Текст книги "Круги Данте"

Автор книги: Хавьер Аррибас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава 15

Баттифолле посмотрел туда, где находился Франческо. Данте испугался этого взгляда, поскольку он заставил его вспомнить о присутствии еще одного человека в комнате. Этот жуткий рассказ настолько захватил его внимание, что он забыл о том, что кто-то скрывается рядом с ним в темноте. Граф снова заговорил, для следующей части истории он выбрал печальный тон:

– Первым нашли тело Бальдазарре де Кортиджани. И он вовсе не был противником Ландо. Бальдазарре принадлежал к семейству, очень тесно связанному с самим Симоне делла Тоза и с флорентийским правительством. Но, как принято в вашем городе, Кортиджани скрыто враждовали с другой ветвью собственной семьи, Корбинелли, что, однако, не мешало им всем вместе быть врагами короля Роберта. Запутанно, но как по-флорентийски! ― воскликнул Баттифолле. ― Все взоры обратились к Корбинелли, и весь мир подумал, что преступник начал открытую вендетту во Флоренции. В первый раз у барджелло была деликатная и трудная для исполнения миссия: прекратить кровавую бойню между группами собственных сторонников. Но оценить старания Ландо было невозможно, потому что два дня спустя нашли труп Бертольдо де Корбинелли. Бертольдо был видным представителем своего семейства. Тем не менее речь вовсе не шла о вендетте. Кортиджани не признавались в убийстве Бертольдо де Корбинелли, они объясняли на каждом углу, что им вовсе не нужна была его смерть. Ну, по крайней мере, Ландо и Флоренция освободились от войны между этими семействами, хотя преступников и не нашли. Однако немногие флорентийцы поверили, что убийства не повторятся. Но… я вам не рассказал ничего об особенностях обоих убийств… ― произнес Баттифолле злобно. ― Я уважаю Бальдазарре де Кортиджани. Он имел привычку охотиться вне городских стен с соколами недалеко от Сан Сальви. Часто он удалялся галопом от своих соколов, слуг и товарищей, а потом возвращался с добычей на поясе. Тем утром они его долго искали и, несомненно, не ожидали найти главу семьи в таком виде: Бальдазарре был около дерева, или, говоря точнее, он был прибит к дереву: обе его руки были приколочены двумя большими гвоздями к стволу. Чтобы он не кричал, ему просто отрезали язык… и вместе с ним губы. Ему вскрыли пищевод, словно скотине, от живота к подбородку. Глубокая рана открывала все его внутренности, кишки висели наружу и падали на землю. Глаза были широко открыты, несомненно, он должен был рассмотреть лица убийц во время ужасной агонии. Можете себе представить ужас его товарищей, когда они все это увидели!

Баттифолле замолчал. Очевидно, он хотел, чтобы Данте хорошо представил нарисованную им картину. Последний был поражен до глубины души, от ужаса и отвращения тошнота подступала к глотке.

– С Бертольдо Корбинелли насилия было не меньше, ― сказал граф, готовый продолжать рассказ о новых ужасах. ― Как я вам сказал, вся его семья жила в ожидании возможной вендетты, но Бертольдо не волновался о собственной безопасности и вернулся к своим старым развлечениям ― к вину и женщинам. Ночью он рисковал больше, потому что двери в городе в это время уже закрыты во избежание любых опасностей. Он вышел в поисках подходящей компании или какой-нибудь из продажных женщин. Но нашел он нечто совсем иное и был убит среди мусора у строящейся городской стены между Прато и Сан Галло. Рабочие нашли его на следующий день и, как все свидетели этих происшествий, пришли в ужас. Бертольдо не мог оказать сильного сопротивления. Возможно, он уже был пьян. Может быть, его убили товарищи по пьянке. Убийцы открутили ему голову, как это делают с курами; однако она не была отделена от тела. Для своего дьявольского дела эти дети сатаны выбрали дьявольский инструмент, который создали сами и который даже не попытались скрыть. Они оставили его там, рядом с трупом, в крови, с кусками кожи и волос жертвы. Это была своего рода деревянная клетка для скота с тонкими шипами внутри, в ней отлично помещалась человеческая голова. По бокам выдавалось несколько рычагов. Если их хорошо закрепить, то один человек может вращать этот механизм до тех пор, пока голова жертвы не свернется с шеи. Они оставили его с лицом, повернутым к спине. Свидетели не смогли описать выражение его лица.

Данте не удавалось скрыть дрожь. Черное предчувствие охватило его, и ужас заставил онеметь. Поэт не мог смотреть на Баттифолле, который пытался иногда заглянуть в лицо собеседника.

– Вскоре последовал еще один сюрприз, ― сухо продолжал граф, и его голос барабанным боем звучал в голове Данте. ― Кажется, никто не может быть в безопасности во Флоренции. Значения не имеет ни партийная принадлежность, ни состояние, ни даже происхождение. Следующая и, слава Богу, пока последняя жертва ― это иностранец, болонский торговец по имени Пьеро Вернаккиа. Этот Пьеро часто приезжал по торговым делам во Флоренцию, но на этот раз он не получил никакой выгоды, ― иронически-жестоко сказал Баттифолле с презрением, которое испытывают все аристократы к торговцам. ― Его товарищи знали, как он провел время перед смертью. Нас заинтересовало то, что он был убит в нашем городе при таких же странных и жутких обстоятельствах, как и три предыдущие жертвы. В этот раз труп был ил идеи среди строительного мусора возле нового собора Санта Мария дель Фьоре. Эта стройка была тяжелой, дорогой и невероятно затянувшейся, особенно после кончины старшего мастера Арнольфо. Предполагали разрушить много зданий и расчистить землю между площадью Сан Джованни и площадью дель Дуомо. На пустыре расположились бедняки и люди сомнительных занятий. В этих импровизированных лагерях оставались пепел от костров, зола от дров или соломы, наполовину обгоревшие доски… Кроме того, многие дети выбрали эти места для своих игр, беготни и драк. Там полно камней всех размеров, которые нужны для их диких баталий, таких популярных среди нашей молодежи. Именно дети в поисках камней, подходящих для их жестоких столкновений, нашли тело Пьеро Вернаккиа. Забегу вперед и скажу, что его голова и часть тела были полностью обуглены, было бы трудно опознать его, если бы не осталась нетронутой одежда. По ней многие флорентийские знакомые его опознали. Чтобы убить, потребовалось его сначала обездвижить. Убийц было несколько, они придавили жертву большой тяжелой каменной плитой. Каменотесы говорят, что эта скала не могла немедленно убить человека, если только она не упала на него неожиданно, конечно. Но она была положена заботливо, словно обездвижение продолжалось медленно и тяжесть душила его. Один из каменотесов рассказал, что был свидетелем того, как в каменоломне один несчастный агонизировал целый вечер: он остался под несколькими блоками гранита, сдвинуть которые было не в человеческой власти. Пьеро Вернаккиа, вероятно, звал на помощь. Его руки были свободны, словно согласно части дьявольского плана. А потом, ― Баттифолле сделал жест, вложив в него свой страх и отвращение, ― они хотели сжечь его живьем. Похоже, ему бросили на лицо пылающую тряпку, пропитанную маслом. Несчастный Пьеро должен был стараться избавиться от нее при помощи рук, но не мог. Его руки полностью сгорели. В конце концов он был целиком покрыт этим пылающим материалом. Жуткая смерть, без сомнения… Жуткая кара за любой грех, который можно совершить, ― заключил граф, внимательно глядя на Данте.

Поэт не отвечал. В этот момент он был вовсе не в освещенной свечами комнате наместника Роберта во Флоренции. Он чувствовал, как силы покидали его. Граф спокойным тоном продолжат обращаться к Данте.

– Вы умный человек, Данте Алигьери. И я уверен в том, что вы поняли все с первой минуты… Вы хотели думать, что это не так, и я вас понимаю, но нет никаких сомнений, потому что детали это полностью подтверждают. ― Баттифолле на мгновение замолчал, чтобы потом заговорить с большей силой. ― В совершении всех преступлений и в каждом из них было то, что позволило связать их между собой: несколько кусков бумаги с написанными на ней словами, каждый раз разными, но связанными по содержанию. ― Порывшись в бумагах на столе, граф прочитал то, что было написано на одном из листов: ― «Трехзевный Цербер, хищный и громадный, собачьим лаем лает на народ, который вязнет в топи смрадной…»: «Не так дыряв, утратив дно, ушат, / как здесь нутро у одного зияло / от самых губ дотуда, где смердят…»; «И я смотрел, как вечный пляс ведут / худые руки, стряхивая с тела / то здесь, то там огнепалящий зуд…» ― Баттифолле взял другой лист со стола и наклонился нал ним, впившись взглядом в глаза Данте. ― Вам это знакомо, не так ли?

– Это… ― Данте начал заикаться, дрожа от кошмара, который еще не решатся принять.

– Это фрагменты из вашего «Ада»! ― резко прервал его Баттифолле. ― Похоже, что те преступления, которые я вам описал, это имитации наказаний, которыми в вашей книге мучили осужденных. Ваш «Ад» во всем своем блеске перенесся на улицы Флоренции!

Глава 16

В последних словах графа Данте услышал обвинение в свой адрес и понял, что должен отвечать. То, что эти преступления были совершены таким гнусным образом, по описаниям из его поэмы, не делало его виноватым. Гордость поэта, пульсируя в нем, как кровь в венах, заставляла его действовать.

– Возможно, вы думаете, что я должен увидеть в этом что-то еще, кроме ваших измышлений?

– Нет, ― поспешно ответил Баттифолле. ― Не совсем так. Но дело не только в том, что думаю я…

– Вы намекаете на то, что, но общему мнению, изгнанный Данте Алигьери стоит за этими убийствами? ― спросил Данте, совсем выходя из себя.

– Я не могу сказать вам, до какой точки дошли эти измышления, но все горожане называют эти происшествия не иначе, как «дантовские преступления»… ― Баттифолле снова стал делать паузы между фразами. ― Народ, в общем, невежественен и просто впечатлителен. Они будут до смерти утверждать, что солнце такого же размера, как и нога, потому что таким его видят. Я слышал, как они говорят о знаменитом земляке, способном проникнуть в глубины ада, поговорить с мертвыми, быть накоротке с замечательными людьми древности и вернуться в наш мир благодаря божественному вмешательству. Они не читали ваше произведение. Потому что они, возможно, не умеют читать. Но им рассказали, что в 1300 году вы предсказали вещи, которые стали происходить годы спустя. Теперь в городе происходят события, в точности повторяющие описанные вами. Не удивительно, что они могут подумать, будто вы обладаете силами, скажем, не вполне естественными.

Данте вспомнил свою жизнь в Вероне. Во время одной из прогулок по городу он слышал пересуды женщин, сидящих у дверей дома. Одна из них узнала его и назвала тем, «который спускается в преисподнюю и возвращается тогда, когда ему заблагорассудится». Другая, оглядев Данте, сказала, что это должно быть правдой, судя по его курчавой черной бороде, словно «обожженной адским огнем», а надменность этого человека свидетельствует о том, что он из того проклятого места. Поэт думал об этом анекдоте, показывающем наивность и невежество простого народа, однако доказывающем, что его произведение получило широкую известность среди современников.

– А вы? Вы что думаете? ― резко спросил поэт.

– Я думаю, ― ответил граф чистосердечно, ― что, обладая всеми этими силами и будучи под исключительным покровительством Господа нашего и нескольких святых жен, вы могли бы изобразить что-нибудь, кроме сомнений, страхов и слез.

– Вы знаете, однако, что мое произведение… ― сказал Данте почти про себя.

– Да. Я уважаю вас, интересуюсь вами и вашей работой и надеюсь, что вы испытываете то же по отношению ко мне, ― ответил граф, снова улыбаясь. ― Я добыл в Лукке экземпляр вашего «Ада», прочитал, а потом с еще большим интересом перечитал. Хотя, признаюсь вам честно, некоторые вопросы, поставленные в вашей поэме, кажутся мне не очень понятными. Много тайн, которые я не готов разрешить…

Упоминание этого луккского издания внесло смятение в душу Данте. В том городе появились копии его произведения со строфами и стихами, которые поэт предпочел бы исключить, они не соответствовали его окончательной редакции. Но эту проблему решить сложно: многое зависит оттого, кто переписывает экземпляр, попавший в его руки; невозможно быть уверенным, что пишущий под диктовку не отважится заглянуть в нежелательную копию, чтобы, продолжив, сделать ошибку. Так что некоторые из этих экземпляров ходили по Лукке против желания автора. Самым неприятным было то, что граф располагал одной из этих книг. Данте из уважения к нему ничего не стал объяснять, потому что в действительности все это казалось ничтожным на фоне жестокости событий, о которых он услышал.

– И я не увидел там ничего, что бы определенно указывало на ваше участие в этих преступлениях, ― произнес Баттифолле горячо. ― Если это действительна не дело рук самого дьявола. Но, со всем уважением, пока это не доказано, убийцы ― люди, они люди, которые безнаказанно гуляют по улицам Флоренции, сеют ужас и делают невозможными мир и спокойствие в городе. А добиться этого и так непросто из-за преступлений проклятого Ландо и его бандитов. И все это я не хочу терпеть, пока являюсь наместником короля, ― гневно добавил граф, стукнув кулаком по столу.

Данте не отважился вмешаться в эту страстную речь.

– Поэтому, ― продолжал граф спокойнее, ― я попросил доставить вас ко мне. Чтобы вы помогли мне выяснить, кто стоит за всем этим.

– Как я могу это сделать? ― удивленно спросил Данте.

– Я уже говорил вам, ― ответил граф, ― вы умный человек, хотя иногда вам мешают чувства. И будет логично, если я скажу, что вы знаете свое произведение лучше, чем кто-либо другой. В таком случае вы сможете увидеть то, что ускользнуло от нас: возможно, нам удастся предвидеть и предотвратить новые преступления. Кроме того, ― добавил он лукаво, ― вы первый заинтересованы, чтобы все выяснилось. Ваше имя снова запятнано, и так будет каждый раз, когда произойдет подобное преступление.

Данте был в этом уверен. Ему было очень больно слышать свое имя, выкрикиваемое на улицах Флоренции в связи с обвинениями в воровстве, растрате и обмане. Но еще больнее было думать, что теперь это имя связано с такими ужасающими злодеяниями. Ему становилось плохо, как только он представлял вечное изгнание с такой чудовищной тенью, брошенной на его честь.

– Поэтому я решил привезти вас тайком, ― продолжал наместник. ― Ваше присутствие во Флоренции должно сохраняться в тайне. Вам нужно подготовиться. Переоденьтесь, измените внешность, чтобы казаться простым иностранцем. Я обеспечу средства, необходимые вам для проведения разумного расследования. Франческо, которого вы знаете, ― произнес он, снова глядя в темноту, где скрывался третий участник этой встречи, ― будет вас сопровождать каждый миг, он будет вас охранять.

Данте молчал, снова и снова прокручивая про себя мрачные мысли. Не было ни слова, ни жеста, которые можно было бы расценить как согласие или несогласие с предложением наместника Роберта. Граф Баттифолле снова встал, сделал несколько шагов, и Данте не мог уже уклониться от его пристального гипнотизирующего взгляда.

– На карту поставлена не только ваша репутация, ― продолжал граф. ― Речь идет о самой Флоренции. Возможно, даже о ее существовании как государства, ― добавил он напыщенно. ― Сегодня никто ни в ком не уверен, все стали друг другу врагами. Мы живем в шаге от кровавой бойни. У нас почти не осталось времени, скоро наступят октябрьские иды, переизбрание приората. Сомнения огромны. Вам следует знать, ― сказал граф доверительным тоном, ― что король задается вопросом, не будет ли лучше отозвать его решение о протекторате этого города. Если это произойдет, то партии набросятся друг на друга, словно бешеные собаки, ― добавил он печально.

Данте чувствовал себя захваченным врасплох словами графа. В этот момент он был изумлен способностями собеседника ― его уверенностью, его умением рассуждать. Граф Гвидо де Баттифолле был великолепным и хитрым манипулятором, он умел взывать к совести. Он точно знал, как заманить Данте, в тонкую паутину, сотканную при сиянии больших свечей. Он понял, что, сам того не подозревая, уже пойман некоторое время назад, в замке Поппи, где граф предоставил ему убежище.

– Пользуйтесь моментом, Данте! ― сказал граф с такой стремительностью, которая победила сомнения поэта. ― Очистите свое имя, восстановите вашу честь и положение, несправедливо запятнанные. Уничтожьте всякие сомнения, касающиеся вашей причастности к этим гнусным преступлениям. Спасите Флоренцию. И вы сами будете восстановлены в правах. Как наместник короля Пульи Роберта, я гарантирую вам достойное и почетное возвращение во Флоренцию. Пока Господь дает мне силы и средства для исполнения этого намерения, я сделаю все, чтобы флорентийцы узнали ваши незаслуженно забытые заслуги. Разве совпадение, что вы потребовали этого в вашем отказе от помилования? Иначе разве вы бы не возвратились?[23]23
  Данте, эпистола XII: «Но если эта процедура […] состоит в том, что не убавляет славу и честь Данте, то я ее приму немедленно».


[Закрыть] Разве вы не утверждали однажды, покидая Флоренцию: «Если я уйду, то кто останется?»

Данте слушал собственные слова, погрузившись в плотный кокон собственных размышлений. Он не стал возражать графу, не зная, как может бороться с реальностью, которая его окружала, и сказал первое, что пришло ему на ум:

– И если… я откажусь?

Граф остановился. Медленно он вернулся на свое место. Баттифолле казался разочарованным и обманутым в лучших ожиданиях.

– В таком случае, ― ответил без предисловий граф своим обычным голосом, ― вас ожидает быстрое возвращение в ваше убежище в Вероне. Возможно, удастся сделать ваше путешествие более приятным, поскольку мне уже не будут нужны такие меры предосторожности. Там вы сможете спокойно провести последние годы, будучи несчастным, «изгнанным безвинно», ― добавил он язвительно, ― зависимым от гостеприимства Кангранде или еще кого-нибудь, надеясь, возможно, на появление другого «Агнца Господня» в Германии, наблюдая издалека, как Флоренция оказывается брошенной на произвол судьбы…

Данте даже не пытался возражать графу. Тяжелое молчание установилось в комнате. Тягучий, непостоянный в своем поведении, от дружественности до враждебности, граф не был похож на человека, который готов легко отказаться от победы.

– Данте… ― сказал он мягко, ― подумайте об этом. Я знаю, что для вас подготовили комнату, чтобы вы могли отдохнуть. Сделайте это, поразмышляйте о том, что я вам сказал, и потом примите решение. В любом случае было бы полезно, чтобы вы успокоили своих родных и друзей, особенно Кангранде. Все подготовлено, чтобы вы могли написать несколько строк. Я думаю, мне необязательно предупреждать вас об абсолютной сдержанности в письмах. Мои гонцы немедленно доставят их в Верону. Потом выспитесь, приведите в порядок ваши мысли, у вас будет достаточно времени, чтобы принять решение. Я вам не рекомендую, ― добавил граф с улыбкой, беззастенчиво изучая усталое лицо Данте, его густую бороду и волосы, ― пытаться усилить ваши характерные черты внешности. Так будет лучше, если вы решите остаться во Флоренции, да и в случае вашего тайного возвращения в Верону.

Граф поднялся, всем своим видом давая понять, что аудиенция подошла к концу. Данте увидел рядом с собой нескольких слуг, готовых проводить его. Они были похожи на призраки ― такое впечатление складывалось из-за игры теней в этой комнате, и эти призраки должны были всю свою жизнь быть готовыми наблюдать за ним. Среди теней двигалась огромная фигура Гвидо Симона де Баттифолле, который секунду спустя снова обратился к поэту: ― Мы вернемся к нашему разговору, Данте.

Глава 17

Шум ветра и бормотание, словно шелест сухих листьев, заполнили его уши. Временами угольно-черные тучи, как темный плащ, скрывали свет небес. Грохотал гром, но ни капли дождя не падало на сухую, растрескавшуюся землю. Всего несколько солнечных лучей, словно сверкающие стрелы, с силой пробившись к земле, преодолели густую сеть тьмы. Но им это удалось. Он различал ясно, наперекор тьме, все, что происходило перед его глазами. Он думал, что это были глаза, потому что больше никакая часть его тела не была видима; его сущность была не более чем взглядом свидетеля и главного героя этого спектакля. Перед ним проходили церемониальным маршем, делая круги и не видя его, три большие и страшные собаки; у них был злобный и проницательный взгляд, ярость в острых клыках, с которых стекала ядовитая слюна. Они были белыми, почти альбиносами, и кружили около шеи любопытного человека в капюшоне, развеваемом ветром. Они непрерывно лаяли, и Данте знал, что они лают на него. Звери его обвиняли, покрывали его оскорблениями и позором. Его глаза ― бессознательные шпионы, передающие ужас, который сжимал сердце, чье биение нельзя было почувствовать, ― видели, как одна собака изрыгнула из себя исписанную бумагу и вышла вперед, твердой поступью приблизившись к огромному костру, который горел там постоянно, но до сих пор был незаметен.

Из пламени летели искры всех цветов, словно оно питалось влажными дровами, и треск смешивался с чьими-то жалобами и еле слышными стонами. Огонь был близко, поэт мог дотронуться до него, если бы решился; несмотря на это, ему было холодно ― холодно от тоски. Собака презрительно бросила бумаги, они летали одно мгновение, словно человеческие души, прежде чем упасть в пламя. Но этого времени хватило, чтобы поэт подхватил листы, не слишком желая прочитать то, что было на них написано. Он узнал почерк ― это была его рука. Затем бумага исчезла, поэт услышал вздох ― он не знал, был ли это его собственный вздох. Собаки лаяли все сильнее. Казалось, они смеются, и, наверное, так оно и было, потому что тут не было ничего невозможного, но они оставались все такими же торжественными и хищными. Они повернулись к Данте, наводя ужас своими дикими мордами. Волнение изначально присуще человеку, а тут еще нарастание голосов, крики натравливающих собак, при этом рядом с поэтом не было ничего, кроме гнусного костра, пустоты и теней. Другая собака тащила в зубах какой-то мешок. Потом она подралась с другой собакой и отступила со злобой к костру. Ткань разорвалась, и содержимое мешка вывалилось на землю. В его глазах, которые видели, слышали, обоняли и осязали все, появились слезы, он задрожал от страха, когда увидел кости, жалкие человеческие останки, грязные, выпавшие на землю. После этого бешеные собаки стали метать награбленное в огонь. И только теперь, видя, как огненная река поглощает кости, он почувствовал жар. И закричал. Или думал, что кричит, но у него не было возможности сделать это. Затем возникло сострадание к самому себе, или это было Божественное Провидение, которое позволило ему закрыть глаза, пока все понемногу удалялось, а в его уме еще звучали отголоски сумасшедшего хора тысячи голосов, монотонный плач страдания…

Этот последний кошмар был конечной точкой сна Данте. Он проснулся весь в поту и увидел, что солнце врывается в большое окно с открытыми створками. Рассвет, утомление и разговоры графа Баттифолле мучили его мозг, заставляли сильно волноваться. Он ограничился тем, что придумал успокоительные послания для своего окружения в Вероне: двусмысленные слова, обтекаемые фразы. Что-то, что не удивит того, кто плохо его знает. Потом он растянулся на этой роскошной кровати с балдахином, и его тело радостно погрузилось в удобный перьевой матрац. Даже лежа на постели, он думал об этих так называемых «дантовских преступлениях», которые породили его видения; это была мука поэта: он не отдыхал, как другие смертные, погружаясь в сон.

Комната, которую ему выделили, считалась одной из лучших во дворце Подеста и предназначалась для особо важных гостей. Парадокс: из изгнанника он превратился в секретную, особо важную персону. Каменные полы были частично покрыты пестрым ковром, напоминавшим о лете. Разных ящиков из черного дерева было в избытке, как и шкафов. Масляные светильники и восковые свечи освещали комнату. За просторным окном, расположенным таким образом, чтобы в него нельзя было заглянуть с улицы, раздавался шум города. Данте предположил, что он смотрит на улицу Проконсоло. Стены были украшены простыми картинами, написанными темперой, они представляли собой геометрические мотивы или тонкие фигуры, написанные талантливой рукой с использованием нежных тонов, теперь немного потускневших. Внизу стены были обшиты деревянными пластинами; вверху ― шпалеры, обычные в богатых домах, предохраняющие от холода и сырости.

В потоке света, льющегося в окно и озаряющего шпалеры и картины, поэт увидел стол, на котором лежали документы и было все готово для письма. Данте вылез из постели и подошел к столу. Сел на скамью с мягкой подушкой. Не было ничего, на что стоило бы обратить особое внимание: это были нотариальные акты. Данте вспомнил, в каком беспорядке эти листки лежали на столе наместника. Теперь они были соединены между собой. К ним прилагались документы, в которых было подробно описано то, о чем рассказывал наместник короля Роберта прошлой ночью; документы были подготовлены для последующего использования в судебном процессе. Поэт подумал о том, что граф Баттифолле, уверенный в силе своего убеждения, ожидал его согласия. В приступе бешенства Данте оттолкнул от себя бумаги, которые соскользнули со стола на пол. Потом он посмотрел на стену напротив, желая успокоиться. Его взгляд скользнул по одной из этих бледных фигур, которые украшали комнату: это было изображение божественной Фортуны, с рулем, который символизировал то, что она управляет судьбой мира, в одной руке и рогом изобилия в другой. В общем, на картине была изображена ситуация, заложником которой оказался теперь Данте.

Поэт опустил голову на руки, с тоской думая о своих возможностях. Отказываясь от предложения графа, он должен был вернуться в Верону; это было решение, которое он считал неверным. Как благодарный человек, Данте уважал и ценил Кангранде, превозносил его великодушие и благородство; принц Скалигер[24]24
  Латинское звучание фамилии делла Скала.


[Закрыть] отличался тем, что обладал чувствительностью артиста и высоким интеллектом, позволявшим ему прислушиваться к мнению других людей и ценить их работу. Но поэт чувствовал, что не готов к возвращению в Верону, его победила тоска по Флоренции. Теперь у Данте появилась возможность вернуться на родину, даже учитывая то, что он оказался здесь при ужасных обстоятельствах, угрожающих его жизни и чести. Это была возможность после стольких лет изгнания объединиться со своими, занять подобающее ему место среди них. Особенно это было важно теперь, когда поэт почти прогнал от себя всякие надежды на возвращение. Поэтому он не мог упустить предложение графа.