Текст книги "Круги Данте"

Автор книги: Хавьер Аррибас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава 40

Граф Гвидо де Баттифолле принял своего гостя в комнате меньшей, чем обычно. Большие фонари, развешанные по стенам, создавали в центре очередную игру света и теней.

– У меня хорошие новости! ― заявил Баттифолле вместо приветствия.

– Они будут первым за долгое время, что я буду рад услышать, ― ответил Данте, удивленный хорошим настроением своего гостеприимного хозяина в этих сомнительных обстоятельствах.

– И я хочу поделиться ими с вами. Но… как все в этой жизни, эти новости могут быть хорошими или плохими, это зависит от другого очень важного вопроса… ― сказал наместник таинственно, что очень насторожило Данте.

– Новости о задержании преступников? ― спросил поэт нетерпеливо.

– К сожалению, нет, ― коротко ответил граф.

– Тогда, ― продолжал Данте, ― или я сильно ошибаюсь, или этот важный вопрос, несомненно, решит участь ваших хороших новостей.

– Вы совсем не ошибаетесь, ― сказал граф с улыбкой.

– Мне будет трудно представить себе, что это за новости, если вы мне не расскажите их, ― быстро ответил поэт, стараясь не дать собеседнику уклониться от темы.

– Кажется, согласие во Флоренции возможно, ее горожане могут начать думать о том, чтобы жить в мире, ― сказал граф со странным оптимизмом.

Данте скептически воспринял эти слова. Он пережил столько перемирий, столько более или менее искренних намерений, столько стремлений к согласию, что в этом вопросе ему нелегко было оставаться оптимистом. Он вспомнил, например, мир кардинала Латино, когда поэту только исполнилось пятнадцать лет. Потом он познакомился с обманчивыми предложениями кардинала Маттео де Аккваспарта, посланного во Флоренцию в 1300 году хитрым папой Бонифацием для действий в тени партии черных. И оставшаяся без последствий попытка в 1304 году кардинала Николаса де Прато, легата понтифика Бенедикта XI, которому, казалось, удалось оживить искренние заботы о примирении, но оно абсолютно не интересовало флорентийских правителей.

– Звучит мило, но размыто, ― заметил Данте бесстрастно.

Граф заложил руки за спину, и Данте понял с огорчением, что его ожидает одна из пространных лекций графа Гвидо Симон де Баттифолле. Он начал ходить по комнате и говорить, позволяя свету и теням создавать его двойников.

– Сегодня в этом дворце был основан союз. Союз, в котором, несомненно, мне бы хотелось видеть такого человека, как вы; но вы же понимаете, что пока это невозможно, ― оправдывался Баттифолле. ― Мы стараемся объединять представителей разных группировок. Это горожане, которые обладают настоящей властью и готовы к компромиссу, ― убежденно закончил он. ― Конечно, привлечены те, кто поддерживает короля Роберта.

Тут он сделал паузу, словно подбирал подходящие слова.

– Я полагаю, вы не знаете, что в эти дни достойнейшая и благороднейшая дочь короля Альберта Великого пересечет наши земли по пути в Пулью, где обвенчается с мессером Карлом, герцогом Калабрии, сыном мессера Роберта, ― продолжал граф. ― Некоторые из ее свиты, ― например, сам брат короля, мессер Джанни, ― прибыв во Флоренцию, будут участвовать в деятельности этого союза, чтобы укрепить королевскую власть. Любопытно, ― сказал граф, неожиданно остановившись и посмотрев на Данте с загадочной улыбкой, ― иногда я думаю, что ваши горожане убеждают себя в том, что я, как наместник короля Роберта, с его согласия могу принимать решения. В конце концов, так как я хочу, чтобы был мир, меня это не волнует, я могу только радоваться, что хоть кто-то внушает им доверие или уважение.

Данте молча скептически воспринял это заявление; однако Баттифолле снова возбудил его любопытство, и теперь он страстно хотел знать, к чему тот ведет.

– Самое важное ― это результаты, ― продолжал граф. ― И они кажутся довольно обнадеживающими.

– Вы хотя бы поделитесь со мной причинами вашего удовлетворения? ― спросил Данте, утомленный этими речами и удивленный косыми взглядами собеседника.

Наместник улыбнулся, вопрос гостя не задел его. И не нарушил ритма его шагов.

– Я скажу вам то, о чем вы просите. Эти флорентийские горожане пришли к общему решению реформировать сеньорию с целью в будущем выбирать приоров. Вы хорошо знаете, что те семеро, которые сегодня составляют правительство, ― это уступчивые люди, покрывающие беспредел барджелло, который их поддерживает. Кроме того, они прямо говорят, что единство Флоренции невозможно, ― заметил он с чувством. ― При новом порядке другие шесть человек присоединятся к ним. Мы ожидаем, что таким образом будет меньше ссор и непонимания.

– Тринадцать приоров? ― спросил Данте. ― Флорентийцы согласились нарушить свои юридические установления, чтобы изменить состав правительства?

Он был удивлен. Мера была экстраординарной; кроме того, он вспомнил о замалчиваниях, о том, что искажение законов было всегда. Получалось, что теперь было поставлено под вопрос государственное устройство сеньории: ведь прошло лишь пятнадцать дней после выборов предыдущих приоров.

– Это было сделано для блага города, ― бросил Баттифолле, ― и потому что они были убеждены в сложности момента.

Данте представил себе эту сцену. Ситуация не могла быть приятной для противников сеньории Роберта; однако они присутствовали, и это было хорошим доказательством того, что их положение оставалось таким же привилегированным, как и раньше. Тут собрались представители знатных родов, и это не оставляло сомнений, что за каждым из них стоит отряд не менее чем в сто человек. А значит, в этой тайной сходке, пришедшей к единому решению, слова весили меньше, чем во время других собраний.

– Решение, благословленное папой Иоанном? ― спросил Данте.

– Забудьте об этом честолюбце и предателе! ― резко воскликнул Баттифолле. ― Папа ведет уединенную жизнь в Авиньоне и каждый раз все меньше интереса проявляет к Италии, кроме тех дел, когда речь идет о его личном интересе. Сами флорентийцы решили взять судьбу в свои руки.

Данте не нравились эти уловки. Он не мог знать, разделял ли их король Роберт. В конце концов, Жак д'Оса, который занял папский трон под именем Иоанна XXII, был советником неаполитанского государя и должен был, очевидно, представлять его интересы в союзе с анжуйцами. Хотя публично понтифик презирал короля, называя его «жалким трусом» всем, кто хотел это услышать. Иоанн представлял собой в глазах своего прежнего господина нечто намного большее, чем необходимое оружие в его претензиях на полуостров.

– И поэтому вы решили, что дела определенно будут решены? ― уточнил поэт.

– Я думаю, что во Флоренции, по крайней мере, будет сделан важный шаг для обретения внутреннего мира, ― ответил граф убежденно. ― Только такое решение может поставить лицом к лицу то, что было, с тем, что есть.

Данте смущенно принял этот намек на возвращение изгнанников. Предположение, озвученное Баттифолле, было необъективным, но настоящие намерения короля Роберта и наместника было практически невозможно выяснить. Граф разыгрывал свои карты мастерски, показывая постоянно ту сторону, которая могла подавить Данте. Он заставлял мечтать о возможности завершения несчастий изгнанников. Он словно обещал закрепить это политическое решение, но одновременно Данте огорчала его неготовность разрешить это пугающее дело, для которого его привезли во Флоренцию, потому что он знал, что наместник Роберта надеется в расследовании этой гнуси на исход, который его удовлетворит. Данте подумал, что Баттифолле тут же заговорит об этом. Он не ошибся.

– Но я вам говорил вначале, что другой очень важный вопрос мог бы повлиять на эти добрые предвестия, ― сказал граф. ― Эти преступления, вдохновленные вашей работой…

– Эти отвратительные имитации сцен, вырванных из моего произведения… ― возразил Дантес раздражением. ― Я говорил вам, что в одном случае текст изменен.

– Называйте их, как хотите, ― произнес Баттифолле спокойно. ― Важно то, чтобы мы в любом случае были готовы остановить их раньше, чем они продолжат. Послушайте, ― мягко обратился он к поэту, ― эти горожане, которые объединились здесь, подозревали друг друга и боялись собственной тени. Если мы готовы устранить это и утвердить новый порядок, может быть, они снова приобретут утраченное доверие и наполнятся добрыми намерениями. Но, ― добавил он серьезно, ― если кровь кого-то из них прольется на улицах Флоренции, я не знаю, чем все это может обернуться. И я не думаю, что вам необходимо говорить, что это самое недоверие, о котором я упоминал, станет еще сильнее, недоверие ко всем изгнанникам, белым гвельфам или гибеллинам. И, конечно, к вам, ― пояснил он с жестокой ясностью.

– Напоследок я буду назван ответственным за эти преступления, ― прокомментировал Данте, как бы подводя итог размышлениям графа.

– Вы и все, кто в какой-либо форме разделяют ваши идеи и страдают от изгнания, ― уточнил Баттифолле с той же резкостью, граничащей с оскорблением. ― Если флорентийцы хотят примириться друг с другом, они, несомненно, должны будут перенести все свои подозрение вовне. Вы понимаете?

Данте молча кивнул. Он понимал, ему не нужно было объяснять несправедливость подобных решений. В делах, подобных этому, просто и выгодно было искать виновных среди тех, кто все потерял. Данте снова чувствовал себя подавленным. Ответственность, которая ложилась на его плечи, было трудно вынести. Он был упрямым и боевым человеком, почти самонадеянным, он не собирался отступать перед трудностями. Но теперь, в пятьдесят один год, он оказался лицом к лицу с обстоятельствами, которые были сильнее его. Он склонил голову, задумчиво и мрачно.

– Есть ли новости по этим делам? ― нарушил молчание Баттифолле.

Данте мгновение колебался. Он мог бы пуститься в подробное и бессмысленное повествование, рассказать о предположениях и гипотезах, о сторонах, которые уже рассмотрены; начать пространные жалобы на отсутствие подходящих инструментов для ведения расследования… Все это он мог бы сказать, но конкретных результатов не было. Или он мог успокоиться, дать понять, что Данте Алигьери в данный момент не ответит на измышления своего собеседника, что он не готов пролить свет на события. Он выбрал последнее.

– Ничего даже об этих фантазиях или демонах с голубыми ногтями, о которых вы мне рассказывали? ― настаивал граф.

– Возможно, было бы полезно, чтобы вы сами возглавили расследование, ― сказал Данте со вздохом.

Баттифолле не ответил. Он продолжил ходить туда-сюда раздумывая над этими словами, и зачарованный поэт засмотрелся на него. Уже в пятый раз за столь короткое время он встречался с этим человеком, и, судя по этим встречам, Данте считал графа человеком, готовым исполнить то, что он заявлял. Необходимость держать слово была причиной бесспорного раздражения; тем не менее, не пропадало ощущение того, что граф ― очень сильный человек, обладающий способностями решать деликатные вопросы. Роберт выбрал хорошего наместника, это было очевидно. А Данте оставалось выяснить, уживаются ли интересы сицилийского короля, которого представлял Баттифолле, с существованием Флоренции в той форме, в которой она пребывала теперь. Найти ответ на этот вопрос между тонкими и преднамеренными словами наместника было совсем нелегко. Баттифолле снова заговорил.

– Послушайте, ― начал он, ― в глазах Флоренции наместник короля, который обещал городу свою защиту, никогда не должен заниматься расследованиями подобного типа. Это дело городских властей, а, кроме того, барджелло Ландо, с которым, как вы знаете, не может быть никакого сотрудничества. Находясь на своем посту, он должен проводить расследование, но его методы такие примитивные и жестокие, как и он сам. Очень сомневаюсь, что он не погубит это дело, хотя он бы позавтракал виновниками. Пока единственное, что он делал, ― вешал на дыбу и отсекал руки или уши большому количеству несчастных, которые не смогли ему предоставить никакой информации. Хуже того, он распространил подозрения среди населения. Таким образом, справедливость ― это самое меньшее, что волнует его в этих обстоятельствах. Я подозреваю, что одновременно он использует это расследование в качестве предлога, чтобы расправиться со своими недругами. Но по существу дела у него ничего не получается. Вы думаете, мне следует действовать так же? ― неожиданно спросил он с вызовом. ― Я не хочу делать этого. Поэтому я обратился к вам, я считаю вас одним из немногих, кто сможет провести умное и осторожное расследование. Если вы меня покинете, то, скажу вам честно, я не знаю, что делать…

Граф театрально всплеснул руками и на мгновение замолчал.

– Мне все еще очень нужна ваша помощь, ― твердо продолжал он. ― Теперь даже больше, чем прежде. Я и все еще верю в вас, Данте Алигьери.

Баттифолле посмотрел на своего собеседника. Казалось, он ждал ответа, но Данте снова погрузился в свои странные раздумья и не знал, что сказать. Наместник Роберто не расценил его молчание как отказ. Он не был человеком, легко меняющим свои планы. В действительности Данте сам не был уверен в том, что хочет прервать свою миссию. Поэтому он погрузился в себя. Поэт понимал, что может попасть в переплет: ситуация становилась все более непредсказуемой. У него была ощущение, что он попал в параллельный мир, который создал в «Аде». Мир концентрических кругов, которые все глубже затягивали его, не давая выбраться, отрезая путь к свободе. Он должен был, как в своем произведении, дойти до самого дьявола или того, кто был где-то в глубине этого, а потом выйти с высоко поднятой головой и спокойным сердцем. С другой стороны, если он потерпит поражение… Он слишком хорошо знал, что обратно не вернется, и прекрасно понимал, что наместник не будет его вызволять. Он не знал, с какого момента ― с тех пор как он был насильственно возвращен во Флоренцию, или позже, когда дал согласие на участие в этом деле, ― был уверен в том, что ему не удастся так легко покинуть этот город. Только надежда на благополучный исход могла вернуть ему нормальное состояние, его имя и славу в этом городе. То есть то, о чем говорил Гвидо Симон де Баттифолле. Именно это он давал понять своими пространными и запутанными речами.

Граф смотрел на поэта, и создавалось впечатление, что он проникает в его мысли. Он больше не хотел давить на своего гостя, возможно, потому что чувствовал, что сделал почти все, что мог. Тем не менее, прежде чем завершить встречу, Баттифолле бросил несколько слов, которые звучали таинственно:

– Возможно, не все потеряно… возможно, ваше расследование не будет таким провальным, как вы можете подумать… ― он лукаво улыбнулся, прежде чем попрощаться. ― Идите с Богом.

Глава 41

За два дня, которые прошли с этой встречи, Данте не видел ни графа, ни своего телохранителя, Франческо Кафферелли. Поэт предположил, что они уехали из Флоренции по государственным делам. Между тем Кьяккерино, которого Данте имел обыкновение находить, не был готов предоставить ему какую-либо информацию. Старый болтун не внушал ощущение того, что население Флоренции теперь вдыхало новый воздух мира и согласия, как дал поэту понять с бесконечным оптимизмом граф де Баттифолле. Это было похоже на надежду, которой всегда питаются те, кто больше всех должен потерять из-за войны. Данте не мог справиться с ощущением одиночества и беззащитности, казалось, его оставили наедине со всеми его страхами и слабостью. Данте удивляло, до какой степени он впал в зависимость от грубого и упрямого юноши, Франческо де Кафферелли. Хотя ему было неизвестно, подлинная ли дружба между ними, в душе он признавал, что отсутствие молодого человека поблизости лишало его уверенности и чувства безопасности.

С другой стороны, размышляя о фразах, брошенных при последней встрече наместником, Данте стал подозревать, что мессер Гвидо в действительности знал больше, чем рассказал. Пропуская холодный дух логики через эти размышления, поэт не мог понять, для чего понадобились его услуги, и он прекратил задаваться этим вопросом. Поэт пришел к выводу, что Баттифолле, скорее всего, хотел просто воодушевить его ― и ничего больше. Данте понял, что постоянная подозрительность и опасения испортили его характер. Он постоянно искал скрытый смысл в словах и событиях, происходивших во Флоренции после его возвращения.

В то же время ему показалось странным, что прошедшие дни он провел, не находясь под неусыпным контролем, и мог свободно передвигаться по Флоренции. Этому было трудно найти объяснение. Его гостеприимные хозяева должны были понимать, что после всего произошедшего Данте Алигьери не будет так безрассудно смел, чтобы в одиночку предпринимать какие-то действия. Например, пойти навстречу опасности и болезненному духу окрестностей Санта Кроче. Но это ограничивало возможности расследования, а срок, который Баттифолле назначил, погрузив поэта в вязкую тоску ответственности, угрожающе приближался. Беспокойство поэта усиливалось, у Данте было мрачное и все более отчетливое предчувствие того, что все закончится каким-то событием, предусмотренным кем-то, неизвестным ему.

Он не хотел, чтобы его сомнения заперли его в четырех стенах, в которых он жил все это время. Слуги дворца привыкли к его присутствию, его отлучкам и возвращениям. И Флоренция, если избегать самых опасных и уединенных закоулков, могла быть для него таким же безопасным городом, как для любого настоящего иностранца. Он предпринимал свои вылазки тогда, когда город был наиболее оживленным. Он посещал самые людные места со слабой надеждой найти какую-нибудь деталь, которая могла бы быть ему полезной. Но флорентийцы не представляли для него существенного интереса, они, казалось, вели размеренную жизнь, держались как обычно. Хотя поэт не мог забыть жуткую сцену, которую он увидел вблизи Сан Миниато, у подножия дерева, покрытого человеческими внутренностями. Легкое волнение, острый дух разложения витал над горожанами. И, возможно, в той толпе уже была скрыта свеча, которая сможет поджечь жизнь флорентийцев, пропитанных смолой недовольства.

Выходя в ворота дворца Подеста, поэт повторял путь, проделанный в первый день. Он шел на юг, избегая таким образом мест, откуда был родом. В глубине души он чувствовал тяжесть, болезненную ностальгию, кроме того, поэт решил избавить себя от возможной встречи с кем-то, кто смог бы опознать его. Он старался сильно не удаляться от центра, не отделяться от человеческого потока, который поглощал его каждый день. Он даже не стал переходить через Арно, чтобы пойти к Ольтрарно, он старался ограничиваться тем, что доходил до площади Сеньории, настоящего магнита, который притягивал тысячи душ, населявших Флоренцию. И там он имел обыкновение следить за этим бесчеловечным барджелло, этим Ландо де Губбио, чья дурная слава шла впереди него. Никто не говорил, что это был он, это было не нужно, потому что люди расступались перед ним с почтительным страхом, заставлявшим их держаться как можно дальше от него.

Свита на лошадях медленно ехала от дворца, лениво и вызывающе. Туча вооруженных наемников окружала этого надменного кондотьера. Худой человек, ростом выше среднего, проезжал, немного согнувшись под весом одеяния, более подходящего для военного, чем для городского полицейского. Его лицо, покрытое плохой желтой кожей, и длинный крючковатый нос имели хищный вид. То же впечатление производили глубоко посаженные темные глаза, сильно выдвинутая вперед нижняя челюсть и слабая хитрая улыбка на губах. Он медленно обводил площадь и своих спутников беспокойным взглядом, и казалось, что его глаза видят дальше обычного, как глаза часовых на галерах, глядящие сквозь бурю. Под этим взглядом совы возникало ощущение, что он видит все, что человек хочет скрыть. Может быть, поэтому не было более сильного желания, чем защититься от этого взгляда, чтобы скрыться от страшной косы смерти. Словно сама смерть играла с горожанами, глядя глазами этого барджелло, сделав его своим орудием. Данте почувствовал холод лезвия кинжала, когда эта группа прошла в нескольких шагах перед ним. Как все прочие, он со страхом отвел глаза, словно боялся, что эти глаза украдут его разум и выведают его секреты. После того как барджелло прошел мимо, поэт вздохнул с облегчением; появилось чувство свободы; стало возможно продолжать жить, даже не зная заранее, куда эта жизнь заведет его. Ужас, в который всех погружало присутствие этого жестокого барджелло, медленно проходил.

Пережив все это, обессиленный и печальный, с сильно бьющимся сердцем, поэт предпочел вернуться во дворец. Вольный воздух Флоренции был наполнен подозрениями.