Текст книги "Направить в гестапо"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Мы таращились на нее в потрясенном, недоверчивом молчании. Барселона, сглотнув дважды, спросил:

– И вы… и вы повторили все это герру Билерту?

– Конечно, – ответила фрау Дрейер, гордо вскинув голову. – Он захотел узнать мое мнение, я высказала его. Надеюсь, я еще не настолько дряхлая, чтобы не иметь свои взгляды.

– Нет, но вам… не следовало… никак не следовало…

Барселона не находил слов. И беспомощно оглядел нас, широко раскрыв глаза.

Порта равнодушно пожал плечами.

– Давайте посмотрим, что скажут кости – грозит ей это или не грозит.

Он провел пальцем по горлу и мерзко подмигнул.

Мы сели за стол, каждый прижал к его краю большой палец левой руки. Хайде встряхнул кости.

– Что на кону?

– Птичка на ограде парка, – предложил Малыш.

– Идет.

– Единица, – сказал Шнайдер.

– Единица против шестерки, – сказал Порта.

– Единица против шестерки, – проскандировали мы хором.

Кости покатились по столу.

Восемь солдат играли в кости в подвалах гестапо, почти как римские солдаты некогда у подножья холма возле Иерусалима.

– Это постыдно, – неожиданно произнес Старик. – Уберите их, ради бога.

Он повернулся вместе со стулом к фрау Дрейер и оживленно заговорил бог весть о чем; годилось все, чтобы отвлечь ее внимание от зловещей игры.

Кости лежали на столе: четыре единицы, две шестерки…

– Ее песенка спета, – сказал Барселона. – Кости не лгут.

– Единица против шестерки, все согласны? – спросил Хайде.

Порта кивнул.

– Шестерка жизнь, единица смерть…

Мы поглядели на фрау Дрейер. Она серьезным тоном рассказывала Старику о своем муже.

– Он погиб под Верденом, услышали мы. – Он служил в третьем драгунском полку в Штенале. Там было хорошо, мы жили очень весело. Мой муж служил в драгунах с девятьсот восьмого года до самой смерти – он пал двадцать третьего декабря семнадцатого года. Пошел за елкой к Рождеству и на обратном пути был убит шальной пулей. Он был хорошим солдатом и очень смелым мужчиной. Был с гауптманом Хауптом и обер-лейтенантом Йендичем, когда они взяли форт Дуамон…

– Дуамон! – воскликнул Малыш, лицо его расплылось в улыбке. – Я про него все знаю! Пруссаки там пробыли всего пять минут, потом лягушатники вышвырнули их так, что они кубарем катились за Рейн… а ты отвали! – гневно добавил он, обращаясь к Хайде. – Чего пинаешь меня? Убери свою ножищу.

– Муж фрау Дрейер погиб под Верденом, – напомнил ему Хайде. – Не мог бы ты выбирать слова поосторожнее?

– То, что я говорю, сущая правда. – Малыш вызывающе выпятил нижнюю губу. – Спроси кого угодно.

– Он прав, – сказал Порта. – Лягушатники задали им в Дуамоне такого жару, что кронпринц получил от кайзера большую взбучку.

Барселона, нахмурясь, посмотрел на него и снова повернулся к фрау Дрейер.

– Что именно сказал вам герр Билерт?

Старушка вздохнула, нахмурилась и отвела взгляд от фотографии Гиммлера, словно бы гипнотизирующей ее. Под фотографией шла надпись золотыми буквами:

«ГЕНРИХ ГИММЛЕР

Рейхсфюрер СС

Шеф полиции

Министр внутренних дел»

– Герр Билерт был очень любезен. Он выслушал все, что я могла сказать, было видно, что его это расстроило, и я подумала, что, может быть, сказала что-то обидное, но герр Билерт заверил меня, что все уже позади, и мне больше незачем беспокоиться об этом.

Она снова взглянула на Гиммлера и улыбнулась ему.

– Сказал он, что будет с вами? – спросил Старик. – Записал то, что вы говорили о герре Гитлере?

– О, да, он был очень скрупулезен. Диктовал все слово в слово другому человеку, сидевшему с ним в кабинете. Меня потянуло в сон, кажется, я немного вздремнула, а когда открыла глаза, оказалось, они написали целую книгу – и герр Билерт сказал, что мне придется поехать в Берлин.

– Повидать фюрера?

– Ну что вы, нет! Он наверняка слишком занят, ему не до таких, как я. – Старушка снова поглядела на фотографию Гиммлера и наморщила лоб. – Не могу толком вспомнить – там были какие-то буквы, только…

– РСХА [32]32
  PCXА (Reichssicherheisthaupamt) Главное управление имперской безопасности. Контролировал его Гиммлер, но непосредственным начальником был Р. Гейдрих, а после его убийства в июне 1942 года – Э. Кальтенбруннер. – Прим. пер.


[Закрыть]? – предположил Барселона в холодной тишине, охватившей караульное помещение.

– А, да да! РСХА! Совершенно верно! – Фрау Дрейер хлопнула в ладоши и взглянула на Барселону. – Вы знаете, что это такое, герр фельдфебель?

Барселона оглядел нас, прося взглядом о помощи, но мы отвернулись, предоставив ему выходить из затруднения.

– Да, в общем… это, ну, это… большое управление в Берлине.

– Чем оно занимается?

– Оно… э… – Барселона беспомощно поскреб в затылке. – В общем, это нечто среднее между… э… регистратурой и бюро по найму.

– Отлично! – громогласно одобрил Порта. – Отлично, отлично! Но ты упустил самое любопытное.

– Что же? – наивно спросила фрау Дрейер.

– Хорошо, скажу. PC…

– Черт возьми! – перебил Старик Порту. – Придержи язык!

– Может, мне хотят предложить работу. – Фрау Дрейер вздохнула и сбросила одну из туфель. – Боюсь, толку от меня мало. Видите ли, у меня болят ступни – днем я должна была пойти к мозольному оператору, но, разумеется, не попала на прием из-за поездки сюда, к герру Билерту.

Мы кивнули с мрачным и робким видом, мучаясь желанием, чтобы она обернулась призраком и улетела, умерла, превратилась в камень – что угодно, лишь бы избавила нас от этого замешательства. Фрау Дрейер откинулась на спинку стула и несвязно заговорила, как многие старые люди, не столько для нас, сколько для себя.

– Меня не было дома, когда приехали за мной. Я отправилась расплатиться с герром Бергом в Генземаркт. Езжу туда раз в месяц. Приехала, конечно, рано – как всегда. Люблю посидеть на станции, посмотреть на прохожих. А потом, в это время года там прекрасная выставка цветов. Я знаю герра Гельбеншнайда, начальника станции. Очень хорошо знаю. У него легкая рука, а розы одни из лучших, какие я только видела. Жаль, не умею выращивать такие, но что поделаешь – если у тебя нет способностей, значит, нет.

Она смиренно покачала головой, и Малыш понимающе ответил ей тем же.

– И вот, как только вернулась, я сразу же поняла – что-то случилось. Увидела ту машину, понимаете. Большую, серую, я знала, что она эсэсовская, потому что видела их раньше. Сперва я подумала, что они приехали к моей соседке, фрау Беккер. Ее сын служит в СС. Он унтерштурмфюрер в дивизии «Рейх». Она, естественно, очень им гордится. До того как ему присвоили офицерское звание, он служил в другом полку – как он назывался? «СС Вестланд», кажется. Знаете, мой младший тоже служил в СС. Я не хотела, чтобы он шел туда, но он поступил по-своему. Его привлекал мундир, ничего удивительного. Ребята легко соблазняются такими вещами. В общем, он погиб. Мне прислали его Железный крест. Помню, он очень рассердился, когда я сказала ему, что отец был бы очень недоволен тем, что он идет в СС. «Не спеши, – сказала я ему. – Подожди, пока тебя не призовут, как твоих братьев». У него было три брата. Двое пошли в пехотный полк, а самый старший в инженерные войска. Он тоже погиб. Двое других пропали без вести. Возможно, они еще живы, не знаю, стараюсь поменьше об этом думать. Но младший мальчик всегда поступал по своему. Когда я сказала ему, чтобы он подождал призыва, не жертвовал жизнью, он сказал мне: «Мама, я обязан донести, что ты ведешь пораженческие разговоры, но на первый раз сделаю вид, что не слышал. Смотри, не говори так никогда больше. В следующий раз я донесу на тебя, хоть ты и моя мать». Господи, он так рассердился на меня – даже не захотел поцеловать на прощанье, когда уходил, – а теперь он погиб, как и другие мои сыновья, у меня остался только его Железный крест. Я храню его в ящике комода со всеми их детскими вещами. Распашонками и вязаными ботиночками…

Она внезапно поглядела на нас и улыбнулась. Малыш улыбнулся в ответ, очень кисло, как мне показалось.

– Но, в общем, подойдя ближе, я увидела, что машина стоит у моей двери, не у фрау Беккер, и у меня мелькнула мысль, что Пауль вернулся из могилы – Пауль, мой младший сын, о котором я вам рассказывала. Так вот, молодой человек, который вылез из машины, выглядел совсем как он. Высокий, широкоплечий, узкобедрый, белокурый, голубоглазый – из четверых Пауль был самым красивым, – и этот молодой человек так на него походил, что я даже перепугалась. И когда заговорил, то очень любезно, вежливо, в нем чувствовалось воспитание. Наверняка происходил из хорошей семьи. Не понравилась мне в нем только черная кожа. Он, казалось, весь был в черной коже, с головы до ног – она всегда представлялась мне такой мрачной, такой суровой – хотя, может быть, у них такая форма одежды.

Улыбаясь то Малышу, то фотографии Гиммлера, она описала нам всю ту сцену. Я очень явственно представлял ее: белокурый юный бог из СС с надменными голубыми глазами, в черных кожаных сапогах, и глупая старая дама, увядшая, доверчивая, так поглощенная сравнением его со своим погибшим сыночком Паулем, что не замечала угрозы, таящейся за личиной изысканного обаяния.

– Фрау Дрейер? – вежливо спросил он, вылезая из машины.

И взволнованная старушка представилась, протянула руку; молодой человек крепко стиснул ее, не сняв большой черной перчатки с крагами, и продолжал удостоверяться, что она действительно Эмилия Дрейер, проживающая по Гиндербургштрассе, девять. Он стоял с учтивой улыбкой на лице, с вальтером калибра 7,65 в кармане, и старая фрау Дрейер ничего не подозревала. Он повернулся, распахнул дверцу машины и указал ей на заднее сиденье. Ее хотят видеть в штабе, есть вопросы, о которых нужно поговорить.

– О, мне очень жаль, но сегодня я никак не могу! Знаете, я записана на прием к доктору Йору, он должен посмотреть мои ступни. Они доставляют мне сильные мучения.

И эсэсовец громко засмеялся. Визит к мозольному оператору! Такой нелепой отговорки он еще не слышал.

Фрау Дрейер не поняла, почему он нашел ее бесхитростное заявление таким смешным. И стала объяснять на тот случай, если эсэсовец не понял всей серьезности проблемы, что доктор Йор занятой человек, у него обширная практика, и если не отменить прием по меньшей мере за сутки, его все равно нужно оплачивать.

Эсэсовец засмеялся еще громче. По крайней мере у него было хорошее чувство юмора.

– Не беспокойтесь о своих ступнях, бабуся. Мы свяжемся с доктором Йором и позаботимся, чтобы он не брал с вас платы.

– Но, видите ли, – сказала она, – пока я снова смогу попасть к нему на прием, могут пройти недели. Он очень занятой человек.

Потеряв терпение в разговорах с этой полоумной старой бабкой, эсэсовец взял ее за плечо и подтолкнул к машине. При этом она внезапно осознала, что у него нет левой руки, и это напрочь отвлекло ее от собственных ступней. Какое ужасное увечье! Какая трагедия, какое несчастье, какое…

– Может, не будем это обсуждать? – отрывисто произнес он.

Она показала ему эсэсовский перстень Пауля. Рассказала ему о младшем сыне, о его Железном кресте, о том, что он погиб за свою страну, но молодой человек казался странно безразличным. Он усадил ее на заднее сиденье, захлопнул за ней дверцу, и они поехали на полной скорости в гестапо. Эти люди повсюду ездили на полной скорости.

Водитель резко отличался от этого молодого человека. Грубый, неприятный, невежливый тип. Ни воспитанности, ни хороших манер. У него был стеклянный глаз, плохо сделанный, больше похожий на камень. Лицо было толстым, грубым, и фрау Дрейер сразу же почувствовала, что неприятна ему.

– Смотри мне, бабка! – обратился он к ней, когда она оказалась на заднем сиденье; а потом к своему напарнику: – Надеюсь, старая карга будет хорошо себя вести сзади.

– Знай веди машину, остальное предоставь мне, – ответил молодой человек.

Фрау Дрейер сочла, что подразумеваемый упрек оправдан.

– Человек такого класса не должен называть меня бабкой, – сказала она нам. – А то, что он обозвал меня каргой, я нахожу полным отсутствием уважения к старшим и более достойным.

– Да, понимаю вас, – ответил Малыш. – Только на вашем месте я бы особенно не расстраивался. Другое дело, если тебя назовут…

Порта очень вовремя зажал ему ладонью рот.

– Впредь, – попросил он Малыша, – ограничивай свои замечания только словами «да» или «нет», и нам всем будет проще.

– Да пусти ты! – выкрикнул Малыш, негодующе вырываясь. – Буду говорить, что хочу, черт возьми, и не твое это дело. А вот чего никогда не скажу – это «да», чтоб ты знал. Как только я сказал «да», так получил два месяца тюряги. И потом твердо поклялся, что буду говорить только «нет».

– Вот и говори, – ответил Порта. – Больше мы ни о чем не просим.

И вернулся к скамье, на которой возился с очередной колодой крапленых карт. Он всегда старательно укладывал их в фабричную обертку, склеивал ее с такими тщательностью и вниманием, каких и в помине не было при выполнении служебных поручений.

Барселона с Хайде снова лениво играли в кости. Фрау Дрейер продолжала рассказ, словно ее и не прерывали.

– Я не могла отделаться от мысли, что это очень неприятный человек. Машину он вел очень быстро, неосторожно, и несколько раз люди просто чудом не попадали под колеса. Но он только смеялся, словно это была остроумная шутка. Потом на Харвештерхуде они остановились и подобрали девушку. Не знаю, зачем она им понадобилась – они высадили ее у другого дома до того, как мы подъехали сюда – не знаю, где именно, но должна сказать, что даже молодой человек, который так обаятельно держался со мной, вел себя очень нелюбезно по отношению к ней. Может быть, она чем-то провинилась, не знаю, но совершенно не могу понять, зачем было бить ее. Воспитанный мужчина ни в коем случае не должен бить женщину, ни в коем случае! А если бьет, то лишь показывает свою невоспитанность, я так и сказала молодому человеку. Вы согласны со мной, герр фельдфебель?

– Конечно, – угрюмо ответил Старик.

– Я бы не стал бить ее, – подал голос Малыш. – Какой в этом смысл? Гораздо охотнее сделал бы кое-что другое. Зачем их бить, если можно…

На сей раз рот ему зажал Легионер. Фрау Дрейер мягко продолжала.

– Когда мы приехали сюда, – объяснила она нам, – они проводили меня в какую-то приемную на третьем этаже. Там было много людей, пришедших для беседы, и меня оставили на какое-то время с ними. Я подумала, что это не очень вежливо. В конце концов я ведь не просила встречи с Билертом. Это он отправил их за мной. Поэтому я считаю, что они могли быть повнимательней – правда, возможно, они очень заняты, к тому же идет война. Думаю, извинение меня бы вполне устроило. Но даже когда они увели меня из приемной, то не к герру Билерту. Вместо этого они обыскали мои карманы и сумочку, забрали много писем личного свойства. Я понимаю, эти люди просто выполняли свою обязанность. Идет война, и все мы должны остерегаться вражеских агентов, но все-таки не могу отделаться от мысли, что они слегка зарвались – и не могу понять, какое они имеют право читать мои письма. В общем, обыскав, они отвели меня в другую приемную. Мне там не понравилось. Какой-то старик с пистолетом сидел на стуле и не позволял никому из нас говорить. Было скучно, к тому же я проголодалась.

Фрау Дрейер продержали там несколько часов, потом белокурый однорукий обершарфюрер отвел ее в какую-то маленькую комнату, где двое мужчин в штатском спросили ее, не говорила ли она кому-нибудь, что фюрер дурак.

– Разумеется, – сказала она нам, – я сразу же ответила, что нет. Что кто-то распускает обо мне отвратительную ложь. Тогда они спросили, не постараюсь ли я помочь им, поскольку их обязанность разбираться в таких делах, убеждаться, что никто не говорил ничего плохого о фюрере, и в конце концов любезно предложили мне не спешить и попытаться вспомнить, что именно я говорила.

– Не говорили вы своей соседке фрау Беккер, что, по вашему мнению, фюрер поступил глупо, начав эту войну? – спросил ее Билерт.

– Да, – ответила она, – я сказала это и готова повторить. По-моему, эта война просто безумие.

Тут, к ее изумлению, они от души рассмеялись, и один из них записал ее слова на листе бумаги.

– Вот, видите, фрау Дрейер, все, как мы говорили – вы назвали фюрера дураком.

Тут она опешила; стала уверять их, что, назвав войну глупостью, она не имела в виду, что фюрер дурак. Она не хотела – не могла…

– Однако согласитесь, – настаивал Билерт, – глупые поступки совершает глупый человек, следовательно, дурак.

Она была вынуждена согласиться с логичностью этого утверждения.

– Но, как сказала ему, я не единственная, кто говорил такие вещи. Их говорят все. Я только повторила то, что слышала.

Разумеется, Билерт тут же принялся спрашивать, кто говорил их, где и когда.

– Ну, для начала герр Гельбеншнайд, начальник станции. Я часто от него слышала, что с Германией не случалось ничего хуже этой войны. Потом фрау Дитрих, медсестра у мозольного оператора. Она совсем недавно сказала мне, что лучше бы эта война совсем не начиналась, и чем скорее мы потерпим поражение, тем лучше, насколько это касается ее. А затем…

В своей недогадливости она продиктовала целый список фамилий жадно писавшему напарнику Билерта, который тут же передал его обершарфюреру – очевидно, для немедленных действий.

– А потом, – с недоумением сказала фрау Дрейер, – они спросили, не была ли я пациенткой психиатрической лечебницы.

– А кстати, – спросил, обернувшись, Порта, – были?

– Нет, не была, и вопрос показался таким странным, что я испугалась и расплакалась. Сказать по правде, – доверительно призналась фрау Дрейер, – я боялась, как бы меня не оштрафовали. За то, что говорила чего не следовало – хоть и не сознавала, что это дурно. Я спросила, нельзя ли принести извинения, а не платить штраф, у меня только вдовья пенсия, понимаете, мне это накладно. И они отнеслись ко мне очень любезно. Сказали, что платить штраф не придется, чтобы я не беспокоилась, и что они примут мои извинения от имени фюрера. Затем, помню, они стали очень дружелюбными и начали расспрашивать меня о моих мальчиках. Так интересовались ими, что я забыла обо всем прочем! Мы говорили о том, о сем, и оказалось, что герр Билерт хорошо знает Бента, который был самым близким другом моего Курта в прежние дни. Бент стал оберштурмфюрером СС и часто заходил к нам, когда Курт был в отпуске. Такой смелый мальчик, на груди целый ряд орденов, и все-таки, знаете, тоже настроен против этой войны. Помню, однажды перед днем рождения Курта, перед тем как батальон отправили на фронт, Бент говорил мне, что фюрер только человек, не бог, и что, как все люди, иногда ошибается. А что касается Гиммлера – передать не могу, как они с Куртом сердились, когда кто-то упоминал о нем! Можно было подумать, этот бедняга нанес им какую-то личную обиду! Знаете, я помню…

– Постойте, – перебил, хмурясь, Старик. – Вы не рассказывали ему все это, а? Не рассказывали Билерту?

– Рассказывала, – беспечно ответила она. – Им было очень интересно, понимаете, и герр Билерт сказал мне, что Бент всегда был очень умным мальчиком, что его способности попусту пропадают на фронте, что они вызовут его в Гамбург и дадут ему повышение. Я хотела тут же написать Бенту, известить его, но они сказали, что не надо, что собираются устроить ему сюрприз.

– Конечно, – угрюмо согласился Старик. – И о чем еще вы говорили, пока были там?

– Ну… – Фрау Дрейер наморщила лоб, стараясь вспомнить. – Говорили о моем племяннике Дитрихе. Знаете, он учится на богослова. Видимо, герр Билерт почему-то счел, что он мог говорить плохие вещи о фюрере. Просил меня сказать, что говорил Дитрих, и я ответила, что не припоминаю, чтобы он что-то говорил. Тут герр Билерт, сильно рассердился и закричал на меня; я не могла понять, чем вызвала его неудовольствие, а другой человек укоризненно покачивал мне головой, и я пришла в такое замешательство, что не знаю, что бы сделала, если б телефон герра Билерта не зазвонил. Они оба выбежали с пистолетами, и я сидела в одиночестве, пока не пришел другой человек и не увел меня.

– Увел сюда? – спросил Легионер.

– Нет, – ответила фрау Дрейер. – Меня заперли в какой-то маленькой комнате, а потом пришли за мной и снова отвели к герру Билерту. Тут они записали все, что я говорила, и дали мне на подпись. – Она улыбнулась. – Когда я расписалась, снова подобрели. Дали мне кофе с кексом и сказали, что нужно обо мне позаботиться.

Мы безмолвно смотрели на нее. Просто не верилось, что на свете может существовать такая наивность.

– Интересно, скоро ли приедет за мной машина?

Она обратила свою жалобу к Старику, тот невнятно пробормотал что-то ободряющее и поглядел на нас. Мы зашаркали ногами и опустили взгляды.

– Когда у вас будет свободное время, – любезно сказала фрау Дрейер, – вы должны заглянуть ко мне в гости. Дайте знать заранее, я постараюсь испечь для вас ореховый торт. Мои ореховые торты нравятся всем мальчикам.

Мы промямлили слова благодарности, она улыбнулась нам, закивала головой на хрупкой шее, и тут, к нашему несказанному облегчению, веки ее опустились, и она погрузилась от усталости в сон, негромко, мерно похрапывая.

Порта закончил укладывать свои крапленые карты. Предложил поиграть, и мы согласились при условии, что воспользуемся колодой Барселоны.

Два часа спустя мы все еще играли – так увлеченно, что было почти невыносимо покидать стол даже на то время, чтобы сходить в туалет. Фрау Дрейер продолжала спать.

Игру нарушил нетерпеливый стук в дверь. Барселона пошел открыть, перед ним предстали двое людей в форме СД с автоматами.

– Хайль Гитлер! – сурово приветствовали они его. – У вас Эмилия Дрейер?

При звуке своего имени старушка проснулась. И заспанная, заковыляла к ним.

– Это машина за мной?

– Да, фрау. За вами. Собирайте вещи и пошли. Отвезем вас в Фульсбюттель.

– Фульсбюттель? – Она заколебалась. – Но я не хочу в Фульсбюттель. Я хочу домой.

Один из конвоиров засмеялся.

– А разве мы все не хотим?

– Но герр Билерт сказал…

– Герр Билерт сказал, что пришлет за вами машину, вот она подана. И в ней мы поедем на приятную прогулку в Фульсбюттель. Так что будьте умницей и пошевеливайтесь. Не хочу, чтобы пришлось применять силу к женщине, годящейся мне в бабушки.

И тут фрау Дрейер впервые начала смутно догадываться об истинном положении вещей. Дрожа, повернулась к Старику и протянула руки.

– Герр фельдфебель…

– Да хранит вас Бог, – сказал Старик, очень тихо и словно бы стыдясь себя. – Поезжайте с ними, фрау Дрейер. Вы ничего не можете поделать. Никто из нас ничего не может поделать.

– Да, конечно, – неуверенно произнесла она.

Старушка беспомощно постояла с минуту, ее морщинистое, старческое лицо дрожало. Мы подали ей пальто и сумочку, и она молча пошла за конвоирами. На одной туфле у нее развязался шнурок, толстые вязаные чулки сморщились на лодыжках. Массивная дверь лязгнула за ней. Мы услышали лязг и других дверей – арестованных выводили из камер. Их вели во двор и вталкивали в большие зеленые фургоны, которые повезут всех в Фульсбюттель.

В одном из них сидела старушка, даже теперь неспособная понять, какое преступление совершила.

В караульном помещении все молчали и прятали друг от друга глаза. Мы стыдились себя и своих мундиров.

Вскоре Малыш вышел в коридор. По-прежнему молча. Мы равнодушно вернулись к картам, но не успели их раздать, как Малыш вернулся.

– Крюге дал дуба в камере! – взволнованно выпалил он. – Повесился на подтяжках!

Напряжение спало. Мы толпой пошли по коридору, чтобы посмотреть. Крюге покачивался под потолком, словно уродливая тряпичная кукла. Лицо его посинело, раздулось, выкаченные глаза безжизненно смотрели на нас. Шея казалась невероятно длинной. Под ним на полу валялось его кепи.

– Это лучшее, что он мог сделать, – сказал Барселона.

Мы бесстрастно смотрели на покачивающийся труп.

– Нечего жалеть эту крысу, – заявил Малыш.

Не думаю, что кто-то жалел. Даже Штеге не пытался сказать что-то в его защиту.

– Придется внести это в рапорт, – сказал Старик. – Иначе неприятностей не оберешься.

Все пошли обратно в караульное помещение. Старик сел за свой стол и взял ручку, а мы с большим удовольствием вернулись к прерванной игре в карты.

– Жаль, что у него не хватило благопристойности подождать, пока он не окажется в Фульсбюттеле, – сказал Порта, быстро тасуя колоду под нашими пристальными взглядами. – Что поделаешь, некоторые люди бестактны от природы.

Оба они были прохиндейными дельцами, рожденными для того, чтобы постоянно попадать в неприятности и всякий раз из них выпутываться, уважающими вероломство и хитрость другого, даже когда старались надуть друг друга. Крали все что попадалось под руку и продавали все что можно – от женщин до стреляных гильз.

Водитель эсэсовец покачал на ладони сигарету, – задумчиво глядя на нее. Потом поднес к ноздрям и недоверчиво понюхал.

– По-моему, ты грязный обманщик, – заявил наконец он. – Разорви ее, чтобы я увидел собственными глазами.

– Сомневаешься в моих словах? – надменно спросил Порта. – Раз я говорю, что в каждой сигарете есть опиум, значит, есть в каждой.

И с презрением плюнул на эсэсовский флажок, развевавшийся на большом сером «мерседесе». Водитель немедленно отплатил той же монетой, харкнув в сторону памятника солдатам, сложившим головы в Первую мировую войну.

Закончив этот обмен формальностями, они вернулись к делу.

– У меня есть неплохая партия автопокрышек, – предложил эсэсовец. – Как раз по твоей части – только вот их сейчас ищут.

– И тебя тоже, – ответил Порта. – Ставлю пять марок против щепотки грязи, в один прекрасный день ты попадешь к нам.

Эсэсовец равнодушно пожал плечами.

– Приходится рисковать, – лаконично сказал он. – Если интересуешься, могу дать адрес отличного кабаре.

– Кабаре я знаю много.

– Не таких, как это. И не поблизости. И не с голыми красотками.

Порта облизнул губы. На скулах его выступил яркий румянец.

– С совершенно голыми?

– Почти что. Туфельки, чулки, подвязки, пояса – в самый раз, чтобы завестись. Претензий быть не может, так ведь?

Порта поскреб пальцами горло.

– А можно их снять, скажем, на вечерок?

– Почему же нет?

Они подались друг к другу и начали обсуждать условия.