? Что сказать? Ничего? Но он же не оставит в покое.

Это было самым сложным решением в моей жизни, но я вынул письмо Билла из кармана и отдал Трэвису.

Если раньше мне казалось, что я гнию заживо, то сейчас, пока он читал, стало еще хуже. Боже. Я порывался вскочить и начать суетиться по кухне – сварить кофе, заняться чем угодно, только бы не бездействовать, – однако когда я попытался встать, он поймал меня за руку, не дав подняться со стула. Поневоле пришлось оставаться на месте. Я следил, как Трэвис пробегает глазами страницу, и гадал, что скрывается за непроницаемым выражением его лица. Но мое нервозное состояние мешало хоть что-то заметить. Противный голос в голове злорадно нашептывал, что Лавинг непременно возненавидит меня, выставит с ранчо взашей. Сочтет настоящим уродом, спросит, о чем я думал моей дурьей башкой, когда бросал семью, поинтересуется, почему я еще здесь, а не мчусь домой на всех парах. И придется ответить, что я не предполагал…

Тут у меня в глазах потемнело, и следующее, что я помню – это как Трэвис трясет меня и кричит благим матом. Только он не злился. Просто до смерти перепугался – вроде, я на несколько минут перестал дышать и потерял сознание.

Мы пересели на диван. Лавинг налил мне стакан воды, заставив выпить, положил руку на ногу и не убирал, пока не закончил чтение. Понятия не имею, каким образом, но эта рука очень помогала. Меня мутило, но уверенная и теплая ладонь будто передавала часть его силы.

Оторвавшись от письма, он на пару минут уставился прямо перед собой, затем кинул его на журнальный столик и перевел взгляд на меня. Мир вновь потерял четкость.

– Ро, – голос звучал устало и печально, – не надо задерживать дыхание.

Я сбросил оцепенение и шумно вдохнул. Значительно полегчало. Но я все равно недоверчиво покосился на Трэвиса:

– Ты не взбешён? – Щеки загорелись.

Тот недоуменно моргнул:

– Взбешён? Из-за чего я должен, по-твоему, беситься?

– Из-за этого! – Я зыркнул на письмо. – Из-за чего же еще?

Теперь тот смотрел обеспокоено и заботливо:

– Ро, не пойму, почему ты вдруг решил, что я рассержусь на тебя из-за этого письма. Естественно, тут мало радости, но с чего бы мне… – Он сделал паузу, затем продолжил, как будто мысль только что пришла ему в голову: – Ты подумал, что я рассержусь, если тебе придется уехать домой?

Я замотал головой и уставился на ковер:

– Я не могу. Не могу туда вернуться.

И внутренне подготовился к ответной вспышке ярости.

Но ничего такого не последовало; несколько неловких минут мы просто сидели, а потом он со стоном обмяк на диване:

– Вот гадство. – Трэвис вздохнул и потер лицо. – Мне очень жаль, Ро. Но послушай, я сейчас тебе признаюсь, что действительно очень, очень не люблю некоторые вещи.

Я хмуро поглядел на него:

– Какие?

Лицо у него стало почти зеленоватое. Он неопределенно махнул в сторону письма:

– Вот такие. Подобные разговоры.

– Не желаю ни о чем говорить! – От гнева мои ноги внезапно окрепли, я вскочил, хотя все еще пошатывался. Меня клонило то к дивану, то к телевизору. – Господи Иисусе. Да с чего ты взял, что я захочу поговорить о письме? Я тебя об этом просил? Нет. Дернул меня нечистый тебе его показать! Уж лучше в тюрьму!

– Ро, я же пошутил, – отозвался он.

И тут я в самом деле взорвался:

– Тюрьма – это не шутка! – орал я. – И чертова больница тоже! Больше никогда не хочу видеть ни одно из этих проклятых заведений! И тебя не хочу видеть, если ты собираешься устроить мне такое дерьмо!

Вот он, походящий предлог, чтобы улизнуть – я двинулся к двери. Пора валить, мать его. Оказывается, это все просто шутка. Ложь. А я-то, дурак, возомнил себя счастливым. Теперь надо уйти. Проторчав так долго на одном месте и столуясь у Трэвиса, который покупал все продукты, я скопил прорву денег, на которые смог бы уехать хоть к дьяволу на рога. Напиваться, трахаться. Найти другую работу. И на сей раз уже так замести следы, чтобы никто и никогда меня не отыскал. Точно. Я так и сделаю. Уеду. Прямо сейчас.

Но я даже не добрался до прихожей.

Лавинг сгреб меня за пояс, а когда я начал сопротивляться, оттащил от двери и опрокинул на пол. Я отбивался, пинался, бранился, но тот не позволял вырваться. Придавив всем своим весом к ковру, он просто наблюдал за моими попытками освободиться и руганью, пока я не прекратил борьбу.

Я отвернулся и уставился на противоположную стену, на полку, где выстроились в ряд книги Трэвиса. Меня охватила апатия, силы иссякли, поэтому я лежал и ждал, что будет дальше.

Наконец он вымолвил:

– Очевидно, я сделал это неудачно.

Я закрыл глаза, про себя умоляя его замолчать.

Трэвис застонал и, не вставая с меня, поменял положение тела, а потом рассмеялся сухим и невеселым смехом:

– Райли сейчас обхохотался бы. Сказал бы, что так мне и надо. – Я от всей души пожелал ему заткнуться. – Ро, объясни, почему ты не хочешь ехать домой.

Я открыл глаза, но по-прежнему не глядел на него:

– Потому что из этого все равно ничего не выйдет. – Я не очень задумывался над тем, что говорю. Мои слова звучали будто бы со стороны. – Они надеются увидеть совсем другого Ро, такого, каким я никогда не смогу быть. Мое возвращение причинит им только больше боли. – Я помедлил. – Но оставлять просьбу брата без ответа тяжело. Очень тяжело.

Я сказал это и поразился, насколько все просто. Не пойму, какого черта я тогда так страдал?

– И что же это за Ро? Чем он отличается от тебя? – спросил Лавинг.

Я все еще смотрел на стену, но та начала расплываться и исчезать в сером тумане:

– Правильный.

Его обескураженный вздох подействовал на меня почти так же, как и письмо – сердце чуть не разорвалось на части.

Я коротко кивнул. Трэвис мазнул по моей щеке поцелуем, и я опустил веки.

– Хочешь, я предупрежу Тори, чтобы они завтра не приходили? – спросил он.

Это быстро вывело меня из прострации:

– Не надо. Сказал же, приготовлю, значит, приготовлю. Мне самому хочется. – Я попытался встать, но комната сразу поплыла, и мне пришлось опереться руками об пол, чтобы не упасть. – Сейчас, только соскребу мозги в кучку.

Его ладонь легла на мою руку, вновь вливая поток сил:

– Давай я тебе помогу.

Нет, – едва не ощетинился я, но та самая часть меня, что не позволяла вернуться домой, удержала рот на замке и заставила согласно кивнуть.

Он правда помог. И что бы я без него делал? Прежде всего, он помог тем, что не давал погружаться в хандру. Пресек мои бурные сожаления по поводу кастрюли и указал, что даже с вмятиной в боку та пригодна к использованию. Порезал для рассола апельсины и остальные фрукты, хоть с половины и не снял этикетки. Освободил место в холодильнике, просто сдвинув остальные продукты в одну горку.

После того как мы с ним вместе отобрали рецепты на утро, он велел мне отправляться в джакузи. Ни о чем не разговаривая, мы просто отмокали в воде. Было хорошо. Потом он уложил меня в кровать.

Думал, в такой ситуации не помешал бы грубый трах, но все закончилось очень нежно: мы лишь терлись членами и целовались. Позже лежали, склеенные высыхающей спермой – обычно он это ненавидел, но в тот вечер мы оба ленились даже лишний раз пошевелиться.

Наконец Трэвис прервал тишину:

– За последние пять лет я свою мать только по большим праздникам поздравлял да рождественские открытки посылал. Отец перед смертью вместо напутственных слов пожелал, чтобы моей вонючей пидорской задницы больше духу не было в его доме.

– А мои даже открыток не получали.

– Так легче? – Казалось, ему по-настоящему любопытно.

Я пожал плечами и посмотрел в потолок:

– Не знаю.

– Раньше ты был с ними близок? До всего этого?

Я кивнул:

– Все изменилось, когда они узнали, кто я есть. Не очень красивая история. Я сначала остался в городе, но ничего хорошего это не принесло: меня посадили за решетку. После освобождения уехал. Только тогда дела пошли на лад.

– И ты постоянно переезжал. Чтобы тебя не могли отыскать или чтобы избежать привязанностей?

Я не нашелся, что ответить. То, как Трэвис это произнес, оказало на меня двоякое воздействие, отчасти вызвав какое-то гадкое ощущение, напомнившее о моем одиночестве.

Он мягко рассмеялся:

– Ты на самом деле не большой любитель разговаривать.

Я повернулся, чтобы увидеть его лицо. В темноте, перечерченное тенями, оно выглядело чудно́.

– Я просто стараюсь делать все правильно, – проговорил я. – Стараюсь никому не причинять боли. Избавить от ненужных проблем.

Он погладил меня по щеке, и по моему телу разлился теплый трепет. Прислушиваясь к себе, я блаженно закрыл глаза и лежал так довольно долго. Когда решился посмотреть на Трэвиса снова, тот глядел на меня с таким выражением, будто я его кнутом отстегал, несмотря на стоп-слово.

– Если тебе потребуется вернуться домой, сейчас или когда-нибудь потом, я не хочу стоять на твоем пути. – Он скользнул пальцами по моим губам. – Но еще я хотел бы, чтоб ты не уезжал. – Его большой палец обвел мой подбородок. – Никогда.

Вид у Лавинга стал совсем неважнецкий. Я встревоженно нахмурился, но тому, по-видимому, сделалось еще хуже.

– Ты в порядке, Трэвис?

– Не знаю, – прошептал он. – Ты сбежишь?

До меня никак не доходил смысл. Я попытался приподняться на локте, чтобы лучше рассмотреть лицо Лавинга, но он схватил мою руку с такой неожиданной силой, что причинил боль, и я все понял. Ох, ты ж черт. В следующую секунду я запаниковал. Однако мне было не привыкать к двойственности своей натуры, когда одну, поверхностную часть души гложет вина и обуревает потребность броситься бежать подальше, а другая, более глубокая часть, уже готова примириться. И эта последняя, кажется, возобладала над первой, потому что не давала мне сорваться с места, пока я достаточно не успокоился для ответа:

– Хочешь сказать, что все это серьезно? Больше, чем просто трах, в конце концов?

Вот тут он не просто испугался, по-настоящему испугался, а буквально вышел из себя:

– Ро, ты спишь в своей собственной постели в лучшем случае раз в неделю. У меня в ванной твоя зубная щетка. В своей квартире ты только переодеваешься и иногда прячешься там под предлогом «иметь личное пространство». Так продолжается уже насколько месяцев. Это никак не банальный трах. – Он держал мою руку, словно я – воздушный шарик, который теперь, после признания, мог лопнуть или улететь.