Текст книги "Круги Данте"
Автор книги: Хавьер Аррибас
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Глава 5
Передышка длилась недолго. Как только солнце миновало зенит, похитители зашевелились, и Данте понял, что путешествие продолжается. Погода снова испортилась. Они пустились в путь под ливнем. Все обещало стать еще хуже и печальнее. Данте, отказавшийся от мыслей о бегстве, жалел, что ему не завязали глаза: он не хотел видеть, как повозка скользила по грязи, почти плыла. Хотя тусклый солнечный свет и проникал сквозь тучи и сплошной полог воды, дождь не позволял рассмотреть местность. Данте спросил себя, как эти люди могут так спокойно ехать по бездорожью. Ведомые знающим погонщиком, который, казалось, вырос в этих местах, они шли не наугад ― они точно знали, куда держат путь, и не могли заблудиться.
Иногда поэт видел, что вода бежит бурными потоками рядом с колеей, по которой только что проехала их повозка. Наводнения были такими частыми на обширной равнине По, что грозили катастрофическими последствиями.
Непрекращающийся ливень разрушил виноградники. Даже если бы к ним удалось подобраться, урожай оказался бы погубленным дождями. Данте представил себе картину всеобщего опустошения: разрушенные потоками грязи мосты и дома; разбухшие трупы животных, плавающие в воде; целые семьи, схватившиеся за одно дерево и борющиеся с водными потоками. Хотя обычно они погибали гораздо раньше ― вместе со всеми своими скудными пожитками.
Поэт очень боялся, что с их повозкой может приключиться что-то подобное, и все ждал, когда они выедут на твердую дорогу, ведущую во Флоренцию. Он не думал о том, что дождь скоро прекратится и будет так холодно, что вода в реках замерзнет. Зимой, в январе или феврале, повозки могли спокойно ездить по твердому льду. В годы, когда дожди были обильными, говорили, что дерзкий путник может по льду пройти от Феррары до Тревисо.
Таинственный предводитель, который возглавлял группу, время от времени появлялся. Он разговаривал с возницей и снова исчезал, оставляя след, по которому точно и очень медленно шла повозка. Данте размышлял об этом странном человеке. За похищение благородного, образованного, известного пленника мог взяться наемник, профессионал, работающий за деньги. «Очень молод», ― подумал Данте. И, судя по акценту, флорентиец. Не может быть, чтобы среди благородных флорентийцев не нашелся человек, подходящий для исполнения такой задачи.
Действительно, очередное изгнание тосканских гвельфов и гибеллинов в течение последних пятидесяти или шестидесяти лет увеличило численность наемников. Те, кто не смог вернуться на родину, стали наемными солдатами. Но этот молодой серьезный человек не был похож на простолюдина. Воин ― да, но придворный и городской дворянин. Возможно, избранный потомок одного из могущественных семейств, поддержанных флорентийским правительством черных гвельфов; отпрыск Спини, Пацци, делла Тоза или кого-то другого из узурпаторов города. Может быть, ему выпало исполнять эту миссию просто по жребию. Или молодой человек решил проверить свою удачу, укрепить свое положение, хорошо справившись с такой рискованной миссией, направленной против одного из самых прославленных противников Флорентийского государства. Этот юноша все рассчитал: он следил за поэтом, продумал путь, нанял людей и, избегая присутствия любопытных или нежелательных свидетелей, приводил их в подходящие пристанища, вроде того трактира, в который они пришли перед сумерками. В другой раз это был большой нескладный полуразрушенный дом с сараем, который когда-то должен был служить конюшней.
Они покинули это пристанище с первыми лучами солнца, пока храмы и монастыри звоном славили новый день. Миновал еще один день, а обстоятельства изменились мало. Повозка медленно ехала по почти, полностью затопленной долине По. С приходом ночи они увидели текучую массу великой реки. Хотя во многих местах местность размыло дождями, было очевидно, что там, где остановилась на ночлег группа, ничего не случится; это было вблизи Остиглии, освоенной еще античными римлянами. Похоже, похитители должны были ночью перейти реку вброд. Поэтому они снова зажгли большие восковые свечи, и Данте пустился в опасный путь почти впотьмах, под дождем.
Сгорбившись, Данте смотрел на бурлящий речной поток под ногами и думал, что другой берег недостижим и что приближается, похоже, конец приключения.
Глава 6
Данте ошибся. Это не было концом приключения, он напрасно боялся. После опасной переправы группа продолжала свой путь к маячившей далеко впереди Флоренции. Много трудностей было за время пути. И очень мало слов. К однообразию дней и ночей, наполненных душевными страданиями, Данте привык. Поэт был человеком молчаливым и размышляющим. Его не тяготило вынужденное возвращение, происходившее таким образом. Данте почему-то не чувствовал себя униженным сложившейся ситуацией, он устал от постоянных скитаний и неизвестности. Он даже не удивился тому, что не встретил в эти утренние часы ни одной живой души. Все шло так же монотонно, пока перед прибытием в Болонью не произошел первый инцидент, достойный упоминания.
Возможно, они были уже далеко от Вероны, или по какой-то другой причине, но они стали устраиваться на ночлег в трактирах и на постоялых дворах. Конечно, это не были приличные заведения, дающие кров путникам. Эти постоялые дворы находились в стороне от проторенных дорог и мало чем отличались друг от друга: полуразрушенные здания, наполовину засыпанные землей, во многих всего одна комната, уставленная бочонками, в некоторых ― две или три, заваленные грязным барахлом. Кое-где сами хозяева трактиров были грабителями и мошенниками, поэтому среди их постояльцев преобладали такие же типы; и все были мастерами разбавлять вино и молоко. Там никто ни о чем не спрашивал; никого из обитателей этих грязных мест не волновала чужая судьба.
В основном, они были преступниками и стояли вне закона во всех смыслах; их интересовало только то, чтобы остаться на свободе. Поэтому Данте не мог ни на что надеяться; во всяком случае, ни на что хорошее: надо было думать, как защититься от них.
Присутствие этих ничтожеств было доказательством того, что поблизости есть хороню населенный город. Днем все эти люди промышляли на улицах и площадях в поисках денег и куска хлеба. Неестественно улыбаясь, они скрывали свою ненависть. Ночью, когда ворота закрывались, горожане погружались в праведный сон, а негорожан выметали наружу, словно кучу навоза. Тогда они показывали другое свое лицо. Это были бродяги, занятые сомнительными делами, искатели приключений, паломники, странствующие музыканты, мимы, шуты, фокусники, игроки и мошенники разного рода, кантасторий,[5]5
Кантастории ― сказители итальянского народного эпоса.
[Закрыть] ремесленники и бродячие торговцы, воры, сумасшедшие священники, ожесточенные постоянными крестовыми походами, аптекари, коробейники и проститутки ― все они нагромождались локоть к локтю в логовищах, подобных тому, где теперь остановился Данте. Но существовали еще более отталкивающие тины: голодные, обозленные из-за потерянного урожая крестьяне, профессиональные попрошайки, разорившиеся ремесленники, сироты, больные бездомные, некоторые с отвратительными гнойными язвами и проказой, вдовы, матери с тощими детьми на руках. Всем им не было места даже на таких постоялых дворах, и они оставались ночевать под открытым небом; безучастные к проливному дождю пли морозу, они ждали рассвета, который позволял снова умолять о милосердии, хотя мало кто выживал дольше нескольких недель или месяцев.
Данте удивленно смотрел спектакль, разыгрывающийся перед его взором. Эти персонажи были похожи на животных, а не на людей. Мир безудержных удовлетворенных желаний, поиски удовольствия без меры. Данте перестал думать о высших материях, когда вокруг него оказались люди, похожие на грубых животных, заботящиеся о пропитании и о насущных потребностях, стоящие за гранью политики и философии, такие далекие от интриг, в которые, хотел он того или нет, Данте столько раз был втянут. Данте Алигьери, погруженный в создание грандиозной поэмы, охватывающей небо и землю, не знал, что в его собственной стране можно встретиться с настоящим адом. Эта реальность ввергала его в ужас, в полнейшую апатию, но не о своей судьбе он думал, а о судьбе всей Италии.[6]6
До XIX века не существовало единого государства Италия. Несмотря на это, в средние века существовала идея единства чувств; хотя и не политическое, это единство распространялось на весь полуостров. В этом смысли люди, жившие тогда, говорили об Италии или использовали определение «итальянский».
[Закрыть]
Если кто-то и чувствовал себя среди этих людей как рыба в воде, то это Бирбанте. Его глазищи лучились от удовольствия. Его взгляд следил за игральными костями и картами, которые падали на столы там и тут. Едва ли он был готов следовать приказу оставаться рядом с пленником. И это могло стать причиной опасного инцидента.
Они должны были быть не слишком далеко от Болоньи, города, в котором Данте когда-то часто бывал и в который он возвращался теперь в таких враждебных ему обстоятельствах. На постоялом дворе, куда вошла их группа, вино лилось рекой, следуя латинской максиме, которая гласила: «Prima cratera at sitim pertinet, secunda ad hilaritatem, tertia ad voluptatem, quarta ad insaniam».[7]7
Первая рюмка для утоления жажды, вторая рюмка для радости, третья для удовольствия, четвертая для сумасшествия.
[Закрыть] Очевидно было, что здесь уже перешли к четвертому состоянию. Пьяные забулдыги пели громкими голосами гимны странствующих студентов, популярные среди противников dolce stil nuovo,[8]8
Т.е. «сладостного нового стиля». Эта литературно-философская поэтическая школа существовала в Италии в последней трети XIII века и стала важным этапом в формировании итальянской национальной поэзии. К представителям этой школы принято относить флорентийских поэтов Гвидо Кавальканти и Данте Алигьери.
[Закрыть] распространенного среди флорентийцев и некоторых поэтов. Там были простые рифмы, шутливые пародии на вульгарной латыни, которой пользовались на постоялых дворах; песни пьяниц, распутные, иногда вдохновленные классиками, вроде Катулла или Овидия.
Среди этого хаоса, под пьяные выкрики и скандальные песни, наполовину раздетые продажные женщины предлагали свои услуги. Это были дешевые проститутки, и в них не было ничего привлекательного.
Одна из этих женщин с обнаженными обвисшими грудями и спутанными волосами приблизилась к Данте, который сидел, полуприкрыв лицо, на скамье в глубине трактира между двумя своими охранниками. Она сняла капюшон со смущенного поэта, и тот не смог скрыть гримасу отвращения и ужаса перед позорной торговлей плотью, которая происходила во всех углах этой комнаты. В тот же миг Микелоццо дал волю своей мощной руке: он стукнул проститутку, и она отлетела на несколько шагов. Она упала, ее скудная одежда задралась, непристойно открывая особенности ее пола взгляду остальных.
Бирбанте, следивший за этой сценой со злобной улыбкой, вскочил, словно на пружине. Он схватил проститутку и потащил ее за собой, зигзагами двигаясь между веселыми и ничего не соображающими пьяницами к дальнему углу, где несколько куч соломы заменяли кровати.
Вино и атмосфера разгула заставили Бирбанте наконец поддаться низменным инстинктам, забыть все принятые в группе правила. «Non fecit ebrietas vitia, sed protahit»,[11]11
Опьянение не делает ошибок, а только открывает их.
[Закрыть]― сквозь зубы процитировал Данте Сенеку, пытаясь забыть о своей участи. Другой его охранник с постоянной непонятной улыбкой на устах оставался на своем посту рядом с поэтом. Данте дремал; он несколько часов провел в забытьи среди чужих сдавленных криков, хрипов и кашля, отрыжки, пускания газов и храпа. Огонь больших восковых свечей постепенно слабел, оставляя тучи копоти, которые раздражали глаза и горло. Данте время от времени испуганно открывал глаза, словно ему впервые приходилось ночевать в подобном месте.
Неожиданно его разбудил чей-то удар. Перед ним, сжимая рукоять шпаги, возник молодой кабальеро, предводитель группы; его глаза сверкали от бешенства. Юноша направился в тот угол таврены, где Бирбанте праздновал хриплыми звуками животное удовольствие, полученное от женщины, лежавшей рядом с ним. Фигура молодого человека загородила Данте обзор. Он подошел к Бирбанте, наклонился, отбросил полуголую визжащую женщину в сторону, потом схватил Бирбанте за шиворот и несколько раз ударил его по почкам. Потом молодой человек отпустил своего подручного, и тот засеменил к Данте и Микелоццо. Через мгновение он уже сидел рядом с испуганным Данте. Поэт постепенно успокоился и начал размышлять. Его занимало неожиданное появление таинственного кабальеро. Уходя, молодой человек встретился взглядом с Данте, и тот понял, что под покровом ночи бежать не удастся. Мельком поэт заметил, что Бирбанте, с ненавистью стиснув свои немногочисленные зубы, посмотрел на входную дверь и поднял правую руку в знак повиновения.
Глава 7
Рано утром, с первыми лучами зари, группа отправилась в дорогу. Постоялые дворы, переполненные по ночам, пустели днем, потому что оставаться там становилось опасно: это вызвало бы подозрения. Разного рода бандиты могли попасться солдатам или стражникам из числа наемников на службе у какого-нибудь местного кондотьера,[12]12
Кондотьеры ― в Италии XIV–XVI в. руководители военных отрядов, находившихся на службе у городов-коммун и государей и состоявших в основном из иностранцев.
[Закрыть] которые делали набеги на постоялые дворы в поисках вознаграждения за поимку приговоренного или желая воспользоваться услугами шлюх во время утреннего отдыха.
События прошедшей ночи не прошли бесследно, воспоминания о них носились в воздухе, и похитители начали свой путь в тяжелом молчании. Данте тоже почему-то нервничал, словно развязка вчерашних событий должна была вот-вот наступить. Драма разыгралась в полдень, когда снова появился всадник. Двухколесная повозка остановилась, и всадник подъехал к ним. Оставаясь в седле, никого не приветствуя, он подозвал к себе Бирбанте. Последний, словно сомневаясь, посмотрел на Микелоццо, который только презрительно пожал плечами. После этого Бирбанте спрыгнул с повозки и неуверенно направился к своему господину. Молодой кабальеро осыпал его грязными словами, которые изобиловали в просторечии[13]13
Как «просторечие» понимается родной язык определенной местности, в противоположность общему языку, которым была латынь.
[Закрыть] тосканцев, а закончил свою речь настоящими угрозами. Побледневший Бирбанте не мог вставить даже слова извинения. Потом молодой человек неожиданно спешился и дополнил слова тем, что ударил тыльной стороной правой руки собеседника в лицо. Разъяренный Бирбанте выбросил вперед ладонь с зажатым в ней большим мясницким ножом, который выхватил из-под одежды, и бросился на противника. Тому удалось отскочить в сторону, но нож Бирбанте все же зацепил его левую руку. Потом быстрым и точным движением кабальеро повернулся, вытащил свой кинжал и одним метким ударом пронзил насквозь шею нападавшего.
Тело Бирбанте упало в лужу крови, а победитель с окровавленным оружием в правой руке и с глубокой раной в левой быстро пошел в сторону Данте. Данте решил, что к нему приближается смерть. Но молодой человек заговорил, его голос, хриплый и задыхающийся, чеканил слова в лицо Данте.
– Слушай, поэт! И хорошенько слушай, потому что я не буду повторять. Моя задача доставить тебя во Флоренцию. С Божьей помощью я это сделаю. Мне все равно, доставлю я тебя живым или мертвым, я готов на все.
Данте понял, что теперь именно от этого человека зависит его дальнейшая судьба.
Глава 8
После этого ужасного происшествия они продолжили путь в том же направлении. Началась вторая, совсем непохожая на первую, часть путешествия: теперь вокруг были горы ― последнее препятствие на пути во Флоренцию.
Останки неудачливого Бирбанте остались лежать позади, закопанные под деревом в лесу. Это была импровизированная могила глубиной в три фута. Теперь всем управлял Микелоццо. Он сквозь зубы пробормотал «Отче наш» на своеобразной латыни, на которой говорили простолюдины, и выцарапал грубый крест на коре дерева, под которым теперь должен был отдыхать его приятель ― вечно или пока животные ночью в поисках падали не откопают его. Лицо Микелоццо было серьезным, но на нем не было даже следа слез или сожаления. Это был человек, привыкший не обращать внимания на жизнь и смерть, всегда ступавший по тонкой линии, которая их разделяла, понимавший, что никто, даже молодой и могущественный, не сможет избежать смерти. Он не был зол на своего господина ― убийцу его друга, потому что жизнь ― это продолжительная борьба и боль поражения может сочетаться с уважением к победителю. Данте почти понял Микелоццо, его судьбу, отмеченную фатальной комбинацией небесных светил с доминированием Сатурна, который приговаривает людей к бесславному существованию, к служению, к прозябанию в нищете, к отсутствию счастья, к грусти и отверженности. Такое положение звезд определяло участь крестьян, используемых как приманка в чужой борьбе; среди благородных людей даже бытовала поговорка: «Крестьянин словно ореховое дерево: чем сильнее его трясешь, тем больше орехов он тебе даст». Имей Микелоццо другое происхождение, он смог бы стать верным вассалом.
В натуре Бирбанте трудно было подозревать что-то, кроме дурных намерений. Имей он благородное происхождение, не слишком бы отличался от тех, кто с помощью насилия получил положение во Флоренции. Он был похож на жестокого врага Данте Корсо Донати, храброго кабальеро, всегда готового к сражению и спору. А вот предводителя похитителей, человека, пролившего свою и чужую кровь ради своей миссии, Данте пока не мог понять. Это был суровый и упрямый человек, никто не мог возражать ему, угрожать, управлять им, даже пустив кровь из левой руки. Данте видел, что молодому человеку больно, радости в его глазах не было. Он не добыл себе славы этим человеческим трофеем, добытым в кровавой битве, которые стали частыми на итальянской земле. Война и ненависть были здесь не в новинку: во всех городах существовали армии, разные партии враждовали. Молодой кабальеро, похоже, питал отвращение ко всяким традициям, люди вроде него были необходимы для подавления опасного духа страны. И, хотя Данте был пленником юноши, он думал о нем с уважением; поэта подкупало его горячее желание довести дело до конца, даже если бы пришлось перерезать горло поэту или себе самому. В последнем Данте не сомневался.
Глава 9
Примерно через неделю после бегства из Вероны группа подошла к горам. Узнавая окрестности Мугелло, огромную перекопанную долину вдоль реки Сиеве,[14]14
Сиеве ― приток реки Арно.
[Закрыть] Данте яснее, чем прежде, понимал, что ждет его во Флоренции. Пройдя по этому зеленому ковру, покрытому речками, виноградниками и оливковыми деревьями, они вошли в каштановые леса ― это был последний этап путешествия до горы Сенарио. Не было странника, который, вступая в эти места, остался бы равнодушным к торжественности пейзажа. За их спинами остался Мугелло. Они шли вперед, им оставалось не более двенадцати миль. Впереди маячило темное пятно, в котором угадывались городские стены и высокие башни ― гордая Флоренция.
Хотя путь был еще неблизким, кабальеро дал последние указания вознице. После этого он галопом понесся вниз по холму. Чувствовалось, что развязка близка. На полпути всадник остановился, повернулся к ним и раненой рукой сделал жест, торопя их следовать за собой.
День выдался тяжелый, Данте был измучен дорогой. Места, когда-то такие знакомые и приятные для Данте, казались теперь чужими. Он словно открывал их заново, потому что смотрел на все другими глазами: ему до сих пор не доводилось оказываться в подобной ситуации. Группа миновала густые леса до того, как одеяло сумерек накрыло их, пряча от глаз блестящую панораму Флоренции. Не задерживаясь, они дошли до нужной тропы, которая должна была довести их до соседнего города Фьезоле.
Но до конца они по ней не пошли. Через некоторое время группа свернула на одну из многочисленных мелких тропинок и стала искать убежище между высоких сосен, у основания странного камня, монолита, древнего свидетеля этрусков, живших здесь в прошлом. Прекрасное место встречи!
И встреча не замедлила состояться. Неожиданно ночью среди сосен появились всадники. Шум сбил Данте с толку, он не мог различить ничего, кроме неясных силуэтов. Потом пространство вокруг поэта потемнело: кто-то не слишком уважительным жестом ― возможно, это был Микелоццо ― быстро нахлобучил капюшон ему на голову. Почти в тот же миг его подняли за руки и посадили на лошадь позади нового охранника. От скачки у поэта закружилась голова, и он прижался к своему сопровождающему.
Таким образом, через девять дней после похищения из Вероны, оставив позади сто шестьдесят миль, Данте Алигьери вернулся на родину. Это не было возвращение, которого он страстно и горячо желал. Его пленение ясно показывало, что поэта не ждали слава и лавровый венок, желанная церемония в прекрасном соборе Сан Джованни. Но, к его удивлению, возвращение, похоже, не должно было означать триумф его жестоких врагов в городе, ожидающем увидеть, как покатится голова одного из самых мятежных и выдающихся людей. Теперешнее возвращение Данте в родной город мало отличалось от похищения из другого города, служившего ему убежищем: ночью, тайком, проходя мимо дверей спящих горожан со скрытностью контрабандистов.
