Текст книги "Направить в гестапо"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– И отлично… – начал было я, но вдруг Порта перебил меня громким вскриком.

– Постойте! Мы сумеем поживиться, если вызовемся оказать ему помощь…

– Кому? – ошарашенно спросил Малыш. – Билерту?

– Конечно! Кому же еще, черт возьми?

– Но зачем? – промямлил Малыш.

Барселона свирепо усмехнулся.

– Qui vivra, verra [26]26
  Поживешь – увидишь (исп.). – Прим. пер.


[Закрыть], – негромко произнес он.

Четверть часа спустя произошла смена караула, и нам можно было возвращаться в караульное помещение. Барселона уже ушел с вестью о предложении Порты, Старик уже предложил наши услуги удивленному Билерту, и сцена была подготовлена. Мы вошли с важным видом, и Порта сразу же объявил себя хозяином положения.

– Обыскивать их карманы буду я.

– Согласен, – кивнул Легионер. – У тебя нюх на добычу.

– Смотри, – угрюмо предупредил Старик. – То, что ты предлагаешь, именуется незаконным присвоением денег.

– Да кончай ты ныть, – презрительно махнул рукой Порта.

В дверь караульного помещения постучали. Старик не торопливо подошел к ней, открыл, и конвоир втолкнул трех человек в форме СД [27]27
  Это очень условно – у СД как таковой формы не было; была нашивка на рукаве. Проблема состоит в том, что нашивку с литерами «SD» носили как сотрудники СД, так и гестаповцы – из-за этого, видимо, и происходит путаница. – Прим. ред.


[Закрыть].

– Кандидаты в тюрьму, – отрывисто сказал он. – Не спускайте с них глаз.

И, бросив на стол Старика три желтых бланка, вышел.

Барселона раскрыл журнал регистрации и стал записывать данные этих людей, фамилии, звания и преступления, за которые их арестовали. В верхнем левом углу желтых бланков объяснялось, что арестованный в течение сорока восьми часов будет передан трибуналу СС, а до тех пор должен находиться под охраной штрафной роты [28]28
  Автор опять запутался – суды СС рассматривали только дела членов СС. Это не военные трибуналы. – Прим. ред.


[Закрыть]. То есть под нашей. Порта стоял посреди комнаты. И встретил арестантов жуликоватым взглядом.

– Посмотрите как следует, – предложил он с притворным дружелюбием, – и решите, что думаете обо мне – мы проведем в обществе друг друга несколько часов, так что нам лучше поладить. Разумеется, поладим мы или нет, целиком зависит от вас. Со мной поладить нетрудно. Только я вроде кота, ясно? Если гладить меня против шерсти, мне это не понравится. Я, Йозеф Порта из Двадцать седьмого полка, обер-ефрейтор, становой хребет немецкой армии, имейте это в виду. А теперь выкладывайте все из карманов!

Все трое стали неохотно выкладывать их содержимое на стол. Унтершарфюрер Бланк с вполне понятным беспокойством достал пять сигарет с анашой. Порта взял их и понюхал.

– Как только не стыдно носить в карманах такую мерзость? Ведь прекрасно знаешь, что это запрещено уставом.

– Мне их дал один из арестованных, – пробормотал Бланк в попытке представить свое преступление менее гнусным.

– Неплохое оправдание, – пожал плечами Порта. – Арестованный дал их тебе, а теперь арестованный дает их мне.

Он бережно положил сигареты в карман и перенес внимание на шарфюрера Лойца.

– А ты? Тоже получал подарочки, а?

Не дожидаясь ответа, Порта взял пять бумажных пакетиков и заглянул в один.

– Все хуже и хуже, – произнес он тоном оскорбленной добродетели. – Только трубок недостает, а то можно было б открыть настоящую опиекурильню. – Свирепо взглянул на Лойца. – Как только позволяешь себе употреблять эту гадость? Ты, призванный быть одним из защитников отечества?

Лойц опустил взгляд к полу. Я догадался, что его терзает это унизительное положение, когда он выслушивает упреки какого-то тупого обер-ефрейтора и ничего не может поделать. Шарфюрер вызывающе поднял взгляд. Чуть придвинулся к Порте, мышцы его напряглись, но тут он увидел Малыша и оцепенел. Малыш лениво поигрывал саперной лопаткой – большой, крепкой, с толстым деревянным черенком, укрепленным железными полосками. Под взглядом Лойца он небрежно переломил черенок пополам и отбросил обломки. Взглянул на Порту.

– Теряю форму, – пожаловался он. – Может, попрактиковаться на ком-нибудь из этой компании?

– Потом, – ответил Порта. – Если будут плохо себя вести.

Он положил опиум к сигаретам, взял золотые часы, поднес их к уху, послушал ход и одобрительно кивнул.

– Идут, – сказал он, рассеянно опуская их в карман.

Лойц сделал несколько глубоких вдохов, но промолчал.

Порта бросил алчный взгляд на обершарфюрера Крюге, и его сразу же привлекло золотое кольцо на пальце. Оно представляло собой двух сплетенных змеек, головки их были бриллиантовыми. Порта протянул руку.

– Давай его сюда, а то не будешь спать ночью, беспокоясь о нем.

Крюге возмущенно запротестовал, и Порта раздраженно щелкнул пальцами.

– Не повышай голоса, когда обращаешься к обер-ефрейтору, – с важным видом сказал он. – И снимай кольцо. Для начала мне бы хотелось узнать, где ты его стибрил.

Крюге изменил тактику. Упер руки в бока и выпятил грудь. Старик старательно писал за столом, не поднимая глаз от регистрационного журнала.

– Ты что, не видишь, – зарычал Крюге, – что я обершарфюрер?

– Не слепой, – надменно ответил Порта. – Но поскольку ты здесь арестант, мне плевать, будь ты хоть генералом. И я буду обращаться с тобой как с дерьмом, потому что ты и есть дерьмо.

Лицо Крюге пошло красными пятнами.

– Я доложу об этом! Требую, чтобы ты обращался со мной уважительно, как того требует устав.

– Уважительно! – глумливо произнес Порта. – Да ты не достоин даже вытирать мне задницу! И чем скорее поймешь, что находишься уже не в особенно благоприятном положении, тем лучше для тебя.

И снова протянул руку.

– Знаете, кому понравится это кольцо? – обратился он к нам. – Старушке Жаркой в «Урагане». Эта девочка хорошо меня обслужила. Будет справедливо, если она получит что-то на память обо мне. А если будешь хорошим мальчиком, – известил он Крюге, – я скажу ей, что ты мне дал этот подарок, и всякий раз в приятные минуты мы будем вспоминать о тебе, находящемся в бригаде Дирлевангера.

При упоминании об этой бригаде на лбу Крюге появился нервный тик. Это считалось совершенно секретным, но и мы, и Крюге с товарищами прекрасно знали, что это штрафная бригада СС, исключительной задачей которой являлось находить и уничтожать всеми возможными средствами партизан, кишевших в густых лесах возле Минска. Командовал ею бригадефюрер СС Дирлевангер. Его отправили на эту должность из тюремной камеры, где он отбывал срок за насильственные преступления. У него были почти патологические садистские замашки. И однажды он так хватил через край, что даже Гиммлер с Гейдрихом потребовали для него трибунала и смертного приговора. Список выдвинутых против него обвинений был длинным и начинался с наименее жестокого – изнасилования нескольких польских пленниц, – но убийца находился под мощным покровительством обергруппенфюрера СС Бергера, а тот в длившейся больше часа беседе сумел убедить Гейдриха и Гиммлера, что ради спасения отечества необходимо терпеть Дирлевангера и его грубые методы ведения войны. Гейдрих, в частности, согласился с его доводами, поскольку они почти полностью совпадали с его указанием противостоять террору еще большим террором, ожесточенности – еще большей ожесточенностью.

Дирлевангер в конце концов встретил ту смерть, какой заслуживал, но, к сожалению, только 21 января 1945 года. Он ввел варварскую пытку медленно поджаривать людей на открытом огне и в один прекрасный день в Польше сам оказался ее жертвой. Группа немецких солдат нашла бригадефюрера повешенным за ноги на дереве, голова его находилась сантиметрах в десяти над тлеющими углями и была основательно прожарена. По словам польских партизан, операцию эту проделали восемь его подчиненных; они окружили Дирлевангера и пели веселые песни, пока он мучительно расставался с жизнью.

Вопил бригадефюрер четыре с половиной часа. Сейчас в военном музее в Варшаве есть картина, напоминающая об этом событии, на которой ненавистное лицо Дирлевангера хорошо видно среди пляшущих языков огня [29]29
  На самом деле Дирлевангер умер 7 июня 1945 года во французском лагере для военнопленных. Приведенная выше сцена – фантазия автора. – Прим. ред.


[Закрыть].

Крюге злобно смотрел на Порту из-под насупленных бровей. Относительно своей участи у него не было никаких иллюзий, он прекрасно догадывался, что ему уготовано. Он видел многих людей, в том числе и старых товарищей, отправленных в бригаду Дирлевангера, но не видел никого, вернувшегося оттуда. Ходил слух, что там навсегда исчезали не только люди, но все их следы, уничтожались документы, вещи, даже фамилии в списках.

У Крюге был всего один шанс, и то слабый, потому что он находился в полной зависимости от каприза начальника военной тюрьмы в Торгау, а этот однорукий тип, мрачно думал Крюге, известен своей нелюбовью к гестапо. Спасти его могло только одно – вести себя в тюрьме как можно лучше и при всякой возможности выражать ненависть к СС. У начальника тюрьмы должны быть повсюду доносчики, и начальнику рано или поздно станет известно о поведении заключенного Крюге. Может, тогда, если повезет, ему удастся избежать бригады Дирлевангера…

– Ну? – произнес Порта.

Крюге потряс головой, отгоняя дурные предчувствия, и вызывающе взглянул на Порту. Малыш, сделав два быстрых, легких шага, встал рядом с ним, громадный, угрожающий. В таких обстоятельствах протестовать и дальше наверняка казалось тщетным. Крюге снял кольцо и угрюмо отдал.

– Так-то лучше, – сказал Малыш, подталкивая его к двери в коридор, ведущий к камерам. – Пошли, запрем тебя на ночь. Будешь чувствовать там себя уютно, пока утром не явятся за тобой твои кореша.

– Да поможет ему бог, – весело сказал Порта. – У него нет ни единого шанса. Уже, считай, покойник.

Малыш открыл дверь, и они втолкнули Крюге в голую камеру. Малыш стоял, вертя связку ключей, пока Порта любовался неправедно приобретенным кольцом.

– Каково это, – спросил с любопытством Малыш, – быть живым трупом?

Крюге почувствовал, что начинает потеть. И утер лоб грязным носовым платком, в углу платка были инициалы, определенно принадлежавшие не ему.

– П.Л., – неторопливо прочел вслух Порта. Он смотрел на инициалы, выгравированные на внутренней стороне кольца. – Крюге, П.Л. – это кто?

Лоб обершарфюрера покрылся потом.

– Паула Ландау – она умерла в Нойенгамме.

– И она отдала тебе кольцо за трогательную заботу о ней, – предположил с насмешливой усмешкой Порта.

Крюге беспомощно водил платком туда-сюда, теперь все его лицо было в каплях нота. Паула Ландау. Страх разоблачения преследовал его с тех пор, как он снял кольцо с пальца мертвой девушки – то есть почти мертвой. Не его вина, что она умерла; девушка была еле живой, когда ее привезли в Нойенгамме. Он не мог ничего сделать для ее спасения, и никто не поблагодарил бы его, если б он сделал. На его совести была не смерть, а кольцо. Он украл эту драгоценность, что само по себе считалось актом предательства и каралось смертной казнью. Разумеется, если б он не присвоил кольцо, это сделал бы кто-то повыше чином, но казалось маловероятным, что трибунал примет это как веский довод в его оправдание.

Крюге бросил украдкой взгляд на Порту, потом быстро нагнулся и отвинтил каблук сапога. С раскрасневшимся лицом распрямился и сунул своему мучителю две пятидесятидолларовые кредитки.

– Вот и все, что у меня есть – бери, похоже, мне они уже ни к чему.

Это была скрытая просьба оставить тему Паулы Ландау, и Порта оставил ее, не из сочувствия, а потому, что не мог добиться для себя никакой выгоды, продолжая говорить о мертвой девушке.

– А все-таки, за что тебя забрали? – спросил Малыш. – Надеюсь, что бы там оно ни было, ты от всего отпирался?

Крюге молча покачал головой.

Малыш изумленно воззрился на него.

– Черт возьми! В гестапо что, набирают идиотов?

Крюге пожал плечами.

– Отпираться не было смысла. Мне устроили ловушку, получили все необходимые улики. Мне было нечего сказать в свое оправдание.

– Всегда все отрицай, – проскандировал Малыш, словно повторяя затверженный наизусть урок. – Ну, а за что тебя загребли? Поймали на краже, да?

– Нет, я пытался устроить… э… пожалуй, можно сказать, шантаж. И зашел слишком далеко. Перегнул палку.

– Есть же дураки, которым просто необходимо влипнуть, – философски заметил Малыш. – Главное – знать, где остановиться. Взять, к примеру, меня. Если мне попадутся десять трубок опиума, я возьму только восемь. В конечном счете это оправдывается.

– Это легко говорить, – неуверенно запротестовал Крюге, – но сейчас ты забрал у меня все, что попалось.

– О, ты другое дело, – утешающе сказал Малыш. – Мертвецы помалкивают, понимаешь? А ты, приятель, можно сказать, мертвец – я знаю, потому что заглянул в твои бумаги. Пусть я и неграмотный, но не дальтоник и знаю не хуже кого-либо, что означает большая жирная красная пометка – она означает Дирлевангера, а Дирлевангер означает смерть. – Он подался вперед и доверительно заговорил: – Видел ты хоть раз, чтобы бывает с ребятами, когда они попадают к сталинским партизанам в плен?

Парализованный ужасом Крюге покачал головой, и Малыш торжествующе повернулся к Порте.

– Расскажи ему – давай, расскажи, что мы видели! Расскажи про парня, которого заживо съели муравьи.

– Ерунда, – пренебрежительно ответил Порта. – Про эту штуку в гестапо все известно. А как про ту, когда тебя вешают на двух деревьях и предоставляют птицам выклевывать тебе глаза? – Он повернулся к Крюге и по-свойски заговорил: – Слышал про эту штуку, а? Привязывают тебя за ноги к разным деревьям и бросают там гнить…

– Жуть, – сказал Малыш. – Сплошная жуть – я помню только один случай, когда кто-то выжил. Та девка, Наташа из Могилева. Помнишь ее?

– Помню, в каком она была виде, когда ее сняли, – ответил Порта. – Партизаны вырезали у нее на ягодицах громадные свастики, повесили совершенно голой, и птицы исклевали ей лицо.

– Кстати, она сама на это напросилась, – сказал Малыш. – Продавала нам сведения и закладывала своих направо и налево.

– И в конце концов бросилась под поезд, – задумчиво произнес Порта. – А что скажешь про того эсэсовца, которого они поджарили? Как его фамилия? Гинге?

– Вот вот! Насадили его на шест и жарили, как свинью! – восторженно воскликнул Малыш [30]30
  Здесь и выше – явные измышления автора. – Прим. ред.


[Закрыть].

– А он был даже не из дирлевангеровской своры. Обыкновенный офицер из Ваффен СС. – Порта доброжелательно взглянул на Крюге. – Хочешь добрый совет?

Крюге кивнул, лицо его было бледным, потным.

– При первой же возможности в Фульсбюггеле сунь голову в петлю – нет смысла надеяться, что удастся вывернуться, у тебя нет ни малейшего шанса. И не воображай, что тебя отправят в ФГА [31]31
  Feldgefangenabteilung (штрафной лагерь). – Прим. пер.


[Закрыть]. Из СС у нас только те, кто попался на мелочи – например, стащил пресс-папье из кабинета или мочился в офицерские горшки с растениями, – но ты крепко влип. Самое лучшее покончить с собой, пока еще есть возможность…

Порта с Малышом вышли из камеры. Массивная дверь лязгнула за ними. Ключ Малыша проскрежетал в замке, и шаги их громко зазвучали, приближаясь по коридору. Крюге постоял на месте, потом медленно опустился на пол и лежал, глядя на бетонные стены в полном отчаянии. Ему всю жизнь твердили, что он плохо кончит, и теперь казалось, что так и вышло. Он понимал, что совет Порты, может быть, и неплох, но знал, что последовать ему не сможет. Крюге до сих пор окончательно не верилось в собственное несчастье. Однако когда он озирал камеру, кошмар становился яснее, ближе, реалистичнее. Камера была голой, выбеленной и невероятно чистой. В ней было много прохладного воздуха, но ни койки, ни одеяла, ни стула. И если это армейские условия, насколько хуже будет бригада Дирлевангера!

Наконец Крюге погрузился в беспокойный полусон, но примерно каждые двадцать минут его будил топот чьих-то тяжелых сапог по коридору или громкий стук в двери камер. Все камеры были переполнены, и, судя по тому, что хождение продолжалось всю ночь, казалось, что Билерт продолжает свою безумную чистку среди нижних чинов. Это ничуть не утешало Крюге, дрожавшего на голом полу угрюмой камеры. Он находил перспективу погибнуть в обществе бывших товарищей из СД вряд ли более привлекательной, чем перспективу сунуть голову в петлю.

Тем временем в караульном помещении наступило затишье, и Хайде с Портой сели играть в карты. Тишину, естественно, вскоре нарушили ругань и злобно выкрикиваемые взаимные обвинения. В данном случае не было никаких сомнений, что виновен Порта; он прятал в рукаве туза пик и неловко присовокупил его к своим картам, когда банк принял приличные размеры.

Хайде всадил нож в стол всего в нескольких сантиметрах от руки Порты.

– Опять плутуешь?

– Ну и что? – нагло ответил Порта. В конце концов, плутовство было общеизвестным риском карточной игры.

– У тебя был пиковый туз! – завопил Хайде. – Я видел!

– Ну и что, он должен был достаться кому-то из нас, – ответил Порта. – Почему ты решил, что только сам можешь претендовать на него?

Хайде напрягся и побледнел. Когда Порта беззаботно выложил свои карты, чтобы все увидели этого туза, Хайде выдернул из стола нож, взмахнул им, и лезвие прошло рядом с плечом Порты. Порта едва успел уклониться. Рука его молниеносно взлетела в резком ударе, ребром ладони по горлу противника. Хайде тоже едва успел уйти от удара. Когда доходило до драки, они не уступали друг другу.

Порта схватил бутылку, разбил о стену и запустил то, что от нее осталось, в лицо Хайде. Хайде увидел летящий к нему снаряд и пригнулся. Издал торжествующий вопль и снова бросился на Порту с ножом. Я увидел занесенное для удара лезвие, потом раздался мучительный вопль – Порта саданул Хайде коленом в пах. Нож со стуком упал на пол. Хайде стремглав попятился, приводимый в движение руками Порты, крепко стиснувшими его горло. Мы с любопытством наблюдали, как Порта прижал Хайде к стене и принялся колотить о нее головой. Хайде медленно сполз на пол, и Порта, явно жаждущий крови, нагнулся к нему.

– Хватит! – Голос Старика резко разорвал внезапно наступившую тишину. – Кончайте, черт возьми!

– Я превращу в блин его противную рожу! – пропыхтел Порта.

Мы поглядели на лицо Хайде. Оно было отнюдь не противным – собственно, единственным представительным, респектабельным, немеченным среди наших. Все мы, кроме него, могли похвастаться более менее неизгладимыми изъянами. Малыш потерял ухо, у меня был перебит нос, у Барселоны был стеклянный глаз, у Легионера морщинистый шрам, только у Хайде лицо было свежим, чистым, тщательно выбритым, и я внезапно понял, как воспринимал его Порта, с чего у Порты возникло желание превратить его в блин. Почему, в конце концов, Хайде не носить несколько напоминаний о войне до конца жизни?

– Запинай его до смерти! – бездумно подстрекнул Малыш.

– Заткнись! – цыкнул Старик. – Сколько раз еще говорить вам, что я отдаю здесь приказы?

Он взял автомат, сел на край стола и стал, болтая ногой, наблюдать за нами. Мы робко смотрели на него. Каждый был совершенно уверен, что он не пустит в ход оружие, Старик был человеком совершенно не того типа; но тем не менее, когда он бывал настроен серьезно, мы всегда старались угодить ему.

Хайде постепенно пришел в чувство. Взялся за избитую голову обеими руками, взглянул на Порту с все еще горевшим в глазах огнем ненависти.

– Шулер, – прошипел он сквозь красивые белые зубы, сплюнул заполнявшую рот кровь и бережно ощупал горло, на котором еще были видны красные следы пальцев Порты.

– Радуйся, что голова уцелела на плечах, – глумливо ответил Порта. – Как-нибудь я по-настоящему обработаю твою смазливую рожу. Когда потеряешь ухо, глаз и все зубы, уже не будешь такого высокого мнения о себе.

Хайде медленно поднялся, опираясь руками о стену.

– Раз ты страшен как грех, – надменно сказал он, – это не значит, что надо завидовать приятной внешности других. Попробуй время от времени умываться и бриться, это сотворит с тобой чудеса.

Тут Хайде был прав, ничего не скажешь. Но не успел Порта ответить одним из своих непристойных выражений, как вошли двое в мундирах СД и старушка, которую мы видели вечером. За несколько часов она постарела на годы. Из прямой и хорошо сохранившейся пожилой дамы она превратилась в согбенную, морщинистую развалину с черными кругами под глазами и сморщенным, как слива, ртом. Ее поставили в угол и отдали Старику обычную пачку бумаг.

– Это вам. Заполните их, как положено.

– Минутку, минутку, не спешите. – Старик взглянул на арестованную, потом на документы и затем на конвоиров. – Вы пришли не туда. С гражданскими не имеем никаких дел. Мы армия, а не гестапо.

Один из них наклонился и сказал Старику на ухо несколько слов. Старик нахмурился, снова взглянул на арестованную.

– Понятно. Что ж, в таком случае…

– В общем, как знаете. – Конвоир равнодушно пожал плечами. – Я подумал, что у вас ей будет лучше – хотя мне все равно. Для меня это обычная работа. Кстати, – он устало провел рукой по лбу, словно нес на плечах все тяготы мира, – работа нелегкая. Выматывает жутко. Бывают минуты, когда хочется делать что-то менее тяжкое, но…

Он снова выразительно пожал плечами. Порта тут же ругнулся, а Малыш громко испортил воздух.

– Несите скрипки! – глумливо произнес Легионер. – Тебя никто не заставлял быть легавым, так ведь? Армия очень нуждается в людях, если хочешь знать…

– Как, его? – спросил Порта. – Его в армию? Не смеши меня!

Не успел объект их презрения ответить, как раздался неожиданный голос.

– Дети, дети, не ссорьтесь! Грубые слова взять назад невозможно, и потом вы будете жалеть о них.

Пораженные, мы повернулись к стоявшей в углу старушке. Она улыбнулась нам мягко, снисходительно.

– В мире и так много несчастий и распрей, – заговорила старушка тонким, дрожащим голосом. – Я прошу вас не увеличивать их. В глубине души вы все хорошие ребята, но война – время тяжелое, она действует на нервы и заставляет человека вести себя так, как ему не пришло бы на ум в мирное время. – Старушка сделала паузу, но мы были так ошарашены, что не могли говорить. – Постарайтесь следовать примеру своего замечательного начальника, – сказала она нам. – Герра Билерта. Очень порядочный и любезный человек. Он настоял, чтобы подали машину и отвезли меня домой. – Она обаятельно улыбнулась нам морщинистыми губами. – Ужаснулся, когда я сказала, что могу пойти пешком!

Малыш открыл рот, собираясь что-то сказать, но Барселона дал ему сильного пинка по ноге, и он сомкнул челюсти.

Двое типов из СД стояли у двери с глупым видом. Одни из них указал на принесенные бумаги.

– Теперь, пожалуй, вы сможете понять, почему мы привели ее к вам.

– Ладно, – отрывисто произнес Старик. – Оставьте ее и убирайтесь.

Старушка вежливо пожала руки своим конвоирам, словно была в гостях.

– Спасибо, что так заботились обо мне. И не забывайте, когда окажетесь неподалеку от Фридрихсберга, заходите повидать меня. Адрес мой вы знаете. У меня всегда есть запас конфет и журналы с иллюстрациями, чтобы предложить гостям. Молодым людям всегда нравятся мои журналы.

Что-то неловко пробормотав, они зашаркали прочь. У подножья лестницы один обернулся.

– До свиданья, фрау Дрейер.

Сказав это, он сильно покраснел. Фрау Дрейер грациозно подняла руку, тут Легионер закрыл и запер за ними дверь, воздвигнув барьер между двумя мирами: они были гестаповцами, мы армейцами, и, по нашему разумению, так и должно было оставаться.

Маленькая старушка раскрыла сумочку, достала пакетик конфет и принялась угощать нас. Мы благодарно кивнули и стали жадно их брать. Малыш взял две.

– Не беспокойтесь, – сказал он старушке. – Теперь вы среди армейцев. – Кивнул, подмигнул, и мы с опаской посмотрели на него. Малыш мог ляпнуть всякое; для впечатлительной старушки он не был идеальным собеседником. – Мы знаем, как обращаться с этими гестаповскими ублюдками, – хвастливо продолжал Малыш. – Помню, я однажды…

И громко взвыл от боли, получив от Барселоны еще пинка.

– Не думаю, что фрау Дрейер очень интересуется такими вещами.

– Какими вещами? Почему нет? – спросил Малыш, тут же поведший себя вызывающе. – Я хотел рассказать ей о том случае в Пинске, когда мы помогли тем трем шлюхам удрать из гестапо.

– Не надо! – рявкнул Барселона.

Вмешалась сама фрау Дрейер.

– Пусть бедный мальчик говорит. Он просто большой ребенок переросток. Уверена, он даже мухи не способен обидеть, и я хотела бы послушать его рассказ.

Малыш поглядел на нее широко раскрытыми глазами. Порта хихикнул.

– Он беспардонный лжец и ничего больше. Лжет так же, как мы с вами едим или спим. У него это получается само собой. Ничего не может с этим поделать. Например, если сегодня понедельник, девятнадцатое, – он скажет, что вторник, двадцатое. Безо всякой причины. Просто по привычке. Нельзя верить ни единому его слову.

– Он душу продаст за полпфеннинга, – добавил Шнайдер.

Малыш хотел запротестовать наиболее естественным для него образом. Он схватил стул и приготовился обрушить его на голову Порты, но Легионер схватил Малыша за руку и прошептал ему на ухо несколько слов. Легионер всегда мог творить с Малышом чудеса. Малыш опустил стул и, что-то бормоча, ушел в угол.

Остальные, рассеянно улыбаясь старушке, сели играть в кости. Фрау Дрейер какое-то время наблюдала за нами, потом, к нашему громадному облегчению, села на стул и заснула.

Она спала с полчаса, потом ее разбудил громкий, неприятный смех Порты. Мы старались не замечать старушки, но вскоре до нас донесся ее дрожащий голос:

– С вашего разрешения, я хотела бы вернуться домой. Как думаете, машина уже подана?

Порта издал громкий ликующий вопль, выбросив шесть единиц.

– Знаете, герр Билерт обещал мне машину.

Мы заскрипели зубами и всеми силами старались не слушать. Она была просто-напросто глупой старухой, не понимающей, что, черт возьми, происходит. Возможно, была идиоткой от рождения, возможно, находилась в прогрессирующей стадии старческого маразма. И определенно не понимала, что находится в руках самой беспощадной на свете судебной системы.

Хайде сгреб кости, сильно их потряс, создавая как можно больше шума, и, рисуясь, бросил их на стол. Шесть единиц. Как и Порта до него, издал громкий крик радости. Потом в тишине взял кости и стал готовиться к другому броску.

– Герр фельдфебель, – продолжал звучать тонкий, писклявый голос, начинающий действовать нам на нервы, – вас особенно не затруднит, если я попрошу посмотреть, не подана ли еще моя машина? Мне здесь сильно захотелось спать. Я бы очень хотела поехать домой.

Хайде снова бросил кости на стол. Опять шесть единиц. Никто не сказал ни слова. Я чувствовал, что напряжение нарастает. Порта облизнул губы, взял кости и стал с подозрением рассматривать их. Хайде улыбнулся.

– Жаль тебя разочаровывать, но они без свинца. Тебе требуется усвоить, что для этой игры нужен ум. У кого-то из нас он есть, у кого-то нет. И в доказательство этого я выброшу еще шесть единиц – либо мой проигрыш удваивается, либо мы квиты.

– Не глупи, – сказал Барселона. – Шесть единиц больше не выпадут.

– Хочешь пари?

Хайде усмехнулся, сгреб кости, поднял руки над головой, словно профессиональный боксер, долго тряс кожаную коробочку с костями, потом опустил ее вниз отверстием на стол. С минуту подержал на ней руку, спокойно закуривая сигарету. Взял ее он у Порты, но Порта так неотрывно смотрел на коробочку, что не заметил этого.

– О, господи, как болят мои бедные ноги! – вздохнула фрау Дрейер, в голосе ее появилась мучительная нотка жалости к себе. – Я надела лучшие туфли, чтобы идти сюда, а они очень жмут – и я здесь с раннего вечера…

Хайде выпустил клуб дыма и забарабанил пальцами по коробочке.

– Давай, давай, – пробормотал Штайнер. – Посмотрим, что там!

– Не нужно волноваться, – спокойно произнес Хайде. – Могу не глядя сказать, что там: шесть единиц.

– Не может быть!

Хайде благодушно улыбнулся.

Порта принялся неистово покусывать ноготь. Провел рукой по своим рыжим волосам и скривил гримасу в обуревающей его нерешительности.

– Это безумие, – заявил Легионер. – Ты никак не можешь знать, что там шесть единиц…

Из угла донесся монотонный голос:

– Уже два часа, герр фельдфебель. Трамваи начнут ходить только в пять. Что мне делать, если не приедет машина?

Хайде начал медленно стискивать коробочку. Голос его был совершенно спокойным, но я увидел, что на лбу у него выступают капельки пота. Он подался вперед, мы все тоже. Малыш забыл о свисающей с губы сигарете. Порта изжевал свой палец чуть ли не до кости. Вот-вот мы узнаем правду.

– Ты так уверен? – спросил Старик, не смея оторвать глаз от коробочки, чтобы взглянуть на Хайде. – Действительно так уверен?

– Уверен, – подтвердил Хайде, с его верхней губы скатилась капля пота и шлепнулась на стол.

Чья-то винтовка упала на пол, но наша сосредоточенность была настолько сильной, что стук едва достиг сознания.

– Я слышу машину. Определенно слышу. Может, наконец она едет за мной. – Фрау Дрейер поднялась со стула и начала застегивать изношенное пальто.

Медленно, очень медленно Хайде поднял коробочку.

У него было шесть единиц.

Напряжение внезапно разрядилось. Малыш запустил своим стулом в стену и заколотил по столу кулаками. Штайнер громко завопил. Остальные откинулись назад и перевели дух. Порта оторвал зачарованный взгляд от костей и чуть ли умоляюще взглянул на Хайде.

– Юлиус, как ты это делаешь? Скажи, как – шесть единиц три раза подряд! В жизни такого не видел.

– Тут, как я уже сказал, нужен ум. – Хайде утер лоб тыльной стороной ладони и снова принял надменный вид. – Если подсчитать, что ты проиграл, думаю, это покрывает все мои долги тебе.

Порта нахмурился.

– Сделай еще бросок.

На лице Хайде тут же выступил пот. Он поглядел в маленькие, алчные глаза Порты; им явно овладело искушение. Но в конце концов встал и отодвинул стул.

– Не хочу. Я три раза выбросил шесть единиц, этого вполне достаточно. Если слишком часто это делать, становится скучно.

– Чушь! – заявил Порта. – Ты прекрасно знаешь, что не сможешь больше этого сделать, даже если будешь стараться всю ночь!

Хайде пожал плечами. Он мог себе это позволить. Поглядел на фрау Дрейер.

– С чего это гестаповцы явились за вами? – холодно спросил он. Его это не особенно интересовало, но это был единственный способ утихомирить Порту.

– Господи, из-за моей соседки, – негромко ответила фрау Дрейер. – Она написала им, что я оскорбляла фюрера.

Мы повернулись к ней с большим любопытством. Оскорбляла фюрера! Это было интересно. Штеге подался ко мне и встревоженно прошептал:

– Бедную старушку могут расстрелять за это.

Мы все смотрели на фрау Дрейер, внезапно ставшую объектом невероятного изумления. Не потому, что ее мог ли приговорить к смерти – к этому, видит бог, мы привыкли, – а оттого, что она сидела во всей своей наивности, не подозревая о тяжести своего преступления и возможных последствиях.

– Как вы оскорбляли его? – спросил Хайде.

Фрау Дрейер осторожно утерла нос пахнущим лавандой платочком.

– Знаете, я не сказала ничего особенно. По крайней мере то, что говорят все остальные. Это было во время очень сильного авианалета в прошлом году; помните, они бомбили Ландунгсбрюке и пансион за статуей Бисмарка. Фрау Беккер и я – фрау Беккер и есть та самая соседка – пошли посмотреть на причиненный урон. И тут я отпустила замечание, которое так расстроило бедного герра Билерта, хотя откуда я могла знать, если все говорили это изо дня в день? «При дорогом кайзере было лучше, – сказала я. – По крайней мере они не летали на своих самолетах, сбрасывая бомбы на нас. И в любом случае, что может такой человек, как Адольф Гитлер, знать об управлении страной? Я уверена, он старается изо всех сил, но он родился в бедности и ничего не знает о жизни». – Она строго посмотрела на нас.